Выпуск №15

Автор: Никита Алексеев

 
ТЮКАЯ

Сижу в мастерской, тюкаю очередную картинку серии «12 Days». За окном то темень и дождь, то вдруг солнце сияет. За две недели натюкал «A Day in June: 23.487 seconds», «A Day in July: 19. 790 seconds», «A Day in August: 21.692 seconds» и «A Day in September: 27. 338 seconds». Завтра поеду в «Передвижник» за холстами для октября и ноября.
Тюкаю и думаю о том, что политически ангажированных художников довольно много, художники, делающие что-то провокативное и брутальное, – тоже не редкость. И очень серьезных художников не по пальцам пересчитать, как и тех, кто кто лучше, кто хуже рассказывают анекдоты.
А художников, делающих спокойное, медитативное и не страдающее настырностью искусство, – совсем мало.
Естественно, первый и, скорее всего, убедительный ответ на этот вопрос такой: потому что они никому и не нужны.
Но осмелюсь усомниться. Потому что художники всякие нужны, художники всякие важны, даже такие.
Вот и тюкаю, по секундам.
Но конечно, вряд ли я прав. И тут я в очередной раз вспомнил историю про сестру моей бабушки Зинушу, женщину вздорную и глуповатую. Когда помер Брежнев, она вдруг собралась в церковь ставить свечку за новопреставленного. Зинуша религиозна не была, в церковь ходила только перед пасхой – святить яйца и куличи, и мы удивились. «Ты чего это?»
«А кто еще за него, дурака, свечку поставит?!».
Так что тюкаю…

 
20.06.2017

С утра поехал в «Передвижник» на ул. автора «Молодой гвардии» за холстами для «A Day in October» и «A Day in November», а то и дальше, по ходу солнца.
В Пыхов-Церковном переулке пионы расцвели! Но огаря с ее детьми я не видел, да и холстов 80 х 100 см не было. Я расстроился и поехал в мастерскую, хотя делать мне там было нечего, но не домой же возвращаться?
А день сегодня чудесный, солнечный. Вот я и уселся на детской площадке под благоухающей сиренью, стал читать книгу английского историка Orlando Figes, «Crimean War». В результате этой войны угроблено было, между прочим, больше миллиона человек, и это выдающийся результат для позапрошлого века.
А одним из поводов для нее было вот что.
«В 1846 Пасха у католиков и православных пришлась на один и тот же день, поэтому в храме Гроба Господнего скопилось больше народа, чем обычно. Эти две религиозные общины уже давно спорили о том, кто первый имеет право совершить литургию в храме в Страстную Пятницу, и в предшествующие годы склока между латинянами и греками достигла такой степени, что Мехмет-паша, османский губернатор Иерусалима, вынужден был оцепить солдатами храм и расставить их внутри него в самых опасных местах. Это не предотвратило бедствие.
Католические священники прибыли в храм со своей льняной плащаницей и обнаружили, что православный клир с их шелковой, вышитой серебром плащаницей, оказался там до них. Католики потребовали у православных, чтобы те предъявили султанский фирман, дающий им право возложить плащаницу первыми. На это православные потребовали у католиков, чтобы те предъявили султанский фирман, приказывающий православным убрать уже возложенную ими плащаницу. Началась драка между священниками, к ней присоединились монахи, а потом и паломники. Храм превратился в поле боя. Верующие бились не только на кулаках, но и при помощи распятий, подсвечников, лампад и кадил, а также выломанных из иконостаса досок и икон. Дальше в дело пошли ножи и пистолеты, несмотря на досмотр пронесенные в храм.
Когда солдатам Мехмет-паши (некоторые из них были убиты) удалось разогнать толпу, в храме на полу валялось больше сорока трупов.».
Хорошая история, да?
Ну а Николай I ломанулся защищать единоверных, водружать крест на Св. Софию и решать Восточный вопрос. На что Луи-Наполеон тоже стал защищать единоверных и решать Восточный вопрос, а за ним и англичанка начала гадить. Даже Соловецкий монастырь подвергла бомбардировке.
Но тут, к счастью, позвонил Володя Дубосарский и забежал ко мне в гости. Мы поболтали о плачевном состоянии современного искусства, о том, что всё, тем не менее, будет хорошо, о Эстонии и о Японии.
И разошлись по своим местам – кто в Химки, кто в Дубки.

 
ПАППА АРРУГАДА

Опять вспоминаю, что странное я ел? Например, на острове Тенерифе я ел местное национальное блюдо – pappa arrugada. Это канарская картошка, сваренная в мундире в морской воде.
Растить картошку на Тенерифе, по-моему, глупость. Там жарко, очень сухо, картошка вырастает (если получится) размером в яйцо воробья. А пресную воду возят с континента. И жестко рационируют. Вот и варят картошку, зачерпнув ведром из океана.
В Москве, конечно, паппа арругада приготовить трудно. В Тамбовской области и даже в Азербайджане такая картошка, как на Канарских островах, не родится, хоть убейся. Соли, разумеется, в кастрюлю можно бухнуть сколько угодно.
Но это всё равно не будет океанский кур-буйон.
А насчет глупости и картошки – я вспомнил мой полу-родной Крым, куда я теперь ни ногой.
Когда-то давно я оказался в поселке Научный рядом с Бахчисараем. Там на горке находится Крымская астрономическая обсерватория.
С утра пошел в магазин за сигаретами и сметаной, потому что милейшая астрономша, нас приютившая, решила сварить борщ. В Научном было хорошее снабжение, почти как в Москве: сметана, и сигареты в магазине «Продукты» присутствовали.
Но пока стоял в очереди, понял, где вся правда. Технические сотрудники обсерватории про астрономов говорили: «Суки, в небо глядят. Хули в небо-то глядеть? Бога найти хочут? Не, не найдут. Суки, ночью глядят в небо, и облака разгоняют. С марта дождя нет. вся картошка сгорела. Вот у тебя, Наташа, картошка сгорела? Во!».
И так из года в год. Люди растят картошку, а астрономы глядят в небо и облака разгоняют.
Пугачев правильно решил вопрос про картошку и небо. Велел повесить какого-то астронома: «Пусть к звездам ближе будет».

 
МАДЬЯРСКОЕ (СТОМАТОЛОГИЯ – 3)

Начало нулевых или конец 90-х, не помню. Сижу зимой в Эгере на террасе бёрёзё «Вёрёш рак», то есть «Красный рак» и пью пиво. Подходит местный дед в кепке (поговорить ему, наверно, было не с кем), зубов у него нет, и спрашивает, говорю ли я по-немецки. Настолько, чтобы ответить, что по-немецки я не говорю, я немецкий знаю. Отвечаю, что нет.
Дедушка спрашивает: «А по-русски говоришь?». С акцентом, но вполне понятно. Отвечаю, что как раз по-русски я говорю.
Спрашиваю, можно ли его угостить пивом. Дедушка принимает приглашение.
Мы чокаемся. Он спрашивает: «Перловка знаешь?». Отвечаю, что да. «И я знаю. Хорошая. Восемь лет ел в Мордва. Там наших много».
Спрашиваю, в смысле венгров? «Нет, модьяр нет. Мордва. Совсем наши. А я там в плен сидел, ел перловка. Хорошая».
И замолкает, предается счастливым воспоминаниям.
Я сдуру спрашиваю, сколько в венгерском языке падежей? Дедушка выходит из транса, злобно взглядывает на меня и шепелявит: «Што шемдешат».
И уходит в сторону крепости, где венгры пятьсот лет назад держали героическую оборону от турок.

 
КАРТИНА – ЛУЧШИЙ ПОДАРОК

Везу из «Передвижниа» холсты для » A Day in January» и «A Day in February». Водитель спрашивает: «Художник, значит? А что рисуешь?».
Я вообще-то родился при Сталине, которого россияне считают самым великим человеком в истории, и не понимаю, почему люди моложе меня мне тыкают. Хотя бы по той причине, что я при Сталине три месяца прожил, могли бы сказать «вы».
Но наверно, я не заслуживаю уважения.
Отвечаю, что всякое рисую. «Ну всё ж? Портреты, пейзажи?». Говорю, что портреты рисовать не умею, пейзажи иногда – да, а вообще и сам не знаю, что рисую.
«Это, блин, как?». Сообщаю, что не знаю потому, что занимаюсь современным искусством.
«Слышал по телевизору. Это что ж такое, современное искусство, просвети, не дай сироте мудаком умереть». Отвечаю, что если бы знал, то мне легче жить бы было.
«Во бля, сказал! А сколько такая картина, что везём, например, стоит?». Я думаю, он про холст на подрамнике, и говорю, что две с чем-то.
«Нормально. Давай телефонами поменяемся, мне другу на день рождения принести что-то надо, а картина – лучший подарок. Зайду к тебе, а?». Я помню, что книга – лучший подарок, а теперь, оказывается, – картина. Но до меня доходит, что он про белый холст. Говорю, что вряд ли получится, так как нарисованная картинка раз в пятьдесят дороже стоит.
Он от такого столбенеет «Это как, картина – сто с лишним?». И чуть не въезжает на повороте к Савёловскому вокзалу в жопу бетономешалки. «Шутишь, что ли? У меня таких друзей нет, чтобы на день рождения картину за сто тысяч дарить. Да и себе, родному, за сто тысяч картину не подарю».
Утыкаемся в пробку у Вятской улицы. Я объясняю особенности художественного рынка, то, что у меня не каждый месяц картинки покупают, и вообще, картина, конечно, подарок, но тот еще.
По радио начинаются новости. Про то, что частная армия «Вагнер» холуя Пригожина собирается в Сирии защищать интересы российского петрохимического комплекса. Водитель очухивается от сведений про искусство. «Во козлы! Не, в Сирию я и за пол-лимона не поеду, там пусть Путин сам на танке ездит. Я лучше таких, как ты, по Москве буду возить».
Тут мы и приехали…

 
РОСКОШНО БУДДИЙСКОЕ ЛЕТО

Сижу в мастерской, занимаюсь психотерапией: тюкаю по секундам «A Day in January». Почти уже дотюкал, можно завтра начать «A Day in February».
По радио тем временем Сергей Шнуров рассуждает о постмодернизме и о том, что Вовка Путин – шоумен куда более сильный, чем он. Я всегда подозревал, что Шнуров парень очень не простой, и точно: он в промежутках между «запикиванием» цитирует Ортега-и-Гассета, Лакана, Делёза, Фуко и Жижека.
В общем, тишь да благодать. Тюкаю.
И тут начинается такое… Накатывает полуночная тьма, свищет жуткий ветер, сперва сплошной стеной обрушивается ливень, а потом сыпется град размером в воробьиное яйцо.
Прямо как из Осипа Мандельштама, про «роскошно буддийское лето» в Москве в 1931.
Это, наверно, гневный аспект-будда Хаягрива, Защитник Чистой Страны Радости будды Амитабхи, решил смыть с лица Москвы наши грехи. А я продолжаю тюкать, потому что Хаягрива с его лошадиной головой – Хаягривой, а у меня карма такая.
И правда, через полчаса снова тишь да благодать, сияет солнце. Тюкаю.
Но Хаягрива не успокаивается, не может он стерпеть, что мы тут от грехов мучимся, и устраивает шоу еще хлеще первого. Сверкают молнии, грохочет гром, ливень теперь льет почти горизонтально, град – размером с перепелиное яйцо. И – шарах! – за окном с треском валится дерево.
Тюкаю. Дотюкав, выхожу из мастерской, а там все завалено сломанными ветками и повалившимися деревьями. И рабочие, наряженные, как буддийские монахи, в оранжевое, разгребают результаты гнева аспект-будды.
Прав Сергей Шнуров, он так себе шоумен, по сравнению. А уж кто сильнее в шоубизе, Путин или Хаягрива, посмотрим. Я бы все же поставил на Хаягриву.

 
НА ГРАНИЦЕ ИТАЛИИ И ШВЕЙЦАРИИ

Читаю зачем-то жизнеописание адмирала Канариса. Дочитал до эпизода, когда он, будучи в 1916-м немецким шпионом в Мадриде, сбежал в Италию с паспортом чилийского гражданина по имени Рид де Росас. На границе Италии и Швейцарии, на станции Домодоссола, его арестовали итальянцы, но он как-то сбежал. А то дальше и читать было бы не про что.
В связи с этим я вспомнил свое приключение в Домодоссоле.
Дело было так. Коллекционер и торговец искусством барон Паоло Спровьери устроил в 1992 в Городской галерее Болоньи большую выставку искусства из бывшего СССР. Выставка была неплохая, туда даже Кабаков приехал из Нью-Йорка, правда, без Эмилии. Кроме того, в Болонью приехала моя чудесная приятельница (она умерла года два назад) Джудит Бизо, американка, всю жизнь прожившая в Париже, и ее приятельница София Вишванатх-и-Гарсия. Она колумбийка, а ее муж Радж тогда был каким-то большим начальником в ЮНЕСКО.
Ну а на следующий день после открытия всем надо было разъезжаться. Мы с моей подругой Юлией Токайе спускаемся к завтраку и узнаем, что Эмма Гундлах, жена Свена Гундлаха, вечером свалилась с лестницы и сломала мизинец на левой ноге. Лестница в гостинице была ужасно крутая, по ней и в трезвом состоянии двигаться было трудно, а я до сих пор радуюсь, что Эмма не сломала что-нибудь еще.
Забираем с Юлей свои паспорта, и портье спрашивает: «Синьоры Бизо и Вишванатх ведь ваши друзья? Они сегодня рано утром уехали и забыли свои паспорта. Может, передадите им?». Я говорю, что конечно, и получаю два ООНовских паспорта (Джудит была кем-то вроде посла доброй воли, а София – женой Раджа). Эти паспорта очень красивые – ярко-синие, с радужными голограммами.
Садимся в поезд, едем в Париж. Любуемся просторами piano Padano и красотами lago Maggiore, поезд забирается в Альпы, и в Домодоссоле приходят итальянские пограничники – тогда это еще бывало. И, будто по доносу, тут же подходят к Юле и мне, требуют паспорта. Паспорта – французские, но в одном русское имя-фамилия, а в другом имя хоть и почти французское, однако значится, что родилась носительница этого документа в Москве.
А тогда одной из главных тем была русская мафия.
Пограничник просит меня показать, что в сумке. А там, кроме грязного белья, два ООНовских паспорта, кипа мятых лир на сумму около трех тысяч долларов, которыми барон Паоло со мной расплатился за мои картинки, и коробка акварели «Черная речка», которую я накануне купил в Болонье на улице у какого-то «пылесоса» из бывшего СССР.
Так, думаю, пиздец. Приехал.
Пограничник до паспортов не докапывается, хватает акварель: не иначе, полкило кокаина. Отковыривает фольгу с первой попавшейся ванночки, а там «голубая ФЦ». Если кто не знает, это на редкость едкая краска.
Тычет пальцем, нюхает. Потом лижет палец, тычет еще раз и пробует на вкус. В результате губы у него становятся того же цвета, что незабудка. Его напарник хохочет.
Он говорит: «Извините, синьор, за беспокойство. Счастливого пути».
И мы поехали дальше, мимо вечных ледников.

 
ДЕСЯТЬ БАНАЛЬНОСТЕЙ ПРО ЯПОНИЮ

Мечты иногда сбываются.
Я с юности мечтал увидеть Японию. И вдруг, ни с того, ни с сего, я там дважды оказался. Не могу в себя прийти.
Друзья меня даже и не спрашивают о том, что я думаю о Японии. Скорее всего потому, что я без их спроса начинаю что-то говорить, и говорю я чушь. Прежде всего потому, что про Японию что-то внятно рассказать, если не знаешь японский, невозможно. Сколько бы ни читал про Японию на доступных языках, всё равно будет чушь.
Вот и расскажу чушь, по номерам.
1. В Японии действительно многие ходят в масках, и у многих японцев и японок очень кривые ноги.
2. В Японии никто на улице, в метро или в вагоне поезда не галдит по телефону. И мне это очень нравится.
3. В Японии все соблюдают дистанцию. Телесный контакт между людьми, которые не находятся в близких отношениях, невозможен. Мне это тоже нравится.
4. В Японии, это правда, очень многие спят, как только появляется возможность. Не знаю, нравится ли мне, что японцы не высыпаются.
5. В Японии японские машины совсем не те японские машины, что мы видим в Европе и в Америке.
6. В Японии понимаешь, что мир одновременно единообразен и может быть совсем другим, чем то, к чему ты привык. Вроде бы совсем так же, как в Европе, а на самом деле вовсе нет. И это очень хорошо.
7. В Японии чувствуешь, что жизнь пронизана новыми технологиями, но они удивительным образом незаметны, а при том создают созвучия с почти неолитическими традициями.
8. В Японии понятно, что действительность очень эфемерна, и надо ее беречь, если хочешь не мешать людям жить дальше.
9. В Японии очень красиво не только и не столько потому, что там очень красивая природа, а потому, что люди заботятся о том, что вокруг. Я не знаю, как рассказать о том, как прекрасно рисовое поле, обрамленное ирисами, на окраине городка, рядом с лесопилкой.
10.В Японии становится ясно, что рая нет, но и ад не обязателен.

 
КОРОВУ ПОКУПАЛ ИЛИ КРАЛ?

Из «Писем Высокомудрого Рэннё (тетрадь вторая, письма 1 – 15).
«Основной смысл, который содержится в этом послании (7), касается правильного понимания веры, переданного нам Синраном, Святым нашего направления. Те, кто хорошо сказанное усвоил, не должны ни в коем случае вступать в дискуссию относительно понятия веры с людьми других школ и других направлений нашей школы. Кроме того, мы сами совершенно не верим в других будд, бодхисаттв, а также во всех синтоистских богов, но не должны безрассудно пренебрегать ими. Мы должны понимать, что на самом деле все без исключения синтоистские боги включены в добродетели одного будды Миды. В общем, ни в коем случае нельзя хулить никакие другие Законы. Того, кто воспринял всё это, можно назвать человеком, тщательно соблюдающим установления нашего направления. В связи с этим Святой Синран говорил:»Пусть о тебе будут говорить, что ты воруешь коров, но ты не должен выдавать своим поведением, что тебе уготовано рождение после смерти, что ты человек, наделенный добродетелями, что ты последователь Закона Будды». Такими были его слова. Мы должны, хорошенько усвоив смысл сказанного, следовать практике возглашения.
Написал это вечером 12 числа, 12-й луны 5-го года Буммэй».
А что, неглупый человек был высокомудрый Рэннё, что уж говорить про Святого Синрана. Перейти, что ли, в амидаизм и возглашать нэмбуцу?

 
САДОВЫЙ УЧАСТОК

Процитировал «Письма высокомудрого Рэннё», одного из главных богословов школы Дзёдо-сю, то есть Чистой Земли. Только потому, что никак не могу избавиться от японских впечатлений, и, самое главное, – сравнений с Европой.
Мне невероятно повезло, благодаря японским друзьям я там увидел многое, в том числе шедевры основных ветвей японского буддизма.
Храмы школы Сингон, самой близкой к тибетской махаяне, это в далеком приближении что-то вроде великих готических соборов, римского барокко или Византии. Величие и львиное рычание.
Искатели Чистой Земли, непрестанно славившие имя Амитабхи, построили рай на земле, Бёдоин. Этот гениальный храмовый комплекс парадоксальным образом похож на Версаль. Чисто и пусто.
Дзенские великие храмы – не похожи ни на что, что есть в Европе. Если искать аналогии, то самой далекой и не очень убедительной окажется бедненькая, полу-заброшенная деревенская церковь при советской власти. Всё заросло сорняками, покосилось, почему до сих пор стоит, непонятно. Но при этом тут же становится ясно, что весь хаос, обросшие мхом кривые стены и какие-то покосившиеся сарайчики, как на садовом участке, – это второе крыло абсолютного, почти насильственного орднунга.
Так что прав высокомудрый Рэннё. Не стоит спорить о том, как кому жить.

 
УХО И КУЛАК

Сегодня меня подвозил очень интеллигентный узбек, по-русски он говорит куда лучше многих русских. Он меня подвозил и раньше несколько раз, потому что занимается извозом по району, но сегодня мы в первый раз разговорились. Он спросил: «Вы, наверно, тут где-то работаете?». Отвечаю, что да. «А кем, если можно спросить?». По моему габитусу действительно трудно понять, кем я могу работать. Говорю, что художник. «О, это искусство! – Ну вроде того… – Почему же вроде того? Просто искусство. А я – историк. Закончил университет в Ташкенте, потом стажировался в Стамбуле. Бывали там?». Отвечаю, что несколько раз.
«Писал диссертацию про политику России в Туркестане в 60-е – 80-е годы, про генерала Черняева, слышали про такого?». Еще бы! Он в одной из моих любимых книг, в «Современной идиллии» Салтыкова-Щедрина, выведен под именем полководца Редеди.
«Так что сами понимаете, кому в Узбекистане сейчас такая диссертация нужна?».
Не знаю, думаю, кому-то должна быть нужна. Тема вполне актуальная. И мы переходим к семантическим странностям в тюркских заимствованиях в русском языке. Например, «дурак» по-турецки это замедление, остановка. Логично. «Бардак» – стакан. Тоже понятно. Но почему «кулак» – ухо? Водитель говорит: «Как почему? Кулаком бабах в ухо, вот и распухнет ухо размером в кулак».
Логично. Но это какая-то возвратная логика.
«А вам какое место больше всего нравится в Стамбуле? Мне мечеть Сюлеймание. Я неверующий, просто там очень красиво».
Я с ним совершенно согласен. Это очень красивое место, Синан – гениальный архитектор. Дней через десять собираюсь в Стамбул, обязательно снова туда пойду.

 
МАМА, ЧТО ЭТО ТАКОЕ, КАК КЛУБНИЧНОЕ ВАРЕНЬЕ?

Узнал, что в России состоится большая выставка Ильи и Эмилии Кабаков «В будущее возьмут не всех».
Кабаков в будущее давно стремятся. Помню, уже лет почти двадцать назад Ричард Серра в Венеции на свои деньги построил кирпичную стену, чтобы отгородиться от тогдашнего «В будущее возьмут не всех».
А я просто не понимаю, убей бог, что Кабаков так стремится в будущее? Там всё клубничным вареньем намазано, что ли?

 
САКЭ ИЗ ХРИЗАНТЕМ

У меня сейчас есть любимая настольная книга, «История и культура традиционной Японии», Orientalia classica, Труды Института восточных культур и античности РГГУ, выпуск 8.
Там, например, в статье О.А. Наливайко «Истоки японской культуры питания: «Заметки повара» Хаяси Радзана», есть такое:
«…давным-давно один отшельник, Фэй Чанфан, предсказал Хуань Цзину из Жунань, что на девятый день девятого месяца в его доме случится беда. Тогда Хуань Цзин и его родные смастерили мешочки, положили в них веточки дикой маслины, закрепили эти мешочки на руках возле локтей, отправились в горы и стали пить там сакэ из хризантем. Это должно было избавить их семью от предсказанных бед. Когда они вечером благополучно вернулись домой, то обнаружили, что весь их скот неожиданно умер. Так и появилась традиция в этот день пить сакэ из хризантем».
Цит. по Хаяси Радзан, «Хо:тё сёроку. Нихон дзуйхицу тайсэй, Т. 23. Токио: Ёсикава Кобункан, 1976. С. 337 – 349.
Почти всё непонятно. Что за дикая маслина, и почему мешочки надо было привязывать возле локтей? Существует ли сакэ из хризантем?
Но очень хочется в девятый день девятого месяца выпить в горах сакэ из хризантем и благополучно вернуться домой.

 
СТАРОЕ И НОВОЕ

В «Передвижнике» холстов 80 х 100, необходимых, чтобы сделать завершающие серию «12 Days» «A Day in April» и «A Day in May», снова не оказалось. Пришлось ехать на Большую Грузинскую.
Водитель, пузан с золотым перстнем, бородой salt and pepper и в капитанской фуражке, оказался кладезем анекдотов, рассказывал их всю дорогу на Б. Грузинку, и обратно. Он рассказывал и старые и новые анекдоты, и про Ленина со Сталиным, и про Брежнева с Хрущевым, и про Горбачева и Ельцина, и про Лужкова с Собяниным. Про Собянина – скучные, как его плитка. А про Лужкова, когда проезжали мимо памятника, который Зураб Церетели поставил вместе с Андреем Вознесенским русскому и грузинскому алфавитам, такой:
«Приходит Зураб к Лужкову и говорит: «Батоно Юра, ты хороший человек, я хороший человек. Подари мне Царь Колокол, а? – Зура, тебе зачем? – Памятник русской тройке хочу поставить, бубенчик надо».
Когда доходит до Путина, и мы проезжаем мимо Савеловского вокзала, я тоже хочу как-то соответствовать и спрашиваю, знает ли он про Путина, гадалку, и что, значит, лета не будет? «Говно анекдот. Другой знаешь? Приходят Путин и Медведев в аптеку, что-то шушукаются. Путин говорит девушке-провизору: «Два гондона». Девушка спрашивает: «Покупать что-нибудь будете?».
В мастерской начинаю тюкать «Апрельский день», а заодно доделываю супрематическую картинку «Red Square», привязываю к ней на веревочке мои старые зубы, которые вывалились.
И еду к Анне Геннадиевне, она мне, как и обещано, в рот запихивает новые зубы. Объясняет, что в первые дни с ними может быть естественный дискомфорт, дикция первоначально изменится, и потому хорошо бы мне недельку говорить как можно больше. С этим у меня проблема. Махатма Ганди и тот помер, не дождался, когда я с ним поговорю, упираясь языком в свои новые зубы.
А дискомфорт – да. От новых зубов у меня начала кружиться голова, я стал хуже видеть, и даже уши заложило.
Так что, друзья дорогие, берегите свои старые зубы, не идите по моему пути к новым.

 
КАРТИНКИ И БУКОВКИ

Через неделю надеюсь оказаться в Стамбуле, если этот козёл Эрдоган не устроит там военное положение.
В Стамбуле я не был четыре года, очень хочется вернуться. Прежде всего, чтобы от Мраморного моря на кораблике прокатиться до Черного, съесть там жареных сардинок и отправиться обратно, на Перу.
А тут и повод подвернулся: Pera Museum меня позвал, чтобы я на полях выставки «Double Thought Double Vision» что-то рассказал про текст и изображение в современном вообще и в моем отдельно искусстве.
Ради того, чтобы прогуляться по Босфору и поесть сардинок, я и не про такое готов рассказать. Но, будучи человеком относительно ответственным, обдумываю, что мне врать рядом с площадью Таксим?
Придумал вот такое.
Самое гениальное произведение про изображение и текст это, конечно, «Ceci n’est pas un pipe» Рене Магритта. Про него рассуждать не буду, это гениально сделал Мишель Фуко.
Но вообще-то в этой истории с изображением и текстом нового ничего нет. Люди сперва научились рисовать, потом придумали письменность, и с тех пор не могут избавиться от дурной привычки что-то подписывать под картинкой (или иллюстрировать слова картинкой).
Один из самых удивительных примеров этой дурной привычки – иконопись. В иконописи несколько десятков основных канонов, как изображать те или иные события и тех или иных персонажей. Например, у Св. Петра борода окладистая, а у Св. Павла клинышком. Преображение с Рождеством Богородицы не мог бы перепутать даже самый глупый христианин. Тем не менее, на каждой иконе неукоснительно имеются титлы, словесно объясняющие, что тут нарисовано.
Потому что без титлов картинка не имеет той магической силы, которой ей придает графически записанный логос.И тут Магритт, разумеется, сделал изумительный кульбит. Пусть меня простит Фуко, но это как если бы над головой Богродицы было написано Св. Николай. И таких прецедентов я не знаю.
Знаю, впрочем, другие. Лет десять назад я в городе Тренто, в Архиепископском дворце, видел чудесную выставку румынских народных икон XVII – XIX веков. На этих наивных картинках, почти Пиросмани, – такие люди! Если борода, так борода. Если нос – как у Сирано де Бержерака. А усы куда лучше, чем у Буденного. Над головами, разумеется, титлы.
Я попытался прочитать и понял, что эти дивные богомазы (а также попы, бравшие эти иконы в церкви, не говоря уж о пастве) были неграмотны. Они просто перерисовывали греческие буковки, превращали их в замысловатые петельки и зигзаги, и O Hагiос Петрос превратился во что-то вроде О Narioe Hetje.
И тут, конечно, снова встает вопрос о сакрализации картинки текстом и возвратной иррадиации.
Но я не про это, а про сардинок.

 
ПОГОДНОЕ

Какие прекрасные облака над Москвой! Пышные, плывут низко, будто вот-вот прижмут меня к своему теплому телу.

 
НЕБЕСНОЕ

Вчера не мог заснуть и начал считать аэропорты, где я бывал. Насчитал шестьдесят три. Маловато. Не заснул.
Тогда стал вспоминать самые мои странные полеты.
Один из них был, когда я летел на самолете Alitalia из Вероны, из аэропорта имени Катулла в Македонию, то есть в Фессалоники, с пересадкой в да Винчи, то есть в Риме. В Риме выяснилось, что бастуют авиационные диспетчеры. Меня отправили в самолет Air Swiss, летевший в Женеву, а там пересадили в маленький самолетиккомпании Alpina, летевший в Цюрих. Там меня среди ночи устроили в самолет Delta, летевший из Сиэтла в Сингапур с посадкой Ата-Тюрке, то есть в Стамбуле. Ну а оттуда я Аеgean Airlines к утру долетел до Македонии. Спасибо!
Но самый хороший полет был на Тенерифе через Мадрид. До Мадрида – Аэрофлот, а дальше – Iberia в аэропорт имени королевы Софии, то есть Тенерифе—юг. Но этот аэробус приземлился в аэропорту имени короля Хуана-Карлоса, то есть Тенерифе-север. Оттуда до городишка Арона, куда мне было надо, километров двести. Не так уж далеко, но все же.
На паспортном контроле я спросил очень загорелого пограничника, зачем нас привезли в Хуан-Карлос? Тот улыбнулся и ответил: «Точно не знаю, но думаю, что капитан просто перепутал, где приземляться».

 
ЗЕМНОЕ

У меня нет ни капли ностальгии по поводу советской власти. Она была такой же гнусной, как нацизм в III Рейхе, просто протянулась дольше. Ну и идеология была «помягче»: все же не окончательную Империю перед сумерками богов в СССР строили, а коммунизм.
Коммунизм, впрочем, такой же бред, как тысячелетний рейх. Про него читать иногда интересно, но как модус существования он противоречит смыслу биологического вида Homo sapiens. Потому и читать интересно – как Достоевского, про Великого Инквизитора.
Не думаю, что в этот бред при советской власти кто-то верил. Может, Суслов и инженеры в номерных заводах, но и то вряд ли.
То есть это было чистой воды двоемыслие.
Повторяю, у меня нет ностальгии. Но тогда было хотя бы двоемыслие и изредка лелеемые мечты о коммунизме.
А теперь – просто ничего. .
Одно бобло да патриотизм.

