Выпуск №14

Автор: Елена Георгиевская

Статья Игоря Караулова «Поэзия и политика», опубликованная 20 января на сайте «Современная литература», породила несколько подражаний разной степени удачности. Если вкратце, статья о том, как современный поэт попадает в политическое, будто в паутину, и больше не может писать о любви и соловьях — любимая женщина в его тексте должна выступать с «тихим пикетом», а соловьи — петь о свержении строя. Важно понять, что критик не обрисовывает реальное положение дел, а выговаривает собственные страхи — вдруг придёт новый партком и всех заставит? Не забыл Караулов и побранить «Ф-письмо», в очередной раз проявив непоследовательность: несколько лет назад он призывал в своём твиттере игнорировать феминисток и их творчество.

Ругая поэтов за якобы просоветский настрой, Караулов снова себе противоречит: пресловутая «узость повестки» подозрительно напоминает «мелкотемье», термин из арсенала кондовых совписов. Только раньше мелкотемьем называли простую историю об отношениях девушки и парня, а теперь наоборот — историю политического противостояния. Буква меняется, дух остаётся, он советский, и веет он, боюсь, не со стороны актуальных поэтов.

«В центре внимания новой политической поэзии, — пишет Караулов, — находятся проблемы феминизма и ЛГБТ («фем-письмо», «квир-письмо»), тогда как основную массу российских читателей интересуют совсем другие вещи». На внятный язык это, вероятно, переводится так: меня, Игоря Караулова, не интересуют не только проблемы ЛГБТ, но и женщин, составляющих около половины всего человечества, и вообще нормальным женщинам нужен не феминизм, а бытовое обслуживание мужчин, которое принято называть «простым женским счастьем».

«…именно отсутствие феминизма и ЛГБТ в повестке российской публичной политики, – продолжает Караулов, — приводит людей, обеспокоенных этими вопросами, в поэзию, заставляет их выражать свою позицию в стихотворной форме вместо того, чтобы создавать легальные партии и движения». Читать этот пассаж вдвойне смешно, если ты знаешь, что многие политизированные поэты и поэтессы начали писать стихи в возрасте от четырёх до двенадцати лет. Партия малолетних детей — не худшая тема для антиутопии, некоторые фантасты к ней уже обращались, но причём тут современная русскоязычная поэзия, бог знает.

В 177 номере «Лиterraтуры» Михаил Гундарин и Ганна Шевченко (колонка «Поэзия и политика») продолжают линию Караулова, обвиняя «Ф-письмо» в конъюнктурности. Критики делят поэтов на категории по принципу отношения к политике: политические дизайнеры, поэты-эхо, наблюдатели и эскаписты. Дизайнеры — это авторы «вне рамок поэзии», популярные фельетонисты, живущие злободневщиной: «Яркие примеры – Дмитрий Быков с политической сатирой из цикла «Гражданин поэт», Орлуша». Казалось бы, типичный «актуальный поэт» относится к категории эха — вдохновляется политическими событиями, но неизбежно выводит их за рамки газетной передовицы. Однако всё иначе, если этот поэт — поэтесса: «Особо следует сказать об «актуальной поэзии», включая сюда «Ф-письмо». Судя по напряжённому вниманию к общественно-политической поэзии, без которого представителей этого направления как будто и не существует, можно говорить в их отношении о политическом дизайне».

Создаётся впечатление, что Гундарин и Шевченко то ли недопонимают смысл термина «актуальная поэзия» — впрочем, уже довольно устаревшего (вместо него многие предлагают употреблять определение «новейшая поэзия»), то ли невнимательно читали тексты на «Ф-письме». Как один из участников редсовета «Ф-письма» я могу сказать, что бодрых силлабо-тонических фельетонов в духе Орлуши или Каганова там нет. Что характерно, критики не приводят ни одной цитаты — и, возможно, не приводят сознательно, иначе даже неискушённый читатель задумается, почему сложные герметичные тексты Анны Родионовой или Екатерины Захаркив сравниваются не со стихами того же Бородина, чья простота эфемерна и обманчива, а с авторами «падонковских» сайтов нулевых и газетой «Собеседник».

