Выпуск №14

Автор: Анна Гринка

Темнота Латгалии

Чем хорош полумрак. Ярко освещённые комнаты кажутся чуть теснее приглушённых, потому что стайки стенных молекул плотнее смыкают ряды, когда они на виду. В смирной, негустой темноте они становятся пожиже.

Кстати, этот факт успешно юзали древние латгальцы. Когда нужно было приделать к стене, например, полку, в дом зазывали мастеров светотени. И непременно вечером. В одной бригаде человек десять было. Двое заходили в полутёмную комнату, поднимали на нужную высоту эту полку (раз уж мы о ней начали разговор) и держали, крепко прислонив к стене. Через некоторое время, когда держатели уставали, их подменяла другая пара работников. Так оно всё длиться должно было до рассвета. При этом хозяева или сами мастера внимательно жгли свечи, сохраняя необходимый уровень сумрака: полная темнота могла испортить дело.

В это время расслабленные стенные молекулы слегка расступались и впускали себя гостевые частицы полки. С наступлением утра свет постепенно сгущал молекулы снова, и мастера потихоньку отпускали полку, она сидела как влитая.

Такую процедуру можно было проделать с чем угодно. При этом она позволяла сэкономить на дорогих в то время гвоздях и органично, неагрессивно украсить дом. Кроме того, прикреплённая таким образом вещь не падала вообще никогда.

По традиции стены оснащались и украшались изнутри чем только можно. Поэтому жилища древних латгальцев и по сей день находят лишь частично разрушенными: их хорошо скрепили проросшие в стены полки, картины, вешалки, статуи, ящики и прочие предметы.

Бывало и так, что какой-нибудь одинокий древний латгалец завещал похоронить его в родных стенах. И это тоже проворачивали — по тому же методу. До нашего времени в целости дошла пара вплетённых в стены скелетов. Согласно результатам исследований, в обоих место костного мозга заняла крепкая занозистая древесина — материал домов, где провели похоронный обряд. Кроме того, в костяной груди одного из скелетов обнаружили сердце, полностью состоящее из ржавых гвоздей. Такими же был набит череп. Получился нормальный такой красивый мозг в натуральную величину, очень детализированный.

Вы можете и сами его увидеть: оба скелета вместе с их содержимым хранятся во Всемирном музее истории древней Латгалии. Они почти всегда — в постоянной экспозиции.

Лук-якорь

Проснувшись, я лежала и думала о том, что плафоны, окутавшие лампочки белыми бутонами, похожи на продолговатые маринованные луковицы. Я протёрла глаза, и действительно запахло луком. Лук преследует эти дни. В нём нет отчёта, одно только слоистое выжидание. Держать лук в уме, как в руке, — как самой держаться. Лук — держатель основ, недаром древние латгальцы писали о том, что нечисть боится луковых грядок, над которыми концентрация реальности настолько плотна, что нарушающие железы всех чертей закупориваются ко всем чертям, отчего немедленно лопаются и убивают весь враждебный миру людей организм. На русском, кстати, чёрта прозвали лукавым именно поэтому — прикрепили к образу памятку по способу истребления, и она прошла сквозь века.

Ещё говорили: дом, не обсаженный луком, раздет, ночью тьма перенесёт его вместе с жильцами в дочерний мир. Сразу после того как жилище было построено, хозяева семь раз обходили его с луковицей в руках — она должна была быть проросшей, с семью зелёными стрелами на макушке. Завершив этот несложный ритуал, в землю у каждого из четырёх углов сажали по луковице. Согласно поверью, тянущаяся вверх пахучая поросль вливается в воздух вязким сургучом, запечатывая в нём принадлежность предметов (в данном случае стены) именно к этому окружению. В то время как нижняя часть растения, его мочалистые тонкие корни, пронизывает землю, привязывая к ней всё рядом находящееся. Причём лук начинает действовать быстро — в дом обычно заселялись на следующий день после посадки. И было так, что в тёплое время года охранный лук все свои силы пускал в рост, а в холода уходил целиком в почву. Он повторял это цикл за циклом и оставался вечно живым. Такая была его задача. Держаться самому и держать окружающее в единственно правильном мире, не давая перенестись в дочерний.