 
ШАЛАШНИКИ

Лето в Москве особенное, очень дождливое. В результате из трещины в асфальте рядом с мастерской вырос молодой тополёк, и управляемый управляющей компанией гастарбайтер его пока не искоренил.
Выхожу сегодня, и вокруг тополька, будто заведенный, бегает по кругу молодой скворец. Иногда останавливается, крутит головой, посвистывает, оглядывается вокруг и снова бежит вокруг деревца. Наверно, он в него влюбился, оно – нимфа-гамадриада. Сексуальность вообще странная штука.
А я сегодня читаю про других птиц, про обитающих в Папуа – Новой Гвинее и в Австралии шалашников (Ptylorynchidae). Их самцы, чтобы соблазнить самок, строят из веток и стеблей травы и бамбука сложные архитектурные сооружения размером иногда в сто раз больше их тела. Но главное, рядом с постройкой они складывают большие кучки разноцветных предметов. Желтые отдельно, синие отдельно, розовые отдельно,зеленые отдельно, черные отдельно, фиолетовые отдельно. Красные – только внутри сооружения.
Раньше им приходилось обходиться чужими перьями, ракушками, камешками, ягодами, грибами, цветами и листьями. Теперь набор богатства больше: там и синие австралийские доллары, сворованные у людей, и зажигалки, и детские игрушки, и кредитные карты с радужными голограммами – их шалашники аккуратно складывают в отдельную кучку.
В свободное от архитектуры и искусства время они заняты в основном тем, что пытаются разломать здания, воздвигнутые другими шалашниками.
Долгое время считалось, что вся эта красота – гнезда, где самки выводят потомство. Ничего подобного. Они – только спальня для коитуса, длящегося несколько секунд.
Добившись своего, шалашник тут же забывает о шалашнице и приступает к строительству нового дворца.

 
ДЯТЛЫ

Прочитав про шалашников, читаю про дятлов.
Удивительные существа! Одни из древнейших существующих птиц: судя по новейшим исследованиям, дятлообразные здесь около 50.000.000 лет. За это время они развили редкостную способность выдалбливать дупла в твердой древесине живых деревьев, кормиться насекомыми, проживающими в деревьях, и обустраиваться в этих дуплах, где хорошая термоизоляция. И в мороз, и в жару всё нипочем. И благодаря этому им совершенно не надо куда-то мигрировать. Дятлы живут всю жизнь на родине.
Для того, чтобы всю жизнь жить на родине, необходимо следующее.
Очень короткие и мускулистые ноги, снабженные цепкими пальцами с острыми когтями, позволяющие вертикально зацепиться за ствол долбимого дерева, и очень мускулистая гузка с очень жесткими хвостовыми перьями, которые служат подпоркой.
Очень крепкий, полностью ороговевший острый клюв, снабженный ноздрями, прикрытыми мелкими перышками – чтобы щепки не попадали в дыхательные пути.
Очень длинный язык – чтобы вылизывать насекомых, живущих внутри дерева. При этом, у некоторых дятлов язык покрыт липкой слизью, а у других – мелкими шипами, на которые насекомые накалываются.
Но самое главное – особенное строение черепа у дятлов. Клюв к нему прикреплен на очень широком основании, чтобы распространить удар по всей поверхности тела. Более того, задняя часть черепа дятла устроена таким образом, что, работая, как рессора, предохраняет его от неизбежного компрессионного сотрясения мозга.
И вообще, очень красивые птицы!

 
В СТОРОНУ ЛУННОГО ЗАЙЦА, ФЫНДЫКЛЫ И ОБРАТНО

Поехал сегодня в «Передвижник» потому что доделал все «12 дней: 254.709 секунд», и пора начать перед прогулкой по Босфору картинку «В сторону Лунного Зайца: 88.888 шагов».
В «Передвижнике» меня уже все знают и здороваются. Даже охранница, очень похожая на Big Sister из кино «Пролетая над гнездом кукушки», только волосы покрашены басмой, радостно мне говорит: «Опять пришли?».
Пришел. Потому что у меня жизнь такая: картинки рисовать, да в «Передвижник» ездить.
В Стамбул съезжу, и снова, инш’Аллах, в «Передвижник».
А в Стамбуле, хвалюсь, мне зарезервировали номер в гостинице на Пере с видом на Босфор. Полюбуюсь на Босфор с пятнадцатого этажа, да и поплыву по нему, мимо Римской и Азиатской крепостей до Черного моря и обратно, в Фындыклы.
Удовольствия хватит на всю жизнь, как сказал Ли Тайбо, плывший вниз по Янцзы, в одной руке держа краба, а в другой чашку вина.
Ну а потом – снова-здорово, в «Передвижник», если инш’Аллах.

 
ПРОСТЫНИ НА ВЕТРУ

Натюкал тысяч двенадцать шагов на «Towards the Golden Moon Hare», а тут и солнце проклюнулось. Я решил отправиться в сторону дома.
Купил мерзавчик «коньячка», у магазина «Алкомаркет» толкутся подростки. Один из них подходит ко мне и спрашивает: «Извините пожалуйста, вы нам пиво не купите?».
Нет, говорю, не куплю.
Не потому, что я такой законопослушный, а потому что еще года три поживи на свете и хоть залейся пивом, если ты такой дурак. Вот не помню, при советской власти дети взрослых тоже просили, чтобы те им купили пиво? Или им так просто продавали? Не помню, потому что алкогольное пью лет с тринадцати, никому это не советую.От спиритуоза слабеет память и всё прочее.
С «коньячком» пристраиваюсь возле юного тополька, выросшего из трещины в асфальте, и пока не искорененного Собяниным. Рядом молодые скворцы ссорятся, кому достанется кусочек от мясного ошметка, почему-то валяющегося на асфальте, – я раньше не знал, что скворцы могут быть такими хищными. Рядом тупо толкутся и кивают головами голуби.
Им ничего не досталось. Они хоть и способны жрать что попало, но тупые как Собянин.
Скворцы, словно пираньи, растащили ошметок по молекулам и, восторженно щебеча, полетели еще куда-то.
А я стал глядеть на небо. Там с крыш шестнадцатиэтажек сложнейшим образом переброшены от одного дома к другому десятки проводов.
И ведь они все зачем-то нужны! А сколько труда было потрачено, чтобы их перебросить и натянуть!
И я вспомнил новостройки в Ереване, в верхнем, Северном жилом массиве. Там между шестнадцатиэтажками переброшены тросы, на которых жители, при помощи лебедок и блоков, сушат белье.
Небо там синее-синее, потому что высота почти две тысячи метров над уровнем Мирового океана, и дует горный ветер.
И это такая красота, когда в небе полощутся на ветру белые и разноцветные простыни, а еще выше летит из точки А в точку Б самолет и кого-то переносит туда оттуда.

 
ОЧЕНЬ ДОСТОЙНЫЙ ДЖЕНТЛЬМЕН И МЕТАЛЛОКЕРАМИКА

У меня теперь есть новое захватывающее занятие: дважды в сутки извлекать из ротовой полости протезы, отмачивать их голубом, пахнущем мятой антисептическом растворе, чистить зубной щеткой и запихивать их обратно в рот.
Сегодня я понял, что мне это напоминает. Великолепную книгу нигерийского писателя Амоса Тутуолы «Запьянцовский Пальмовый Пьянчуга и его Пальмовый Самогонщик в Городе Мертвых». Там, кроме прочего, один Очень Достойный Джентльмен гонится с отвратительными намерениями по лесу за какой-то барышней. В процессе преследования он постепенно разбирает себя на части, пока от него не остается только клацающий зубами череп. Но он и на этом не успокаивается, выплевывает протезы и продолжает гнаться за барышней.
А еще интересно, как теперь живут служащие крематориев? Раньше, понятно, у них была статья дохода – золотые коронки. Но что они теперь делают со всей этой металлокерамикой?

 
НИКОГДА ТАК НЕ БЫЛО, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ БЫЛО

Одна из моих любимых книжек с детства – сочинение Ярослава Гашека про Йозефа Швейка. С нее начался мой интерес к буддизму.
То есть, конечно, сейчас-то я могу представить, что могло быть и так, что ничего не было, и ничего не будет. Но дело не в этом. А дело в том, что книгу про Швейка мне подсунула моя мама, филолог, специалист по чешской и польской литературе. А учил ее этим языкам при Сталине великий филолог Петр Богатырев.
Он был великий диверсант. Он своих студентов польскому дрессировал на Мицкевиче и Словацком, а чешскому – при помощи Гашека. То есть научил блатной фене. Когда мама заговорила по-чешски с коллегами из Карлова университета, те отвесили челюсти, так как такое сказать могла бы только Марженка из борделя на Виноградах году в 1914-м.
Спасибо маме и ее учителю Петру Богатыреву!

 
СИКИЛЬДЯВКА

Отправляюсь завтра в Стамбул, потому что там идет в Музее Перы выставка «Doublethink Double Vision», и меня в Царьград позвали рассказать что-то про связь или ее отсутствие между мышлением, болтанием языком и смотрением глазами.
А в Константинополе, конечно, дела так себе. Как у нас. Что во Втором, что в Третьем Риме правят правят братья-акробаты Эрдоган да Путин.
Но с пустыми руками из одного Рима в другой появляться же нельзя? Сотрудникам Pera Muzesi, находящегося в трех шагах от русского ресторана Regence, где генерал Чарнота пил водку, а Агата Кристи слушала цыган, привезу бутылку водки «Нацiональная», изготовленной в Барнауле.
Потому что современные турки откуда-то оттуда, с Алтая, когда-то явились на Босфор.
А куратору выставки шотландцу Алистеру Хиксу, моему приятелю, подарю библиографическую редкость.
«Dictionnary of Russian Slang & Colloquial Expressions», Vladimir Shliakhov and Eve Adler, Barron’s Educational Series, New York 1995.
Там, например, такое: «СИКИЛЬДЯВКА, -и, m. & f., neg. See КРЕВЕТКА». Смотрю: «КРЕВЕТКА, -и, f., youth, neg. A small or short young person (lit. a shrimp). «Пусть креветка сбегает за сигаретами» – «Send the shrimp out for cigarettes».
Век живи, век учись. Вот и Алистер пусть учится русскому языку.

 
ТЕМНЫЕ АЛЛЕИ

То лето жили в родной деревне бабушки Воюхино, это под Рузой.
Мы с бабушкой Верой гуляли по сумрачной аллее в бывшем имении Побоище, она вспоминала, как году в 1905-м генеральша, хозяйка имения (ее фамилию она не помнила), на Успение пригласила крестьянских детей. Бабушка нарядилась в новое платьице из китайки – розовое, с голубыми и белыми цветочками.
На празднике детей угостили оранжадом и пряниками, а потом все катались на тележках, запряженных сенбернарами.
От имения осталась только аллея между старых лип, заросший тиной пруд, посреди которого почему-то торчала давно заржавевшая сенокосилка, да куча битого кирпича, обросшего крапивой.
А на аллее, уже совсем непонятно почему, в большом количестве валялись «чертовы пальцы», то есть белемниты, окаменелые останки древних головоногих моллюсков.

 
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ВО ВТОРОМ РИМЕ

За четыре года, что я не был в Царьграде, тут мало что изменилось. Построили еще небоскребов, да тетенек и девушек в платках стало больше. В общем, всё как в Третьем Риме.
А мы с Алистером Хиксом, обсуждая искусство и жизнь, напились на крыше гостиницы «Мармара Пера» до такого идиотизма, что, глядя на переливающийся электричеством Стамбул-не-Константинополь, не могли понять, где тут у них Айя-София, а где Голубая мечеть.
Попросили пившего какой-то мудреный коктейль молодого турка разрешить наш спор. Он ответил на безупречном английском: «А я знаю? Я маму повидать приехал, а живу в Лондоне».
Алистер поинтересовался, где тот живет в Лондон-Тауне. В Хэмпстеде, был ответ. Хикс не стал хвалиться, что живет в Челси…

 
ИЮЛЬСКИЙ ДОЖДЬ В СТАМБУЛЕ

Пока не обнаружил большой разницы между Третьим Римом и Вторым: на Босфоре льет такой же ливень, как на Яузе.
Так что не вижу смысла в том, чтобы водружать крест на Св. Софию.
И вообще: «Зачем менять страну мух на страну комаров?», как сказал один японский мудрец.

 
ВТОРОЙ ДЕНЬ ВО ВТОРОМ РИМЕ

Просыпаюсь и не понимаю, что тут происходит: с 14-го этажа «Мармара Пера», где я проживаю, в панорамное окно ни хрена не видно – ни Золотого Рога, ни Босфора. Просто кромешная тьма.
Льет дождь еще хлеще, чем в Третьем Риме. И воет лютый Борисфен из евразиатских степей.
Потом немного распогодилось И выяснилось, что в Константинополе, который наоборот Истанбул, затопило половину станций метро. Потому что оно тут мелкого залегания. Но затопило, правда не целиком, и недавно прокопанный туннель «Авразия» из Стамбула в Скутари, а он-то как раз залегает глубоко.
А заодно чуть не утоп российский сухогруз класса «река – море» под либерийским флагом, следовавший в Петрозаводск.
Выступил с Алистером в Pera Muzesi на тему текста и изображения.
Потом обнаружил, что у бродячих кошек во Втором Риме ноги куда длиннее, чем у их родственников в Третьем Риме. Почему – не знаю. Надо подумать.
Затем убедился, что мэр Стамбула – такой же козел, как мэр Москвы. Он зачем-то упразднил трамвай, ходивший по улице Истиклал от Галатской башни до площади Таксим. То есть понятно, зачем: чтобы на нем оппозиционеры туда-обратно не катались. Хорошо, хоть плиткой весь Истиклал не застелил.
Но какой же Истиклал без трамвая? Это как козел без бороды и рогов.
А потом опять сидели на крыше и ели восхитительное жаркое из юного барашка, приготовленное поваром, который наполовину швед, а наполовину еврей из Ирана.
И наконец поняли, где Айя София, а где Сюлтан Ахмет.
Потому что чудесная коллекционерша современного искусства Айша показала.

 
ТРЕТИЙ ДЕНЬ ВО ВТОРОМ РИМЕ

Сегодня – солнце. Вот я и прокатился, как положено, на кораблике туда-обратно по Босфору. Очень красиво. А почти половина пассажиров-туристов – дамы и барышни разной степени закутанности, некоторые даже в бурка. У тех, чьи лица видны, выражение крайне серьезное и недовольное окружающим. Так зачем они тогда катаются по Босфору? Это такая исламская аскеза?
Вернулся на Перу, заняться было совершенно нечем, и я отправился вниз, в Каракёй. Как обычно, заблудился в мешанине улочек-макарон, сбегающих с Галатского холма к Золотому Рогу, и очутился на удивительной улице, состоящей исключительно из магазинов, торгующих лампочками, проводами, штепселями, розетками и прочим электричеством, и топал по ней километра полтора.
Непонятно, кому и зачем нужно столько электричества?
Но зато эта улица вынесла меня в место, которое я несколько раз искал, но не мог найти, – к Арап Джами, то есть к Арабской мечети.
Турецкие и европейские источники насчет нее не согласны. В первых говорится, что это самая древняя мечеть в Стамбуле, и построили ее арабы, когда в VII веке чуть не завоевали Константинополь, греки ее превратили в церковь, потом ее у греков отобрали франки-латиняне, но когда султан Мехмет Фатих в 1453 завоевал Город, мечеть была возвращена в свое истинное состояние.
Вторые говорят, что про древнюю мечеть никаких достоверных сведений нет, про византийскую церковь – тоже, а то, что есть, построили в XIV веке монахи-доминиканцы из Италии и называлась она San Paolo. Я склонен верить европейцам, так как Арабская мечеть выглядит совершенно как итальянская церковь того времени, ну а кампанила, используемая ныне как минарет, и вовсе будто перенесена откуда-то из Тосканы..
Я обследовал Арабскую мечеть: из Центра коранических исследований, расположенного по соседству со Св. Павлом, слышно было, как учащиеся хором читают Коран.
Но в мой любимый Каракёй, в Черноселье, я все же попал. Там лучше, чем на электрической улице. Там торгуют канатами, якорями, ржавыми цепями, компасами и прочими морскими причиндалами.
Сперва уселся по соседству, под Галатским мостом, стал смотреть на закат над Золотым Рогом и пить yeni raki, анисовую водку, которую внедрил Кемаль Ататюрк, известный пьяница. С моста свисали лески и ярко блестели на солнце: это наверху, как обычно, рыбаки пытались поймать скумбрий.
Скумбрии не ловились. Но, когда, я уже почти допил свою раки, одному рыбаку, казалось бы, повезло. Из воды выдернулась, переливаясь на солнце живым серебром, трепыхающаяся скумбрия, и невидимый рыбак начал ее подтягивать к себе.
Не тут-то было. Откуда ни возьмись, прилетела чайка, очень ловко сдернула рыбу с крючка и полетела, держа ее в клюве, куда-то в сторону Фындыклы. Сверху донеслась турецкая брань.
А я пошел обратно в Каракёй, съел там на рыбном рынке мидий с булгуром и жареного лаврака, и поехал по Тюнелю обратно на Перу.
Завтра, если жив буду, поплыву на остров Бююкада, то есть Принкипо, – это где Троцкий проживал.

 
ШУМ И ДЕМОКРАТИЯ

Стамбул – самый шумный из городов, какие я знаю. Но дело не только в уровне шума, а и в его содержании.
Например. Я нахожусь на 14-м этаже, то есть довольно высоко над street level. С 9 вечера, когда я вернулся в гостиницу, до 9.30 было относительно тихо: только гудели водители, стоявшие в пробке на Тарлабаси.
Потом кто-то начал что-то долбить перфоратором, а метрами тридцатью ниже меня, на крыше соседнего дома началась вечеринка: гости галдели по-турецки, по-итальянски и по-английски. Минут через сорок куда-то делись.
Но зато тут же где-то по соседству раздалась оглушительная музыка в стиле техно – настолько громкая, что оконные стекла вибрировали в ответ.
Она вдруг смолкла. И завопил муэдзин. Прокричал положенное, и кто-то снова на весь Бейоглу врубил техно.
Я люблю тишину. Но уверен, что такой шум в Стамбуле – признак того, что демократия в Турции еще не умерла.

 
ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ ВО ВТОРОМ РИМЕ

Остался жив и с утра поплыл из Каракёя на Принцевы острова.
Когда ходишь или ездишь по Стамбулу, понимаешь, что это огромный город. Но когда смотришь на него с моря, становится ясно, что он был немыслимо огромен и в византийские, и в османские времена, ну а сейчас он уже чудовищно огромен: нельзя уразуметь, где он начинается, где кончается.
А на набитом битком кораблике было странновато. Не знаю, то ли просто пятница, то ли какой-то праздник, но он был на три четверти заполнен празднично наряженными турецкими семьями и молодыми парами.
И из женщин – три четверти разной степени и стиля закутанности. Интересно, что их мужья и бойфренды, за редкими исключениями, не имеют никаких исламских признаков – ни тюбетеек, ни бород, ни укороченных штанов. Вернее бороды есть, особенно у совсем молодых, но это такой хипстерский тримминг, сочетающийся с хипстерскими же стрижками. А штаны на каждом втором короткие: шорты либо бермуды. И стильные замшевые мокасины на босу ногу.
А вот турчанки… Турчанки вообще любят и умеют наряжаться, они в этом могут дать фору итальянкам. И предписания ислама они выполняют с изумительной изобретательностью.
Ладно, те, что все в черном и с закрытыми лицами. У них все строго. Но присмотришься – и у них разнообразие фасонов, способов завязывать занавеску у себя на лице, а из-под бурки вдруг высовываются то ярко-алые тапочки Crocs, то золотые сандалии за несколько сотен евро, и пальцы напедикюрены.
Что же касается менее фундаментальных дам, то тут просто что-то на грани галлюциноза. Они, как птицы или бабочки, соревнуются, кто кого перещеголяет. У кого платок на голове ярче, какой на нем узор, как затейливо уложены его складки. Какая накидка из какой ткани прикрывает руки, как положено, до запястий, и как эта накидка стелется по ветру. И обязательно – дизайнерские темные очки со стразами, и множество драгоценностей.
На Бююкада, то есть острове Принкипо, от праздношатающейся исламской толпы было не протолкнуться. Я там увидел оторву в черных очках, черном хиджабе, джинсах настолько рваных, что в основном видны были ее голые ноги (кажется, это не очень хиляльно?), и в белых кедах без шнурков. Наверно, она панк-суфийка.
Ну так я в Иерусалиме видел панк-хасидку. У нее поверх платка была напялена черная кепка с надписью BOY из стразов, длинная черная юбка была косо оторвана по низу, из под-нее красовались ярко-желтые говнодавы «Док Мартинс», а на спине рваной косухи, усеянной шипами, спреем было обозначено: NO FUTURE.
И все же жалко, хотя это и не мое дело, что в России нет настоящих панк-православных. Pussy Riot я таковыми считать не могу.
Потолкался я в туристической суете на Принкипо, поглядел на море и чаек, съел жареных сардинок в одном из многочисленных заведений и отправился обратно в Стамбул, на Перу.
Дом, где жил Троцкий не видел: во-первых, надо было карабкаться в гору, а во-вторых, что мне, собственно, Троцкий?
Зато опять оказавшись на Истиклале, увидел, что над монументальными коваными воротами ослепительно сияет на заходящим в Мраморное море солнце золотая двухголовая птичка.
Так и есть – Генеральное консульство Российской Федерации, то есть бывшее посольство Российской Империи. Очень внушительное здание, как и положено дипмиссии великой державы.
А возле ворот, как это обычно бывает у входов в дипмиссии, стенд с фотографиями, рассказывающими о величии и привлекательности той или иной державы.
В этом случае на фотографиях – баллистические ракеты, стратегические бомбардировщики, танки, бронетраспортеры и атомные подводные лодки.
Правильно: это наш ответ турецкому султану, который, гад, – член НАТО.

 
КОШКА И Я

Пошел в соседнюю кебабную и набил там себе в живот на 23 турецких лиры долмы и кюфте. Довольно вкусно, надо сказать, особенно йогурт, который дали к еде.
Возвращаюсь за угол, в Marmara Pera, и вместе со мной во вращающуюся дверь входит длинноногая беременная кошка. Правильно: в дорогой гостинице точно сытнее, чем на улице.
Лакеи и прочие рецепционисты, увидев меня, говорят: «Good evening, Sir», а заметив кошку, врассыпную бросаются ее ловить. Чем дело закончилось, не знаю, потому что отправился на крышу и заказал себе джин-тоник. Бармен попытался мне предложить Bombay Sapphire, но мне удалось отбазариться тем, что меня и Gordon’s устроит, так что обошлось дешевле, чем я думал: в 60 турецких лир.
Стою на крыше, любуюсь панорамой ночного Стамбула и думаю о кошке. Потому что я тут со своим джин-тоником не менее случайное существо, чем она со своими еще не рожденными котятами.
Но мне легче. Я завтра опять в Третий Рим, работать да помирать, а ей в Стамбуле – жить.

 
ПЯТЫЙ ДЕНЬ ВО ВТОРОМ РИМЕ

С утра погулял по улочкам на Галате и поехал в Ata Turk Airport. Кстати, вчера я на Бююкаде видел золоченый бюст отца турецкой нации, на постаменте обозначена дата его рождения, а потом – прочерк. Не знаю, что метафизически сильнее, «Ленин и сейчас живее всех живых», или вот это.
В книгах по истории Византии и Османской империи я читал, что порт Константинополя-Стамбула был самым космополитическим и красочным в тогдашнем мире. Думаю, нынешний аэропорт даже красочнее и космополитичнее – благодаря полной глобализации и скорости транспорта. Ведь из Ататюрка совершаются перелеты не только в удивительные места вроде Новой Каледонии и Туркменистана, но и в еще более удивительные – например, в Йемен, Чад, Судан и Сомали.
Всякий раз, оказавшись в Ататюрке, я там вижу что-то интересное. Четыре года назад видел ожидавших полета в Эдинбург прилетевших из Мекки новообращенных в ислам шотландцев, обгоревших на солнце до состояния вареных раков, и завернутых в белые простыни. Будто они только что из русской бани.
Сегодня видел штук двадцать очень мускулистых и очень загорелых молодых людей европейского происхождения с бритыми головами. У них на головах были круглые черные повязки вроде тех, которыми шейхи-саудиты придерживают белые покрывала. Самое интересное: у всех над повязкой, на верхней части черепа, были странные синеватые пятна. Сперва я подумал, что это какая-то парша, но присмотрелся – нет. Больше похоже на ритуальные татуировки.
Вели они себя очень сдержанно, молчаливо, а летели в разных направлениях. Кто в Цюрих, кто в Нью-Йорк, кто в Франкфурт, кто в Париж, кто в Рим, кто в Торонто. Может, это бойцы ИГИЛ или еще какой-то террористической организации разлетались по миру, а черные повязки и парша это знак их готовности принять мученическую смерть?
Но самое мое любимое место в Ататюрке это Teras, загон для курильщиков, где вместо стекол на окнах металлическая сетка. Расположен он там же, где находятся lounges для первоклассных пассажиров Qatar Air, держателей платиновых карт Sky Priority и прочих небожителей.
Но в этом загоне полностью стираются классовые, половые и мировоззренческие различия, потому что даже небожителям в их прохладных, хорошо озонированных обителях курить запрещают.
За три раза, что я успел сегодня посетить Teras, я там видел, например, такое:
1. Пожилого американского байкера с длинной седой бородой, из под которой виднелся на черной майке оскаленный череп.
2. Двоих молодых и наверняка перспективных банкиров из Швейцарии, стерильных как одноразовые шприцы.
3. Молодую англичанку с бритой головой и пирсингом повсюду. Она сидела на полу, вытянув длинные ноги, мешая всем, и меланхолически пускала огромные клубы пара из электронного кальяна.
4. Троих крестьян из Анатолии, дивившихся всему вокруг.
5. Саудовского (или кувейтского, или эмиратского) шейха в бледно-кремовом шелковом бурнусе.
6. Супругов средних лет из Львова, возвращавшихся с отдыха. Она говорила на чистейшем украинском, он – по-русски, но все же с фрикативным «г».
Тех же лет итальянку, летевшую в Милан, одетую в что-то окончательно дизайнерское, и очень громко объяснявшую какому-то Лодовико, что тот полный идиот.
И еще много, кто там был. Я, например. Анатолийские крестьяне на меня смотрели с интересом.
И полетел мимо Одессы и Козельска в Третий Рим. Прилетев, пошел в супермаркет, так как проголодался, а в холодильнике шаром покати, и купил пельмени «Сибирская коллекция».

 
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ В ТРЕТЬЕМ РИМЕ

То есть, конечно, это никакой не первый день, а я просто из Второго Рима вернулся после непродолжительного отсутствия в Третий, «знакомый до слез, до детских припухших желез».
Мандельштам это написал про другой город и в совсем других обстоятельствах, но Москва мне тоже знакома до слез и детского воспаления среднего уха. Мне тогда голову обматывали спиртовым компрессом с прокладкой из пергаментной бумаги (в такую тогда в магазине «Диета» на Арбате заворачивали «Докторскую колбасу», а напротив на доме была маленькая вывеска «Доктор А.С. Розенбаум. Заболевания мочеполовых путей». За колбасой мы ходили с бабушкой, и загадочные мочеполовые пути меня очень интересовали.
А от компресса очень пахло спиртом (я поэтому до сих пор не люблю водку, предпочитаю другие напитки), и сильно чесалась кожа на голове.
Так что день у меня получился вполне стандартный. Поехал в «Передвижник» за двумя холстами для триптиха «Towards the Golden Moon Hare», в магазине оказался один нужного размера. Ничего страшного: я люблю постоянство бытия и с удовольствием отправлюсь в «Передвижник» через два-три дня за третьим.
Приехал в мастерскую, включил «Эхо Москвы» и стал, слушая радио, закрашивать холст черной краской.
Узнал по радио, что город, в который когда-то вернулся Мандельштам, завалило снегом. Что Демьяна Кудрявцева лишили российского гражданства – это интересный прецедент, не хуже июльского снега в Петрограде. Что Владимир Путин посетил Людмилу Алексееву на Арбате, поздравил ее с девяностолетием, и его расцеловала какая-то совершенно посторонняя женщина (куда ФСО смотрела, вдруг она заразная?). Что состоялись дебаты Навального и Стрелкова-Гиркина, и победил последний.
Закрасил холст, зашел в «Авоську», поехал домой. По дороге выпил «коньячку».
Вот, собственно, и весь день в Третьем Риме.

 
ВЕЧЕР В III РИМЕ

Читаю статью Кэнъитиро Такахаси «О «японизме» и «перспективе» в русской модернистской музыке (на примере поэтики романсов Стравинского и Лурье на японские стихотворения)», опубликованную в сборнике «Survival and Sustainability: Contemporary Studies in Humanities 2», Kono Wakana ed,, Chiba University 2017.
Я совершеннейший профан в музыкологии, но даже мне читать очень интересно. А кроме того, это же чудо, что в далекой Японии так глубоко и так интересно думают и пишут о русской музыке начала прошлого века.
А по радио тем временем Владимир Рыжков говорит о Варшавском восстании 1944 с Вацлавом Радзивиновичем, замечательным польским журналистом.
Я очень благодарен моей маме: она диверсантка, и в дремучие советские времена подсунула мне книжку очень неплохого писателя Ежи Добрачинского, офицера АК, участника восстания.
Красная армия стояла на Праге и не делала попыток с августа до октября как-то помочь восставшим против нацистов. Более того, Сталин запретил самолетам союзников, которые могли бы сбрасывать в Варшаву еду и боеприпасы, перелетать для дозаправки линию фронта.
Добрачинский одним из последних выбрался по канализационному каналу из разрушенного города, немцы его сперва побили прикладами шмайсеров, потому что он сильно вонял, потом этапировали в офлаг и тут же выплатили почти обесцененными рейхсмарками его офицерское жалование за время участия в восстании. Потому что эти уроды нацисты, как ни странно, соблюдали конвенцию о военнопленных
В лагере было голодно. Едой с поляками делились английские и французские военные, которым тушенку и шоколад поставляли через Стокгольм. «Русские» содержались за колючей проволокой в отдельной зоне, и им никто ничего не присылал. Поляки, англичане и французы пытались перебрасывать банки через колючку, но тут эсэсовцы открывали пальбу с вышек.
Настала зима. Немцы не заботились об отоплении, они сказали: «Идите в лес под конвоем, сами дрова собирайте». Среди офицеров началась дискуссия: будет ли потерей офицерской чести идти в лес под конвоем и собирать дрова, или нет? К счастью, победили те, кто решил, что нет.
А когда пришла весна, немцы начали разбегаться. Военнопленные сидели за колючкой и не знали, как дальше будет. В конце концов, в чудесный мартовский день последние оставшиеся эсэсовцы чуть не насильно всучили полякам (англичане и французы продолжали сиднем сидеть в лагере) свое оружие и сказали: «Валите, куда хотите».
Одни из лагеря, находившегося недалеко от Франкфурта на Одере, побрели на запад, а Добрачинский, тогда придерживавшийся социалистических взглядов, – на восток. Его на следующий день забрали в СМЕРШ, но он откупился бутылкой французского коньяка, которую выменял у эсэсовца на шмайсер, подаренный другим эсэсовцем.
В результате стал очень интересным либеральным католическим писателем.
Я уверен, что в Японии есть замечательные исследователи польского католического либерализма.

