Выпуск №2
Автор: Татьяна Нешумова
Елена Ванеян. Разношерст: Стихи 2010—2018. — New York, Ailuros Publishing, 2018. — 98 с.
Стихи Елены Ванеян уже давно как бы населены героями мандельштамовского «Ламарка», малыми и сверхмалыми (это и вообще «волшебные звери», и конкретные улиточка и котик, и «Скумбрия под мостом, / Дедушкины часы, / Всякая горесть-мука», «Белые бабочки, ежи и пеночки», «Девятидневный клен, детеныш-ель, / Сиротки мира, блуждающие в золе»), она о них «помнит, таскает в защечном уме, / В сумке сердечной», живет «внутри и снаружи / Тихой твари недужной». Если кого пожалеть, то первое, что с ним произойдет – потеря масштаба. Поэтому в разряд сверхмалых попадают даже и «Трамваи родимые», и «Бедный, глупый простор, / Эти лысые щеточки леса», и «Сырость родная», и «Лё, удиравшая плакать в кусты, / Танька, любившая злые понты, / Лидка, мордаха испитая, / Мужем однажды убитая…», и превратившийся в день декабрьской смерти в серебряное копытце – или в жираровского «козла отпущения»? – Г.Д. со своим костылем. Погруженные в соляной раствор любви и жалости, они все становятся святыми жителями небесного Иерусалима. Те, кого пожалели, предстают нашими небесными заступниками («– Спасибо за всё, – мяучит, – пойду, пожалуй, / Побуду тебе свидетелем жизни вечной…»)
Это рассеянное по стихам тихое сердечное движение, для ЕВ совершенно естественное, в новых стихах парадоксально представлено как вызов – кому? – Воителям и громкоговорителям, на чьих знаменах красуется отчужденный у малых сих Мандельштам – «ваш поэт»:
А мне не слабо
По излогам спуститься, исчезнуть.
Так ведь сказал ваш поэт,
Я правильно понял?
Пока вы рвали друг другу
Руки и ноги,
Головы отгрызали,
Древнее царство взрывали,
Новое рвали на части,
Я чей-нибудь хвостик растил,
Или панцирь чинил,
Митохондрий малых учил
Верности и терпенью.
Такое противопоставление воинственно, но в нем мало благости. А в ЕВ вообще теперь почти нет благости (а нежность и любовь не исчезли). Почему так? И потому что вообще «жизнь / она того / любого достанет» (Иван Ахметьев), и потому что родная действительность последних лет так нас достала, что у честного человека гармонический звук совершенно закономерно теперь оборачивается сухим шепотом-скрипом, ядовитым свистом глухого отчаяния и презрения, молчаливым хохотом, потому что простая молитва летит, как в колодец. Кто научил тихую и любящую ЕВ новому звуку? Русская жизнь, наши родные кранты. Дышать газом унизительно. Вот и вскипаешь гневом.
Наталия Леонидовна Трауберг писала: «Мне просто становилось худо от стихов Холина». И я, признаюсь, от некоторых новых стихов ЕВ просто отшатывалась поначалу, потому что слишком мало могу превозмочь, потому что в зеркало, показывающее наше российское, тяжело смотреть («Осинки-шизоиды, / Тихие злые сиротки, / Где поставили, там и стоят – / В Домодедово ждут нас»).
У стихов ЕВ последних двух-трех лет появилась эта, я бы сказала в некоторых случаях, беспощадная сатуновская графика (выверенная до миллиметра):
Говорят евреи, повинные в революции 1917 года
Но разве из нас,
Местечковых детей,
Кто-нибудь
Произнес,
Мол, у ваших у подмосковных берез
Мелковаты
Черты
Лица?
Оказалось, что нешуточный бунт и гнев против тошнотворных «людей-ботов» возможен и в стане тихонь и «котиков» («Так подумал котик, / Отмывая ротик»)». Труден этот новый котиковый реализм ЕВ, а что поделать, если только так и честно?
Жизнь, само строительство жизни мучительно осознаны как не рожденный или не услышанный звук («Заслышав тяжкий гул, / Мы встали в строй без звука», «Замер хор, и слов не нашлось», «минута молчанья длиною в год, / Шириною в пять лет»). Так, через бунт, принимается-отвергается этот «свинский», непобедимый мир.
Бог Господь,
Отличающий да от нет,
Жизнь от смерти,
Спасибо тебе,
Что годы прошли в молчанье,
Время ушло,
Цветы и звери вернулись.