Тут надо вспомнить немного о том, что такое дочерний мир и почему его советовали избегать. Грубо говоря, это такая реальность, которая отражением отошла от оригинальной (самой первой и основной) и висит мороком. Поскольку всё существует уже достаточно долго, дочерних миров — бесчисленное множество, причём большая часть отпочковалась уже от вторичных ветвей, а не от источника. Они вообще ничем не отличаются от начального, материнского мира, в них находятся ровно те же предметы, люди, животные, растения, те же события происходят. Вот только переместившийся в «дочку» человек будет всегда подсознательно ощущать себя чужим, а самое главное — у него появятся сновидения. В мире-источнике люди освобождены от этого, спят себе мирно и ничем подобным во время покоя не страдают. Почему же перемещённый человек видит сны? Те же древние латгальцы считали, что во время перехода из родного мира в его подобие разум задевает клеточные желейные оболочки вероятностей, которые проносятся от реальности к реальности, как эритроциты в плазме. В итоге в памяти потом вспыхивают осколки непроявившихся событий, образуя сновидения, и в этом ничего хорошего нет. Это признак того, что человек находится во вторичном мире, который забирает из него силы, вместо того чтобы давать их.

Чем чаще человек перемещается, тем дольше он находится под влиянием вероятностей. Такой переселенец видит очень яркие, подробные и сюжетные сны. Однако бодрствование в такой ситуации не лучше. Если дом не обсажен луковыми якорями и при этом его жилец решит не спать, то последний сможет в какой-то момент ночи ощутить, как переносится вместе с комнатами и стенами из одной темноты в другую. Обычно в такой момент хочется закрыть глаза или потереть веки — быстрый переход особенно влияет на зрение, усталость раскрывается сильнее, чем обычно.

Поскольку люди уже давно не проводят луковые ритуалы закрепления, можно догадаться, что каждый из нас болтается в чёрт его знает каком уже по счёту дочернем мире. Нестреноженные жилища уносятся в разные стороны вслед за быстрыми упрямыми силами. Самое дикое в этой ситуации то, что нельзя предугадать, в какую из «дочек» тебя забросит в следующий раз. И вот мы то расходимся с близкими людьми, то снова случайно сходимся с ними через много лет в очередном дочернем мире. Или не сходимся даже — шансов мало. Приходится жить в подставной реальности, где вроде бы всё точь-в-точь, и вот они, близкие, тоже тут, да что-то не то. И попробуй угадай, кто здесь — как ты — выходец из оригинала, а кто — коренной житель копии. Хотя смутно почувствовать, в общем-то, можно. Житель копии — такой же человек, но вот как-то не так тебе с ним. Не так, как могло быть с подлинником в самом начале переходов. Это тоненькое, слабое подозрение ничем не сотрёшь, а вот что его вызывает — уже загадка.

Наша первая реальность, конечно, не желает вот так пустеть, высылает знаки во все стороны своих дочерних миров. Даёт подсказки, где только не намекает на якоря. Поэтому мы практически всюду видим эту особенную луковую форму: в шоколадных конфетах, в посуде, лампочках, блюдах, игрушках, в декоративных элементах некоторых зданий, в срывающихся каплях жидкости и так далее. Все лукоподобные вещи должны отвести наше внимание в сторону настоящих луковиц, нам необходимо любить лук и использовать его по самому важному назначению — укоренять, укреплять, останавливать.

Кстати говоря, плафоны люстр потому и белые чаще всего и нередко напоминают луковицы — чтобы каждый из нас, невольных путешественников, глядя перед сном или после пробуждения в потолок, запоминал этот образ. И мы запоминаем, но, к сожалению, только овощной отдел магазина вытаскивает из нас картинку, застрявшую в череде дневных забот, — и вот думаем: «Надо купить лук, давно не ел лука». Приносим его домой, а надо бы к дому отнести, к его оголодавшим углам. Этого не знаем или забываем и по-прежнему остаёмся незащищёнными от течений расползающегося и редеющего где-то вдалеке оригинального мира.

Вот и я проснулась сегодня в очередной копии, запомнила маринованный лук на потолке, но что толку? Я не спасу ни себя, ни соседей от перемещения, потому что уже привыкла к нему. Уже давно бесконечное множество дочерних миров — не пропасть обмана, а настоящая жизнь, где уже неважно, подлинны ли твои друзья, знакомые и любимые люди. Неважно, встречу ли сегодня таких же невольных переселенцев, как я, или увижу лишь аборигенов этой вторичной реальности, утекающей сквозь пальцы. В основном люди-оригиналы и люди-копии не отличаются друг от друга. А значит, стоит ли мне или кому-то другому волноваться? Жизнь идёт, и жизни всё равно, кого наполнить, а кого оставить.