 
ВТОРОЙ ДЕНЬ В ТРЕТЬЕМ РИМЕ

Ловлю машину возле мастерской, чтобы поехать домой. Ловлю долго: улица почти пустая, а те редкие машины, что проезжают, естественно, не останавливаются. Потому что это по большей части «Лэнд-Крузеры», «Рейндж-Роверы», «Ауди», кабриолеты «БМВ» и «Пежо», в худшем случае «Мини-Куперы». Даже один новехонький внедорожник «Ягуар» проехал.
Где я оказался? Это Башиловка или Санкт-Мориц?
Конечно, надо было вызвать такси, но уж коли ловлю, то ловлю. И вообще, погода хорошая.
Через полчаса останавливается «социальное такси». Что это такое, ей-богу не знаю. За рулем – пожилой грузин. Грузин потому, что у него с зеркальца заднего вида свисает крест Св. Нины.
Он говорит: «А я вас уже возил. Я вас по волосам узнал. Такие красивые волосы! А я вот лысый…». Отвечаю честно, что лысые бывают очень красивые. «Э, нет! Волосы – это от хорошей породы и хорошего здоровья». Про свое здоровье я знаю, про породу тоже. Хотя… А вдруг мама согрешила, и я сын какого-нибудь двенадцатого графа Монтегю-Монферрат?
Водитель резко меняет тему. «Целый день политологов слушаю. Если Путин сейчас с Украиной слабо сделает, то России конец, рассыпется. Американцы поставят там локаторы, ракетные установки, и всю землю захватят. Не будет России! А в России только империя должна быть, тут кулак нужен!».
Отвечаю, что если кто Россию и погубит, то именно Путин. Потому что он идиот.
Водитель задумывается, когда встаем на красный свет. Когда включается зеленый, говорит: «Да. Ничего для людей не делает. Те же олигархи, только другие. Все развалил. Вон на дороге яма, медицины никакой».
И снова меняет тему. «Вон какие в Москве красивые деревья – большие. А у нас в Грузии не деревья, а кусты – мелкие». Возражаю, что и в Грузии есть очень большие красивые деревья, в горах и на море. «Горы ненавижу, что хорошего? Как дурак, вверх-вниз, вниз-вверх. И море тоже. Ну, искупался, поплавал, вина с друзьями выпил на берегу, и что? И погода в Грузии дурная – жара. Я там как вареная сосиска. Нет, в России зима хорошая».
Тут и приехали. Я ему сказал: «Здоровья и счастья, батоно». Он радостно ответил: «И тебе, брат. До встречи!».
Может, и встретимся, снова поговорим про климат, лысых, волосатых, Путина, деревья и море.

 
СОСЛАГАТЕЛЬНОЕ НАКЛОНЕНИЕ

Дочитываю очень интересную книгу Александра Эткинда про Уильяма Буллита «Мир мог быть другим». Буллит, после установления дипломатических отношений, в начале 30-х был послом США в Москве, дружил с Михаилом Булгаковым, и устроенный им в Spaso House «Фестиваль весны» оказался прототипом «Бала сатаны». Это широко известно.
Но я не знал, я не историк, что в 19-м, будучи доверенным лицом президента Вудро Вильсона и формально не имея никаких полномочий, он побывал в Москве, встретился с Чичериным, Зиновьевым, Троцким и Лениным и получил от последнего подписанные бумаги, в которых значилось вот что:
Большевики, в обмен на признание их режима легитимным, соглашаются на то, что за ними остается только контролируемая ими на этот момент территория – то есть Москва, Петроград и несколько губерний в центральной России. Всё остальное имеет право на самоопределение, а большевики обязуются не совершать агрессию против этих территорий, если от США и союзников придет согласие в десятидневный срок..
Буллит передал этот документ Вильсону, Но тот был в это время занят склоками с Пуанкаре и Ллойд-Джорджем и мечтаниями о спасении человечества при помощи Лиги Наций, а потом его разбил инсульт.
Буллит через агентов просил Ленина оттянуть срок. Прошел почти месяц, и его усилия стали бессмысленными: ситуация на фронтах изменилась.
Понятно, что большевики всё равно потом наверняка бы всех начали обманывать. Но мир действительно мог стать другим.
Не исключено, что не было бы ни Сталина, ни Гитлера, ни Второй мировой, ни шоа, а был бы занудный кавардак между мелкими нестабильными государствами.
Но как есть, так есть.
А Буллит написал вместе с Фрейдом психобиографию Вудро Вильсона и постепенно стал идеологом Холодной войны.

 
PASSE CONDITIONNEL

А я типа видал, как дядя Вася, автомеханик, делал попытки завести Opel-Kadett моего дедушки. Il a tout aurait fait, вытер потный лоб и сказал: «Вот если бы эту херню у нас не ломали, а ты, Степан Иваныч, был бы настоящий генерал, она бы ездила».
А еще я сегодня видал и слышал, как на детской площадке мама в тельняшке, нежнейшего цвета драных джинсах и белых кедах Converse крикнула своей малолетней дочке, качавшейся на качелях: «Нюся, дура! Щас свалишься! Ты руками держись!». Нюся покорно ухватилась руками.
«Чудо ты мое! Блин, если не будешь крепко держаться, упала бы».
Нюся раскачивалась все шире и качала головой. У нее условного прошлого еще нет.

 
ТРЕТИЙ ДЕНЬ В ТРЕТЬЕМ РИМЕ

На треть дотюкал второго «Towards the Golden Moon Hare» и поехал к врачу. А там мне говорят, что Анны Викторовны сегодня нет, мне посылали сообщение на прошлой неделе, что ее не будет, и приходите завтра.
Так я был во Втором Риме и SMS из Третьего не читал. Я их и в Третьем обычно не читаю: у меня есть более интересное чтение.
Что же, как вышло, так вышло: к доктору на Новую Башиловку (дивное место) пойду завтра. Вернусь от доктора на просто Башиловку и дотюкаю «К золотому лунному зайцу», inch’Allah.
И поехал повидаться с мамой, ведь бог весть где и когда увидимся.
На обратном пути повидавший жизнь седой водитель оказался разговорчивый. «Ёпть, про политику, что ли всё время думать? Ну ее на хер. Давай про спорт. Я, например, с детства плаванием занимался, в девять лет – второй взрослый».
Говорю, что тягаться не могу: у меня в одиннадцать был второй юношеский. По плаванию на спине.
«Ну и что? Главное – чтобы спорт для удовольствия. А то по двадцатипятиметровке наматываешь пять километров, это что?».
Потому что я на спине это тоже наматывал, отвечаю, что чушь. Никакого удовольствия.
«Ну. Я и пошел в баскетбол. Там хоть быстро. В юношеской «Динамо» играл, мы даже «Жалгирис» однажды сделали. Но я низкий, на подхвате что ли быть? В общем, в академии пошел в бокс. Ёпть, мне там уши отбили, нос три раза сломали и сделали сотрясение мозга. А потом – Афган, вот, блин, был спорт. Но удовольствия ни хуя».
Тут мы застряли в пробке и он мне рассказал, как был мясником, то есть держал лавку с окорочками и мясом, но разорился, хоть и майор-десантник.

 
ЛЕТНЕЕ

Соотечественники стремятся к морю. Кто в Анталью, кто в Алушту, кто еще куда.
Да и я по Мармаре поплавал несколько дней назад и видел, как на Бююкада соотечественник героически полез по острым камням в море возле гавани и, распугав чаек, бухнулся в покрытые мазутными разводами волны.
Тетенька из Эмиратов всплеснула широкими черными рукавами, а сидевший рядом со мной на лавочке турок сказал: «The Dutch are stupid, are not they, Sir?».
Я всё свалил на совершенно в этом случае не причастных голландцев и ответил, что жители Нижних Земель, конечно, дураки, но это не значит, что они плохие люди.
Турок меня спросил, откуда я? Я ответил, что из Бельгии.
Он меня пригласил выпить вместе чая, но у меня скоро был паром в Стамбул.
Так что же соотечественников так тянет к морю? По простой причине. Я это могу ответственно объяснить, потому что наполовину вырос на берегу, в Крыму.
А дедушка мой был вице-адмирал Балтфлота, Черное море называл лоханкой, а своих коллег, служивших на Черноморском флоте – лоханщиками. А кузен мой был кавторангом на штуке вроде «Курска», ходил в кругосветные походы без всплытия, но в лихие 90-е уволился со всеми коммерческими последствиями.
Так что всё понятно. Стремление к морю это попытка избавиться от сухопутной фрустрации. Но ничего не поделаешь, Россия не морская держава, у нее разве только трехметровый лед над головой в Ледовитом океане.
А быть человеком-амфибией хочется.
Вот соотечественник и распугал чаек.

 
ЛЕТНЕЕ – 2

Кто-нибудь кроме меня бывал в Рива де Гарда? Там хорошо. Улицы, идущие к озеру, поименованы по немецким писателям: via Thomas Mann, via Franz Kafka, via Heinrich Heine и так далее: они все туда ездили лечиться от туберкулеза, с разным результатом.
Торчат в небо отвесные Доломитские Альпы, и жара страшная. Зимой там, наоборот, холодно. Но теплее, чем в Ялте.
Напрасно Чехов не поехал в Риву.
А я не писатель, чахотки у меня нет, зато всякое другое есть. Итак, я несколько раз бывал в Риве де Гарда, и обычно было одно и то же. Усаживался на террасе кафе с видом на озеро – в сторону городка Сало, где Муссолини перед тем, как ему пришел пиздец, устроил охвостье своей корпоративной Италии, и просил принести мне спритц. Спритц там делают хорошо, особенно с кампари. И заодно, естественно, приносят блюдечко с орешками.
Завидев орешки, откуда-то тут же слетались удивительно нахальные воробьи и склевывали их до того, как я успевал их распугать. А чайки, увидев, что воробьи чем-то интересуются, тоже летели ко мне, садились на парапет и неодобрительно таращились на происходящее.
Но иногда было и необычное.
Например, в страшно жаркий июльский день рядом с кафе, где я пил спритц, бойцы итальянского МЧС тренировали своих собак-спасателей. Бойцы были наряжены в черные блестящие костюмы для подводного плавания с оранжевыми полосками, жарились на солнце, а черные лабрадоры были в оранжевых скафандрах с ручками по бокам, чтобы утопающим было за что зацепиться. Время от времени они с набережной ныряли в воду, хрустально прозрачную, и делали там учебные операции.
Но одна из собак никак не желала лезть в воду. Ее руководитель тащил псину за ручки, пинал ногами, орал «Джинерва, сука рогатая, а ну давай!».
А она никак. Она что, дура? В озере Гарда и в июле вода ледяная.

 
ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ В ТРЕТЬЕМ РИМЕ

С утра уселся на лавочке во дворе, потому что погода хорошая. И стал читать Роджера Желязного. Видимо, деградирую.
Почитав час Желязного, поехал к Анне Викторовне на Новую Башиловку. По дороге увидел коллекционный Bentley сине-кофейного цвета. Кто в ней ехал, не знаю, потому что окна были зашторены голубыми занавесочками.
Анна Викторовна (перед ее кабинетом висит плакат санпросвета «Терроризм – угроза обществу») принялась просматривать мои анализы, и тут в кабинет вбегает женщина в белом халате и кричит: «Аня, линейный контроль!».
Анна Викторовна бросает мои бумажки и лихорадочно прячет в шкаф электрический чайник, какой-то пакет, и захлопывает окно. Я спрашиваю, что за линейный контроль? «А я откуда знаю? Ходят какие-то, мешают работать. Ну, на костюм с карманами каждый заработать хочет». И снова приступает к моему анамнезу.
Отпускает меня. Линейный контроль так и не пришел. Зато, когда я поехал не на Новую, а просто Башиловку, водителем, вопреки теории вероятности (вот чудо!), оказался тот же пожилой грузин, который не любит горы и море, а любит русскую зиму. Мы поздоровались как старые друзья и согласились, что Москва не город, а деревня.
На Башиловке почти дотюкал вторую «В сторону Золотого лунного зайца», вот и весь мой день в Третьем Риме.
Завтра, надеюсь, поеду в «Передвижник» за холстом для третьего зайца. Наверняка мне этот чудесный город еще что-нибудь подарит.

 
СЯТНИКИ

Я понял, кто я такой Я – восьмидесятник.
К концу 80-х, когда распахнулся мир, шестидесятники уже кто скис, кто кто, иногда веря в «социализм с человеческим лицом», сделал карьеру, кто так и строил коммунизм. Некоторые самолюстрировались.
Семидесятники мне казались чудовищно циничным поколением: они выгрызали из гнилого советского бетона всё, что можно, и что нельзя.
Конечно, были и святые.
И оказалось, что бывает хуже.
Мое поколение, восьмидесятники, те, кто родился между 50-м и 60-м, просрало всё. Конечно, один стал президентом РФ, другой изобрел Google, третий давно дауншифтит в Гоа.
Но ведь именно нам в баснословные уже времена Горбачева и Ельцина были даны чудесные возможности. Мы их не использовали. Именно мы, а не прочие -сятники, и не школота, построили очень опасное для планеты общество.

 
ПЯТЫЙ ДЕНЬ В ТРЕТЬЕМ РИМЕ

В «Передвижник» сегодня не поехал: там не было холстов 110 х 90 см. Может, завтра будут? Вот и поеду в «Передвижник».
Перед тем, как доделывать второго «В сторону Золотого лунного зайца», уселся на лавочку на детской площадке: солнце и тепло, наконец. Стал перечитывать великолепную книгу недавно умершего Петера Эстерхази «Harmonia Mundi», потому что Роджера Желязного все же читать нельзя. На детской площадке выгуливала детей (мальчика Йони лет шести и девочку Габи лет пяти) мамаша одной из дагестанских национальностей. Какие-то совершенно израильские имена у детей, да и родительница вела себя как «а идише мама» из кино Вуди Аллена. Она, будто гусыня, бегала за детьми, и присматривала, громко крича, чтобы они не сделали что-то не то. По-русски, примерно так: «Габи, не ходи в гора, упадешь! Йони, не езди самокат в качель, голова глупая убьешь! Габи, не трогай трава, она грязный! Йони, сейчас домой иди, зачем шляпа снял?».
Дети отвечали ей на чистейшем русском. Ума не приложу, почему мама не говорила с ними на родном языке, ведь результатом будет, что они по-аварски или по-табасарански, а то и на каком-нибудь редком языке, говорить будут как их мама по-русски.
А это очень жаль.
И я пошел тюкать.
Дотюкав, купил мерзавчик «коньяка» и стал смотреть, кто идет мимо.
Сперва мимо прошел накачанный парень лет тридцати с чем-то, со сломанной правой рукой, с подругой и в боксерской майке. Загипсованная рука почему-то была спрятана под майкой, так что только левое предплечье, украшенное кельтскими рунами, было видно, а левой он обнимал за плечо подругу.
Потом пришел пенсионер в сером костюме и принялся рыться в мусорном баке.
Потом мимо прошла очень загорелая блондинка в коротенькой юбчонке и с алой лакированной сумочкой на золотой цепочке через плечо. Уверен, она очень хороший человек, но мне некстати вспомнилась песня Леши Хвостенко «Сучка с сумочкой».
Потом мимо прошел дед лет восьмидесяти с седыми волосами ниже лопаток, в черной банданне с черепами и с серьгами в ушах – он нес под мышкой пластмассовую оранжевую трубу, купленную на соседнем рынке «Автомобилист». Наверно, он ветеран советского рок-н-ролла, может, в группе «Соколы» играл когда-то.
Потом ко мне подошел не менее загорелый, чем блондинка, похмельный шпынь и спросил с фрикативным «г»: «Батя, сигареткой не угостишь? Пиздец совсем, деньги того». Я его угостил сигаретой, он спрашивает: «Батя, а пятьдесят не найдется? В Луганск к семье вернуться надо». Я проявил жесткосердие и денег луганскому беженцу не дал.
Потом мимо прошли три полицейских в бронежилетах, с автоматами, по их лбам из-под картузов лил пот, они недовольно покосились на меня и пошли дальше.
А потом вышла из «Пятерочки» африканка в цветастой юбке до пола, с тяжело нагруженными сумками, и я уловил обрывок разговора, который она вела по телефону: «Mais ouais Moussa, il fait chaud-chaud ici, terrrriblemen’ chaud, juste comme de chez nous».
И я отправился домой.

 
ЧЁРТОВЫ ДЕНЬГИ

В городишке Косов Ивано-Франковской области был (может, и есть) великолепный рынок, протянувшийся километра на два вдоль речки Рыбницы.
Наверно, атомную бомбу там все же купить было нельзя, но приобрести запросто было можно вот что:
Корову.
Пластинку «Пинк Флойд» «Обратная сторона луны».
Талеры Марии-Терезии, отчеканенные в Стамбуле при султане Абдул-Хамиде.
Доллары США.
Автомобиль «Жигули».
Стадо овец.
Коралловое ожерелье.
Пластинку Софии Ротару «Червона рута».
Корсет, изготовленный в Вене, когда Фрейд еще сосал мамину грудь.
Ржавые трубы, краны и гвозди.
Лошадь.
Колесную прялку.
Овчинный кожух, вышитый голубыми и розовыми шелковыми розами.
Пакет гречневой крупы.
Водку, пиво и свиной шашлык.
Свинью.
Польские журналы 30-х годов.
Советские журналы 60-х годов.
Новенький автомобильный домкрат канадского производства и сигареты «Малборо», сделанные в Румынской социалистической республике (или она была народная?).
Выхожу с рынка, ничего не купив, потому что у меня от такого изобилия глаза разбежались, и вижу, что на пыльной дороге лежит куча пятирублевок, штук двести, не меньше (то есть три автомобиля «Жигули» можно купить), а местные идут мимо, крестятся и плюют в сторону денежной кучи.
Возвращаюсь на Москаливку и спрашиваю у нашей хозяйки пани Марийки, что бы это значило?
Она отвечает: «Это чёртовы, румунские карбованцы, их сатана подбрасывает, чтобы сглазить. Каждую пятницу».
Больше сорока лет прошло с тех пор. До сих пор ничего не понял.

 
ШЕСТОЙ ДЕНЬ В ТРЕТЬЕМ РИМЕ

И первый, когда тут так же жарко, как в Первом и Втором.
С утра сдал анализы, в том числе на мочевину.
Поехал в «Передвижник», а холстов 110 х 90 см – как не было, так и нет. Ума не приложу, в чем дело, это какой-то страшный дефицит теперь, или этот формат в России запрещен как террористический? Пришлось тюканье третьего «Towards the Golden Moon Hare» отложить на потом, когда эта загадка разрешится, и купив холст 120 х 100 см, заняться тюканьем «The Night Hawk Star (сколько-то Light Years from Here)».
Перед тюканьем уселся на лавочку читать Петера Эстерхази: («187. Мой отец средствами математической логики доказал – теорема моего отца, 1781, – что в рамках любой достаточно сложной непротиворечивой теории не все утверждения могут быть доказаны средствами самой теории. Но хоть какие-то могут, фыркнула моя мать.») и так далее. Нет, правда, очень хорошая книжка «Harmonia Mundi».
А на детской площадке, как и вчера, выгуливала детей мамаша, предположительно татка. Но сегодня к Йони и Габи прибавился Рафи лет восьми. Он ездил по кругу на велосипеде то по часовой стрелке, то против нее и презрительно смотрел на малолетних Габи и Йони. Может, и правда таты? А спросить неудобно.
Закрасил темно-синим холст для «Звезды Козодоя»; за окном тем временем бульдозер рыл очередную собянинскую яму, а по «Эхо Москвы» продолжали рассуждать про режиссера Учителя, голую грудь Кшесинской, оскорбление святости Николая Александровича и депутата, как ее зовут-то?
Боже, ты, которого нет, ну разве в стране, находящейся под покровом твоей матери, других проблем не имеется?
Закрасив холст и купив дыню-колхозницу в магазине «Авоська», отправился домой.
Колхозница, она же кавайон, сладко пахнет гнильцой. Вяленой ветчины San Daniele или на худой конец хамона бы к ней.

 
АНИЗОТРОПНОЕ

Я проживаю в начале Дмитровского шоссе, а когда-то, в 70-е, работал тут же, в ЦНИИЭП жилищных зданий. Я там работал художником-оформителем печатной продукции в отделе информации: за два года оформил обложки двух брошюр, одна была про анизотропно преднапряженный железобетон, а вторая про инсоляцию и аэрацию в зданиях 12-16 этажности уже не помню какой серии.
Много позже я заинтересовался, что такое анизотропность. Это от греческого «анизос» («другой», «иной») и «тропос» («путь», «направление») – то есть железобетон, про который я сделал обложку, был, как я понимаю, преднапряжен разнонаправленно.
Сотрудники ЦНИИЭП до сих пор не понимаю, чем занимались. То есть семейные сотрудницы в обеденный перерыв бегали по магазинам в поисках пропитания для семей. Незамужние крутили романы. Сотрудники что-то чертили, но в основном пили портвейн.
Про это много и хорошо рассказано в советском кинематографе.
Я было стал книжки читать, но мне вежливо объяснили, что сотрудники на меня, бездельника, обижаются. Так что меня пристегнули к киноотделу ЦНИИЭП жилищных зданий, там и такой был. Там полуспившиеся киношники (а кто бы еще пошел в ЦНИИЭП?) снимали ролики про достижения советской архитектуры и жилого строительства.
Но благодаря этому я побывал в местах, куда сам бы не поехал. Например, в Тольятти, Набережных Челнах и в Новомосковске. Таскал и разматывал провода, ставил осветительные приборы, пил водку и портвейн с коллегами. В Тольятти влюбился в циркачку-акробатку из Новосибирского цирка, тогда гастролировавшего на Волге, но обошлось.
А потом нас отправили на ЖБК куда-то рядом с Балашихой снимать что-то как раз про анизотропно преднапряженный железобетон. Вот был кошмар. Там всё оглушительно лязгало, дышать было нечем, было страшно грязно, и воняло отвратительно. Боже, как мне повезло, что не пришлось работать на ЖБК!
А потом (день был жаркий, как сегодня) мы сидели на насыпи возле железной дороги, пили теплую водку из бумажных стаканчиков и закусывали плавлеными сырками «Дружба», помидорами и колбасой «Одесской». Оператор Юрий Сигизмундович чуть не потерял камеру, но потом вспомнил, что он ее, чтобы не потерять, спрятал в крапиву по соседству.
А потом я уволился из ЦНИИЭПа: меня Андрей Монастырский по блату устроил художником-оформителем в Литературный музей. Я там пером-редис писал этикетки, например:
«Портфель Н.В. Гоголя», «Автограф поэмы М.Ю Лермонтова «Кавказский пленник» (копия)» и «Авторучка Максима Горького».

 
СЕДЬМОЙ ДЕНЬ В ТРЕТЬЕМ РИМЕ

День как день. Немного жаркий и душный, но всё лучше, чем мороз да снег. Сперва доехал на троллейбусе до «операционной кассы», потому что рубли закончились, а евро пока есть. У меня даже йены и фунты еще есть, а швейцарские франки истощились: я их в аэропорту Ата-Тюрк поменял на турецкие лиры.
В результате, у меня и турецкие лиры с портретом Ата-Тюрка тоже есть.
И пошел тюкать «Звезду Козлодоя», но перед тем, как обычно, присел на лавочку и стал читать Петера Эстерхази, «Harmonia Mundi». Очень хорошая книжка, успокоительная, всем советую читать. Она повествует о постоянстве бытия.
Предположительная мама-татка и ее дети Йони и Габи там были, как вчера и позавчера, а вот Рафи, который был вчера, – отсутствовал.
Пошел тюкать. По радио рассказывали про то, что самолет, на котором летел Рогозин в Молдавию на переговоры с тамошним президентом Додоном, зловредные румыны отказались пустить в свое воздушное пространство, и Рогозин вместо Кишинева полетел в Минск. Бедный Рогозин, я чуть не прослезился. Ну а румыны – сами знаете, что это за народ. Ихняя сигуранца Остапа Бендера ограбила, а он тоже уважаемый был человек, не хуже Рогозина.
Потом рассказали, как Путин ругался на хамство пиндосов, и про заявление Смоленки насчет нашего ответа на это хамство. Вы у нас дачу у Чезапикского залива отобрали (там мой отец, как Петер Эстерхази выражается, отдыхал когда-то, при Андропове), а мы у вас, суки позорные, отберем дачу в Серебряном Бору, где еще Михаил Булгаков бывал. Я там не бывал.
Я только, при Андропове, плавал с другом на надувной лодке мимо заднего забора этой дачи. Он был, как положено забору правительственной дачи, покрашен окисью хрома, и на нем было коряво написано белилами: «No trespassing! Property of the United States of America».
Тюкал-тюкал и собрался домой. Подхожу к магазину «Авоська», чтобы к ужину что-то купить, и слышу: «Дед, домой-то поедешь?». Оборачиваюсь и вижу, что из сияющего черного «Mondeo» мне рукой машет лысый и седой дядька моего примерно возраста. Я с ним уже пару раз ездил. Отвечаю, что поеду, только в магазин зайду. «А я не тороплюсь».
Купив цыпленка-табака, выхожу, он меня ждет. Едем. По радио у него станция «Звезда», и там глубоким трагическим баритоном рассказывают, что американские космические миссии открыли вот такое:
Над полюсом Сатурна есть атмосферное возмущение, вращающееся со скоростью 500 километров в час. При этом оно, вопреки законам физики, уже тридцать лет сохраняет правильную шестигранную форму. Хорошо не звезда Давида. И это великая тайна, которую не могут объяснить самые умные ученые.
«Каждый день, что ли, ездишь?». Отвечаю, что почти. «А ты мне звони, подвезу. Мне один хер заняться нечем. Только часа за два звони. Меня иногда хозяин, еврей чеченский, в какой-нибудь пиздорванск отправляет, а так я свободен».
Отрывает от газеты «Наш Север» клок, пишет свое имя и телефон.
Похоже, я обзавелся персональным шофером.

 
ВОСЬМОЙ ДЕНЬ В ТРЕТЬЕМ РИМЕ

Хороший день: жарко. По мне, +30 это куда лучше, чем -30.
Так что присел на лавочку, блаженствую, читаю «Harmonia Mundi» Петера Эстерхази де Чеснек. Про то, как его дедушка, то есть отец его отца, в бытность свою студентом Оксфорда, подрался с другим студентом, толстым и даже в жару ходившим в провонявшем сигарным дымом твидовом костюме, и совершенно не знакомым. А потом с ним подружился, причем по причине аристократической спеси не интересовался, из какой он семьи. Посол Австро-Венгрии, его дядя, сделал ему выговор: «Кончай шататься по пабам с этим придурком, на него в обществе все косятся». Речь, понятно, о Винни Черчилле.
Рафи, Йони, Габи и их мамы на детской площадке не было. Жаль, только к чему-то привыкнешь, и на тебе…
Пошел тюкать. Дотюкал «Звезду Козодой». И что же мне делать, если завтра в «Передвижнике» не будет холста 110 х 90 см, чтобы дотюкать «В сторону Золотого Лунного Зайца»? У меня же от безделья начнется acute schizophrenia disease.
А по радио всё бубнят про наш ответ Чемберлену. Выдворим, мол, несколько сотен американских дипломатов. Правильно: меньше народа, больше кислорода. Пусть они свой американский кислород у себя в Америке жгут, а наш кислород не трогают.
А персональным шофером я таки, похоже, обзавелся. Вышел из мастерской, зашел в «АлкоМаркет 0,5» за грузинским «Саперави», и черный лоснящийся «Мондео» без всякого телефонного звонка тут как тут. «Дед, домой-то поедешь?». Конечно, поеду.
Хороший шофер, молчаливый. Жалко только, радио «Звезда» у него не было включено, поэтому я не узнал, что еще над Сатурном крутится.

 
МАДЬЯРСКОЕ

Итак, читаю отличную книжку Петера Эстерхази «Harmonia Mundi» и вспоминаю, как я бывал в Венгрии. Например, провел две недели в городке Эгер, моя подруга там осатанела от скуки, а мне очень понравилось.
Мне вообще Венгрия, несмотря на мудака Орбана, нравится, потому что ума не приложу: как мадьярам через тысячу лет после того, как они ушли с Урала и поселились посреди Европы, удалось сохранить свой язык, больше всего похожий на удмуртский?
Загадка. Наверно, поэтому в Модьяр Орсаг самое большое количество самоубийств. Дарвиновский отбор, так сказать: кто в Дунай не прыгнет с моста между Будой и Пештом, тот и хранит язык с не то пятнадцатью, не то семнадцатью падежами.
Но я все же про Эгер. Есть известный исторический роман «Звезда Эгера» про то, как мадьяры героически, просто как в Брестской крепости, оборонялись от турецких войск Кара-Мустафы, и все полегли. А турки в честь этого построили в Эгере мечеть. Венгры затем мечеть поломали, но минарет в назидание себе оставили, и ныне это самый северный исторический минарет в Европе.
Вот мы с подругой и пошли ужинать в какое-то заведение под стеной героической крепости. Видим, что местные едят что-то, похожее на запеченные баклажаны. Заказали и себе. Шиш нам, какие баклажаны? Это были толстые жареные свиные шкварки. Но вино Egri Bikaver, «Эгерская бычья кровь», было очень хорошее. Как сказал А.С. Пушкин про кахетинское, не хуже некоторых бургундских.
Но я все же не про себя в Эгере.
Я про то, что там посреди города стоит огромное здание в диковатом стиле Kopp («Плетенка»), построенное в 1765-85 архитектором Якобом Фельнером по заказу графа Кароя Эстерхази де Чеснек, архиепископа Эгерского. Оно называется Lycaeum Egerensis, и граф Карой его возвел, чтобы это был университет его имени.
Он, когда строительство было завершено, зазвал к себе императора Иосифа II, просвещенного монарха, и поил-кормил его три дня всеми возможными и невозможными деликатесами, чтобы тот подписал статут ново-основанного университета.
Что у них произошло, не очень понятно, но Иосиф II заявил, что в Венгрии университет может быть один, и он уже есть – в Будапеште. На следующий день ясновельможный прелат Карой дал прощальный обед соверену. На столе были две глиняные плошки с гороховым супом, приправленным свиными шкварками. Император вздернул брови. Граф Карой сообщил: «Ваше Величество, я вас принимал как владетель Шопрони и Таты, но сегодня самый великий обед, который могу вам дать в качестве смиренного викария Господа нашего Иисуса Христа».
Маестат сел в карету и уехал. Университет не получился, но это все равно это одно из лучших учебных заведений Венгрии.
Но ответьте мне, почему мадьяры за тысячу лет не разучились говорить по-венгерски?

 
ДЕВЯТЫЙ ДЕНЬ В ТРЕТЬЕМ РИМЕ

До «Передвижника» не доехал, были ли на детской площадке Рафи, Габи и Йони, не знаю, потому что сегодня было пасмурно, да и дождик поливал, так что блаженствовать, читая, на лавочке не имело смысла.
Но «Harmonia Mundi» Петера Эстерхази про его многочисленных отцов и их коней Зульфикаров дочитал. Хорошая книжка. И переведена на русский, мне кажется, отлично. Кстати, кто-нибудь знает, как в венгерском языке обстоит с матом? По-русски матерщина у Эстерхази прелестная, вполне такая, какая должна быть у настоящего аристократа.
И дождался гостей из ММАМ: у меня, оказывается, там в середине сентября будет большая выставка «Omission Points / Многоточие».
Я этому очень рад. Значит, недаром, как сирийский дятел, полгода тюкал.

