Выпуск №9

Автор: Юлия Подлубнова

Елена Михайлик. Экспедиция: книга стихов. Ozolnieki: Literature Without Borders, 2019. (Поэзия без границ).

Представленная в книге поэтика Елены Михайлик органично произрастает на той почве, которая произвела сборник «Ни сном ни облаком» (2008) и ранние – в контексте соответственно нынешних – тексты поэта. Рассуждая про особенности поэзии Михайлик в знаменской рецензии 2009 года, Мария Галина отмечает «филологические, являющие причудливые сочетания разноплановых литературных и культурных персонажей и разнородных прямых и непрямых цитат»¹. Филологические основания поэзии Михайлик с той поры не сильно претерпели изменения, хотя прежняя вполне ювелирная силлаботоника стремительно трансформировалась, освобождаясь от ряда конвенций в движении по направлению к гетероморфному и свободному стиху, которые и преобладают в книге 2019 года. Филологизм как таковой, о поэтическом потенциале которого можно спорить, перешел в иное качество: из имманентного, определяющего параметры поэтики (от семантически нагруженной формы тех или иных стихотворений до логик интертекстуального перепроизводства), в некоторую объектную рамку, моделирующую картину мира в целом, в работу с дискурсами и языками.

Книгу собирает и держит идея экспедиции: фольклорной – и шире – антропологической, где цивилизаторскую, изучающую сторону являют, к примеру, фольклористка из города М. или Сергей Юрьевич с диктофоном, всегда готовый в связи с наблюдаемыми объектами написать профильную статью, то есть акторы чаще всего понятные и проясненные (но необязательно), в то время как сторону, находящуюся за движимым окоемом цивилизации, представить невероятно сложно в силу многообразия ее форм бытия и небытия. Очевидец/информант становится главным героем «Экспедиции», последовательно выстраивающей сюжет несостоявшейся колонизации хаоса.

Хаос многопланов, хаос доминирует, сочетая реалии и контексты, где условное советское и постсоветское: «Я не эксплуататор, – сообщает шаман, – / Я передовик труда, / У меня Орден Дружбы…» – соседствует с условным западным: «Евреи не верят в эльфов. / Вернее, то, во что они верят, – не эльфы». О чем-то подобном писала все та же Мария Галина, державшая в уме биографические обстоятельства жизни Михайлик, перебравшейся из Одессы в Австралию: «Сменив место жительства – осколок советской империи – на осколок империи британской, поэтесса ностальгически хранит верность “праимперскому плющу”». Миссия колонизации в книге Михайлик распространяется на все пространственные координаты: от Севера до Юга, от Запада до Востока – они сливаются в единое пространство, сочетающее самые разные временные и культурные парадигмы. Локации, куда направляется и где работает Экспедиция, – Москва, Тибет, Австралия и т. д., но везде суть ее работы – контакт с потусторонним, паранормальным, хаографически вписанным в повседневность, в некоторых случаях подменяющим ее собой.

Фольклористка из города М.
Не пошла с остальными
Смотреть капище –
Местный дух не любит женщин,
Особенно иностранных.
Она сидит в юрте с инструментами и справочником,
Осторожно потрошит флейты,
Длинные, изогнутые костяные,
Обшитые кожей.
Правильную флейту против Той Стороны
Можно сделать только из человека.

Следуя за идеей Экспедиции, Михайлик часто предлагает тексты-расшифровки разговоров или детализированные фиксации обстоятельств случившегося, тексты, похожие на протоколы или конспекты лекций. В книге то и дело слышатся отстраняющие интонации документальной поэзии (работа с воображаемыми очевидцами). Однако сфальсифицированные следы документальности и некоторое наукообразие дискурсов у Михайлик не утверждают подлинность зафиксированного (очевидцы вымышлены, как и все остальное), но скорее указывают на характер исследовательских интересов автора (литература свидетельств), которые, наряду со многим другим – от исторических контекстов до фантастических допущений, также становятся в «Экспедиции» элементами сопротивляющегося любым формам организации и описания хаоса.

В целом же книга Михайлик далека от документальной поэзии. Она уверенно встраивается в довольно разные сюжеты и логики развития современной словесности. «Экспедицию», например, можно прочитать как полноценный роман, вполне прозаический, с вкраплениями рифмованных текстов между главами, и затем поставить в один ряд с «Вьюрками» Дарьи Бобылёвой, «Автохтонами» Марии Галиной и другими образцами отечественного магического реализма. Все мертвяки, русалки, оборотни, редкостные биологические образования, вроде кинокефалов (книгу стоит прочитать для пополнения запаса экзотизмов), вся «параллельная экосистема», вся макаберность творимого и творящегося – все располагается в самом широком пространстве мифогенной повседневности.