Поэтому я не сажаю лук по углам своей многоэтажки. Квартиры, будто каюты облачного корабля, каждый раз неизбежно впадают в ночь, а из неё движутся в новое море, в новый обманный, но зато заранее знакомый мир. И сны становятся всё ярче, я всё дальше от начала путешествия, но там, на берегу, теперь так пустынно, что обмануться гораздо интереснее.

Застолье

Когда сидишь за кухонным столом, замечаешь самые разные вещи. Особенно привлекает край столешницы, то есть линия, переходящая в замкнутый воздух комнаты, то есть воздух, переходящий в линию твёрдости, то есть встреча на обрыве, сам обрыв. Очень приятно, сложив пальцы в двуногую фигурку, прогуляться рукой до этого края. Кто так не делал, не создавал из кисти подобие себя, мягкого робота из мяса и костей, соединённого с центром управления широкой и надёжной мышечной пуповиной? В этот момент мы отрываемся от себя, оставаясь при этом в себе, — переходим частью сознания в сжатую теплом фигуру, идущую по столу ногами-пальцами. И даже не так: конечно, мы остаёмся гигантами по отношению к мелкому городу стола, по-прежнему сидим рядом на стуле, но в то же время часть сознания всё-таки выскальзывает полоской хитрого электричества, переселяется через всю руку в ладонь и пальцы. Это удивительное и важное умение — способность создать полуголема или, точнее, полузомби из живой и даже не оторванной от прочего тела конечности. Итак, сложив пальцы в человечка, в небольшого себя, делаем первый шаг по столу.

В этот момент стол приближается и разворачивается вокруг пальцевых ног всем своим городом, состоящим из чашек, сахарницы, упаковки чая, обёрток, хлебных крошек и прочих вещей, которые становятся домами, башнями, зловещими храмами и причудливыми статуями. Или стол окажется пустыней, если он хорошо очищен и протёрт, — не наткнёшься ни на крошку, ни на муравья. Но если город смахнуть можно, путешествие стереть нельзя — шаг за шагом оно будет вести закатанную в пальцы полужизнь к обрывистому финалу, к краю стола. К нему почему-то приятно идти, находясь вниманием в руке, минуя округлые бункеры, керамические тюрьмы и стеклянные дворцы. Дойдя до края, кто-то разворачивается и идёт назад, возвращается к кухонному городу. Другие же долго стоят пальцами на границе между столом и воздухом. Кожным зрением, может быть, что-то там да ощущают. И есть третий вариант — пойти ногами мелкого голема за край, по воздуху, чтобы кисть превратилась из человечка в тёплый мясной корабль, уходящий в пределы комнаты и не знающий об этих пределах. Остальная, длинная часть руки станет огромным, затвердевшим в органику сигналом от корабля к станции. И весь так станешь космической программой или чередой переданных туда и обратно сообщений, скомкавшихся, сбившихся в плоть.

Но всё это по-прежнему останется путешествием на нашей стороне, по эту сторону стола. Использовать более сложный прогулочный манёвр, при помощи которого по-настоящему уходишь в Застолье, умеют немногие. Да и, казалось бы, зачем уметь — в наши дни мир по ту сторону стола уже истощён, а специфика путешествия не позволяет его даже рассмотреть. Сейчас интерес может вызывать разве что феномен мнимого исчезновения кисти руки во время её проникновения в Застолье — что, общем-то, и привлекает некоторых энтузиастов. Тем, кто хотел бы перевести свою практику на новую ступень, стоит помнить о некоторых особенностях пальцевого перехода, которыми, увы, пренебрегают многие начинающие пальцеходы. 

Что за особенности? Думается, что вместо сухого перечисления лучше подробнее рассказать о переходе, начиная с подготовки к нему, — таким образом можно будет осветить детали не только для пальцеходов-любителей, но и для тех, кто вообще до сего времени понятия не имел о близком, всегда доступном портале в Застолье. Вся информация, изложенная далее, взята из лучшего и единственного учебника по пальцехождению, написанного несколькими неизвестными авторами из числа древних латгальцев. Речь идёт о книге «Ручной поход в застольный край и добыча пропитания из него», хранящейся в библиотеке Всемирного музея истории древней Латгалии и дошедшей до наших дней без особых потерь (не считая того, что других экземпляров, к сожалению, не существует). Книга эта гладкая, полная чёрных страниц, и будто сама всем своим телом иллюстрирует перетекание спокойной твёрдой плоскости стола в вездесущую хаотичную плоскость воздуха. Предполагается, что благодаря книге древнелатгальский читатель мог не только узнать о тонкостях путешествия в Застолье, но и испробовать свои навыки пальцехождения прямо на её ускользающем переплёте. Не исключено, что некоторым книга заменяла и сам, собственно, стол.