 
ПО ГРИБЫ

Я очень люблю собирать грибы и неплохо в них разбираюсь. Мы с бабушкой однажды за одно утро в Воюхино срезали три сотни маленьких, крепеньких боровичков.
Я даже знаю, как собирать и готовить строфарии, юных навозников и «дедушкин табак», иначе – «перделки».
Но собирал я грибы в последний раз лет десять назад возле селения Сентьер в Альто-Адидже, в Доломитских Альпах. Нашел раскидистый и червивый белый гриб, по-итальянски porcino, и три сыроежки.
А до того по грибы я ходил в 85-м. Дело было так.
Мы компанией сидели у братьев-близнецов Мироненко, членов группы «Мухомор» в Варсонофьевском переулке, это рядом с Лубянкой. Пили чай и взахлеб говорили про современное искусство, пиздец Совдепии и прочие захватывающие материи. Досидели часов до пяти. И тут я говорю Свену Гундлаху, еще одному члену группы «Мухомор»: «Слушай, что-то скучно по домам расходиться, поедем по грибы?». Свен отвечает: «Гениальная идея. Никогда грибы не собирал». Естественно, куда ему: он наполовину швед, а наполовину армянин. По паспорту – эстонец.
Свен был в черном костюме, белой рубашке, а вокруг шеи – шарф из синтетической золотой парчи, подаренный Катей Террье, нашей французской приятельницей.
На первом метро доехали до Трех вокзалов и сели в электричку по Ярославке до платформы «55 километр», потому что во времена моего отрочества родители снимали там дачу, и я знал грибные места.
Приехали. Прошли мимо памятника Ленину, обрамленного голубыми елями, и углубились в лес. Моросил дождик, к физиономии в глухом ельнике липла паутина, ничего достойного внимания я, как ни искал, не нашел, а Свен нашел валуй.
Мы пошли обратно к железной дороге, как раз распогодилось, да и в 11 утра открылся пристанционный магазин. Я вспомнил не помню уже где прочитанную сентенцию «красное вино бодрит». Купил поллитровку подкисшего «Саперави» за 1 р. 17 коп, выдул ее, и меня так сморило, что я улегся поспать на травке, среди ангельски пахших ромашек-пупавок.
Проснулся часа через два, Свен меланхолически меня обмахивал лопухом, а шарф его сиял на солнце нестерпимым светом.
И мы поехали обратно в Москву. Без грибов.

 
ДЕСЯТЫЙ ДЕНЬ В ТРЕТЬЕМ РИМЕ

С утра зашел в медицинский центр «Карс», по соседству, за своими анализами. На месте их не просмотрел, а потом обнаружил, что к моей моче и крови пришпилили анализ некой Коцебу Валентины Георгиевны 1981 г.р. на Helicobacter pylory, взятый 13.05.17. Валентина Георгиевна, не волнуйтесь: результат отрицательный!
И вспомнил дивный эпизод из «Курсив мой» Нины Берберовой про то, как она работала секретаршей-машинисткой у американской миллионерши-меценатки. Миллионерша отправилась в Африку помогать доктору Швейцеру обустраивать его лепрозорий, а заодно снимала там кино. Вернувшись, устроила просмотр для друзей. И на экране вдруг, среди Швейцера и прокаженных, вклинились слоны. Работодательница Берберовой завопила: «Какие слоны?! На кой хрен мне чужие слоны?! Убрать на хуй этих не моих слонов!!!».
Вот и мне на кой хрен проблемы Коцебу Валентины Георгиевны? Я еще не Дзизо, чтобы вмещать проблемы всех Коцебу во всех мирах.
И стал звонить в «Передвижник», есть ли у них холст на подрамнике 110 х 90 см, чтобы закончить триптих «Towards the Golden Moon Hare»? Ни хрена. На ул. Фадеева – нет. На Речном Вокзале – нет. На Винзаводе – нет. Только в Детском Мире на Лубянке есть.
Что же, еду на Лубянку, тем более, что прямо от меня в Китай-Город теперь катается автобус. Читаю воспоминания Лидии Чуковской про Эйхенбаума, Шкловского и про то, как она мучилась со своим исследованием про Вяземского, и вижу, что памятника Пушкину – нет. Вернее, он скрыт параллелепипедом, на каждой грани которого изображение памятника Пушкину в соответствующем ракурсе.
Я считаю, это очень правильно. В нынешней России творение скульптора Опекушина неуместно. Уместен его симулякр.
Еду дальше по Тверской (бывш. Горького) и Театральному (бывш. Карла Маркса) и понимаю, что Москва – это действительно имперский город. В Нью-Йорке я не бывал, но по сравнению с Москвой Рим, Стамбул, Париж, Берлин, Лондон и Токио – губернские городки. Дома – огромные, облака низкие и чуть не цепляются за крыши, а главное – народа мало.
Правильно. Потому что в истинной Imperio не должно быть ничего кроме Властвования, настолько Оmnipotens и Оmnipraesens, что кроме него ни места, ни времени ни для чего другого быть не должно.
Но покуда, по грехам нашим, Imperio нам еще позволяет, как блохам, скрываться в ее пазухах. Например, в ЦДМ на Лубянке.
Как я понимаю, это что-то вроде Harrod’s для детей и их родителей. Доходы родителей – явно выше среднего, дети наряжены безусловно лучше, чем в Первом и в Третьем Римах, товары – не то, чем торгуют в магазинах «Смешные цены». То есть просто парадиз. Купил я там холст на подрамнике 110 х 90 см, два тюбика Payne’s Grey и отправился в мастерскую.
Водитель крестился на всё, что проезжал. На Кремль, на издали видный ХСС, перекрестился на театр им Ленинского Комсомола. Но это потому, что не успел перекреститься на придурковатую церковь в Путинках.

 
ОДИННАДЦАТЫЙ ДЕНЬ В ТРЕТЬЕМ РИМЕ

А сегодня с утра спозаранку отправился в атомно-медицинскую клинику им. Бурназяна, в Строгино.
Интересный район Строгино: там такие дома понастроили, просто Изумрудный город!
У Бурназяна мне, кроме прочего, сделали КТ головы. Не знаю, что атомные медики нашли в моей голове (сказали, что свое заключение по e-mail пришлют), но тут же вручили CD с содержимым моего черепа.
Спасибо. Посмотреть, что ли?
И я отправился в мастерскую, тюкать. По радио то рассказывают, как в Московском областном суде уголовники-отморозки отобрали оружие у вертухаев и устроили пальбу (эх, погубили у нас великий кинематограф, такое кино можно было бы снять!), то обещают страшную грозу, ливень и шквал, и предлагают нос на улицу не высовывать.
Обманули.
Купил в «Алкомаркет 0,5» красное вино (оно, как известно, бодрит), а в «Авоське» блинчики с мясом.
Потому что готовить ничего не хочется.
Подходя к дому, увидел молодого скворца, мелкими перебежками шнырявшего под кустами сирени. Боже, как же он переливался радугой на вечернем солнце!

 
ПАМЯТИ НИНЫ ИВАНОВНЫ ЧИЖЕВСКОЙ

Я уже в том возрасте, когда позволительно вспоминать своих первых учителей.
Имя моей первой учительницы в школе №50 в Кропоткинском переулке, в 61-м, я не помню. Помню только, что она была рыхлая, ходила в длинной серой юбке и белой блузке, заколотой у щитовидки янтарной брошкой, от нее пахло затхлостью, и она в моем сознании навечно связалась с Н.К. Крупской и Тестом из «Синей птицы» в постановке МХАТ.
Потом – провал в памяти на четыре года, пока я не поступил в МСХШ, она тогда была напротив старой Третьяковки.
Учителем литературы там был удивительный человек Оскар Александрович Гинзбург. У него была идея-фикс поставить силами учащихся «Дракона» Шварца. Он пытался ее реализовать везде, где работал, и его из всех школ выгоняли. Выгнали и из МСХШ, но уже после того, как меня из нее выгнали. А учитель он был замечательный. Например, когда мы проходили «Слово о полку Игореве», он предложил юным дарованиям переписать фрагменты оригинального текста старинным почерком, со всеми юсами, титлами, твердыми знаками и ижицами. Если я хоть как-то теперь читаю по старо-русски и на церковно-славянском – то благодаря Оскару Александровичу.
А классным руководителем и учителем физики был жуткий человек Петр Иванович Линник, двойник академика Лысенко. Говорил он на суржике, ходил в уже тогда совершенно анахроничном двубортном зеленом костюме с широченными лацканами, плешь поливал одеколоном «Тройной», очень уважал Михайлу Ломоносова, и был полным мудаком. Если я полный невежда в физике, то это отчасти благодаря Петру Ивановичу. Никогда не забуду, как он ставил физический опыт: зажал в тисках запаянную снизу медную трубку, вколотил в нее пробку и велел ее тереть бечевкой. Мы всем классом терли-терли весь урок, и ничего не случилось. Линник рассвирепел и всем поставил двойки.
На двойки он был щедр, а спастись от них было можно, нарисовав портрет Ломоносова. Все соревновались в том, чтобы Ломоносов был как можно больше похож на Линника. В результате, физический кабинет в МСХШ был завешан парсунами академика Лысенко в парике и в камзоле с золотыми пуговицами.
Петр Иванович также был причиной моего изгнания из МСХШ. В этом удивительном учебном заведении, парнике юных советских художников, бытовало что-то вроде самурайского закона «что упало, то пропало». Иду я однажды по лестнице заниматься рисованием, а на меня сверху летит стул на железных трубчатых ножках, сильно ударяет по коленке, я его подхватываю и отправляю дальше вниз.
А пролетом ниже поднимался Петр Иванович. На педсовете он настаивал, что это было покушение на жизнь и здоровье советского учителя. Ангельское время: сейчас и экстремизм бы припаяли. Но выгнали меня за банальное хулиганство, и ниже объясню, почему.
Английский преподавала какая-то тетка, жена академика АХ СССР, настолько не знавшая английский, что даже я его лучше знал. По детской наглости и наивности я ее начал поправлять. Она проявила ум и щедрость: сказала, чтобы я на ее уроки не ходил, а она мне четверки будет ставить.
Но чудом, которое до сих пор помню, и которому благодарен, была учительница биологии Нина Ивановна Чижевская, сухонькая старушка, отсидевшая, как я потом понял, лет двадцать. Она говорила с легким грассированием и твердыми «мхатовскими», почти польскими «ч». Нина Ивановна понимала, что этим юным художникам биология – до лампочки, и щедро ставила пятерки, задавая один и тот же вопрос: «Дети, вы знаете, где у рака мочеточнички?». Естественно, мы знали. Возле глаз.
Но когда я ее спросил, почему это так, она мне прочитала дивную лекцию об эволюции ракообразных.
И когда я покусился на жизнь советского учителя Петра Ивановича Линника, она на педсовете стояла горой, что этот мальчик – просто хулиган, а никакой политики в его действиях не было.
Нина Ивановна, была все же. Но спасибо.

 
ДВЕНАДЦАТЫЙ ДЕНЬ В ТРЕТЬЕМ РИМЕ

Хороший сегодня день – я такие люблю. Солнечный и жаркий. Даже не знаю, как я назвал бы этот день, хлещи в рожу снег, и будь минус двадцать.
Пошел к полудню в районную поликлинику (чуть не написал в библиотеку) за направлением, потому что был электронным способом записан к доктору общей практики такому-то. Прихожу, и мне говорят, что произошел компьютерный сбой, так что доктора такого-то нет.
В смысле, его из матрицы стерли? И не будет его больше никогда?
Но ничего, меня тут же электронным способом записывают к другому доктору общей практики – на через полтора часа.
И отлично! Иду в парк «Дубки», усаживаюсь на берегу пруда на солнышке, читаю Норвича про раннюю эпоху Византии. Так себе книжка, по-моему, – краснобайская. Но зато пруд обрамлен очень красивыми ивами, и по нему курсирует пара огарей. Какие верные друг другу птицы! Когда одна вдруг решает нырнуть, другая секунду озирается вокруг, и тоже ныряет. Выныривает первой и озирается вокруг, ждет, когда спутник (спутница?) жизни выскочит на поверхность.
Пришел к доктору общей практики такому-то, человеку славянской национальности, говорившему по-русски без акцента, за направлением, а тот: «Не, ничего такого не знаю. Пошли к завотделению».
Завотделение, очаровательная дама-буддистка по фамилии Дорджиева, советует: «Доктор, запишите со слов пациента».
Далее выясняется, что доктор не знает слово «меланома». Он его пытается написать через «и» и «о». Да уж, очень милая штука – меланома. А с другой стороны, зачем врачу общей практики такие частности знать? Аспирин можно прописать и без этого.
Ну и еду тюкать.
Во дворе возле мастерской шныряют скворцы и переливаются радугой.

 
ТРИНАДЦАТЫЙ ДЕНЬ В ТРЕТЬЕМ РИМЕ

Сижу сегодня на детской площадке, за спиной отцветает шиповник, грозди рябины уже рыжие. Скоро осень, а потом они на снегу будут алые. Скворцы улетят, прилетят снегири.
Ни Рафи, ни Йони, ни Габи на детской площадке не было. Там вообще никого, кроме меня, почему-то не было.
Сижу на лавочке, греюсь на солнце, читаю Джулиуса Норвича про последние дни Св. Константина Великого. Отличный был дяденька. Сперва перерезал in hoc signo vinces почти всю свою семью, в том числе сына и жену. Его мама Св. Елена, похоже, спаслась потому, что не торопилась вернуться в ново-основанный Второй Рим, то есть Константинополь, и своей смертью померла где-то в Палестине, обретя там Святой Животворящий Крест.
Потом не мог разобраться, что ему выгоднее в христианстве, омоусия или омиусия? И то всячески поддерживал ересиарха Ария, то, наоборот, Св. Афанасия Александрийского. И коллекционировал доносы, которые они писали друг на друга.
Объявил, что он – Равноапостольный, но креститься не спешил, потому что это таинство, смывающее все грехи, но и одноразовое. Крестился, когда совсем приперло.
Его похоронили в храме Двенадцати Апостолов, построенном заранее в качестве его могилы. Храм сиял золотом, переливался разноцветными мраморами, свезенными из всех концов империи. Там стояли двенадцать роскошных пустых саркофагов, а посередке – самый роскошный, с забальзамированным трупом этого равноапостольного. Кем он себя считал? Иисусом или Иудой? Уже не спросишь.
Как бы то ни было, этот храм, видимо, строился на манер «Зенит-Арены». Фундамент – хилый, стены – в два кирпича вместо пяти; в общем, сооружение развалилось меньше, через полвека, а куда делись саркофаги, золото и мраморы, никто до сих пор не знает.
Зато частицы мощей Св. Равноапостольного Константина сохранились.
Ну а я, что я? Тюкал дальше. Потом приехали фотографы и фотографировали то, что я натюкал.
Вот и весь день в Третьем Риме.

 
ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ ДЕНЬ В ТРЕТЬЕМ РИМЕ

Ловлю машину из мастерской домой, и тут же слышу vox populi, vox Dei: «Ну, уроды, бля!».
Спрашиваю водителя, пожилого дяденьку, что случилось?
«Да я только что от полицаев. А ты почему, кстати, машину по приложению не заказываешь? Удобно же».
Отвечаю, что старомодный, у меня и приложений-то нет, а по телефону заказывать было лень. Уже два раза сегодня заказывал, можно и на улице постоять: вы вон как быстро меня подхватили.
«Подхватил, бля… Я одного такого три часа назад подхватил, а он мне сует в нос удостоверение и спрашивает: «Лицензия есть?». Показываю ему лицензию, а он: «Поехали к нам. Есть подозрение, что лицензия фальшивая». Приезжаем, там два капитана начинают проверять мою лицензию по смартфону, по приложениям. А у них там связь плохая, бегают от окошка к окошку. Спрашиваю: «Капитаны, чего дурью-то мучаетесь? Вон у вас ноутбук на столе, по нему проверьте. «Не, нам интернетом пользоваться запрещено». Ни хера не понял, что это значит. Религия, бля, им не разрешает? Проверяют. Я говорю: «Ну вы хуй-то к носу прикиньте, зачем мне с фальшивой лицензией ездить? Я два месяца ее ждал, пять тысяч заплатил, зачем мне лишний геморрой?». Проверяют два с половиной часа. Проверили, бля: «Все нормально, никаких проблем». Спрашиваю, а на хера я полдня на вас угробил, денег кучу потерял?». Советуют шашечки на машине нарисовать. Так я же на УБЕР на своей машине работаю, на хера мне на ней шашечки? А вот тебе шашечки нужны?».
Говорю, что нет. Мне надо доехать, куда собрался.
«Во! А они все равно: «шашечки нарисуй». Не, нормальные ребята: извинились и сказали, что Серега, который тебя привез, у нас известный мудачок».
Надо ли объяснять, что поездка Путина с Медведевым на выездное совещание в город Киров по поводу коррупции и прочих безобразий – это про двух капитанов, которым запрещено пользоваться интернетом?

 
РЕЧНОЕ КУПАНИЕ

Известно, что Москва – порт пяти морей, а Россия – великая морская держава.
Чушь это: Россия это страна рек, болот, озер и волоков. Но прежде всего это страна рек, и для каждого русского, если он заслуживает это имя, летнее счастье – это купание в реке.
Сползаешь по глинистому бережку, хватаясь за ветки ив, в медленно текущие темные воды, по которым бегают жуки-бегунцы, а над ними зависают стрекозы с радужными глазами. И плаваешь, плаваешь – то вверх по течению, то вниз.
Я плавал в Балтийском, Черном, Азовском, Адриатическом, Тирренском, Эгейском, Красном, Средиземном и Северном морях, а также в Атлантическом океане. Это было хорошо, но… И в других реках я плавал. Например, в Даугаве и Лиелупе, в Пруте, Южном Буге и Рыбнице. В Сене, Марне и Луаре. В Роне, Адидже и в Доуро. В Рейне, Регнице, Майне и в Везеле. В Немане и Дунае не плавал, в Днепре тоже. Зато плавал в Каче, Арпи и в Араксе.
Даже в Суук-су в Судаке пытался плавать, но из этого ничего не вышло.
Но главное, я плавал в:
Десне, Пахре, Озерне, Протве, Истре, Волге, Оке, Уче, Моче, Выксе, Воре, Клязьме, Неве, Пскове, Трубеже и Москве.
Один из заплывов по Москве был очень странный. Мы чудесным июльским утром, только-только солнце встало над Москвой, полезли купаться со ступенек, которые под резиденцией посла Соединенного Королевства. Утренние лучи золотили макушку Ивана Великого, мы плавали и кричали в сторону Кремля: «Леонид Ильич, выходи! Николай Михайлович и Никита Феликсович с тобой говорить желают!».
Почему нас не забрали, ума не приложу.
Наверно, потому, что это была такая дурь, что ее и диссиденством не назвать.
Но вот в Яузе я не плавал – не отважился.
Зато плавал в Сумери, это приток Вори.

 
ПЯТНАДЦАТЫЙ ДЕНЬ В ТРЕТЬЕМ РИМЕ

Ни Йони, ни Габи, ни Рафи, ни их мамы-квочки сегодня на детской площадке снова не было. Там никого, кроме китайца с маленькой дочкой-китаянкой (она прямо как с китайской картинки), не было. Китаец крутил дочку на карусели, она восторженно восклицала, а он ласково приговаривал. К счастью, в таком случае знание китайского, чтобы все понять, не требуется.
А я продолжал читать Джона Джулиуса Норвича, про раннюю эпоху Второго Рима. Дочитал до Юстиниана и жены его Феодоры. Норвич цитирует «Тайную историю» Прокопия, предупреждая, что Прокопий по неизвестной историкам причине люто ненавидел Юстиниана и Феодору, лил на них грязь, но дыма без огня все же, возможно, нет. Вот цитата из Прокопия. Прошу прощения за самодельный перевод с английского языка, а не с византийского койне, и предупреждаю, что это +18:
«В то время Феодора еще не созрела для того, чтобы спать с мужчинами и иметь с ними сношения как женщина, но она зарабатывала как продажный мужчина, удовлетворяя тех отбросов человечества, даже рабов, что следовали за своими хозяевами на театральные представления, и там предавались позорным занятиям; некоторое время она провела в борделе, торгуя своим телом неестественным образом. Но как только она созрела, она присоединилась к театральным актрисам и стала блудницей из тех, кого наши предки называли «пехотой». У этой твари не было ни грана скромности, и ни один мужчина, даже самый развратный, никогда не заметил, чтобы она чему-то удивилась. Напротив, она без всякого сомнения выполняла самые бесстыдные просьбы… и она сбрасывала одежды, показывая всем посетителям все части своего тела, как спереди, так и сзади, которые должны быть скрыты от мужских глаз.
Ни одна женщина не предавалась так плотским удовольствиям, как она. Много раз она звала на пиршество десять или больше молодых людей, готовых к совокуплению, и в расцвете своих сил, и совокуплялась с ними всю ночь; когда она их доводила до полного изнеможения, она звала их слуг, иногда больше тридцати, совокуплялась с каждым по очереди, но и тогда не могла удовлетворить свою похоть.
Она, пользуясь тремя отверстиями своего тела, жаловалась, что Природа не сделала отверстия ее сосков шире: тогда имела бы еще больше плотских удовольствий.
В театре она неоднократно, на глазах всего народа, … она обнажалась и ложилась на скамью. Специально обученные рабы рассыпали ячменные зерна по стыдным местам ее тела, а дрессированные гуси их склевывали. Поднявшись на ноги, она не выказывала ни знака смущения, напротив, гордилась своими действиями».
И что же всякие депутат-прокурорши сетуют о порче нравов? Да и вообще, Феодора причислена к лику святых.
Ну и ладно…
А я пошел в мастерскую, чтобы подсчитать, сколько точек я натюкал на всех девяти «Золотых Дзизо». Получилось почти полмиллиона.
Пошел в парикмахерскую и записался на стрижку завтра к Гульнизе – она немножко похожа на китаянку, крутившуюся на карусели..
Завтра надо будет суммировать, сколько всего точек я натюкал во всей серии «Omission Points / Многоточие». Думаю, миллион наберется.

 
СВЕТОФОР

Пытаюсь вспомнить, что самое странное я ел в жизни?
Салат из медуз в китайском ресторане в Париже? Нет.
Суши, зачем-то с невероятной тщательностью упакованные в листья магнолии, в Нара? Нет.
Pappa arrugada, «обруганная картошка», – картошка размером в голубиное яйцо, сваренная в морской воде и покрытая панцирем из соляных кристаллов, на Тенерифе? Нет.
Мороженое из ржаного хлеба и водки в Нижнем Новгороде? Нет.
Гнилая селедка в Стокгольме? Вовсе нет.
Скорпион, заспиртованный в рисовой водке, которую друзья привезли из Камбоджи? Тоже ерунда.
Поразмыслив, я понял, что самое странное, что я ел, это карпаччо из огурцов, в одном из идиотских московских дорогих ресторанов.
Понятно, что здравый смысл и отсутствие денег мне не не позволили бы самому туда пойти. Но пришлось, потому что очень звали.
А я очень люблю художника Карпаччо. Он великолепен, и собачек рисовал как мало кто. И колорист изумительный – у него такое богатство красного цвета!
Что же касается «carpaccio», то все знают, что его изобрел в 1950-м шеф венецианского заведения «Harry’s Bar» Джузеппе Чиприани для графини Амалии Нани-Мочениго, страдавшей анемией, и ей врачи прописали есть сырое мясо.
Классический карпаччо это тонко-тонко нарезанная говядина, приправленная лимонным соком, оливковым маслом и (или) пудрой из белых трюфелей и пармезана. Расширительно – то же самое из лососины, тунца, другой красной снеди, хотя только говядина похожа на красный цвет у живописца Карпаччо.
Да хоть бы из свеклы – впрочем, карпаччо из свеклы пусть римско-католические прелаты едят, такая еда соответствует цвету их облачений.
Но из огурцов?! Зеленый карпаччо? Ну да, нарезанные как бумага парниковые огурцы были сбрызнуты сверх- девственным маслом, лимонным соком, присыпаны пармезаном и мелко нашинкованными шампиньонами.
Сколько эта чушь стоила, не знаю. Знаю только, что карпаччо должен быть красным.

 
ФУТБОЛЬНАЯ ДАЧА

Когда-то женщина, которую я любил, посоветовала мне играть в футбол. Какой футбол, господи помилуй? Я – футболист?!
Сегодня женщина, которую я любил, удивилась, что я не уехал на дачу. Какая, на хрен, дача? Нет у меня дачи, и к друзьям бы я на дачу не поехал: в больницу, под нож пора.
А ведь будь я однолюб, так и на даче в футбол, возможно, играл бы.

 
ШЕСТНАДЦАТЫЙ ДЕНЬ В ТРЕТЬЕМ РИМЕ

Погода – чудесная, а на детской площадке почему-то никого. Ни Рафи, Йони, Габи и их мамы, ни китайца с дочкой.
В одиночестве читал, греясь на солнышке, сэра Джона Джулиуса Норвича, про великого полководца Велиссария, у Лескова он – Вылезарий.
И пошел подводить сумму, сколько я точек натюкал на всех картинках из «Omission Points». Оказалось, 1.054.684. Не знаю, много это или мало.
Но вспомнил Василия Яковлевича Ситникова по прозвищу Васька-Фонарщик. Был такой художник, а кличка потому, что в конце 40-х, начале 50-х он работал в Суриковском институте, помогал академику Алпатову показывать на лекциях по истории искусства диапозитивы при помощи «волшебного фонаря».
Какой он был художник, уже не очень важно, но человек был выдающийся. Например, у него не было паспорта: он числился инвалидом первой группы по шизофрении и находился под опекой своей сестры. Строил байдарки для сборной СССР. Собрал фантастическую коллекцию персидских ковров, и еще более фантастическую – русских икон. В том числе, там был «Иисус Пантократор» до-монгольского периода, и искусствоведы до сих пор недоумевают, где он ее взял. В середине 70-х Васе втемяшилось в голову, что пора из Совка валить, и советская власть его отпустила в обмен на коллекцию. Она теперь в Музее Рублева.
Он умер в нищете в Нью-Йорке. Объеденный крысами труп нашли в каком-то подвале в Бронксе.
А еще он был гениальный закройщик и портной. Сшил концертные фраки Святославу Рихтеру и Мстиславу Ростроповичу. Сам ходил в идеально сшитом пиджаке с тремя шлицами.
Что же касается художества – пёк, как блины, картинки «чемоданного» размера с церквями, калеками и богомольцами. Их поверхность была густо покрыта мелкими снежинками, и картинки с восторгом покупали западные дипломаты, журналисты, а также продвинутые советские физики-теоретики и астрономы.
Василий Яковлевич сперва цену устанавливал по количеству снежинок. Потом придумал более простой способ: по количеству десятикопеечных монеток, умещавшихся на картинке.
За десять копеек тогда можно было купить три четверти буханки черного хлеба, так что картинки получались дорогие. Как двухмесячная зарплата инженера. Но для дипломата или академика АН СССР – тьфу.
Я, конечно, с Васькой-Фонарщиком равняться никак не могу. У меня есть паспорт – даже два. Коллекций у меня нет. Шить не умею, тем более не умею строить байдарки.
Так что остается только мечтать, чтобы мои картинки покупали по десять рублей за точку (нынешняя десятка более или менее равна тогдашним десяти копейкам): я бы был богатым человеком, и пошил бы себе пиджак с пятью шлицами.
Но я отдаю себе отчет, что это пустая мечта.

 
Я НАТЮКАЛ МЕГАПИКСЕЛЬ!

Благодаря другу в FB узнал, что 1.054.684 точки, которые я натюкал на тридцати шести картинках серии «Omission Points / Многоточие / …», с некоторой погрешностью соответствуют количеству пикселей на стандартном мониторе, то есть мегапикселю.
Из этого следует, что все точки, которые я натюкал на примерно сорока квадратных метрах этих тридцати шести картинок (точно метраж сейчас подсчитывать лень, однако это примерно соответствует метражу квартиры, в которой я проживаю, надеюсь ее не снесут в рамках программы «Реновация»), можно сжать до экрана моего ноут-бука.
Вот как интересно! Недаром один высоко технологический художник, честно недоумевая, меня спросил однажды: «А на хрена ты руками это делаешь? Это же за три минуты на компьютере можно сделать».
А вот нельзя. Потому что три минуты жизни, хотя пикселей столько же, это не полгода.

 
СЕМНАДЦАТЫЙ ДЕНЬ В ТРЕТЬЕМ РИМЕ

Новости такие: атаки утригуров, остроготов, герулов, болгар, гепидов, ломбардов, болгар, скифов, аваров и прочих славян победоносно отбиты.
Пурпурнорожденный Василевс и Август, поймав щуку в отдаленных местах нашей Империи, пребывает в безмятежности и постоянно возносит молитвы за нас, его недостойных рабов.
Рекламная пауза и мелкие новости.
У шута Кирилла Серебренникова отобран заграничный паспорт. Очень правильное решение. Нашим логофетам, кубикуляриям и спатафариям, а также комесам милитиэ закрыт въезд на рынки и пляжи Лондуниума, Колонии Августы и даже Рима на Тибре. Один Херсонес Таврический да Монемвасия с Атталией остались. А этот шут крысячит, шатается беспрепятственно за наши священные лимесы, туда-сюда. Не, пускай на Босфоре, то есть на берегах Яузы позагорает, пока не образумится.
А не образумится – нос ему пополам разрежут, да и отправят на остров Принкипо в Пропонтиду, то есть куда подальше.
Итак, прогноз погоды на восемнадцатый день месяца Августа двадцать пятого эдикта, а от основания Третьего Рима неизвестный. Будет безмятежно, с пролетными ливнями, каменным градом размером в перепелиное яйцо, тройными радугами и кометой, у которой хвост как у щуки, пойманной нашим Василевсом и Августом.

 
ВОСЕМНАДЦАТЫЙ ДЕНЬ В ТРЕТЬЕМ РИМЕ

Serenitas в нем разлита! Пошел на почту, чтобы сделать ксероксы своего паспорта и полиса ОМС. Мне очень понравилось на Почте России: там пусто, безмятежно,прохладно, и пахнет сургучом, как на почте в былые времена, при советской власти.
Интересно, что теперь сургучом запечатывают?
Правда, я там полчаса провел в ожидании ксерокопирования: у окошка стояли две тетеньки и решали с девушкой за окошком какие-то сложные почтовые проблемы. Но куда мне спешить, если я безмятежный житель Третьего Рима? И вообще, погода отличная. Ни каменного дождя, ни кометы, ни тройных радуг – одно благорастворение воздухов.
Поэтому я, отправившись в мастерскую, уселся на лавочке на детской площадке и принялся дочитывать сэра Джона Джулиуса Норвича, про Льва Исавра, его сынка, синих и зеленых, иконокластов и иконодулов и василиссу Ирину. Что ни говори, а в Третьем Риме покуда безмятежнее, чем во Втором.
А тут приехали два бодрых и умелых парня, в два счета обмотали все тридцать шесть картинок из «Omission Points» со всеми их 1.054.684 точками в пленку-стретч и увезли их на Остоженку в ММАМ, это рядом с Зачатьевским монастырем. А в Зачатьевском монастыре, само собой, настоящие иконодулы, не чета современным художникам вроде меня, что в ММАМ свои изделия показывают.
И пошел в подвал, в магазин «Смешные цены», потому что надо экипироваться перед госпитализацией. Продавщица Айша продала мне китайские тапочки, китайские же спортивные штаны с логотипом Nike и две упаковки трусов, сделанных в Узбекистане, а кассир Мамвел спросил, не нужны ли мне еще и носки. Нет носки у меня в ассортименте, настолько, что мучаюсь, чтобы парные найти.
Вылез из подвала, и такое небо в Третьем Риме! Безмятежное, и тихо плывут по нему облака.