Говоря об «Экспедиции», не помешает также вспомнить обэриутов (напрашивающаяся параллель: столбцы Заболоцкого – «столбцы» Михайлик) и в целом абсурдистское направление русской литературы, существенно реабилитированное постмодернизмом и давно уже особо любимое петербургскими прозаиками: назову Ирину Глебову, Ксению Букшу, Анаит Григорян и приведу в пример вот какой текст из «Экспедиции»:

– В Петербурге, – отвечает женщина,
Выбирая рыбу на просвет, –
Меня уже ничто не удивляет.
И уходит осторожным шагом человека,
Привычного к пересеченной местности,
Например, к асфальту в провинции,
Копье и щит – в верхней паре рук,
Ожерелье из черепов – закинуто за спину.
Еще одна рука, красная,
Бежит за ней следом,
Иногда задерживаясь –
Полюбоваться на резные наличники.
Все-таки хороший город,
Удобное место для конференции…

Интересно посмотреть и на то, как Михайлик продуманно накачивает новыми смыслами фольклорные и постфольклорные жанры и дискурсы – условно говоря, как былички в книге сменяются страшилками (давно уважаемыми поэтом – вспоминается «А над Петербургом, бестолково судьбу кляня, / Пролетает ночами черная простыня…» из воздуховской подборки 2012 года), и наоборот, при том что ни быличками, ни страшилками в классическом виде эти тексты не являются из-за своего, я бы сказала, вызывающе постапокалиптического и постгуманистического содержания.

Вот у вас, я вижу, волосы тяжелые.
Красивые, наверное.
Но они не ловят солнце каждой чешуйкой,
Не гнутся вверх, не…
Я не знаю, чего они испугались –
Эти или этот, в той машине.

Вообще фольклорность и особая глубинность погружения в коллективное бессознательное в книге Михайлик заставляет вспомнить лучшие образцы подобного рода у Линор Горалик и Марии Степановой.

Ну и само собой, если рассматривать книгу Михайлик как поэтическое явление – а именно так предлагает ее видеть издатель, Дмитрий Кузьмин, – то разговор не обойдется без обозначения версии «нового эпоса», который, по наблюдению Ильи Кукулина, широко использует потенциал баллады². «Страшные истории» Михайлик, помноженные на кумулятивные эффекты авторской сюжетики, оставляют ощущение недоговоренности, и сколько бы информанты ни говорили, тайны остаются в сохранности, саспенс рулит.

И вас догоняет попутная машина,
Привычная, как дорога, –
Универсал на шасси от легковушки,
И владелец, сухой и желтый,
Предлагает подбросить до следующей развилки,
Посмотрите сначала – есть ли в кузове собака,
Остроухая, кареглазая, с насмешливым взглядом.
Если есть – можно думать.
Если нет – откажитесь.
Потому что, приняв предложение,
Вы увидите, что туловище водителя
Заканчивается на сидении,
А дальше ничего нет.
И у машины на приборной доске
Поблескивает карий огонек.

При том что за фантастическими допущениями Михайлик иногда вполне мерцают технофутурологические фантазии Федора Сваровского – и робот (?) Светлана Анатольевна Иванова становится обязана «жизнью книге волшебных сказок, загруженной в память первым разработчиком программы», и демоница с кошачьей головой, перепутавшая Гумилевых и промахнувшаяся континентом, встречается с Экспедицией в одной степи Внутренней Монголии, в 2116 году, как его определил компьютер.

Время обескураженно сходит с ума, показывая то картины прошлого, то стремительно уносясь в будущее, – Экспедиция – то, что, некогда начавшись, никогда не закончится. Может быть, поэтому колонизация хаоса – дело беспросветно гиблое. Речь здесь даже не о том, как выстраивается мир тотального многообразия, а о самых странных и непредсказуемых реакциях внутри уже неотменимого общества существ и сущностей. И только сама книга с ее жесткой как бы поглавной структурой собирает воедино то, что в любой момент норовит расползтись, разлететься, мутировать, недопроявившись, исчезнуть.

____________

¹ Галина М. Прививка романтизма // Знамя. 2009. № 2. URL: http://znamlit.ru/publication.php?id=3841.

² Кукулин И. От Сваровского к Жуковскому и обратно: О том, как метод исследования конструирует литературный канон // Кукулин  И. Прорыв к невозможной связи. Статьи о русской поэзии. Екатеринбург–Москва: Кабинетный ученый, 2019. С. 603–610.