Итак, с чего же авторы книги советуют начать подготовку к переходу? Конечно, прежде всего надо как следует размять пальцы на той руке, которую вы собираетесь назначить своей представительницей в застольном мире. Бережно, без излишних усилий помассируйте каждый палец, погладьте ладонь. При этом думайте обо всей кисти как о сложном, но податливом механизме, ощутите с ней связь, вы — одновременно командный центр и строитель, осматривающий детали будущего корабля.

Затем сосредоточьтесь на движении крови, медленно складывая пальцы в человечка. Эта кровь теперь на время становится частью другого существа, которое в то же время является вашим же продолжением. Тут просто нужно держать в голове, что сейчас кровь не вполне ваша, вы одолжили её строящемуся голему — и пусть он постоянно возвращает эту жидкость к вашему сердцу, но ведь и тут же забирает, продвигаясь к миру, куда не сможет проникнуть остальное тело, а значит, приходится кровь временно «терять» вместе со всей кистью. С этим надо смириться, готовить себя к мнимому ощущению потери.

Сложив пальцы в необходимую фигуру, опускайтесь указательным и средним пальцами на стол. Помните, что это вы и в то же время не вы. Парадокс сложно принять, но станет проще, как только сделаете первый пальцешаг по столу. Окружающие предметы тут же должны преобразиться — неважно, будет ли это город, пустырь или пейзаж после взрыва, необходимо присутствовать в путешествии частью своего зрения, крупицей интереса и искрой сознания. Идите неторопливо, пальцехождение не терпит спешки. Обходите предметы, замечайте в их линиях признаки зданий. Встретив букашку, удивитесь, что путь не одинок. Можете последовать за ней или отскочить в сторону, главное — не срываться на бег. Идите так, будто пьёте пальцами поверхность, плавно сгибайте и разгибайте их при каждом шаге. В какой-то момент ощущение стола будет ритмично возникать и пропадать в коже, это значит, что вы всё делаете правильно.

Приближаясь к краю, не думайте о нём, переставляйте пальцы спокойно. Стол у самого края должен ничем не отличаться от стола в середине. Нужно не ощущать сам момент перешагивания через край — если хотите, можно попробовать сделать это с закрытыми глазами. Но лучше, конечно, всё-таки смотреть на идущую пальцами фигуру, а на шаг в Застолье просто не обращать слишком много внимания. Если после этого этапа пальцехождение продолжится в воздухе, следует вернуться к исходной точке и повторить весь путь. Или сделать перерыв на пару месяцев минимум. Застолье не терпит назойливых — если в первый раз не пустило, при следующей попытке может и руку откусить.

Если всё сделано правильно, вы увидите, что кисть полностью исчезла, будто рассеялась в воздухе. Здесь не надо паниковать, нужно держать пальцы в прежней позиции, чего бы вам это ни стоило. Продолжайте шагать — вы уже в Застолье, пусть и не продвинетесь в него дальше кисти. Всё дело в том, что, как пишут древнелатгальские авторы, Застолье отторгает человека, но способно обмануться и принять мелкое безглазое существо, которым и притворяется рука-пальцеходка. Неизвестно, почему так — возможно, Застолье некогда было заселено безглазыми и безротыми тварями с одной только парой конечностей, поэтому оно и пропускает тех, кто похож на вымерших туземцев. Или же оно не выносит зрячих, хочет быть замкнутым в самом себе, не желает быть изученным, осмотренным. Слепая рука не несёт в себе зрения, раздражающего пределы Застолья, а потому проходит в него, как горячий нож в сливочное масло.

К сожалению, о природе Застолья остаётся лишь строить догадки. Судя по свидетельствам наиболее удачливых пальцеходов, там пусто, прохладно, нет ни ветра, ни каких-либо осадков. Твёрдую поверхность не удаётся нащупать, да и предметов нет, как и ощутимых границ этого мира. Чем больше делаешь шагов, тем больше кажется, что Застолье прокатывается под пальцами, как беговая дорожка. Но движется ли оно при этом и движется ли рука, оставаясь на месте?

