Выпуск №2

Автор: Евгения Риц

 
Перед нами – странные истории о странном. Подлинные прозрения мнимых безумств. Прогоркшие, смолянистые голоса, плывущие на волнах эфира. Есть такой роман Тима Пауэрса «На странных волнах», по нему ещё, испортив и переврав, четвёртых «Пиратов Карибского» поставили. Но он не о том, хоть и немножко о том, как всякая настоящая магия. А вот «Двенадцать счастливых безумцев» Валерия Хазина об этом совсем. Буквально. На странных волнах.

Пять новелл, объединенных сюжетной рамкой – то ли это «голоса» повествуют, улавливаемые на радиоволне учеником или сотрудником неких секретных спецслужб, то ли и впрямь голоса, явленные ему. Это только первая из странностей.

Странность вторая, но не последняя, тут всё странное – сюжеты новелл оказываются связаны, но весьма не очевидным образом. Мы не знаем, что здесь – «выдумка», а что «на самом деле». Так, например, в первой новелле книги – «Полковник и его солдаты» – появляется некая таинственная красавица Мария – то ли шпионка, то ли вполне бескорыстная возлюбленная притворяющегося (или нет?) безумным полковника, тоже «то ли, то ли» – где есть странность, определённости быть не может – то ли героя, то ли военного преступника, что, впрочем, одно и то же; в финале новеллы Мария таинственным же образом исчезает. Затем она появляется в предфинальной новелле «Доктор и его подопечные», представляющей собой остроумный, изысканный парафраз лермонтовской «Тамани»: «Прчань – самый скверный городишко на всём побережье Боко-Которской бухты. Я там чуть-чуть не умер с голода, да ещё вдобавок меня хотели утопить». Здесь уже она то ли вправду безумна, то ли притворяется – забыла, мол, русский язык, объясняться может только по-итальянски, что, впрочем, тоже вскоре сменяется глоссолалией. Но странность здесь в другом, точнее, и в другом тоже: история полковника в этой новелле оказывается фрагментом романа, радиопостановкой, Мария-Мириам вполне «реальна». Пласты «реальности» и «выдумки» пронзают, проницают друг друга.

Весь этот виток по ленте Мёбиуса, по серпантинному языку Мёбиуса описать одними, дважды повторяющимися в книге, словами: «Странный – это тот, кто делает с тобой что-то, не предусмотренное твоей жизнью, но входящее в твою судьбу… Как если бы этот странный явился сюда по чьему-то поручению, пусть даже ошибаясь временем или местом». Безошибочная ошибка местом и временем, пуля петляет навылет, закручивается радиоволной и бьёт нас о прибрежные камни.

Ключевой в этом контексте оказывается и приведённая выше цитата, отсылающая читателя к «Герою нашего времени». Перед нами, собственно, снова он – герой нашего времени. Неназванный, разнополый. Но какое время здесь наше, какое место – наше? Век древнеисландских саг, тысяча и одна лихая ориентальная ночка или проведённый в модной Черногории отпуск? Исходя из идеи временно-пространственной предопределённости нашим, по безошибочной ошибке угодившим в нас (или это мы в него угодили? или угодили ему?), оказывается любое время. Ну да, потому что мы – читатели, и весь этот странный мир – наш. Одна из множества литературных отсылок «Двенадцати счастливых безумцев» – к «Множественным умам Билли Миллигана» Дэниела Киза. Отсылка эта – обманка. Ум читателя – целостен, но многогранен, а множествен мир в нём и вокруг него. Перед нами новое, постборхесианское, решение мифа о библиотеке и лабиринте, о саде, дробящемся в окнах зеркал.