С грехом пополам можно притянуть к концепции феминистской публицистичности документальную поэзию Лиды Юсуповой. Но и эта схема быстро развалится: Юсупова методично уничтожает и публицистичность, и канцелярит, просто воспроизводя их штампы и рассматривая под увеличительным стеклом, и это не микроскоп фельетониста, который использует гротеск ради одноразовой комедии. Читать Юсупову страшно, а фельетон, даже высмеивающий ужасное, не должен пугать настолько.

Что же можно сказать о таком непривычном для русскоязычной поэзии явлении, как феминистский или квирный спиритуализм, который может быть связан с условным политическим, но может и не быть? И чем напоминают сатирическую паралитературу стихи о лесбийской эротике? Они могут нести оттенок риторической оголтелости, наподобие ряда текстов Станислава Баранчака (польский политический верлибр времён «Солидарности» — один из примеров того, как передовица дорастает до античной трагедии в миниатюре), но это не обязательно. Если Лолита Агамалова одновременно пытается эпатировать читателя — и нагрузить текст научной терминологией и политической повесткой, то более тонкие, при всём их кажущемся натурализме, тексты Марии Толмачёвой политичны лишь оттого, что лесбийские отношения в гомофобной стране поневоле оказываются в сфере политического. Но в таком контексте и Сапфо политична.

Таким образом, мы видим, что Гундарин и Шевченко не столько критикуют «Ф-письмо» за некие недостатки, сколько демонизируют его. Само словосочетание «политический дизайн» вызывает ассоциации с антилиберальными соломенными чучелами вроде «грантоедов» и «заказухи». Возможно, предполагается, что редакция отрабатывает финансовые выплаты, предоставленные в обмен на идеологическую лояльность, но грантов и гонораров мы не получаем — проект держится на энтузиазме. К сожалению, людям, заставшим брежневскую эпоху в сознательном возрасте, бывает трудно отказаться от болезненных ассоциаций всего левацкого с парткомом, унылыми первомайскими выступлениями и дачей в Переделкино, полагающейся за стихи про вождя и октябрь.

Если же умножить поколенческую травму на тривиальную мизогинию, не всегда отрефлексированную, можно опубликовать десятки подобных колонок, но зачем? В прокрустово ложе пытаются поместить не только феминистское письмо как таковое, но и политическое, понимая категорию политического как безусловно пагубную для поэзии. Между тем, политическое вечно и никуда не денется, пока люди существуют на этой планете. Политичны гимны Энхедуанны — первым известным по имени поэтом была женщина, да ещё и политизированная, а культ, которому она служила, помогал поддерживать в государстве порядок. Бесконечно политична «Илиада». Политичны некоторые средневековые трубадуры, Александр Поуп, Мильтон, Шиллер и Байрон, Ахматова и Мандельштам. Лишь страх политического мешает это осознать.

Не так давно мне пришёл в голову эксперимент — заменить в переводе байроновской «Ирландской аватары» Ирландию на Россию. Не пытайтесь, как говорится, повторять в домашних условиях: сходство с некоей современной ситуацией может вас неприятно удивить.

Поэзия противостоит политике примерно так же, как обустройству дома или свадьбе. Кто-то ненавидит быт, а кто-то — институт брака и официальные церемонии, предсказуемо тянущие за собой пошлость. А для других «Выше стропила, плотники» — великие стихи, хотя и сохранились не целиком. Ещё можно не любить политику и женщин — конечно, живых женщин, а не идеализированные образы из мужских книг. Но если вы попытаетесь навязать своё видение людям с противоположной оптикой, результат окажется так же предсказуем, как пошлость «правильных» брачных церемоний, а неспособность отличить агитку от эха свидетельствует отнюдь не в вашу пользу.