Если верить древнелатгальскому учебнику, когда-то Застолье было другим: обдавало руку тёплым дружелюбным ветерком, грело каким-то неведомым светилом, и толпилось предметами, нередко съедобными, которые можно было хватать и вытаскивать на эту сторону стола. Отсюда и растут сказки о скатерти-самобранке, столешнице-кормилице и прочих насыщающих поверхностях. Очевидно, что на самом деле, даже обладая таким артефактом, человек по-прежнему был вынужден самостоятельно добывать хлеб насущный — он на страх и риск отдавал Застолью свою кисть, не зная, что с ней может случиться в разных слоях изменчивой и непостижимой нездешней атмосферы. При этом, однако, очень многие успешно выгребали пищу из Застолья и долго могли питаться его дарами. О том, что это была за пища и как она выглядела, современные исследователи Застолья гадают до сих пор. В учебнике о ней говорится весьма скудно, упоминается лишь необычно длительное чувство сытости, возникавшее после поедания улова. Рассказывается и о неком бедняке, который был столь умелым пальцеходом, что буквально каждый день объедался застольной манной и в итоге в короткий срок умер от ожирения — вырос будто на дрожжах. Вся его тучность испарилась из тела на следующий же день после смерти: «…И лежал он тонок и костляв, совсем будто ободранная рыбина, и полнота его будто не была вовсе […] выросла гора за его домишком, нарушила равнину и была размером с человека. Селяне говорили: „То поеденное вернулось”».

Рассказ о прожорливом бедняке позволяет предположить, что часть застольного вещества, вынесенная в наш мир и поглощённая человеческим телом, после смерти последнего не смогла вернуться назад и воплотилась по эту сторону в виде физического объекта. Что это за вещество? Как уже говорилось выше, на настоящий момент ресурсы Застолья исчерпаны, мы больше не можем взять на пробу хотя бы щепотку съедобной субстанции. Остаются только теории. Тем не менее одну из множества версий исследователи считают вполне правдоподобной и стоящей внимания сообщества специалистов по пальцехождению. Согласно ей, кухонный стол как место приёма пищи людьми, в какой-то момент своего существования стал ключом к запасному пространству, из которого в свою очередь кормится всё наше материальное окружение. Проще говоря, миру тоже необходимо черпать откуда-то строительные элементы для лечения последствий всевозможных катастроф. Как организм разбивает пищу на составляющие и использует их для создания новых клеток, так и реальность, вбирая в себя застольные запасы, постепенно заживляет трещины и царапины после потрясений.

Увы, пальцеходы прошлых веков о назначении этих ресурсов, во всей видимости, не подозревали и просто черпали столько, сколько вздумается. Питались неведомым нам содержимым. Умирая, выпускали его наружу — а поскольку это вещество было предназначено для латания пространства, то последнему приходилось как-то изворачиваться, принимая ненужный на тот момент излишек. Вот и росли внезапные холмы, горки, разбухали камни, лезли скалы и прочие рельефы. Недаром древние латгальцы замечали, что рядом с некоторыми заброшенными или просто старыми домами дорога внезапно шла буграми, а то и вовсе начинала резко подниматься в гору. Все эти странные извивы, скорее всего, и свидетельствовали о том, что поблизости некогда жил пальцеход, злоупотреблявший беспомощным гостеприимством мировой изнанки. Застолье же постепенно скудело, пока не опустело окончательно. Теперь проникновение по ту сторону кухонного стола годится разве что для фокусов, да и то лишний раз шевелиться там мало кто хочет: слишком быстро утомляет неподвижная прохлада, ощущение однородной и глубокой во все стороны пустоты.

Неприятнее всего то, что миру нашему давно уже нечем заделывать трещины. Он стареет и расползается под тяжестью событий, ему всё сложнее удержать их в своей ткани. Когда произойдёт очередной удар, трещина побежит без остановки, невидимая, но осязаемая, полная голодного холода, похожего на застольный. Мир, лишённый подстраховки, будет поедать сам себя, но это только умножит разрывы, идущие по живому, как по коже без мяса под ней.

Всё это, однако, случится не сразу, время ещё есть. Провести его можно в делах или играх, в изучении того, что осталось. Но не лишним было бы иногда вспоминать о практике пальцехождения, нырять в Застолье короткими прыжками. Относитесь к этому как к тренировке: пальцы привыкнут к густому холоду — так что, если пространство треснет по шву в течение вашей жизни, уже примерно будете понимать, в каких условиях доживать придётся. А дальше, взвесив все за и против, сможете решить, что лучше: расползаться медленной пропастью или сразу сигануть питательной бомбочкой в открывшееся и забирающее Застолье. Что бы вы ни выбрали — удачи.