 
СОЗНАНИЕ И УСТРИЦЫ

У меня мозаичное сознание, низкий порог конвалесценции, а также я – glutton.
Так хочется устриц! Желательно – плоских, из Аркашона, но и на из Остенде соглашусь. И тихоокеанские на Американском толкучем рынке в Токио тоже хорошие.
Особенно – запеченные. Вы их ели? Я да, с соленой редькой из Нагано. Это чудесно.
Так что, хотя у меня низкий порог конвалесценции и мозаичное сознание, в еде я толк знаю.
Потому что, в том числе, я однажды оказался зимой в Па де Кале. Из порта еле добрался до города, в рожу сек снег. В заведении мне сказали, что этим вечером надо быть кретином, чтобы не есть устриц: в этом году таких еще не было.
Я попросил устриц и полбутылки Pouilly. Мне сказали: «Надо быть кретином, чтобы таких устриц запивать вином, у нас такое темное пиво!».
И правда. Correspondеnce между глубокими, жирноватыми северными устрицами и темным крепким пивом была совершеннейшая.
Так что недаром я жизнь коптил.

 
ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ ДЕНЬ В ТРЕТЬЕМ РИМЕ (ТРИ ДНЯ В ОНКОХИРУРГИИ)

Вот я и быстро дома, и целый, со всеми наростами. Приехал домой, выпил чаю с лимоном, позавтракал единственным, что было в холодильнике, – маринованными мидиями и осьминогами. Согласен, это странный завтрак, но лучше, чем больничная манная каша. И поехал в «Передвижник» за холстом для картинки «Golden Heavens over the Hills», ну и в мастерскую. Потому что работа для меня единственная эффективная психотерапия, без нее я схожу с ума.
Но через два дня вернусь обратно. Потому что любимые друзья (особенно Лёва Рубинштейн, Вика Мочалова и Саймон Уолдрон) мне вправили мозги. Объяснили, что надо сдаться, не сдаваясь.
А дело было так. В эту больницу я попал благодаря протекции чудесной родственницы, доктора, которая работает там. У больницы репутация очень хорошей, с прекрасными специалистами и оснащением. И я в это верю.
Но одно из обстоятельств вот в чем: больница эта была основана как одно из следствий атомного проекта Берия, долго была совершенно закрытой, и такой во многом остается до сих пор. Я не бывал, к счастью, в хваленых израильских и немецких онкологических клиниках, но уверен, что там тоже невесело. Такая уж специфика у этих клиник. Но здесь на специфику наложилась неизбывная советчина, и это ад.
Мне, конечно, повезло еще и потому, что в крошечной палате у меня были такие соседи. Голый, в одних трусах, молодой спортсмен такого гармонического сложения, что, будь я женщина или гомосексуалист, тут же почувствовал бы к нему непреодолимое влечение. Ноги у него были обмотаны эластическими бинтами, а левый сосок прикрыт широким пластырем. Он участник какого-то секретного эксперимента, что ли? Он целый день таращился в смартфон, а ночами до трех утра смотрел на нем кино: в палате слышались взрывы, пулеметные перестрелки и крики «Джо, чисто – Фрэнки, захожу!». За все время, что мы провели в палате, он не сказал ни слова.
Второй сосед – старик, пенсионер какого-то военного завода в Воронеже (да какой он старик, лет 70), которому за два дня до того левую ногу оттяпали под самый пах. За ним ухаживала заботливая жена. Днем она иногда засыпала, уткнувшись головой в телевизор, а ночью часа четыре спала на носилках в тамбуре возле санузла. Дедушка то спал тихо, то храпел, то начинал стонать. Приходила сестра, что-то ему колола, ну а я не спал эти две ночи и думал, что делать, и кто виноват? Виноват, конечно, я. А вот что делать, непонятно.
И днем не лучше. В отделении – смертельное молчание. А о чем говорить? Разговоры только в курилке, в закутке позади корпуса, да какие… Если курят женщины – то про лекарства и чудотворные иконы, это прерывается рыданиями и матом. Если мужчины – про стадию болезни, про то, что олигархи, суки в Челябинске (Дубне, Хабаровске, Якутске, Рубцовске, нашем когда-то Джезказгане) всё на хуй своровали, работы нет, и рыбалки нигде нет, потому что речки все отравленные, а цены как в Москве. А Москва – большой город, хуй что поймёшь, и тут все зажрались. У меня сеструха, инженер, восемь получает, а эта, которая тут уколы колет, блядь нерусская, – тридцать гребёт.
Я почувствовал, что начинаю сходить с ума. У меня слабая психика. Недаром меня когда-то давно не взяли в армию по статье 7-б (психастения, отягченная эмоциональной недостаточностью), то есть родину любить не могу, как надо.
Тут приходит анестезиолог смотреть на меня перед операцией. Просит покачать головой. У меня это не получается. Велит открыть как можно шире рот. Он скептически качает головой и сообщает, что в связи с болезнью Бехтерева внутривенная анестезия вряд ли сработает, может остановиться дыхание, придется делать интубацию, но вам в шею шланг пропихнуть не получится. Есть большая вероятность трахеотомии.
Мне такая перспектива не нравится. Звоню доктору, родственнице, и она меня по блату (моим со-курильщикам это и не привидится) ведет к главному анестезиологу. Тот мне очень мягко и толково рассказывает про мои перспективы (а то я их не знаю) и говорит, что ерунда это всё. Теперь не такая трахеотомия, как раньше, маленькую дырочку сделаем, и всех эндоскопистов рядом поставим. А дырочка через неделю заживет.
Думаю, что делать? Прихожу к мысли, что делать ничего не надо. Потому что «Не дай мне Бог сойти с ума…», и лучше сколько-то прожить, как привык, и работая, чем спятить за неделю в больнице. Звоню родственнице, она мне справедливо говорит, что это истерика, и ты – трус, бороться надо.
А зачем бороться, если у меня нет цели борьбы? Мне бы только еще сколько-то картинок нарисовать. Психотерапия.
Пишу заявление об отказе от операции. Тут звонят Лёва, Вика, и приходит письмо от Саймона.
Рано утром иду покурить, там опять про рыбалку, стадии и зажравшихся. И тут меня, подозреваю, опять же не без блата, вызывает к себе заведующий онкохирургией, похожий на боксера-тяжеловеса. В кабинете – фотографии космонавтов с подписями, которых он, наверно, лечил. На столе – макет трехступенчатой ракеты и маленький глобус.
«Ну и что вы капризничаете?». Объясняю, что решение я принял и не вижу смысла его менять. «А может, вас в одноместную поместить?». Отвечаю, что я ничем не лучше, чем другие, и отпустите вы меня, ради бога, прожить сколько смогу. Кручу пальцем глобус, он на меня внимательно смотрит. И спрашивает: «А вы чего боитесь-то?». То есть этот боксер – неплохой брейн-шринк.
Я мямлю, что особенно ничего не боюсь, прошу понять, что никаких проблем у меня с этой больницей нет, это вопрос моей личной психопатии, я не хочу спятить, и вам-то это зачем?.
«Нам незачем. Так в чем трудности? Не спятите. Анестезиологов не особенно слушайте. Всё даже с местным сделать можно. Ну, немножко больно будет. В общем, в понедельник обратно, во вторник будете чистенький и здоровый, а потом раз дня два-три будете приходить на контроль и перевязку».
Может, он меня и обманул, но зачем бы ему это надо?
Так что у меня есть шанс не слушать про рыбалку и бабий мат, а что-то еще натюкать.

 
ПОХВАЛА ЧХАРТИШВИЛИ

Я Акунина (Плохого Человека) / Чхартишвили читал на протяжение многих лет в разных местах. В Москве и в маленькой деревеньке в Халкидики. В самолете и в поезде. В Стамбуле и в Лондоне. Утром за чаем и ночью, когда бессонница. Сейчас вот читал (в который раз) «Азазель» и «Статского советника» в отделении онкохирургии. Нашел книжки в больничной помоечной библиотечке справа от Библии, левее Чейса, позади Поляковой. Там еще и Платонов, рядом с Рабиндранатом Тагором, обнаружился, но этого мне не захотелось, хоть и великий писатель.
А вот Чхартишвили, похоже, единственный в русской литературе настоящий мастер easy reading. Я, кажется, прочитал все его ветвящиеся тексты, в том числе исторические труды.
Про «Часть Европы» и «Часть Азии» рассуждать не буду, так как я не только не Ключевский, но и вообще не историк. Тем не менее согласен: хорошо бы было, будь Россия частью Европы.
Стыжусь: из Тагора я читал только стихи, и они не произвели на меня никакого впечатления. Чейса по-французски читал когда-то, мог и не читать. Библию раза четыре читал от корки до корки в разных изданиях, кое-что запомнил. Платонова, кажется, прочитал всё. Гениальный писатель, но слишком глинистый: и сочно, и ни травинки не вырастет.
Полякову тоже читал, уже не помню зачем. Вспомнил: мы когда-то с Миленой Орловой и Андреем Ковалевым собрались написать дамский детективный роман про юную искусствоведку Василису Соловьеву, специалистку по Илье Кабакову. Естественно, ничего не написали.
А Чхартишвили – молодец. Во-первых я, любитель истории материальной культуры, обнаружил у него мало огрехов насчет того, что носили и ели в 1882 или в 1893 году (что касается японщины, японские друзья говорят, что там всё точно).
Второе, и важнее, это действительно легкое чтение. Там все figurae вырезаны из тонкого картона, и они говорят только те почти скучноватые слова, что выкликивает кукловод, стоящий за бумажной ширмой.
Прекрасное чтение в раковом корпусе. Не Солженицына же там, господи помилуй, читать?

 
ПСИХОЛИНГВИСТИЧЕСКОЕ

Это известный феномен: попав в страну, языка которой он не знает, человек с местными начинает говорить на третьем языке. Результаты бывают разные.
Например, когда-то мы идем под аркадами торговой улицы в Болонье с приятельницей, француженкой, родившейся в Анжу, у которой отец – испанец, политэмигрант. Вернее, каталонец, но это здесь не так уж важно.
Пакита Миро замечает в витрине обувного магазина какие-то туфли (а в обуви, как и в современном искусстве из России и еще в многом другом, она разбирается хорошо),
Заходим. Она говорит продавцу «буэнас диас, сеньор».
Продавец, щеголеватый парень с заботливо возделанной эспаньолкой, на это отвечает: «Грюсс готт, либе фрау». Туфли Пакита не купила, а, выскочив под аркады, сообщила (уже не помню, по-французски или по-русски): «Ну я и дура!».
А со мной не так давно была такая история.
Прихожу в городке Омати, префектура Нагано, в convenience store, покупаю набор суши и бутылку калифорнийского шардонне на ужин, подхожу к кассе, кассирша с хирургической тщательностью укладывает покупки в пакет, кланяется мне, двумя руками передает чек и сдачу. Я, уже поверхностно привыкнув к японскому этикету, тоже кланяюсь и двумя руками принимаю сдачу и чек.
И тут у меня вместо «аригато вазимас-та» непроизвольно вырывается «эвхаристо». Кассирша снова кланяется и говорит: «С’ир ву пурэто, монусиро».
Я считаю, что мой случай интереснее случая с Пакитой. Потому что японский я не знаю вовсе, а греческий только настолько, чтобы понять, почему на грузовичках, перевозящих мебель, написано «метафора».
Ошалев, выхожу из convenience store и любуюсь густо-фиолетовыми, почти черными ирисами, обрамляющими рисовое поле, в котором отражается полная луна.

 
ДВАДЦАТЬ ВТОРОЙ ДЕНЬ В ТРЕТЬЕМ РИМЕ

Поехал в мастерскую, перед тюканьем уселся на лавочке на детской площадке. Там – шаром покати, ни Рафи, Йони и Габи и их мамы, просто никого. Вернее, там валяется забытый кем-то флуоресцентно-розовый мяч.
Сижу, дочитываю Акунина про бомбистов, закуриваю сигарету и слышу вопль: «На детской площадке курить запрещается!!!». И правда, запрещается.
Отрываюсь от Акунина и вижу, что метрах в пятидесяти ко мне приближается несколько толстоватая мамаша в оранжевых леггинсах и тащит за руку своего сынка. Тот норовит упасть на землю, разевает рот и громко верещит.
Я ухожу докуривать сигарету за куст шиповника, на котором ягоды уже от рыжего начали переходить к красному, но почему-то расцвели несколько цветков.
Ребенку удается вырваться, он бежит на горку, родительница орет: «Никитка, козёл, куда полез?! Голову, блин, проломишь!».
Тёзка голову себе не проломил. А я пошел тюкать.

 
ДВАДЦАТЬ ТРЕТИЙ ДЕНЬ В ТРЕТЬЕМ РИМЕ

Хороший день. Солнечно и жарко. Ничего не случилось. Как говорил мой старый знакомый, караим Жорж Мачере, советник по науке и технике посольства Франции в СССР, женатый на княжне Наде Волконской, «bon-bon-bon, покуда хорошо». «Р» он произносил с очаровательным старорежимным грассированием.
Так что и рассказать не о чем.
Разве только вот о чем. Наполовину натюкал «Golden Heavens over the Hills», поехал домой. Подвозивший меня узбек сказал: «Хорошая погода, правда, уважаемый?». Отвечаю, что очень хорошая, и вообще, солнце и жара куда лучше темноты и мороза. «Да, уважаемый, не знаю, как вы тут живете всю жизнь». Говорю, что квартиру нам тут дали.
«Ой, как хорошо сказали, уважаемый!».
Этот bon mot придумал не я, а мой старый приятель поэт, музыкант и художник Илья Китуп, иногда себя выдававший за караима, потому что он родом из Вильнюса. Идем мы с ним в ноябре по Москве, генсек – Черненко, в рожу метет сырой снег, темнотища и безысходность. Я спрашиваю Илюшу, какого хрена мы тут живем. И он мудро, как виленский гаон, отвечает: «Квартиру нам тут дали».
Я пожил еще где-то. Илюша давным-давно живет в Берлине, где климат получше, чем в Москве, но не намного.
И вообще, рай это там, где нас нет.

 
* * *

Какие у вас воспоминания о первой выставке, которую вы увидели? Не о первой картинке, в которую влюбились, а именно о выставке, где разные вещи размещены в какой-то последовательности и связи.
Для меня это выставка живописи Роквелла Кента в Музее Пушкина в 58-м. Сейчас я снова посмотрел эти картинки, и скучно. Вроде Рериха. А тогда, увидев выставку, заснуть не мог: дюжина арктических пейзажей один за другим, слева направо и справа налево.
Кента я, впрочем, люблю до сих пор. За его иллюстрации к «Моби Дик», одной из самых любимых книг.

 
В САРОВЕ – ХОРОШО!

Выхожу покурить, на лавочке сидит парень лет сорока, лицом – совершенно из фильмов Шукшина. Из живота у него трубочка, свисающая в притороченный бинтом к поясу пластиковый пакет.
Протягивает руку, говорит: «Василий». Я здороваюсь, называю имя.
«Ты откуда? – Отсюда, из Москвы. – А я из Сарова. Не мог бы я в Москве жить… У вас тут сколько, шесть миллионов?».
Рассказываю ему историю про Собянина и Медведева, как они разошлись в подсчетах: не то двенадцать, не то четырнадцать.
«Ну, бляха-муха! А у нас в Сарове хорошо! Всего сорок тысяч, и природа! Слышал про Саров?».
«Арзамас-16, в смысле? Серафим Саровский? Кто же не слышал».
«Ну, многие не слышали!».
«А город у вас до сих пор секретный? – «А как же! Ну, не так, как раньше… Вот двоюродного решил из Владивостока пригласить, ФСБ велел за три месяца подать заявление, и метрики до бабушек-дедушек. Мне что, по кладбищам ходить, метрики искать?».
Предполагаю, что метрики в архивах должны быть.
«Так мне по всей России по архивам ездить? Не наездишься, бля! Помру раньше… А я же десять раз проверенный-перепроверенный, ФСБ что, сам не может? Ни хуя никто работать не хочет».
Задумывается. «И вообще, сейчас инвалидность выпишут, и пиздец. Ни сварщиком не возьмут, ни на плазму, ни на аргон. В охранники идти, дверь открывать, честь отдавать? Не… А в Сарове у нас хорошо… Природа. Только купаться негде, все речки перетравили».

 
ТУРПОЕЗДКИ В ТУРЦИЮ

Лежу в больнице и читаю, что думали о турпоездках в Турцию 200 – 150 лет назад. Я из Турции недавно, вряд ли скоро туда опять попаду, но готовлюсь на всякий случай.
«Стремясь к скрупулезной точности деталей, всегда необходимых путешественнику», авторы не упускали ничего. От конструкции комариного гнезда до получения виз и рекомендательных писем.Они давали советы, какими продуктами следует запастись, как нанять слуг и переводчиков, какие подарки захватить с собой («несколько пар английских пистолетов, ножи, карманные подзорные трубы, игрушки для детей и украшения для дам. Новым журналам, карикатурам и т.д. в высшей степени обрадуются англичане, живущие на Востоке) – приводились все возможные практические мелочи, с которыми мог столкнуться турист. Бывалые путешественники давали собственные советы. Один настаивал, что в Македонии, даже летом, необходимо одеваться очень тепло, чтобы не простудиться. Другой – на том, что из жидкостей пить можно только кофе, а питаться – только огурцами. Эксцентрический, но высоко эрудированный Дэвид Уркардт – одной из заслуг которого оказалась мода на турецкую баню в Англии – «брить голову, чтобы не простудиться от холодного пота на жаре, пить как можно меньше» (по той же причине) и не есть один раз в день ничего кроме «риса, йогурта (вид кислого молока) и яиц… Рис и йогурт вместе представляют собой очень питательное, легкое и даже вкусное блюдо». И все предлагали не забывать о хинине.
Также рекомендовалось держаться как можно дальше от местных. И уж ни в коем случае не пытаться сойти за такового.
В больнице и не такое прочитаешь.

 
ПОСЛЕПЕРАЦИОННОЕ

А дело было так. В полседьмого утра (впрочем, я толком и не спал, сосед, которому по пах отрезали ногу, всю ночь мучился от боли, стонал, ему делали уколы, он засыпал, просыпался, стонал) меня разбудила сестра и вколола реланиум и антибиотик. Я впал в полу-забытье, но тут пришла другая сестра и обмотала мне ноги эластическим бинтом. Я спросил, можно ли сходить в туалет, она разрешила. Я сходил, лежу и жду, что дальше.
Минут через пятнадцать приходят две очень крепкие и суровые тетки в ярких платьях и так накрашенные, будто собрались на Новый год в Дом офицеров. Велят мне снять трусы, лечь на каталку и накрыться простыней. Сперва везут на одном лифте вверх, а потом на другом – вниз. А дальше я понял, почему они такие крепкие и свирепые: по поземным коридорам между корпусами они меня катили с такой скоростью, что все случайно попадавшиеся на пути, панически жались к стенкам.
Подземные ходы под корпусами больницы это, конечно, разумно. Но непонятно, почему они вымощены примерно как Виа Аппиа: тетки неслись вперед, каталка грохотала и подпрыгивала, я боялся свалиться.
Потом на еще одном лифте подняли куда-то, и я оказался в операционной. Там меня переложили на стол под ослепительные лампы и начали колоть, жечь чем-то (пахло паленым мясом), резать и шить.
К счастью, мне удалось докторов уговорить несколько дней назад, чтобы они это делали под местным наркозом.
Во-первых: интересно. Во-вторых: почти не больно. А в-третьих, я в каких-то воспоминаниях про Ахматову, как она сильно болела, и ей три дня кололи морфий. После этого она сказала примерно следующее: «Не понимаю наркоманов. Что хорошего? Будто голову обмотали толстым черным одеялом, а по нему внутри ползает большая зеленая муха. Зачем мне эта муха?». Тут я с Анной Андреевной согласен: зачем мне эта муха?
Врачи и сестры занимались своим делом. Кололи, резали, жгли, шили, обсуждая страховки на автомобили и цены на жилье, время от времени обмениваясь своими медицинскими мантрами. А потом доктор спросил, какие у меня творческие планы. Сказал: «Готово», меня переложили на каталку, и свирепые тетки меня вскачь доставили в палату.
Уложили на койку, велели два часа лежать, не двигаться и не пить. Я выдержал час, съел кусок печенья, который накануне выдали к полднику, и пошел курить.

 
КИРГИЗ-ПОДМЕТАЛЬЩИК

Я очень работящий человек. Утром доктор Дмитрий Николаевич, который меня вчера резал и спросил «а про врачей ничего нарисовать не собираетесь?», и сестричка Настя, у которой волосы покрашены прядями в изумрудный и лиловый цвет, обследовали швы, вытащили катетер и отпустили восвояси на «дневной стационар» – с тем, чтобы я приезжал на перевязки. А я тут же – в мастерскую, тюкать «Golden Sky over the Hills».
Так что берите с меня пример. Будьте такими же трудолюбивыми.
Впрочем, нет. Это дурной пример. Во-первых, мне уже в жизни ничего не осталось, кроме достаточно бессмысленного художественного труда, да любования миром вокруг (кстати, и в больнице им можно было любоваться: там на клумбе очень красивые тигровые лилии, и облака из окна палаты замечательные).
Во-вторых, место, из которого я сегодня вырвался, такое, что чем угодно можно заняться. Так как кроме тюканья мне заняться нечем, я и бросился в мастерскую.
У меня, к счастью, маленький больничный опыт. В детстве я пролежал неделю в детской больнице, когда мне удаляли гланды, но это уже не считается. Потом в семнадцать полтора месяца в психбольнице №13, это когда я спасался от армии, и это был важнейший экзистенциальный опыт..Потом – в восемнадцать два месяца в Институте ревматизма, это было даже интересно. Потом я месяца два пытался внедрить арт-терапию в больнице им. Ганнушкина, а затем снова угодил в №13, уже по поводу участия в выставке в Измайлово. Ну а дальше – так, по мелочи. Два-три дня по поводу неспецифического спондилартрита.
Психбольницы это страшно. Прав Пушкин: «Не дай мне Бог сойти с ума, уж лучше посох да сума…». Потому что психические болезни неизлечимы, и потому неимоверно тоскливы. Очень редкие люди, очень умные, талантливые и достойные, способны трансфигурировать свою болезнь во что-то интересное для них самих и для окружающих.
Но рак, по-моему, еще скучнее и безысходнее. Не потому, что он обычно неизлечим, а потому что у этой болезни нет безумной составляющей. Человек остается наедине со своим сознанием, и тут-то начинается падение
.
Я не уверен, что больница, где я был, это лучший пример. Но, тем не менее, показательный.
Это – ведомственная больница, напрямую связанная с атомными делами, и хорошо, что она есть. Там могут подлечиться, питая иллюзии, бюджетные сотрудники из Сарова, Якутска, Волгограда, Курска, Рубцовска и других мест, про которые пациенты спрашивают друг друга: «А вы на карте есть?».
Да и какой же это пример? У меня общение – на скамейке за углом больничного корпуса, где висит плакат «курение запрещено», за скамейкой – ведро с окурками, и вечером и утром приходит молодой киргиз, убирает окурки и смотрит с боязливым интересом на курильщиков со свистульками, вставленными в гортань. У них из живота торчат трубки, свешенные в пластиковые пакеты, бинтом притороченные к поясу.
Там все молчат. Я пытался вступить в разговор и понял, что делать это не надо. Потому что я москвич, а москвичей ненавидят. Цены в «Пятерочке» по всей РФ одинаковые, но в Волгограде зарплата 25.000 – хорошая. А ты – онкологический, и на работу тебя не возьмут.
И что бы я ни сказал, это будет хоть и по-русски, но на совсем другом языке.
Молчу, читаю на лавочке «Salonika, City of Ghosts», и парень из Волгограда с располосованным животом, в корсете, заглядывает и спрашивает: «По-английски читаешь? Учитель, да?». Отвечаю, что нет. «А по-русски чё не читаешь?». Отвечаю, что по-русски тоже умею, он говорит «Гы!» и идет обратно в отделение, на койку.
С наступлением темноты эти несчастные на скамейке тайком пили водку, а утром, с похмелья, перед химией и облучением, делились впечатлениями, как они сестер обманули. Не думаю, что сестрам и врачам так уж важно, нарушают ли обреченные больничный распорядок. Главное, тихо себя ведут.
Днем они обсуждали, посмотрев телевизор, Путина и Трампа, неведомые мне сериалы и новости. Сходились на том, что все – воры, а простым людям жизни нет.
Страшнее я пока не видел ничего. Потому что это – рабская покорность судьбе. В ней нет ни понимания того, что смерть неизбежна, ни желания умереть так, чтобы никому не мешать. «Колян, алё! Пошли ужинать, говно жрать!».
И я понял, что если не сбегу из этого ада, то спячу.

 
ПРАДЖНЯПАРАМИТА

«Праджняпарамита», «Сутра запредельной мудрости», это один из основополагающих (вроде соображений Ленина о том, как поступить с Рабкрином) текстов Махаяны. Там о пустотности и невозможности уразуметь, как и что такое дхарма.
Нет, не подумайте, что я буддист. Я такой же буддист, как телеграфист-оккультист из гениального романа Ярослава Гашека про Йозефа Швейка.
Я просто очень люблю Александра Пятигорского, его «Введение в философию буддизма», и потому – тут про австралийскую рокенролльную группу AC/DC.
Дело было так. Живем мы в Париже, вернее, в его пригороде Венсенн (это где дюка д’Ангиенн, если кто помнит «Войну и мир» расстреляли), и звонит кто-то, уже не помню. Мол, художнику из России Анатолию Осмоловскому негде ночевать.
Я тогда был отчасти оторван от культурной жизни в новой России, но про Осмоловского слышал. Это был 92-й. Да и просто: если человеку негде голову приложить, то надо помочь.
Квартирка у нас была крошечная – распашонка. Налево – где мы спали, а направо – комнатенка со столом, где я рисовал. Посередке кухонка и душ.
Стелем матрас под столом, кладем белье и подушку, ждем Осмоловского.
Приходит Осмоловский. Ужинаем – cassoulet из банок, но вино было вполне приличное. Осмоловский смотрит волком. И спрашивает: «А ты вообще AC/DC и Joy Division слышал?». Я не Д.А. Пригов, но с малознакомыми людьми говорю на «вы», и отвечаю: «Толя, вы знаете, лет десять назад». Он надувается еще больше.
«А Ленина читал?». Тут я уже перестаю понимать, в чем дело, и спрашиваю: «А вы послания Павла язычникам читали?». Осмоловский пытается поставить кассету AC/DC, но мы говорим, что уже полночь, и соседи могут обидеться. И вообще, пора, если вам угодно, спать.
С утра пьем чай, я Осмоловскому объясняю, как дойти до метро, а он мне: «Ненавижу буржуев».
Так у нас дхармы и разлетелись в запредельные умственные миры.

 
JEDEM DAS SEINE

Каждому свое, по грехам и заслугам. Мне, например, вот такое.
Режим у меня монотонный, с перерывами на отъезды куда-то – от Токио до ул. маршала Новикова. А так – к полудню в мастерскую, часов в пять, с посещением «Авоськи» либо «Пятерочки» (там раньше был «Гастроном Север», который держали таджикские персы) за едой и вином, – и домой.
Раньше я, чтобы добраться до дома, голосовал у обочины. А теперь меня ждет лоснящийся черный Ford Mondeo с кожаным салоном, за рулем которого пожилой дяденька, майор КГБ в отставке Андрей Николаевич, шофер президентского гаража.
«А мне однохуйственно, хозяин все равно раньше семи никуда не поедет, а я тут живу. Моя борщ сварила, она хохлушка, с чесночком. А хозяин тоже чеснок любит, так что без проблем. Так завтра опять домой поедешь?».
Говорю, что поеду, часа в четыре – пять. «Так я тут стоять буду. Мне однохуйственно».
По воскресеньям Андрей Николаевич не работает, отдыхает.
Но в день господень меня ждет узбек Ахметджан, который вечерами зарабатывает на свадьбах – поет песни. В его заботливо ухоженном Solaris плюшевые сиденья истошно-изумрудного цвета. После того, как он узнал, что я много раз бывал в Стамбуле, он мне говорит «эффенди».

 
JEDEM DAS SEINE – 2

Поехал в «Передвижник», купил холст 120 х 100 для «Golden Sky Over the Sea» и два холстика 40 х 30, чтобы натюкать картинки с золотыми небесами в подарок хирургам, которые меня резали и шнуровали.
Посидел на детской площадке (там было пусто, наверно, по причине жары), читая «Салоники, город призраков» Марка Мазовера. В четвертый раз читаю, потому что очень хорошая книга, да и Фессалоники – один из самых моих любимых городов.
Дотюкал «Golden Sky Over the Hills» и закрасил бирюзовыми фонами холсты, привезенные из «Передвижника». Пошел в «Пятерочку», купил пакет королевских креветок, пломбир «Фисташковый» и Montepulciano d’Abruzzo, а также хлеб «Геркулес. Энергия и сила». Выхожу из магазина, Андрей Николаевич уже меня ждет на своем черном «Мондео».
По дороге он ни с того ни с сего рассказывает дивную историю. Наверно, он почему-то ее прокручивал в своей голове.
«Помнишь, при советской власти такое было дело: сдал двадцать кило макулатуры – получил талон на три рубля, чтобы книги купить? Дефицит тогда был на книги. Я вот тоже один раз тогда сорок кило макулатуры сдал, газеты от папаши еще со времен Сталина остались, купил «Три мушкетера» Александра Дюма, Жюль Верна «Таинственный остров» и Стендаля (с ударением на первый слог), «Пармскую обитель». Хорошо пишет. А у нас в отделе, я тогда лейтенантом был, такой Эдик имелся. Жук, бля, тот еще. И у нас тогда, бля, дело висело, мутное. Про каких-то бухарских евреев-цеховиков, сионистов. Эдик мне и говорит: «Андрюха, мне в отпуск надо, моя копытами бьет, у нас уже путевка в Анапу, меня прикроешь, а? Отблагодарю. Денег нет, но на тебе тридцать пять талонов на книжки». Где он их нарыл, хер его знает. Хули делать, вместе работаем, а мне однохуйственно, я отпуск уже отгулял. Тоже в Анапе. Но на хера мне еще один СтЕндаль, а? Тут Равиль, тоже из нашего отдела, говорит: Андрюха, на Кузнецком мосту в букинистическом магазине один абрашка есть, Александр Исакович, ты к нему иди, скажи, от меня. Ну так этот Исакович у меня талоны купил по пять рублей. А хули, не хило, да? Больше месячного жалованья!».
Жалко, у Андрея Николаевича завтра день господень. Придется ждать понедельника, может еще что расскажет…

 
ОСКОРБЛЕНИЕ РЕЛИГИОЗНЫХ ЧУВСТВ

Сижу, перед тем, как тюкать «Golden Sky Over the Sea», на детской площадке. Жара!
По мне, жара в любом случае лучше мороза. И продолжаю перечитывать книжку Марка Мазовера «Salonika, City of Ghosts». И там про ребетику, своего рода греческий блюз, и одного из величайших мастеров ребетики Цицаниса. В 1935-м у него была такая песня, пользовавшаяся огромным успехом:
«Я же православный, я как все, как все мы греки, – не могу без литургии жить.
Так что набрал на улице окурков, забил косяк с толковой дурью, и потопал в церковь Святого Мамы.
Уселся в алтаре, запалил косяк, как свечку.
И архангел Михаил тут-как-тут, говорит: «Молодец, братец, хвалю за благочестие. Дай курнуть!».
Но тут, бля, появляется поп с косяком в зубах, и мне: «А ну вали отсюда. Мое время молиться».
В те времена в Греции нравы были традиционные, церковь играла очень важную роль, а страной правили крайне консервативные политики. Но Цицанису, как ни странно ничего не было.
Интересно, если бы сейчас в России какой-нибудь здешний Цицанис в соцсетях такое кощунство разместил, что бы было?

