Выпуск №14
Автор: Григорий Стариковский
* * *
не надо, чтоб этот дым входил
в голодную дверь зимы,
облизывал стены и долгую ночь
сладким узлом вязал.
ты такая даль, что на рукаве
аква крови, как моль звезды,
так соломенный малларме
режет фразу, делит ее на две.
o rus, кто кого перестоит на одной ноге,
вымолчит на одной губе
неопалимую ветку “э”,
дохлую укву “ы”.
ночь густа, как гречишный мед,
мокрый летит по диагонали снег,
дай еще побыть, не уйти под лед,
почини голубиный свет.
бертолуччи
оболочка окна занавешена липким снежком,
две машины. вторая, проросшая черным цветком,
там сидит человек, в виноватую дымку глядит,
в деревянную память и в скважину сердца дудит.
и забыть не умеет парижский балетный мирок,
как звенело в ушах и гусиный бежал холодок,
это анна под кожей его проплыла, как плотва;
трепыхалась, плясунья, на белом снегу окрова…
цезарь квадри погиб от клинков, на обочине сник,
скользкий блеск револьвера, его через лес перемиг,
анна светит сквозь ставни пещеры, и пьет из ковша
узнавания — странница, бледная птичка-душа.
* * *
лучше — прелью, падалью, только не
наискось, поскальзываясь на слюне
сердоболия к чужой, непрожитой,
выжимать слезу, как над прожитой.
только не тонкобровая слепота
разговора, не жалости глупота.
листопад чадит, от него — темно,
лучше — ржавчина, перегной,
только не ваять ломкий голос дней,
жизнь, подсмотренную извне.
что там светится, как там дышится?
ничего, ничего — ледышечка.
обочина
1
люби обочину, ее надрез, наклон
к глухому лесу, до корней поклон,
до кружев папоротника в огне
двоящемся, как бы на полотне.
люби асфальт и листьев прелый дрязг,
тарелочки, стаканчики, их пляс
изжеванный, проезжих жизней след,
оленя мертвого остекленевший взгляд.
за кромку дня он совершил скачок,
закинул голову и спит наискосок,
и пусть он — лёд, люби его, как соль
озерной влаги, стриженной под ноль.
2
обочина — мусор и листья, рассвет
забивается в щели, мерзнет за пазухой,
за отворотом дороги, где травная желчь
и бетховен из недр асфальта, соната 17.
всё, что лежит, то — бетховен, его перебор,
детские тапочки, выцвела ткань, называли такие
чешками, чашечки легких ступней оттанцевали,
как пальцы по клавишам, в вечность, а эти лежат
полькой-бабочкой, пойманной в рваный сачок
и наколотой на этот луч горловой сквозь деревья,
так же, сбегая по лестнице в чадную кухню,
добрый кричал разумихин “настасья, свечу!”
3
перепонка обочины, слушай, как спит огонь,
вмерзнув в грунт, на спине плывет, в сюртуке
замызганном, мармеладов новый, крещенный в
дальний свет фургонов мебельных, овощных.
на плече асфальта, на крошащейся полосе
черными досками заколочен день,
в тело сумерек постучать, — откройте дверь
фонарную, облетевший куст воскрес в луче
и истаял в кривую речь, в круговую ночь,
в пограничье мнимое, в слепоту огня,
если падать начну, ты подставь плечо,
о поверхность взломанная, ничья.
* * *
приехали в город, где жила
затворницей эмили дикинсон.
стояла редкая для этой поры теплынь,
деревья светились желтым.
на углу возле книжного
собирались люди, машины сигналили,
в открытые окна домов вылезали головы
и кричали “мы победили!”
ко мне подошел человек,
одетый по случаю радости
в махровые пижамные шорты
(синие полосы, красные звезды),
и сказал, — “поздравляю”.
“с чем?” — я пожал плечами и вошел в книжный,
за стойкой стояла смуглая девушка,
листала журнал и пила кофе.
— есть ли у вас “о душе” аристотеля?
— посмотрите внизу, последняя полка…
яркое солнце заливало линолеум,
я вдохнул свет и раскрыл книгу,
и подумал: он, как ломкая линия,
выпрямляется по мере движения
к ясности… мы будет читать его по слогам,
перешептываться его именем.
* * *
и.
это, кажется, был вермонт.
начало августа. лето, как в песне,
ширóко раскинулось. по дороге
в канаду. сосновый парк.
ты читала вслух “трое слепых мышат,
смотри, как бегут они”. мы свернули
на грунтовку, дохлый ее серпантин.
бурую пыль относило в сторону.
остановились возле площадки.
турники и цепные качели.
две горки соприкасались спинами.
наморщенный пруд. зазубрины
желтых кувшинок. дети бросали в воду
хлебные крошки. подвижные утки
хватали намокшее и проглатывали.
— “что было дальше?” — “кухарка
им отрубила хвосты”. — “а дальше?”
дальше темнели сосны. линии
проводов уходили вверх по склону.
тростник шевелился, повторяя твои слова.