 
ГРАЖДАНЕ, ГОВОРИТЕ ПО-ТУРЕЦКИ!

Удивительные люди бывают на свете, например, Моше Кохен, он же Мунис Текиналп (Серрес, 1883 – Ницца, 1961), турецкий публицист, лингвист и политик.
Он родился в городке Серрес недалеко от Салоник в ашкеназской семье, эмигрировавшей из Галиции. С детства проявлял талант к языкам: он прекрасно говорил по-гречески, на идиш, на иврите, по-немецки, на ладино и худезмо (вариантах испано-еврейского языка), по-французски, по-итальянски, на арабском и фарси. Ну и по-турецки, естественно, но об этом дальше.
Закончил французскую школу Alliance Israelite Universelle в Салониках, затем раввинские курсы в Талмуд-Тора и получил должность раввина в одной из синагог в Салоники.
Уехал в Стамбул, получил диплом адвоката, занимался табачным бизнесом и журналистикой: писал в газеты, близкие к младотуркам, но и к социалистам.
Стал одним из главных идеологов пантюркизма, а затем ближайшим сотрудником Кемаля Ататюрка.
Но его главное достижение – он создал современный турецкий язык. В начале прошлого века турецкого языка, собственно, не было. Был оттоманский – гибрид тюркского, фарси и арабского, использовавший арабскую графику, крайне не подходящую для тюркских языков. И было множество диалектов, на которых говорили неграмотные крестьяне и пастухи Анатолии.
Кохен-Текиналп вычистил из оттоманского большинство арабизмов и персидских заимствований (правда, ввел довольно много галлицизмов, потому что слова для «вокзал» или «недвижимость» не нашел) и придумал очень удобный алфавит на основе латиницы.
В 1928, при поддержке Ататюрка, начал кампанию «Граждане, говорите по-турецки!», в результате которой турки и говорят на том языке, на котором говорят.
В общем, как всегда, во всем евреи виноваты.

 
И ЕЩЕ ОДИН ДЕНЬ В ТРЕТЬЕМ РИМЕ

С утра съездил в больничку на перевязку, поехал в мастерскую.
Посидел на детской площадке, дочитал «Салоники, город призраков». На площадке была какая-то полоумная мамаша: она своему сыну лет пяти все время орала: «Ярослав, отойди от качелей, ушибешься! Ярослав, не лезь на горку, с лестницы упадешь! Ярослав, поставь самокат на место, ногу сломаешь! Ярослав, не лезь на газон, там грязь!».
Не иначе, из Ярослава получится великий кинорежиссер вроде Вуди Аллена. Если, конечно, в России психоанализ займет достойное место.
Дотюкал до половины «Golden Sky Over the Sea», пошел в «Авоську» за тем, что надо.
А тут меня и Андрей Николаевич уже ждет на черном «Мондео».
Ничего мне он сегодня не рассказал. Хранил молчание всю дорогу. Слушал «Миллион алых роз» по радио «Дача».

 
HOMMAGE A ЭММАНУИЛ БЕНИАМИНОВИЧ МИНИОВИЧ

Кто-то до сих пор помнит, как учился у Фаворского, кто-то – как у Фалька, я даже людей, которые учились у Бойса, встречал.
А я начинал учиться на отделении промышленной графики и рекламы МХУ Памяти 1905 года у Эммануила Бениаминовича Миниовича, великого советского дизайнера (слово «дизайн», когда я у него учился, впрочем, было полу-запретным).
Эммануил Бениаминович сделал вот что: этикетки для водки «Столичная», «Московская», упаковки для папирос «Беломорканал», «Север» и сигарет «Прима» (это короткий список его достижений).
Не думаю, что он меня чему-то научил. Во-первых, он уже был в глубоком маразме, а во-вторых, чему может научить автор «Беломора»? Вернее, он многому мог бы научить (например, дизайну, то есть designatio в метафизическом смысле), но дара цадика у него не было.
И все равно, я горжусь тем, что учился у Эммануила Бениаминовича.

 
КУПАНИЕ В СУМЕРИ

Вчера не мог заснуть и считал, в каких реках, речках и речушках я купался.
В Сене и Темзе – нет. Зато купался в Десне, Пахре, Протве, Уче, Моче, Ворскле, Выксе, Клязьме, Озерне и Истре.
В Днепре, Дону, Днестре, Дунае и Рейне не купался. Зато купался в Регнице, Майне, Роне, Луаре, Доуро, Москве, напротив Кремля, Волге, Оке, Неве, Пскове, Лиелупе, Гауе и Западной Двине.
Купался в Каче и Суук-Су (после дождя), в Арпи и Воротане. В Рыбнице и Пруте.
В Яузе не купался. В Сетуни тоже, как и в Араксе, хотя очень хотелось, но это было на границе с Исламской Республикой Иран.
Купался в Тисе и в Уазе.
Но кто-нибудь кроме меня купался в Сумери?

 
И ЕЩЕ ОДИН ДЕНЬ В ТРЕТЬЕМ РИМЕ

Сижу, перед тем, как тюкать, на детской площадке. Там никого, кроме полоумной мамаши и ее сына. Она продолжает впихивать в его недозрелое подсознание все возможные и невозможные неврозы и комплексы. «Ярослав, отойди от куста, от шиповника, уколешься! Ярослав, иди к маме! Ярослав, смотри под ноги! Ярослав, не чешись! Ярослав, уйди с газона, там собаки какали!».
Читаю Зощенко, «Нервные люди». А что, хороший писатель, вполне третье-римский.
И тут мимо идет Остап Бендер, осуществивший свою мечту о Рио де Жанейро. Я аж зажмурился, не галлюцинация ли, может, мне голову напекло?
Кирпично-загорелый, с набриолиненным, сияющим на солнце вороновым коком. В изумрудной рубашке, расстегнутой до пупа, на волосатой груди – золотая цепь с золотым «аум-падме-хум», В белоснежном костюме, в белых остроносых ботинках, и идет он походкой Walking Spanish: отклонившись назад и широко выбрасывая ноги вперед. Переливаются радугой темные очки, и развивается по ветру оранжевый шелковый шарфик, заброшенный за плечо.
Я открыл глаза: нет, не галлюцинация.
Дочитал про нервных людей и пошел тюкать. Узнал, что арестовали Кирилла Серебряникова. Вообще-то, не стоило ему брать деньги у здешней власти.

 
PECUNIA NON OLET?

Я, как большинство сапиенсов, интересуюсь деньгами. Когда у меня почти не остается денег, я начинаю нервничать. Впрочем, нервничаю я и когда, по моему разумению, их у меня слишком много: в этом что-то неправильное и ненормальное. Лучше всего я себя чувствую, когда и не слишком мало, и не слишком много. Как сейчас.
Но кроме того, деньги меня интересуют также с чисто социальной и эстетической точки зрения (естественно, прекрасное и общественное нередко неразличимы) и тактильной точки зрения.
Что касается социального, очень интересны обесцененные деньги.
Например, «купоны», имевшие хождение в Украине до того, как ввели гривну. Это были мелкого размера дензнаки, напечатанные чуть ли не на туалетной бумаге. Какой у них был курс к чему-то еще, уже не помню. Но помню, как вдоль набережной в Ялте, на расстоянии десяти метров друг от друга, стояли крепкие бритоголовые парни в тренниках. В одной руке они держали толстый брикет «купонов», с треском шлепали им о ладонь другой и время от времени орали: «Обмен валюты».
Не исключаю: одним из них был Аксенов, который теперь командует благовозвращенным Крымом.
И замечательные были примерно в то же время лиры в Турции. Они были напечатаны на какой-то удивительной бумаге: тут же сминались, будто использованный бумажный носовой платок, в липкий комок. Все были одного размера, того же туберкулезного серо-лилового цвета, и на всех хитренько ухмылялся Кемаль Ататюрк. Различались они только количеством нулей, и эту разницу никто, кроме турок, понять не мог.
Да и в РФ были тоже хорошие деньги. В конце 90-х у меня образовалось такое количество синеньких 50-рублевок, что я всерьез занервничал. Чтобы купировать невроз, склеил их в 70-метровый рулон и нарисовал на нем комикс про жизнь в России.
Это насчет «прекрасного и полезного».
А теперь про собственно эстетическое (но и социальное тоже). Скучные сейчас деньги. Про доллары говорить нечего, но и от евро одна радость, что можно при помощи трех алфавитов почитать на нескольких языках. В этом смысле даже советские рубли были познавательнее, потому что там были четыре алфавита.
А какие были когда-то в Голландии гульдены, они же флорины! Никакой королевы, никаких нидерландских знаменитостей, только птички, цветочки и млекопитающие, и всё нарисовано радужными цветами, и картинки, благодаря защитным зигзагам и петелькам, становились фрактально-психоделическими.
Да и на моей второй родине, во Франции, деньги тоже были славные. Например, бумажка в 200 франков. Насколько знаю, это была единственная банкнота в мире с обнаженной женской грудью: на ней была «Свобода на баррикадах» Эжена Делакруа.
Похоже, в Европе остался один островок эстетико-общественного монетарного безумия – Швейцария. Во-первых, деньги там вертикального формата, во-вторых, они депрессивно-галлюцинозных цветов, а в-третьих, на них очень трудно различимые портреты персонажей вроде психоаналитика Юнга и скульптора Джакометти. И написано все на четырех языках. К сожалению, только латиницей.
Но теперь о тактильном. Меня очень удивляют йены. Почему, учитывая гиперэстетизм японцев, они визуально так скучны? Не знаю. Возможно, японцы, исходя из принципа «югэн», это специально сделали. Но зато они напечатаны на такой шелковистой бумаге, что прикасаешься к ним как к драгоценной шелковой накидке из «Записок у изголовья» Сэй-Сёнагон.
Далее – про другие органы чувств. Как известно, император Веспасиан первый додумался учредить платные латрины. Сыновья его начали срамить за гнусную скаредность. Август им сунул под нос горсть монет и спросил: «Olet?». Те принюхались и ответили: «Non olet».
Веспасиан прославился в веках и другим bon mot. Его последними словами было: «Эка, похоже, я становлюсь богом». Но деньги, тем не менее, пахнут.
Русские рубли пахнут пенькой, дегтем, меховой рухлядью и изотопами. Американские доллары – кукурузой, дегтем, жженой кленовой патокой и тоже изотопами. У евро такой диапазон запахов, что про это надо бы отдельно. Швейцарские франки пахнут архетипической плесенью и альпийским кислородом. Японские йены пахнут увядшими хризантемами.
На вкус я деньги не пробовал. Возможно, в детстве, но про это ничего не помню.

 
КАЖДЫЙ ВТОРНИК – СУББОТА

Я считаю, что Курбан-Байрам нельзя праздновать раз в году, и перенести его надо на 1, 2, 3, 4 и 5 сентября, а также на 7 ноября, 31 января, 23 февраля и 8 марта. А также 1 апреля. То же самое – насчет иных праздников, которые отмечает умма.
Так же надо поступить с праздниками прочих установленных в РФ религий.
Субботу праздновать каждый понедельник, среду и четверг.
Все переходящие и устойчивые православные праздники – православным праздновать многократно. Пасху – на Яблочный Спас, Благовещенье, Крещение, Троицу, Прощеное Воскресенье, Рождество и Неделю Православия.
Российская сангха пускай всё тоже празднует многократно: что уход Будды Гаутамы в нирвану, что его рождение в этот мир, что обретение его зуба. Им-то вообще пофигу.
Да и язычников нельзя забыть. У нас веротерпимость. Пусть и они празднуют., как им вера велит, хоть ежедневно.
И в школу, в честь праздников, никого не пускать.
Будь я сейчас школьником, я бы очень обрадовался. Ведь куда приятнее лоботрясничать, чем уроки учить.
А летом и в воскресенье ничего не надо праздновать: один хрен каникулы.

 
АНТИ-КАРТЕЗИАНСКОЕ

Если cogito ergo sum, то несомненно, из РФ, этой безнадежной страны, надо при первой возможности уезжать. Тут на ближайшие пятьдесят лет человеку с когнитивными способностями около 50% из возможных 100 ничего не светит.
Меня спросят: ты-то, со своим французским паспортом, что тут сиднем сидишь? Отвечаю.
Один раз уехал из СССР и вернулся в РФ, попав в плен иллюзии, что тут всё будет больно, но нормально. Во второй раз в ту же реку, как известно, лезть бессмысленно.
Далее. Меня мало интересуют могилы моих предков, но это – почему-то моя страна. С ее идиотским климатом и альцгеймеровской агрессивной беспамятностью. Мне тут, видите ли, низкие пухлые облака нравятся. А кому они не нравятся – тот пусть и валит из России.
А главное – я с Декартом не согласен насчет животных. Он их считал живыми механизмами, а я здешних собак, кошек, ворон и даже воробьев считаю умнее себя и Рене Декарта.,

 
HOMMAGE A ЮРИЙ ГЕОРГИЕВИЧ СЕДОВ

Если Эмиль Бениаминович Миниович, нарисовавший упаковку для «Беломора», меня, похоже, не научил ничему, то Юрий Георгиевич Седов, преподаватель рисунка в МХУ Памяти 1905 года, меня научил многому. Рисовать он меня не научил, потому что и сам не умел, да и я троечник, но зато научил пониманию того, что такое рисунок.
Важно, что своим учителем Юрия Георгиевича считает Виктор Пивоваров, один из лучших рисовальщиков в нашем искусстве. Седов в конце 40-х, начале 50-х преподавал рисунок в художественно-техническом училище им. Калинина и был тогда недавно демобилизовавшимся фронтовиком-лейтенантом. Ходил в форме без погон, а запомнился тем, кроме прочего, что загнал на второй этаж в рисовальный класс по лестнице лошадь: пусть юные дарования лошадь рисуют не с картинки, а с натуры.
В МХУ Юрий Георгиевич в гимнастерке уже не ходил, он постарел, был одутловатый, и на лошади по лестнице не ездил.
Но зато в подвале, где у нас на Сретенке был рисовальный класс, однажды поставил постановку. Привел кинолога Колю в ватнике и его пса Рамзана, жутковатого доберман-пинчера. Мы спросили, зачем? «А затем, чтобы поняли разницу в фактуре ватника, сапог и собачьей шерсти».
Он дружил с Жегиным, знаком был с Лотманом и приносил публикации тартуского семиотического кружка. Принес однажды редчайший альбом Бориса Григорьева «Расея», напечатанный в 19-м на обойной бумаге, и дал мне почитать «Обратную перспективу» и «Иконостас» Павла Флоренского. К нему относиться можно по-разному, но он гениальный исследователь иконописи.
К стыду своему, не знаю, как Юрий Георгиевич заканчивал жизнь. Наше общение оборвалось в 72-м.
Мы праздновали получение диплома в стекляшке у Сретенских ворот. Там же гуляли какие-то офицеры. Когда все уже подвыпили, мой соученик Юра Федичкин, уроженец села Федоскино, пошел с деньгами к музыкантам, чтобы те сыграли «Цыганочку». Офицеры, наоборот, хотели «Журавли, журавли». Началась драка.
Юру Федичкина свезли в участок. На суде Юрий Георгиевич и я свидетельствовали в его пользу: мол, офицеры первые начали. Юру посадили на три года за злостное хулиганство, отягощенное оскорблением достоинства советской армии, несмотря на отличные характеристики с места учебы и проживания и то, что у него жена была на сносях.
А Седова за лжесвидетельство выгнали из КПСС.

 
КАК Я БЫЛ В АБХАЗИИ

В Москве, похоже, лето завершилось, еле начавшись. Вот я и вспомнил, как был летом в Абхазии. Я там, вообще-то, был два раза, но вспомнил первый. Это было году в 74-м, что ли.
Нам кто-то посоветовал поехать в деревеньку Лидзава, это совсем рядом с Пицундой. Поэтому там были реликтовые сосны, а хозяином оказался дед Андрон Алексеевич, из казаков, которых еще при Александре II туда поселили. У него были круглые очки, как у Джона Леннона, но в тяжелой стальной оправе, и седые усы, три раза обмотанные вокруг ушей. Что три раза, знаю точно: видел, как он умывался. Усы свисали почти до пояса, а потом он сперва левый, затем правый ус намотал на уши.
Он был совсем местный. Его папаша, дедушка и прадедушка похоронены были рядом с крыльцом, под старым грецким орехом. В один из вечеров он усадил меня пить с ним чачу и сказал: «Хороший дед, Афанас Андреевич, у меня был. Жалко, большевики убили. Или меньшевики? Убили, в общем».
Там все было на «а». В соседнем доме чачей и недозрелым мутным вином торговал Автандил. Недалеко была астанция, рядом апочта и амагазин. Были ли птека и втозаправка, не помню.
Было очень жарко и душно. И везде был Зураб Церетели. Автобусные остановки, имевшие в виду, наверно, «органическую архитектуру» (и сплошь уделанные мозаикой с дельфинами и эллинскими меандрами), были похожи на скульптурных пауков Луизы Буржуа. Но Зураба Константиновича я уже тогда начал уважать за дорожную сигнализацию. Указатели «Гудаута 25 км», «Сухуми 57 км», «Сочи 79 км» были изготовлены из кобальтовой и белой смальты. Живи он не в СССР, а в США, точно бы превзошел Энди Уорхола вместе с Джаспером Джонсом.
Из соседнего кафе «Колхида» с утра и до утра несло густым запахом шашлыка и Аллой Пугачевой, «Миллионом алых роз». Рядом было табачное поле, и я там обнаружил очень красивый цветок – иссиня черный, пурпурный и желтый. Уселся его рисовать с натуры. На поле созревающего табака и так можно одуреть от алкалоидов, но цветок оказался цикутой, которой отправили на тот свет Сократа. Так что еле очухался.
В устье пересохшей речки, где располагалась деревенская помойка, паслись бременские музыканты: тощая корова, белая коза, голенастая черная свинья с кангой на шее и радужный петух. Корова жевала старые газеты, петух что-то клевал, свинья меланхолически рыла пятачком гальку, а коза лизала гипсовый бюст Дзержинского с отбитым носом. Надеялась, что он соленый.
Перед отъездом мы отломали от куста ветку с огромными шипами, из которой штук десять терновых венцов можно было сделать, и отправились в Адлер, в аэропорт.
Как же нас проклинали в самолете!

 
ГОСПОДИН СИНЕБРЮХОВ И ИСКУССТВЕННЫЙ ИНТЕЛЛЕКТ

Элон Маск, один из главнейших айтишников, выступил с инициативой как можно строже контролировать разработки всего, что связано с искусственным интеллектом. Потому что всем специалистам становится всё яснее: непонятно, какое решение эта хрень примет в наносекунду, в критический момент, когда человеческий мозг просто не сможет отреагировать.
Я совсем, или как теперь говорят, ни минуты не айтишник. Тем не менее, я согласен с Маском.
Потому что у меня с искусственным интеллектом тоже проблемы. На своей электронной читалке (казалось бы, вполне тупое устройство, три кнопки) я в последние дни читал «Разнотык» Михаила Зощенко. Не то, чтобы это мой любимый писатель, но читать его и думать, как это сделано, всегда интересно.
И вдруг, посреди изумительного рассказа про баню, читалка перестает показывать текст. Вернее, на экране – только знаки пунктуации. Два дня бился при помощи трех кнопок, и все равно, только запятые, точки, многоточия, вопросительные и восклицательные знаки, скобки да кавычки.
Переключаю на другие my books. Там всё хорошо: «Мадам Бовари» Флобера, хоть по-русски, хоть по-французски читать можно. Фуко про тюрьму – тоже. «Мои встречи» Анненкова (там про Ленина хорошо, «чик-чик, да и удалим эту вашу культуру, как аппендицит») – никаких проблем. Даже Алистер Кроули и этот, не Захар Прилепин, а который «Цукербрины» (как они вползли в мою читалку?) – читай, пожалуйста.
А Зощенко – одни знаки препинания. Но я же не текстолог, не профессор Вольф Шмид, написавший докторскую диссертацию про процентное соотношение запятых и точек в «Хорошем отношении к лошадям» Маяковского. Мне бы про то, как кому-то по кумполу угораздили.
Разумеется, у меня не критическая ситуация, не атомная война. Но с какой стати читалка решает, что мне читать, а что – нет?
Так что я солидарен с Маском.

 
CALCULATING AIRPORTS

Бессонница это неприятная штука. Позавчера считал реки, реки и речушки, где купался. А вчера начал считать аэропорты и прочие воздушные гавани, где я взлетал и (или приземлялся). Получилось вот что.
1. Внуково. По рассказам моей мамы, я впервые сам пошел по проходу ИЛ-12, когда мы летели в Симферополь.,
2. Симферополь. Был когда-то просто дом родной.
3. Шереметево. Оттуда провожал многих, с кем и не надеялся когда-нибудь встретиться.
4. Домодедово. Этот аэропорт хорош тем, что там рейсы объявляют на всевозможных языках, от английского до таджикского. Очень познавательно.
5. Быково. Здание построено из мячковского белого камня и украшено рельефами в древне-русском стиле на тему мирного атома и победы коммунизма.
6. Московский аэровокзал: там во времена моего детства устраивали экскурсии вокруг Москвы на вертолете. Летали с отцом, и мне не понравилось: над головой грохотал ротор, и противно дребезжала эмалированная кружка, подвешенная на цепочке.
7. Аэродром в Лазаревской, рядом с Сочи. Летали с мамой и отчимом вдоль берега и гор на пятиместном чешском самолетике. Мне очень понравилось.
8. Пулково. Летал оттуда в Бордо и обратно.
9. Адлер (там я заснул на траве рядом с взлетной площадкой и проснулся от того, что меня лизнула шершавым соленым языком корова). 10. Кавказские Минеральные Воды. 11. Ставрополь.
12. Тбилиси. Там пограничник потребовал, чтобы я заполнил какую-то декларацию, я удивился, он сказал: «Шутка, батоно».
13. Звартноц, Ереван. Хороший аэропорт: при советской власти построен на манер Руасси – Шарль де Голль.
14. Гюмри. Отличное место: там пассажиры, уже пройдя все контроли, ждали, когда можно пойти к самолету, и бросали окурки в бочку из-под керосина.
15. Ата-Тюрк, Стамбул. Мой любимый аэропорт: там таких пассажиров можно увидеть! И курилка хорошая..
16. Борисполь, Киев. Оттуда летел на военно-транспортном АНе компании «Пан-Украiна» в Скопье.
17. Вильнюс. 18. Таллин. Ничего не запомнил.
19. Арланда, Стокгольм. Там было чисто и прохладно.
20. Тегель, Берлин. Это было, когда стена еще стояла, и самолет British Airways, кивнув носом, сел так резко, что уши заложило.
21. Шёнефельд, Берлин. Даже странно, но ничего особенного.
22. Мюнхен. Там, как положено, пахнет жареными сосисками.
23. Франкфурт. Образец космополитизма и политкорректности.
24. Кёльн – Бонн. Образец вечного соревнования между ХДС-ХСС и СПД.
25. Прага. Ничего не помню.
26. Братислава. – ничего не помню.
27. Будапешт – помню, что почти все надписи непонятны.
29. Вена – там тут же увидел золотые яйца с портретом Моцарта и императрицу Сисси. Хорошо, не ее мужа.
30. Женева. Там два выхода. Один в Швейцарию, а другой во Францию.
31. Цюрих. Тут же ясно, что оказался в Швейцарии, а курилка Camel – хорошая, прохладная.
32. Брюссель. Там пахло «муль а-ля мариньер» и «пом-фрит», и вообще, было хорошо.
33. Страсбург. Усатый эльзасец на паспортном контроле меня спросил, почему моя жена, прилетев с русским паспортом в Страсбург, едет в Париж? Я ответил, что это наше личное дело. Он кивнул и сообщил: «Месье, вы правы».
34. Руасси – Шарль де Голль. Похоже на Звартноц, но когда едешь в сторону Парижа, там растет великолепная старая сосна.
35. Орли. Ничего интересного.
36. Канн. Ничего не помню..
37. Барселона. Первое, что увидел, – цветастый плакат в духе Миро с надписью «Наслаждайтесь Каталонией!».
38. Валенсия. Там тоже был цветастый плакат с надписью «Добро пожаловать в Валенсию!».
39. Опорто. На пути в город там, среди пальм и заросших тростником болот, есть березовая роща.
40. Мадрид. Там в длинном зале ожидания почему-то через каждые пятьдесят метров были дефибрилляторы.
41. Король Хуан-Карлос, Терерифе – Север. Там – портрет короля, что логично.
42. Королева София, Тенерифе – Юг. Портрет королевы.
43. Хитроу, Лондон. Хитроу и есть Хитроу.
44. Лутон, Лондон. Лондон и есть Лондон.
45. Инвернесс. Там на ледяном февральском ветре развевались андреевские флаги, и никаких «юнион-джеков».
46. Тунис, город Тунис. Портрет президента в мундире, увешанном орденами и медалями. Его потом выгнали – к счастью, почти бескровно.
47. Валетта, Мальта. До сих пор не понимаю, как мальтийцам на крошечном острове удалось построить такой большой аэропорт.
48. Палермо. Аэропорт называется в честь двух судей, которых убили бандиты из мафии. На выезде был плакат со счастливым мелким предпринимателем и надписью «Я не крышуюсь».
49. Леонардо да Винчи, Рим. Даже не знаю, что лучше по колоритности, Леонардо да Винчи или Ата Тюрк.
50. Болонья. Там я оказался по случайности, потому что не было билетов из Парижа в Милан. Но Bologna la grassa, Bologna la dotta я очень люблю: на редкость гуманный город.
51. Мальпенса, Милан. Милан я тоже очень люблю, но Мальпенса соответствует своему имени, «дурномыслию». Там всегда либо была нелетная погода, либо самолет сломался, либо забастовка диспетчеров. В прошлый раз, правда, обошлось.
52. Катулл, Верона. Обожаю маленькие аэролиманы, и Верона дивный город.
53. Марко Поло, Венеция. Каждый раз счастье: выходишь из самолета, и тут же в ноздри бьет тухловатый запах Лагуны.
54. Любляна. Там пахло почти как в Мюнхене, но люди говорили на языке, похожем на русский.
55. Пула, Хорватия. У паспортного контроля что-то было написано глаголицей, а пограничник у меня потребовал, чтобы я ему заплатил сколько-то кун. Потом шмякнул печать в мой французский паспорт и пустил в Хорватию просто так.
56. Тиват, Монтенегро. Первое, что увидел, – плакат с перечеркнутым пистолетом и надписью «Уважай жизнь. Сдай оружие». Потом, по дороге к Будве, увидел десяток билбордов с надписью по-русски «Продаю мини-отель в центре Будвы». И московский мобильный номер.
57. Подгорица, Черногория. Этот аэропорт года три назад получил первый приз как лучший в Европе среди городов с населением меньше 500.000. Вполне справедливо, я считаю.
58. Скопье, Македония. Там было пусто, и никто, кроме военно-транспортника компании «Пан-Украiна», никуда не собирался.
59. Македония, Фессалоники. Это – дом родной. Проедешь мимо Тумбы, а там и Саранта Экклесиес.
60. Ларнака, Кипр. 61. Пафос, Кипр. Пафос мне нравится больше, чем Ларнака, потому что он меньше, а еще потому, что в Пафосе больше английского мата, чем русского в Ларнаке. Ну зачем мне на Кипре было слушать русский мат?
61. Бен Гурион, Тель-Авив. Там меня долго не пускали в самолет, заподозрив, что я в ботинках спрятал холодное оружие. Потом пришел старшой-сабра и сказал молодым: «Дурачье. Это же старая модель Clark’s, в них маленький металлический супинатор».
62. Нарита, Токио. Там просто: тут же понял, что долетел до Японии.
В Аддис-Абебе и Куско, врать не буду, не был. .

 
A COTE DE CHEZ BORCHT

Я ни разу в жизни не варил борщ. Я умею делать старопольский бигос с мадерой, знаю, как правильно сварить moules a la mariniere (в отличие от бигоса, это очень просто); даже макароны по-флотски, если постараться, приготовлю.
А вот борщ – нет. И надо приступить к борщу.
Потому что, например, моя прабабушка, когда ее разбил апоплексический удар, и она, забыв русский язык, перешла на идиш, который в семье никто не понимал, сварила борщ с апельсинами.
Это было перед Новым, 1959-м, приблизительно, годом. Апельсины тогда были дефицитом. Собственно, они были только в повести Василия Аксенова «Апельсины из Марокко».
И маразматическая прабабушка Хая их перепутала с помидорами, которые были не меньшим дефицитом, чем апельсины.
А я как раз тогда читал Джанни Родари, про овощи. И прабабушкин борщ мне очень понравился. Он был дивно кисло-сладкий, больше никогда такой не ел.
Лариса Звездочетова-Резун варит великолепный борщ, но это все равно не то. Потому что она знает, чем томат отличается от апельсина.
Очень достойный борщ однажды сварил Андрей Филиппов. Но тоже не то, потому что он считает: никакого украинского языка нет, одни малороссы вокруг ходят.
Ел однажды борщ в Венеции. Хотя он цветом похож был, после заправки рикоттой, на кирпичную венецианскую кладку, и сварен был хохлушкой Жанной из-под Полтавы, все равно не то. Потому что хохлушка попестриралась: ходила в католическую церковь, и не нашла свежую свеклу. А заранее сваренная свекла в борще это хуже filioque.
Как бы сварить такой борщ, как у прабабушки?

 
МОСКВА – БОЛЬШАЯ ДЕРЕВНЯ

Сегодня оказался на Остоженке, потому что там в ММАМ 14-го сентября открывается моя выставка
«omission points
многоточие
…»,
но об этом сообщу позже, ближе к делу.
Я вообще-то оттуда, с Пречистенки и Остоженки. Рос на углу Кропоткинской (Пречистенской) улицы и Кропоткинского (Пречистенского) переулка. А на Метростроевской улице (Остоженке) жил в давно снесенном домишке с видом на Зачатьевский монастырь дядя Дима Краснопевцев, благодаря которому я и стал художником.
Если стал.
Обсудил в музее, что делать с моими картинками, жду такси, чтобы навестить маму, которая живет на ул. Дм. Ульянова.
Подходит девушка-провинциалка, спрашивает: «А вы не знаете, где тут храм Илии Пророка, это не здесь?» и показывает на выглядывающую из жухнущих тополей маковку храма Непорочного Зачатия. Говорю, что вряд ли. «А Илия Пророк, он в Обыденском переулке, не знаете, где это?». Знаю. Это ближе к Парку культуры и Комсомольскому проспекту.
Прибывает такси. За рулем – пожилой хиппи. Седые волосы до плеч, борода, звучит «Лестница в небо» Лед Зеп. Но к зеркальцу примотана «колорадка», и торпеда облеплена иконами.
Едем. Он спрашивает, имею ли я какое-то отношение к Дому фотографии, то есть к ММАМ? Отвечаю, что какое-то имею. «А я тоже. Лет десять тому, а то и пятнадцать, я тогда на «Ниве» ездил, останавливает меня Ольга Львовна. Я ее тогда и не знал. Стоит блондинка рядом с таким совсем маленьким «Фордом», как он назывался то?, и говорит: сломался. Не подвезете?». Ну я ее и возил две недели, туда-сюда. То на мост «Багратион», то сюда, на Остоженку, то на Рублевку, то обратно на мост «Багратион», то куда-то в Люберцы».
Что Ольге Свибловой было делать в Люберцах? Значит, было.
«И в Свиблово возил. И всяких вместе с ней возил. Ястржембского, например, который у Ельцина был пресс-секретарем, каких-то французов и этого, Музыкантского возил. Гениальная женщина!».
Да, это так. А Москва – большая деревня.

 
МАЛЕВИЧ И НОВОРОЖДЕННЫЕ

Сижу в мастерской, тюкаю «Golden Sky over the Desert», слушаю по радио передачу «Гранит науки».
И узнаю удивительную штуку: итальянские психологи и когнитивисты открыли, что совсем новорожденные младенцы (от восьми до пятидесяти четырех часов от роду) способны распознавать квантитативы и располагать их линейно, слева направо.
Выяснили они это, показывая новорожденным картонки, на которых нарисованы были черные квадраты числом от одного до тридцати шести. И младенцы, увидев один черный квадрат, косились налево, а по мере увеличения количества квадратов глаза их смотрели всё больше направо.
Не знаю, надо ли мучить эти существа, едва очухавшиеся от появления на свет, сованием им под нос черных квадратов, но открытие действительно фундаментальное. Оно показывает, что способность к калькуляции вовсе не усваивается благодаря обучению и аккультурации, а заложена глубоко в белковых процессах, происходящих в человеческом мозгу.
Но остается вопрос. Новорожденные евреи и арабы куда косятся? И уж тем более китайцы и японцы, которые пишут то справа налево, то слева направо, а то и вовсе сверху вниз?

 
КРЫМСКОЕ

В ныне невозможном для меня Крыму, где я наполовину вырос, на восточной окраине Судака есть гора Алчак. Это, разумеется, вовсе не гора, а холм. Его хвост полого свисает на север, восточный и западный бока крутые, а лоб круто обрывается в море, на юг.
Жил я, как обычно, на хуторе, на Восточном шоссе, рядом с домиком Бруни, где кто только ни жил с 1915-года, и ухаживал за очень милой девушкой, тоже жившей на хуторе.
И одной теплой августовской ночью, в полнолуние, я ей предложил прогуляться на Алчак. Мы, беседуя о Лермонтове и Малевиче, тихо-спокойно на него поднялись с севера, по хвосту. Ночь была чудесная, ни звезды в черном бархатном небе, только сияет в небе огромная луна, и серебрит море.
Пахло разогретой за день полынью, и поют цикады. Под ногами шуршат белые камешки, да откуда-то снизу доносятся голоса.
Ходили мы, ходили по вершине Алчака, луна уже покатилась в сторону Стамбула. Пора домой, на хутор.
А прелестная девушка была очень близорука и, хуже того, ничего не видела в темноте. Со мной же случилось что-то очень странное: на Алчаке я до того был раз сто, но тут полностью отшибло память, как спуститься вниз.
Держу ее за руку, и куда ни иду – либо южный обрыв, либо восточный и западный склоны, по которым в темноте, да еще с подслеповатой дамой не слезешь.
Мы по макушке Алчака ходили час, и тут меня настигло просветление. Я, держа за руку девушку, которая уже начала хныкать, безошибочно повел ее вниз по белеющей под луной тропинке.
Самое удивительное, что утром она со мной поздоровалась очень дружелюбно. И до сих пор у нас теплые отношения: перезваниваемся иногда.

 
СПАСИБО ИЗ ЯПОНИИ

Из Японии мне привезли толстую пачку, штук тридцать благодарственных писем за то, что я соизволил посетить Японию, показать там свои картинки и рассказать что-то благодарным японцам про эстетику и этику.
Понятно, что это – этикет. Так положено. Но когда я разбирал эти письма (одни в больших конвертах из дорогой manilla paper, другие в крошечных, и написаны на тончайшей шелковистой рисовой бумаге; заклеены фигурками оленьков из Нара либо перламутровыми пуговичками), то стало понятно, что этикет этот – персонифицированный.
Ведь каждый купил в ларьке бумагу и конверт, каждый пытался свои слова найти.
Ну и как мне из России им писать спасибо?

 
СКРЫТАЯ МУДРОСТЬ

Я знаю, как готовить бельгийскую еду waterzooi, но никому не расскажу.
По крайней мере, пока небо свитком не свернется.

 
СКРЫТАЯ МУДРОСТЬ – 2

Коли уж про Бельгию, то один аркан приоткрою.
Если вздумаете готовить moules a la mariniere, ни в коем случае не бухайте в кастрюлю сливки, и если какой-нибудь бельгиец вам посоветует это сделать, тут же откусите ему голову.
Нет, только сливочное масло. «Вологодское».
А если этот бельгиец сообщит, что в кастрюлю лить можно только мюскаде Entre deux mers или эльзасский рислинг, откусите ему голову во второй раз. Вполне подойдет «Вазисубани» и (или) крымский кисляк из Инкермана.

 
СТЕРЛЯДЬ, ЕЩЕ БЫ

Лет пятнадцать тому, а то и больше, я попал в Нижний Новгород (в просто Новгороде, к сожалению, никогда не был), потому что занимался, так сказать, арт-критикой. И другой арт-критик Саша Ромер меня туда позвал, чтобы написать что-то про голландских художников в Нижнем.
Я там до того бывал.
Хороший город, очень красивый, с такой внутренней дикостью, что ему бы, а не Москве быть столицей России.
Но я капризный и сказал Ромеру, что в Нижний поеду только, если там можно стерлядь на пару поесть. Ромер отвечает: «Что проще?». Поехали, с Казанского вокзала.
Посмотрели выставку голландских художников. В меру хорошая. Голландская. И пошли в ресторан «Купеческий» есть стерлядь.
Там стояли граммофоны и пальмы в кадках, ну а стерлядь на пару там была правильная, колечком: нос к хвосту пришпилен деревянной шпилькой. И еще там было мороженое-пломбир из ржаного хлеба.
А сегодня, перед тем, как тюкать «Golden Sky Over the Desert», сижу на скамейке на детской площадке, греюсь на прохладном солнышке, детей нет – они, наверно, все пошли в школу. Читаю воспоминания Юрия Анненкова про то, как он, сбежав в 20-м из оголодавшего Петербурга, блаженствовал и загорал с Евгением Замятиным в заброшенной деревеньке на берегу Шексны. Еды было мало, выпивки никакой, пили они липовый чай с сахарином, привезенным с берегов Невы.
Но иногда воровским образом, опасаясь, что местные им проломят голову, ловили в Шексне стерлядь. И варили возле своей избушки.
Анненков пишет, что волжская стерлядь – второй сорт. А вот шекснинская – супер.

 
ДЕФИЦИТ ЗОЛОТА

Тюкаю золотые небеса, и на тебе, последний золотой маркер «Molotov» закончился. А я такие уже три недели не могу купить в «Передвижнике» на улице имени автора «Молодой гвардии». Их там как не было, так и нет.
Сегодня с утра туда еду снова, питая надежду, что, может, вдруг есть? И я доделаю «Golden Sky Over the Desert», необходимое для приближающейся выставки «оmission points / многоточие / …»?
Тщетная надежда. Нет там золотых «Молотовых». Ладно, купил два холста для следующей выставки, «Welcome to Paradise, Under the Golden Skies». А милейшая девушка, сотрудница «Передвижника», долго тыкая в клавиши компьютера, выясняет, что два золотых «Молотова» вроде бы есть в «Передвижнике» на Лубянке, в «Детском мире». Придется туда завтра переться, а это не ближний край. И вдруг их уже купят?
Ну и чёрт с ним: я через две недели отбываю в Фессалоники, а там рядом с автобусной остановкой «Иподромиу» и Св. Софией, недалеко от места, где был когда-то Domus aurea императора Галерия, есть подвал, где торгуют маркерами «Молотов». Может, там имеются золотые «Молотовы»? Кроме того, мне из Салоник придется на два дня смотаться в Лондон: там-то необходимое обрету?
Тоже не факт.
И непонятно, почему золотые маркеры стали таким дефицитом?
Скорее всего, потому что скоро обрушатся все валюты, будет одна сплошная криптовалюта, а золота на всех не хватит.

 
ЭТНОЛИНГВИСТИЧЕСКОЕ

Подхожу к своему подъезду, возле него очень смуглый мужчина лет тридцати, похожий на уроженца юга Индии, и его дети – мальчишка лет пяти и совсем маленькая девочка. Мальчишка подпрыгивает и пытается нажать на кнопки домофона, а девчонка строит ему рожицы. Отец им говорит: «Ставрос, Параскеви!!!», а дальше что-то, смысл чего понятен («Ставрос, Параскеви, ведите себя прилично!»), но на совершенно непонятном языке. Вроде индо-европейском, но точно не на греческом, даже не на фарси. Да и с чего бы персу, таджику или тату так назвать своих детей?
Дети отбегают от двери, я нажимаю на кнопки и приглашаю войти. Мужчина без какого-либо акцента говорит: «Да нет, спасибо, мы тут просто ждем друзей. Они сейчас спустятся».
Кто бы это мог быть?

 
БУДДИЙСКАЯ МОСКОВСКАЯ ОСЕНЬ (ДЛЯ СЕРЕБРЕННИКОВА)

Податься, что ли, из солидарности с Кириллом Серебренниковым, в буддисты?
А что, можно.
Дотюкал сегодня «Golden Sky Over the White Sea» и поехал домой. Дома обнаружил, что простоквашу, горчицу, помидоры и лук купил в «Авоське», а сигареты – забыл.
То есть сансара меня тычет пальцем под ребро, сволочь, и пришлось идти в пенсионерский магазин за табаком. Давно там не был, колесо крутится, и хохла Юраша в этой лавке больше нет. Там – пергидрольная платиновая блондинка с надписью «Лаура» на груди. А Юраш где, в каком из миров?
Купил табак, пошел домой, и вокруг такое, что один Басё смог бы коротко рассказать.
Темно. По небу летят с севера легкие облака, по Дмитровскому шоссе то с юга на север, то с севера на юг катятся автомобили, а по тротуару, как тени, идут пешеходы, уставившись в свои смартфоны, и пытаются понять, в какую дхармалоку они угодили.
В небо торчит шилом Останкинская пагода, переливается радугой, и светятся окна многоэтажек. За каждым окном – будда, боддисатва или пленник сансары вроде меня.
Пойду делать салат. А если кто может Кириллу Серебренникову отправить этот дзуйхицу, буду благодарен.
Может, улыбнется?

 
КОТА НЕ ТРОГАЙ БЕЗ ПЕРЧАТКИ!

Однажды, в конце февраля, я оказался в поселке Fort Augustus, это в западном конце Лох-Несс. По ярко-синему небу неслись с океана низкие рваные облака, и дул ледяной ветер.
На окраине паслись кудлатые, рыжие шотландские коровы, похожие на яков, и жевали какой-то ягель. Рядом стоял рыжий хайлендер в резиновых сапогах болотно-зеленого цвета и скептически смотрел на них.
Посреди поселка был приземистый дом из дикого камня с вывеской The Clan House. Там за пятнадцать фунтов (если платишь деньгами, напечатанными Bank of Scotland, за тринадцать) можно было получить сертификат насчет того, к какому клану ты принадлежишь, какой у тебя тартан, герб и девиз, и какими землями владеет твой клан.
Туда стояла очередь, в основном американцы, в том числе афро-американцы. Но была и парочка из Японии.
Я в очередь не встал: какой из меня шотландец?
Вместо этого пошел в бар, взял рюмку (дрэм) виски и там же купил путеводитель Cadogan по Highlands, стал его листать.
И узнал, что девиз клана Макферсон – Touch Not the Cat But a Glove, «Кота не трогай без перчатки». Замечательный motto, мне захотелось быть Макферсоном.
И мы поехали дальше, в Брумлох, Уллапул, Лох-Гэрлох и Лох-Мари.
Вдоль Лох-Мари наперегонки с нашей алой Fiat-Multipla под ярко-синим небом неслись рыжие олени, сверкали белыми задницами.
А потом я узнал, что перчатка-то ни при чем. Макферсоны, будучи диковатыми горцами, перепутали glove и glaive, то есть меч.
Хлебникова с мечом и мячом я тут припутывать не буду, но остается вопрос, на который пятнадцать лет я не могу найти ответ. Что разумнее, гладить кота, напялив перчатку, или вооружиться против кота мечом?

 
СНЕГОПАД В БОРЖОМИ

Мне сегодня с утра надо было на шоссе Энтузиастов, 86. Я туда езжу раз в полгода, чтобы взять справку о том, что не вылечился окончательно от болезни, которая пока неизлечима.
Вызываю такси и по до сих пор непонятной мне причине говорю, что мне надо на Варшавское шоссе, 86. На Варшавском шоссе я, как каждый москвич, бывал, но когда в последний раз, – не припомню, и что меня понесло на Варшавку, – тайна. Фрейда надо бы спросить, но он помер.
Через десять минут звонок: «Батоно Никита, это Георгий, я уже тут, едем?». Это симпатичнейший грузин моих лет родом из Боржоми, который меня уже несколько раз возил, в том числе вчера из «Передвижника», а сегодня утром первый вызов получил ко мне.
«Никита, хороший день у нас будет, а? Если ты, батоно Никита, первый пассажир, то хороший».
Да, говорю, батоно Георгий, не иначе.
Едем. Обсуждаем Нико Пиросмани, как правильно готовить сациви, чем грузинский способ изготовления вина в больших глиняных кувшинах отличается от обще-европейского в деревянных бочках, я жалуюсь, что в Грузии не бывал лет двадцать, мы дружно хвалим Мишу Саакашвили и, пробиваясь сквозь пробки, приезжаем на Варшавское шоссе, 86.
Там – ничего подобного на то, где дают справки. И тут до меня доходит, что надо-то мне на шоссе Энтузиастов. Я говорю, что я идиот, а Георгий отвечает: «А, не ругай себя, всё хорошо, поверь грузину из Боржоми! Зато Москву посмотрим, и довезу тебя до Энтузиастов».
Толкаемся в пробках, едем, Москва – строится. То тут, то там – какие-то небоскребы, и всё разворочено. В общем, энтузиасты.
Обсуждаем, какие армяне хитрецы, всех наебут, даже евреев, говорим о грузинских греках в Греции и про мудака Собянина. Георгий сетует, что не найдешь в Москве настоящую форель для грузинской ухи, и приезжаем на Энтузиастов за пять минут до назначенного мне времени.
Георгий говорит: «Так я же это место знаю! Моя первая жена тут тридцать лет назад врачом работала!».
Я, пыхтя, тороплюсь к врачу. Врач, ослепительной красоты (просто пэри) азербайджанка выдает мне справку, что я как был больной, так и болен.
Шагаю обратно к батоно Георгию. Теперь едем на ул. Немчинова, чтобы там в районной поликлинике попасть к терапевту и получить рецепт.
Толкаемся в пробках и обсуждаем Путина, Трампа и то, что Батуми теперь не Батуми, а говно – просто Лас-Вегас. Георгий говорит: «Эх, если бы не семья, я бы в этой помойке Москве не жил. У меня же в Боржоми большой дом, отец и мать построили. А знаешь, Никита, какой у нас в Боржоми снегопад? Он только когда ветра совсем нет, и падают с неба, медленно-медленно снежинки – вот такие! А утром – ветерок, и с елей шапки летят…».
Спасибо Георгию: я рецепт получил, и не только за это.

 
КАК Я НЕ ВЫПИЛ С ДЖОЗЕФОМ КОШУТОМ

Меня обычно называют художником-концептуалистом. Возможно (надеюсь), я художник, но совсем вряд ли – концептуалист. Если я концептуалист, то Никас Софронов тем более.
А вот Джозеф Кошут точно концептуалист. Он, собственно, один из тех, кто в 60-е изобрел концептуализм. И вообще, замечательный художник. Его «Три стула и один» я ценю не меньше, чем «Троицу» Рублева.
У меня есть старый друг Шимус Фаррелл, наполовину ирландец, наполовину англичанин, выросший в Париже. Он много лет работает ассистентом у Джозефа Кошута, мотается с ним по миру, помогает делать выставки и прочие события. И Кошут несколько лет назад приехал в «Гараж» в Москву, чтобы провести conversation с еще одним концептуалистом (сомнительным, на мой взгляд), Ильей Кабаковым. Шимус мне звонит: «Приходи сегодня вечером, а? Я Джозефу про тебя много говорил, картинки показал, он мечтает с тобой поболтать. У нас – бутылка Tullamore Dew, и родственники из Дублина прислали бутылку классного самогона. Ничего с собой не приноси».
Я не пошел. Во-первых, погода была гнусная, а во-вторых, о чем мне спьяну говорить с великим художником?
Прихожу два года назад в гости к Шимусу в Кэмден-Таун, пьем аргентинский пинотаж, и он мне говорит: «А Джозеф на тебя тогда обиделся, что ты не пришел. До сих пор помнит».
Что, интересно, еще помнит настоящий концептуалист?
А я не в первый раз упустил драгоценную возможность. Когда-то Дэн Флавин позвал меня позавтракать в девять утра с Доном Джаддом и поговорить о минимализме. Я проспал.

 
ДЕФИЦИТ ЗОЛОТА – 2

Вторую неделю не могу нигде купить золотые маркеры «Molotov», а они мне необходимы, чтобы закончить серию «Golden Skies Оver Four Seas» для выставки «Welcome to Paradise, Under the Golden Skies».
Утром звоню в «Передвижник», мне там говорят, что в магазине имени автора «Молодой гвардии» есть три золотых «Молотова», а в «Детском Мире» на Лубянке – один.
Еду на ул. Фадеева, и милейшая девушка консультант-продавец мне говорит: «Ой, вы знаете, были у нас три золотых «Молотова», но буквально десять минут назад пришел кто-то и их купил».
Вот сволочь.
Собираюсь ехать на Лубянку купить хоть один золотой «Молотов» (который, впрочем, меня всё равно бы не спас), но вспоминаю, что в честь странного юбилея Третьего Рима его центр перекрыт, и хрен до Лубянки доберешься. Да и не факт, что кто-то до Лубянки уже не добрался и не купил то, что мне надо.
Но ничего, хоть я золотыми «Молотовыми» не обзавелся, зато встретился на ул. Фадеева с главой издательства «Gruendrisse», и она мне подарила несколько очень хороших книжек. В том числе, переписку Михаила Лифшица с Дьердем Лукачем. Спасибо!
Я какой-то очень благодушный стал, почитаю Лукача и Лифшица, глядишь, и злобнее стану.
И вообще, дело у меня пока есть Приехал в мастерскую, дотюкал желтое на «Golden Sky Over the Yellow Sea» и начал тюкать красным на «Golden Sky Over the Red Sea».
Но поиски золотых «Молотовых» напоминают мне две истории, случившиеся с моей мамой.
Первая такая. Когда мне было шесть лет, мы, как всегда, были в Крыму, в Уютном под Судаком. Мама приехала в каких-то очень модных дефицитных босоножках. И в один из прекрасных звездопадных вечеров она сидела с друзьями (дядей Володей Лакшиным, дядей Славой Манухиным, дядей Димой Краснопевцевым, дядей Валей Гавалло) на берегу, они пили новосветский «пикетик» и пели песни под гитару. Мама поставила босоножки у черты прибоя и, когда они наконец собрались спать, обнаружила что левую босоножку унесла волна. Она в сердцах в море швырнула правую и пошла домой босиком. Наутро мы с ней пошли на пляж, где мама обнаружила возвращенную морем левую босоножку.
Вторая история такая. В середине 70-х мы жили на улице имени матроса Дыбенко, на Речном вокзале. А мама где-то купила нежнейшие лайковые французские перчатки цвета сливочного шоколада. В один из вечеров, возвращаясь с работы, зашла в «Суперсам» на Фестивальной улице, чтобы купить еды для семьи. Отстояла очередь, заплатила, встала на остановке ждать автобус. И обнаружила, что забыла у кассы правую перчатку.
Вернулась. Кассирша ей говорит: «Ой, правда! Но только что, буквально за вами, была однорукая женщина, у нее как раз правая рука есть, так мы ей эту перчатку подарили».
Моя мама всегда была модница и отважная, очень верная женщина. Сейчас ей 87. Вчера у нее случился инфаркт. Те, кто умеет молиться, помолитесь за нее.

 
ОГУРЦЫ ВЫБИРАЛ ИЛИ КРАЛ?

С утра пошел голосовать на выборы муниципальных депутатов. Полностью отдаю себе отчет в бессмысленности этого поступка, но потому и пошел на выборы. Я, знаете ли, с юности очень люблю Хармса.
На каких-то избирательных участках, говорят, кто-то с кем-то подрался. А на одном не то избиратель председателя избирательной комиссии, не то наоборот, даже покусал.
Не знаю, там где я был, было тихо и мирно. Собственно, кроме меня, там были еще три избирателя.
Две бабульки в платочках, обсуждавшие, какой хороший молодой батюшка отец Антоний, такой терпеливый, из церкви Св. Николая в Соломенной Сторожке.
И пузатый господин в галстуке и с портфелем, карикатурного вида чиновник среднего звена, проживающий в жилкомплексе «Дубки».
Он расспрашивал девицу из избирательной комиссии: «Так, значит, хоть за одного, хоть за пять проголосовать можно? А больше пяти нельзя? И, значит, вот тут, в квадратике галку надо поставить?». Валял ваньку, девица кивала.
Я обозначил пять птичек в клеточках и отправился в мастерскую тюкать.
Возвращаюсь вечером домой, на двери объявление. Мол, ваш избирательный находится по такому-то адресу, открыт до 20.00, а если там заперто, то звоните по таким-то телефонам.
Никогда еще не видел такие выборы, даже в СССР.

 
ВОДИЛА-ЭЗОТЕРИК

Сегодня мне из Щукино, из больнички, где меня наконец расшнуровали, надо было попасть в «Передвижник» в 4-й Сыромятнический переулок, то есть на Винзавод (как оказалось, это единственное место в Москве, где имелись золотые маркеры «Molotov»), а потом – в 4-й Вятский переулок, то есть на Башиловку. В мастерскую.
Золотые маркеры я купил, все, что были. Теперь у меня дефицита золота нет, но и денег мало стало.
В общем, расшнуровали меня, вызвал машину. Она подъезжает, и я с ужасом вижу, что за рулем – водила-эзотерик, на которого я за последние два года уже три раза напарывался. Он меня возил во Внуково, Домодедово и на Пироговку.
Сажусь. Он с места в карьер: «Скоро ничего этого не будет. Будет новый мир. Он начнется 28 апреля 2018, а утвердится 31 декабря 2024. Понял?».
Нет, говорю, не очень. «А ты вдумайся!». И начинает мне сообщать что-то арканное про 1, 2, 3, 4 и 8. Я говорю: «Слушай, это за пределами моего понимания. Дай мне про свое подумать».
«Ну да, я кучер. А ты бы лучше слушал, уши разуй. Думай». Замолкает, но когда проезжаем мимо Бороды, то есть памятника Курчатову, не выдерживает, и по полной программе вываливает.
«Когда новый мир настанет, ни Америки, ни Европы, ни Англии не будет». Спрашиваю, а что останется? Одна Россия, что ли? «Правильно! Одна Россия будет, потому что у нас держава, об этом Достоевский писал! Я, когда был дальнобойщиком, весь Алтай проехал, ну это между Индией, Китаем, Монголией и Тибетом. Там – Шамбала, я дня три назад по «Рен-ТВ» про это программу видел. Короче, на Алтае меня знаешь как пробило?. Всё понял. Я поэтому лишние деньги и не хочу зарабатывать: как новый мир придет, денег не станет. Долларов этих и евро сразу не будет, потому что Лондон и Калифорнию затопит цунами, а рубли до 24-го еще будут. А знаешь почему? Потому что им по грехам. Это они, европейцы и американцы во всем виноваты. Мир загадили. Но вообще, никто не понимает, что американцы и европейцы – это так, прикрытие. А главный враг человечества – Англия. Это они всех провоцируют, а потом бабки воруют. Понял?».
Говорю, что да. «Вот и хорошо. Просветился. Я всех просвещаю. Так слушай дальше. Думаешь, англичане – англичане? Не. Жиды они. Все – полукровки. Как этот, Иисус, Наполеон, Ленин-Сталин, Брежнев и Путин. По матери родство считают».
Я говорю, что и сам жид на четверть, но он пропускает мимо ушей и переходит на жида-либерала Медведева, в бытность президентом погубившего Каддафи.
Едем мы непонятными проулками и дворами, без навигатора, никогда раньше я такие места в Москве не видал, и не попав ни в одну пробку. Гениальный водитель, только подташнивает от его рассуждений.
Мигом добираемся до Сыромятников, потом до Башиловки. Я его благодарю. Он спрашивает: «В ангела-хранителя веришь?». Отвечаю, что нет. «Это ты напрасно. Человеческий мозг работает на четыре процента, вот я и не думаю. Мне ангел-хранитель говорит, как и чего, куда ехать. На хера мне навигатор?».

 
КОЛУМБ – СУКА

В Балтиморе какие-то придурки пытались сегодня кувалдами раздолбать памятник Христофору Колумбу: мол, из-за него, гада, оккупанта-колониалиста, настоящим американцам в Америке никакой жизни нет.
Ну да, я еще при Рейгане общался с профессором-антропологом из Беркли. Родом из Гватемалы, а по происхождению – майя. Она совершенно всерьез мне рассказала, что до того, как европейцы прибыли в Америки, майя жили в среднем до пятисот лет. Поэтому у них такой древний календарь. А потом стали еле-еле доживать до семидесяти.
Ладно, не в майя и «Пополь-Вух» дело.
Я абсолютно уверен, что истерика с памятниками в США и посадка Серебряникова, приглашение ублюдка Энтео на «Эхо Москвы» и вся прочая «Матильда» в РФ – это близко родственные феномены. Дело в том, что и американцы, и россияне выделили себе из прямой кишки в качестве начальников недоумков, при всех различиях очень похожих, – Донни и Вовку.

 
РУССКИЙ РЕАЛИЗМ

Стою на автобусной остановке, жду публичного транспорта. На остановке – афиша про выставку художника Лабаса в Институте русского реалистического искусства на Дербеневской улице. На афише – мутноватый сине-голубой матрос со штыком.
Лабас, наверно, хороший художник. Просто ему не повезло: живи он в Париже, был бы успешным художником Ecole de Paris, а в СССР, где ясно знали, что такое реалистическое искусство, его гоняли за формализм. Несмотря на то, что он из лучших побуждений рисовал дирижабли, самолеты и матросов.
Но я не про Лабаса, он хороший художник, а про реализм.
Я много лет думаю, что это такое, и ничего не понял. Вернее, либо всё – реализм, либо никакого реализма нет в реальности.
Уже не говоря о том, что «русский реализм» – понятие дискуссионнное. Значит ли оно, что у русских реальность иная, чем у китайцев или боливийцев? Вообще-то, не исключено, что да.
Но, например, французский коммунистический художественный критик Роже Гароди написал незадолго до того, как советские войска вперлись в ЧССР и показали чехам и словакам, что такое реальность, книгу «Реализм без берегов». Он там доказывал, что все – реализм. И Лактионов, и Сикейрос, и Пикассо, и даже (в некоторой степени) Малевич – всё реалисты, в зависимости от верности теориям Маркса и Ленина.
Я бы добавил к реалистам Сезанна, Левитана и Сарьяна: они очень правдоподобно изображали природу Прованса, России и Армении.
Но в целом, я не верю, что искусство может быть реалистическим. Оно просто не может им быть.
Во-первых, каждый человек видит реальность в зависимости от своей социальной и культурной принадлежности, да и просто по причине психофизических особенностей, чуть-чуть по-своему.
Во-вторых, есть ли у кого-то вменяемого точные доказательства, что то, что мы видим, и есть реальность? Насколько, знаю, нет.
Так что бедный Лабас – он хотел как лучше, а угодил в русские реалисты.

 
ДАЧА «УДАЧА»

Мне мало кто, по многим причинам, звонит. Поэтому каждый телефонный звонок мне интересен.
Итак, звонит телефон.
«Здравствуйте, извините за беспокойство, это Александр. Вы ведь имеете отношение к дачам «Удача»?».
Отвечаю, что нет.
«Так это Александр звонит, мне сказали к вам обратиться».
Говорю, что понятия не имею, кто ему что сказал, и что он за Александр, тоже не знаю.
«Так вы к дачам «Удача» отношения не имеете?» – в голосе Александра звучит недоверие и раздражение.
Спрашиваю, а что это вообще, дача «Удача»?
Пауза. Александр думает. И говорит: «Извините, номером ошибся».
Так я и не узнал, что такое дача «Удача».

 
ДАЧА «УДАЧА» – 2

Когда-то при Андропове меня в четыре утра разбудил звонок:
«Алё! Иркутск-17 говорит, «Топаз». Изделие получили?». Говорю, что ошиблись номером, ложусь обратно спать. Через пять минут снова.
«Алё! Иркутск-17, «Топаз» говорит, так изделие получили? Ответьте телефонограммой».
Пытаюсь заснуть, но опять.
«Алё! Иркутск-17, «Топаз», почему нет телефонограммы о получении изделия?».
Отвечаю, что изделие получено, телефонограмма тут же будет отправлена.
Больше меня «Топаз» не тревожил, а изделие, наверно, ЦРУ перехватило.

 
ШПИОНСКОЕ

Сижу на детской площадке и, пользуясь последними теплыми деньками в Москве, греюсь на солнышке, читаю книжку.
Йони и Габи с их мамой – тут. Но к ним прибавились еще две мамы русейшего вида. У одной сын Кристиан, он копается в песочнице. У другой – дочка и вовсе Вивиан, она с горки съезжает
Ну и имена теперь в Москве у детей, несмотря на вражеское обстояние. Или благодаря ему?
А книжка у меня занимательная. Написанная оксфордским профессором авторизованная (то есть проверенная-перепроверенная) история британских спецслужб.
Из нее я узнаю, что MI5, организованный в 1909, в первые два года Первой Мировой имел тридцать с чем-то сотрудников (все из титулованных или по крайней мере высоко-буржуазных семей), они сидели друг у дружки на голове в двух съемных квартирах, и в распоряжении этого агентства был один автомобиль. Дешевенький двухдверный Morris.
Сотрудники MI5, присматривая за Рачковским, начальником российских спецслужб и публикатором «Протоколов Сионских мудрецов», дивились тому, что тот, время от времени прибывая инкогнито в Лондон, был окружен дюжиной адъютантов и охранников, занимал целый этаж в «Савое» либо в «Карлтоне» и для своих передвижений арендовал три «Роллс-Ройса».
Одним из главных достижений MI5 в первые годы войны была вербовка двойного агента, который поставлял немецким спецслужбам дезинформацию, а те за нее слали деньги. На эти средства удалось нанять еще одного высоко квалифицированного разведчика, специалиста по ирано-персидской лингвистике, и купить еще один «Моррис».
Тут Вивиан, неудачно спрыгнув с качелей, падает носом об асфальт – и в рыдания.
А я вспоминаю, как в 84-м выхожу из «Детского сада» (был такой художественный сквот недалеко от ул. Богдана Хмельницкого, то есть Маросейки) с приятельницей Нэнси Трэвер, шеф-корреспондентом Newsweek в Москве. Погода ужасная, в рожу летит сырой снег. И тут откуда-то из Старосадского переулка вылетает «Вольво» с дипломатическими номерами 004, то есть США, чуть не сбивает нас, и, скрежеща тормозами, сворачивает против движения в сторону Яузского бульвара. За ним гонится черная «Волга».
Нэнси говорит: «Ну и мудак же Джим. Route 66 опять устроил». Спрашиваю, что за Джим?
«Да резидент ЦРУ, советник по культуре в посольстве. Его любимая книжка – «Dharma Bums» Керуака».

 
ГОРОХОВОЕ ПОЛЕ

Поехал зачем-то в Париж. На обратный билет в Мерю денег не хватало; оказалось только, чтобы купить еду коту Якову, пачку сигарет, доехать на электричке до Понтуаз-сюр-Уаз и, возможно, позавтракать.
Доехал в час ночи до Понтуаз и пошел в Мерю – это километров двадцать пять по муниципальной дороге, где ночью, слава богу, машин почти не было.
Иду себе: звезды над головой.
Постепенно начало светать, и я увидел поле сурепки, желтое-желтое. Если кто не знает – соцветия сурепки очень вкусные. Поел сурепки и подошел к перекрестку, откуда налево в Жизор, а направо – в Мерю.
И тут всё покрыл туман такой густой, что я чуть не свалился в канаву. Но в Пикардии такой туман – обычное дело. Он быстро рассеялся, и я увидел, что рядом гороховое поле. Жемчужное, серо-голубое, а молодой горох был просто чудесный.
Часам к восьми добрел до Мерю, как раз открылся магазинчик, где я купил кошачьи консервы, багет и чесночную колбасу. И на сигареты, кофе и круассан в Cafe de la Poste, до сантима, тоже осталось.
А к вечеру деньги откуда-то появились.
Обычно так и бывает.

 
MAYBACH DHARMA

С утра поехал на такси под капельницу на Пироговку. По Бутырскому валу, как улитка, ползет «Майбах», шофер сперва уважительно едет за ним, потом не выдерживает и гудит. «Майбах» ускоряется.
Приезжаю на Пироговку и перед тем, как пойти под капельницу, курю сигарету – в больнице не покуришь. Мимо в сторону Новодевичьего монастыря и кладбища проезжает «Майбах».
Отлежал под капельницей, читая найденного в больничной библиотечке, под иконой Св. Пантелеймона, «Человека-невидимку» Уэллса. Выхожу, жду автобуса в сторону ММАМ, то есть на Остоженку..
Мимо в сторону Абрикосовского переулка едет «Майбах».
Доезжаю по Пречистенке до Лопухинского переулка на автобусе, иду в сторону Остоженки, где Зачатьевский монастырь. По переулку едет «Майбах».
Прихожу в ММАМ и вижу, что куратор моей выставки «Многоточие», которая там открывается завтра, Анна Зайцева, всё развесила великолепно. Можно было и не ездить сегодня в ММАМ – ну если только из-за того, что Анна золотых Кштигарбха бодисаттв повесила не совсем в предусмотренном порядке.
А так – хорошая выставка, иконическая. Честно могу это сказать, потому что не я ее вешал. Приходите смотреть.
Выхожу из ММАМ, вызываю такси, жду. Проезжают три «Майбаха». Один сам по себе, второй с черным «Лендкрузером» впереди и с черным «Гелендевагеном» позади, а за третьим и вовсе едет черный микроавтобус, облепленный антеннами, и два «Гелендевагена».
По вызову случайно приезжает Георгий из Боржоми, с которым мы уже друзья закадычные. Едем, обсуждаем муниципальные выборы, прорыв Миши Саакашвили в Украину, преимущества отдыха в Турции по сравнению с Крымом и Сочи (Георгий в Турцию с супругой отправляется послезавтра) и художника Верещагина. Потому что прадедушка Георгия, офицер инженерной службы и кавалер двух Георгиев, дружил с Верещагиным и видел, как тот погиб при Цусиме.
Возле Смоленки нас минует «Майбах», а на ул. 1905 года – еще один.
И еще один «Майбах» нам встречается на Башиловке.
Георгий меня довозит до «Магнолии» на ул. Дубки, я там покупаю еду на ужин и мерзавчик коньячка. Присаживаюсь на лавочку на детской площадке: в церкви Св. Николая Мир Ликийских в Соломенной Сторожке звонят к вечерне.
И по Дубкам проезжает «Майбах».
Последователи всякой эзотерики и конспирологии наверняка увидят в таком обилии «Майбахов» некий божественный или дьявольский план. Я – нет.
Во-первых, по-моему, «Майбах» – идиотская машина, и те, кто в них едут, – идиоты.
Во-вторых, какая разница, много «Майбахов» или мало? Просто таким образом слиплись сегодня в дхармалоке дхармы, в виде «Майбахов», и ничего это не значит.

 
A DAY IN LIFE

С утра сделал маникюрными ножницами еще одну дырку в ремне, потому что отощал что-то.
Потом искал заранее, как проще всего добраться из аэропорта Хитроу до Фолгейт- стрит. Мне туда надо через восемь дней, и оказалось, что добираться непросто. От вокзала Паддингтон топать километр до метро, а от станции Ливерпуль стрит – снова километр.
Потом читал историю британских спецслужб. Удивительные были ребята, эти Cambridge Five!
И поехал в ММАМ на свою выставку, на автобусах. Вышел у метро «Дмитровская» и купил в подвальном магазинчике сигареты и мерзавчик «коньяка». Сел в автобус.
Удивительный город Москва. Похоже, он стратифицирован не меньше, чем Лондон при королеве Виктории. До метро «Новослободская» едут одни люди, а дальше – другие. Говорят в основном по-русски, но по-разному, да и одежда у них разная. Даже движения разные.
Приехал на Остоженку и пошел на скверик возле Зачатьевского монастыря, присел на скамейку, пью «коньяк». Моросит мелкий дождик.
А это мои родные места. Я провел детство в Кропоткинском переулке, а наискосок от ММАМ, в двухэтажном деревянном домике, жил дядя Дима Краснопевцев, благодаря которому я стал (если стал) художником.
Моросил мелкий дождик. Мимо снова ехали «Майбахи», «Рейндж-Роверы» и «Порше», а на газоне спали, укрывшись всем, чем можно, бомжи.
Ну и пошел на свою выставку. Хорошая. Не мне судить, хороши мои работы или нет, но Аня Зайцева из них выстроила красивую мелодию с тихими, но точными диссонансами. И спасибо друзьям и знакомым, которые пришли: для меня это драгоценно.
А потом было открытие с речами, ярмаркой тщеславия и удивительными встречами. Прихожу в свой зал – а там, ба!, – Жан-Юбер Мартен, автор гениальной выставки «Волшебники мира» в Центре Помпиду, великий куратор, с которым я подружился тридцать лет назад, и он меня до сих пор почему-то помнит. Да и вообще, если уж о vanity fair, так я даже сфотографировался на фоне своих «В сторону золотого Лунного Зайца» с Madame l’Ambassadeur de la Republique Francaise.
Толкался-толкался среди публики, пил щедро наливаемое просекко, вызвал такси, да и отправился домой.
Жалко, не Георгий из Боржоми приехал, а кто-то другой.
Доехал до «Магнолии», купил еды на ужин и еще один мерзавчик. Уселся на детской площадке. Добрел до дома.
Вот и день прошел.

 
ДОТЮКАЛ

Пока – дотюкал в Москве.
Завтра, если всё пойдет по плану, часам к трём прилечу на аэроплане компании «ЭллинЭр» в аэролиманос «Македония», и прямо оттуда мы двинемся в Халкидики, в домик на берегу.
Проедем поселок Продромос (Предтеченское), на всю округу славящийся своими мясными лавками. Купим мяса.
Пересечем перевал, проедем медовый городишко Арнеа. Там по склонам гор везде разбросаны разноцветные ульи, дома в городке покрашены в медовый цвет, и пахнет на городской площади медом: Арнеа славится на всю Элладу своими захаропластейонами, то есть кондитерскими.
И минут через сорок приедем на море, на берег речки Ксиропотамос, Сухой речки. А от нее до Афона – рукой подать. Мне очень нравится смотреть на его конус, но я туда ни ногой. Там мне тюкать не разрешат.
Потом, правда, в Лондон придется слетать, в Уайтчепел гэллери, но от нее совсем рядом до Тауэра. Может тамошних воронов увижу.
А потом вернусь в Фессалоники и там буду тюкать рисунки с птичками в золотых небесах.
Я же дятел. Долблю, выклевываю. И какая разница – тюкать в Третьем Риме или на берегу залива Термаикос?

 
ГАД МУЗЕНИДИС

Не добрался я сегодня до домика берегу на моря, не окунулся в Эгейское море с видом на гору Афон.
А виноват в этом грузинский грек из Цалки, гад Музенидис, хозяин «Музенидис Груп» и в том числе авиакомпании «ЭллинЭйр».
Принадлежащий ему эйрбас, названный в честь известного русско-итальянско-греческого политика Каподистрия, с Корфу в Шереметево российских туристов привез не в 11, как было обещано, а в 14. Соответственно, российских туристов он в Македонию повез не в 12, а в 15.
И вообще, какой, к черту, Каподистрия? В самолете все – как пользоваться туалетом, что курить нельзя, а пристегнуться надо – написано по-литовски. И на самолете нарисован литовский флаг.
Ну ладно: это спор индоевропейцев меж собою. Литовцы давно спорят с греками, у кого язык древнее. Про это у Гимбутас написано, а также у Греймаса.
Прилетаю в Македонию, а там скопилась толпа российских туристов с трех рейсов, и из восьми паспортных воротец работают два, и очень медленно. Жарко, душно. Стою, изнемогаю.
Тут мимо идет греческий пограничник, жует бутерброд. Я использую свое положение: сую ему в нос свой французский паспорт. Он перестает жевать бутерброд, вытаскивает меня, к возмущению соотечественников, из очереди, и спрашивает: «А ты чего там стоишь?». Я ему задаю ответный вопрос: «А почему воротца для европейцев не открыли?». На это слышу: «Их много, а ты почти один».
И я понял, что прибыл на родину Аристотеля и демократии.
И вообще, всё отлично. Я увидел любимых друзей, мы поели в заведении «Балконаки» жареных сардинок, косорылых барабулек и тушеных на сковородке мидий, запивая их анисовым циппуро.
А утром поедем в Иериссос в супермаркет «Масутис» за продуктами, и оттуда – в домик на берегу.
Так что Музенидис гад, конечно, но не окончательный…

 
ВОТ ПОКА И ВСЁ

Утром сели в автобус и поехали в Иериссос.
Проехали Продромос, Предтеченское, – шашлычную деревню. Там даже сквозь плотно задраенные окна и кондиционер в автобус пробивался густой запах жареного мяса.
На солнцепеке, у входа в одну из шашлычных, стояли, отбрасывая густые тени, два священника в теплых черных куртках поверх подрясников и что-то обсуждали.
Проехали Арнею: там пахло медом.
Проехали Стагиру, родину Аристотеля: там было пустынно и не пахло ничем.
Приехали в Иериссос. Там было похоже на Алушту: оглушительно жарко, а вокруг все говорят по-русски. По солнцепеку добрели до супермаркета «Масутис», закупили продуктов на несколько дней.
И наконец приехали на берег.. Пока то да сё, начало смеркаться. Пошли на море: как же хорошо!
Афон погружался в лилово-голубую дымку, а вода – тихая, прозрачная, прохладная.
Стемнело, и запели цикады.
Вот пока и всё.

 
ПОДРАЖАНИЕ ЛИ ТАЙБО

«Плыть вниз по реке,
сидя на носу лодки,
в одной руке держать чашу с вином,
в другой краба, —
что может быть лучше?»
Что может быть лучше:
Проснуться среди ночи, потому что стало холодно, завернуться в толстое одеяло и взглянуть в окно: там звезды такие, что можно дотянуться рукой. И снова заснуть.
Утром позавтракать овечьим йогуртом и улечься на раскладушку в кудрявой тени древней дикой, огромной груши. Пролежать на раскладушке почти весь день, читая про то, как британские спецслужбы боролись с КГБ/ГРУ. Например, в 71-м, после выдворения почти всех советских дипломатов за шпионаж, министр иностранных дел UK Дуглас-Хьюм в ООН встретился с Громыко. Громыко сказал: «Вы угрожаете СССР». На это британец ответил: «Ну, это вы преувеличиваете».
А с груши падают маленькие каменно-твердые плоды, цокают о камни, которыми вымощена площадка вокруг груши.
Одна упала мне на голову, ушибла не сильно, но чувствительно.
Ну и хрен, с ними, с Громыко и всякими шпионами. Дикая груша – куда лучше. Потому что разве есть что-нибудь лучше, чем лежать под ней на раскладушке, читать про шпионов, но в основном наслаждаться жарой, солнцем, сияющим сквозь ветки, голубым-голубым небом и морским горизонтом?
А потом выпить три голубоватых джина с тоником, да и отправиться на море. Лежать на спине на медленных волнах и наблюдать, как солнце погружается в лилово-синюю дымку за рыжими прибрежными холмами. Что может быть лучше?
И вернуться в домик на берегу, сидеть на веранде, слушать цикад, смотреть на луну и отхлебывать плохонькое белое вино «Эносис» («Единство») со льдом; беседовать о том и о сём с другом, пока на оливковых ветках поджаривается мясо.
Да, что может быть лучше? Только улечься после трапезы на раскладушку под огромной дикой грушей и любоваться звездами, да слушать, как пение цикад сливается с пением лягушек на Ксеропотамосе – Сухой речке.
Но лет сорок, как не могу понять, зачем великому Бо Ли понадобился краб? Выпить бы с ним вина «Единство», может, объяснил бы? За это я вместе с ним бы полез ловить луну в воде.
Жалко, не случится.

 
MАРКСИЗМ И СВЕТ

Не подумайте, я не про электричество, господи помилуй, хотя без электричества сейчас я никак бы не обошелся.
Нет, я про удивительный голубой свет и цвет в сентябре в Халкидики. Про пустоту и чистоту.
Среди ночи проснулся от григорианского канта, который пролаяли и провыли три юные собаки, приблудившиеся к нашему дому. Они родились год назад, два брата и сестра – она уже беременная. Как они выжили зимой в безлюдном Халкидики, не знаю.
Увидел за окошком звезды, заснул снова. Проснулся утром, съел овечий яурти, покормил собак колбасой и пошел с ними на море.
Бултыхался в прозрачном голубом свете и цвете, и вокруг ни души, кроме трех собак.
Вернулся в домик, собаки легли спать в тени разлапистого инжира, а я пошел на раскладушку под огромную дикую грушу с подвернувшейся под руку книжкой Алексея Цветкова «Марксизм как стиль».
Признаюсь, я не начитан в марксистской теории – бог миловал. Но, почитав книжку Цветкова, вспомнил один из номеров журнала «АртХроника», где было несколько разворотов с художником-марксистом Арсением Жиляевым. Он, несомненно, очень видный и стильный мужчина, и в хорошо сшитых нарядах и аксессуарах (брюки – Paul & Shark, лоферы – Paolo Zilieri, ремень – YSL Rive Gauche, очки – Ray Ban Aviator) смотрится отлично, но и смешно.
Так же смотрится Цветков со своим стильным марксизмом, очень уместным для изданий вроде «Сноб» и «HQ».
А вообще-то, хрен с ними, с такими марксистами. Чай мне с ними не пить, пайку, я надеюсь, не делить.
Так что я выпил четыре голубых джин-тоника и пошел с собаками на море. На закате там было еще чище и пустее, и свет, а также звук волн, когда я в них бултыхался, так просветлял мозги!
Вернулся. Покормили собак сухим кормом, купленным в «Масутисе». Скоро поужинаем макаронами, и я пойду на раскладушку под грушу – глядеть на звезды.

 
РАДИО ПОЛИГИРОС

Есть такой город Полигирос (столица области Халкидики, нас. по переписи 2011 – 6.121 душа, находится на юго-западном склоне горы Холомонтис), и там отличное муниципальное радио. По нему день-деньской крутят то корневой блюз, то английский биг-бит 60-х, то жесткий панк, то рембетику, то и вовсе что-то турецкое. Раз в полчаса – городские новости: в «Масутисе» скидка на сосиски 25%, а доктор-терапевт Яламидис принимает теперь не в среду, а в четверг, но и в среду к нему тоже прийти можно.
Слушаю «Радио Полигирос», и это счастье.
Особенно потому, что вокруг разлит прозрачный голубой свет и цвет греческой осени.
Потому, что по жаре, мимо ржавого сжатого поля, идешь к морю с юными полу-дикими собаками.
Это чудесные собаки. Умные, добрые и красивые. Вот только они умрут, скорее всего: зиму на берегу в Халкидики не переживут, когда их никто подкармливать не будет. А выживут, так озвереют,
Они здесь не первые такие.
Если бы этих собак кто-то в Москве, Лондоне, Милане, Нью-Йорке, Токио приютил! Да я бы наизнанку вывернулся, сочинил бы, что это последние отпрыски македонских молассов, халкидикийские гончие. И лучше них нет никого – что близко к правде.
Тем более, что мне зачем-то послезавтра надо лететь в Лондон: там в Уайтчепел Гэллери что-то рассказывать про «АптАрт». Меня туда, как я понимаю, в качестве мощей пригласили.
Я бы лучше сидел на берегу, слушал «Радио Полигирос» и кормил собак.
А в Уайтчепел Гэллери, ей-богу, мне не про «АптАрт» интереснее рассказать, а про свет, цвет и собак.

 
MONGO FOOD

Ну вот, из Халкидики, скормив остатки собачьего корма чудесным собакам, прибыл в Македонию, то есть в Фессалоники.
Позвонил в Mongo Asian Food (enjoy fresh daily) и попросил привезти sushi mix set / 9 tem (2 nigiri, 2 veggie, 5 fish) – там уже и не спрашивают, куда везти. Только уточняют: «Самаковиу 17, господин Вафуракис?». Именно так, отвечаю.
Съем эллинистические суши, да и спать лягу, потому что завтра рано вставать и лететь из аэропорта «Македония» в Хитроу, с пересадкой в аэропорту Кёльн-Бонн. Там, наверно, съем курривурст и запью его стаканом кёльша.
Потом буду долго ехать на метро до Ливерпуль-стрит. Чем буду ужинать в Ист-Сайде, не знаю.
На следующий день отбарабаню в Уайтчепель-Гэллери про почти полную абсурдность имитировать что-то вроде «Апт-Арта» в нынешних обстоятельствах, а на следующий день поеду смотреть на Кэмбридж. Может, там наконец съем что-нибудь истинно английское?
Еще через день вернусь в «Македонию», то есть в Фессалоники. Будет уже так поздно, что Mongo Food г-ну Вафуракису суши не доставит. Наверно, придется в дьюти-фри аэропорта Стэнтон, который рядом с Кэмбриджем, купить какие-нибудь франкфуртские сосиски, чтобы было, чем поужинать.
Но еще через несколько дней отправлюсь, надеюсь, опять в Халкидики, чтобы с видом на Афон кормить собак.

 
BACK TO EUROPE

Только что добрался из аэропорта Стэнстед, который рядом с Кембриджем, до привычной уже среды обитания, то есть аэропорта «Македония» и Сорока Церквей.
И понял, что японцы и англичане, в сущности, – одно и то же. Наверно, потому, что островитяне.
Но конечно, не только поэтому. И вообще, такие обобщения заведомо ложны.
В общем, a suivre…

 
BACK TO EUROPE – 2

Несколько дней назад лечу из Makedonia в Heathrow на AirBerlin через Кёльн-Бонн (Меркель еще не победила со странным счетом), и в Кёльне-Бонне меня заставляют во второй раз показывать паспорт.
Видите ли, вылеты в UK и USA теперь из отдельной зоны. Немецкие пограничники там потрошат каких-то не то албанцев, не то косоваров. А вылета два – в Лас-Вегас и в Лондон.
Ладно, показал пограничникам паспорт, а они мне вежливо показали где у них курительная зона.
Между курительной зоной и мужским туалетом бился лбом об пол и отплевывался от Иблиса, поставив чемодан в сторону Мекки, персонаж с длинной бородой и бритыми усами. Я с ним потом летел в Лондон. Пустили ли арнаутов в Лас-Вегас, не знаю.
В Лондоне зашел в индийский магазинчик купить зубную щетку, потому что забыл ее в Греции. Хозяин спросил, откуда я, из Испании или Каталонии? Я сказал, что из России. Он мне ответил, что везде сплошной факин шит – один брекзит, а денег как не было, так и нет, правда, сэр?
А я знаю? Я что, Макрон?
Так что лечу обратно из UK в Грецию при помощи ирландской авиакомпании RyanAir. Я ирландцев люблю, мне нравится Джойс, хотя от корки до корки я «Поминки по Финнегану» так и не осилил. И вообще, у меня даже друзья ирландцы есть. Но тут я к ирландцам стал относиться хуже, потому что они с меня бессовестно слупили пятьдесят фунтов: у меня не было распечатки билета.
Спрашиваю очаровательную афро-ирландку, представительницу воздушного транспорта, это за что же я вам такую кучу денег должен отдать, я бы лучше джин-тоник выпил. А она: «Сэр, это penalty fees. Такова политика нашей компании».
Отличная политика у этих гадов-ирландцев.
Впрочем, джин-тоник перед полетом в Грецию я все равно выпил, а главное, заплатив пятьдесят фунтов, сел в самолет, никому не показав паспорт.

 
Я БЫ ХОТЕЛ В БОГА ПОВЕРИТЬ, ДА ЧТО-ТО НЕ ПОЛУЧАЕТСЯ

По дороге в Кембридж, кое-где, как положено, луга цвета English Green, а на них овцы.
А в Кембридже – газоны цвета еще более English Green, кое-где на них пасутся коровы, старинные здания колледжей, обросшие багряным диким виноградом, ленивая речка Кем и на ней плоскодонки-гондолы с квадратными носами.
И толпы туристов.
Саймон, наш Вергилий, повел нас в колледжи. Но портеры, то есть привратники, отставные военные в котелках, нас не пускали, хотя Саймон им говорил, что он выпускник Pembroke College и, как таковой, имеет право водить своих гостей по всему Кембриджу. Они в высшей степени вежливо говорили: «Сэр, мы нисколько не сомневаемся, что вы из наших alumni, но у вас на лбу это не написано, мы были бы счастливы, если бы вы предъявили документ, да и вообще, для туристов уже закрыто, а кроме того, надо купить билет».
Тогда Саймон позвонил своему бывшему тьютору Майклу Кучински, феллоу Пемброк Колледжа, экономическому советнику султана Омана, брату президента Перу Педро Пабло Кучинского.
Тот нас тут же пригласил на воскресный обед, который давал хедмастер Пемброка лорд Кристофер (Крис) Роберт Смит оф Финсбюри, бывший Государственный секретарь по культуре Соединенного Королевства (то есть по званию, но не по сути коллега Мединского), в бытность свою MP от лейбористов он первым открыто заявил о своем гомосексуализме.
В сумерках идем по внутреннему двору Пемброка, и впереди нас куда-то поспешает молодой человек в черной мантии. Я спрашиваю: «Куда это он?». Саймон отвечает: «Туда же куда и мы. Обедать».
Входим. Здороваемся с лордом Крисом, Майклом Кучинским и другими приглашенными. Это: улыбчивый священник Пемброка, похожий на Деда Мороза, преклонных лет шотландка, органистка колледжа, Пэт Аске, главный библиотекарь драгоценной пемброкской библиотеки, молодой человек, которого мы видели во дворе (neuroscientist), еще один молодой нейросаентист и его девушка небесной красоты – прямо как с картины Гейнсборо. Все, кроме Саймона, Иры, девушки и меня, – в мантиях.
В гостиной стол, сервированный серебром и старинным фарфором. Лорд Крис говорит мне: «Что же, придется вам отведать этот идиотский английский аперитив, sherry». Принимаю бокал: херес превосходнейший, по-моему, из разряда амонтильядо.
Из гостиной переходим прямиком в рефекторий Пемброка и усаживаемся за high table, на возвышении. Поскольку обед частный, нижние столы пустуют. Лорд Крис читает на латыни благодарственную молитву, все говорят «аминь», и мы обедаем в потемках при свечах: террин из трески, оленина под брусничным соусом, запиваем это кларетом (более чем приличным), и ведем застольные разговоры. Кучински сообщает, что оленина нарезана слишком толсто и пережарена.
Потом возвращаемся в гостиную: оказывается, там стол уже накрыт для десерта. Ира простодушно спрашивает: «А почему нельзя было десерт устроить за тем же столом?». Лорд Крис отвечает: «А зачем менять приборы, если можно поставить второй стол?».
Вполне «Алиса в Стране чудес».
Лорд Крис приглашает Иру и меня усесться рядом с ним во главе стола в старинные кожаные кресла того же цвета English Green – у моего в поручне дырка, из нее торчит пакля. Он спрашивает, что будем пить: продолжим кларет, или вот неплохой портвейн 93-го года. Тут шотландка-органистка говорит: «Крис, кончай жадничать, неси виски». Он уходит и возвращается с тремя бутылками небывалого односолодового, такое я никогда не пил. Разговор продолжается и сворачивает на брекзит: «Это всё же поразительно, какие мы идиоты, надо же было такое отчебучить!».
Тут лорд оф Финсбюри говорит: «Ладно, я спать пошел, а вы делайте что хотите». И мы отправились в гостиницу.
С утра Саймон обзавелся документами, что он полноправный выпускник Пемброка. Идем по Кембриджу, любуемся красотами, навстречу на ржавом велосипеде едет Кучински в старом твидовом костюме, вязаном галстуке, на голове – золотой велосипедный шлем. И вручает Саймону еще какой-то удостоверительный документ.
Так что мы обошли все колледжи, любовались перпендикулярной готикой, витражами и ивами, окунающимися в Кем, пили эль на его берегу.
Вернулись в Пемброк к Пэт Аске смотреть библиотеку. Она такая, какой должна быть библиотека: человеческого размера, и пахнет там кожаными переплетами, старой бумагой и воском для мебели.
В библиотеке выставка «Запрещенные книги». Первый экспонат – «Histrio-Mastix, the Players Scourge, or, Actors Tragedy» Уилльяма Принна (1633). Книгу публично сожгли, автора приговорили к штрафу в 10.000 фунтов (это примерно как сейчас на пару миллионов оштрафовать), отрезали ему уши и на щеки поставили клейма «кощунник».
Последний экспонат – альбом Мапплторпа, изданный в 1992 Бирмингемским университетом. Какой-то христианский активист подал в суд за оскорбление своих чувств, университет и издательство очень хотели, чтобы суд состоялся, но активисту в иске было отказано. Времена все же меняются.
И мы пошли в Jesus College в гости к доктору Джане (Яне) Хоулетт, преэлектору этого, самого старого в Кембридже колледжа.
На вешалке у входа в ее кабинет – черная мантия с алой оторочкой и две шапки. Одна с плоским верхом и кисточкой – для обычных церемоний, а широкий бархатный берет – для особенно торжественных. Например, если колледж посетит кто-то из членов королевской семьи.
Яна почти без акцента говорит по-русски, занимается русским средневековьем, в частности сектами XIV – XV веков. Рассказав об этом, она сказала: «Я бы хотела в Бога поверить, да что-то не получается». А потчуя нас розовым джином, рассказала отличную историю про то, как к ней в гости отдохнуть приехал Иосиф Бродский, и его тут же разбил инфаркт. Она его доставила в больницу, но через день обнаружила у своей двери. «Яна, я хочу у тебя помереть».
«Нет, Ося, вот это мне ни на хрен не надо» – и чуть не силком водворила его обратно на больничную койку.
И мы пошли с Яной в паб есть fish and chips, запивать их бледным горьким элем.
После таких впечатлений я бы тоже хотел в Бога поверить, да что-то не получается.

 
О БЕССМЕРТИИ

Вернулся из Соединенного Королевства в Греческую Демократию к своему компьютеру. И узнал, что в Российской Федерации Российская Гвардия объявила тендер для изготовления почетных хрустальных погон, которыми будут гордиться самые ее достойные бойцы.
Эти погоны должны быть совершенно прозрачными, без потертостей и внешних вкраплений.
Ну почему Салтыков-Щедрин, автор «Современной идиллии» и «Города Глупова», не дожил до наших дней? Он бы такое про хрустальные погоны написал!

 
A LA RECHERCHE DU FENOUILLE

Вчера была гроза. Потом всю ночь лил дождь.
С утра отправился на улицу Йоргиу Страту в «Art-Time» за бумагой. Он от Саранта Экклесиэс примерно на таком же расстоянии, как «Передвижник» на Фадеева – от Башиловки. Так что для меня что Москва, что Салоники – почти одно и то же.
Но почему-то сел не на тот автобус и приехал не к Айя-Софии, а к Айос-Димитрию. Зато прогулялся и зашел на городской рынок. Отличный в Салониках рынок, почти как в Стамбуле. Однако фенхель я там не нашел, очень жалко, ведь он мне нужен для рисования.
У греков вообще странное отношение к еде, аскетическое: не только фенхеля тут не найдешь, но и с артишоками, например, тоже швах. Так и в Москве пойди фенхель найди.
Наверно, дело в православии.
Впрочем, не помню, есть ли фенхель на рынке в Стамбуле. Какая-то дрянь под названием Turkish Viagra там точно есть, а вот насчет фенхеля – не уверен.
Купил в «Арт-Тайме» бумагу Fabriano: со мной там уже давно здороваются, спрашивают, как я поживаю, и делают скидку. Как в «Передвижнике».
И поехал на автобусе №15 в Саранта Экклесиэс. Вышел на остановке Павлу Мелу и уселся в кафе Monti пить кофе-фраппе. Хозяйка Мария со мной тоже уже давно по-дружески здоровается, но скидку не делает.
Сижу, потягиваю через соломинку «фраппе», гляжу на затянутый дымкой залив Термаикос и еле виднеющийся мыс Кассандра.
А история «фраппе» такая. В Салониках есть международная торговая ярмарка, и туда в 60-е фирма Nestle привезла растворимый кофе. Греки думали-думали, что делать с этой дрянью, и додумались. Они изобрели, как его взбивать с холодной водой и льдом, так что получается отличный напиток с пышной легкой пенкой.
Допил «фраппе», снова сел на автобус №15, чтобы не карабкаться на холм. Но автобус почему-то, вместо того, чтобы от улицы Кавафиса ехать наверх, поехал вниз, к церкви, – единственной в Сорока Церквях. А от нее до дома карабкаться еще круче.
Зашел в лавку возле дома (там со мной давным-давно здороваются и спрашивают, как я поживаю, но скидку не делают), купил хлеб и овечий йогурт. Фенхеля там не было, были авокадо, но твердые, как булыжник.
Отдышался, нарисовал картинку «Удод в золотом небе» для серии «Welcome to Paradise, Under the Golden Skies» и вспомнил, что забыл купить в «Арт-Тайме» желтую акварель, чтобы завтра покрасить клюв скворцу в золотом небе.
Придется туда завтра снова ехать. Надеюсь, с автобусами не ошибусь. А фенхель, что фенхель? В крайнем случае, его можно и нагуглить.

 
СЕМИБАШЕННАЯ ТЮРЬМА

В 82-м сделал разрисованную книжку «Я не люблю современное искусство». Соответственно, современное искусство я перестал любить не меньше, чем за год до того (я в некоторой степени ответственный человек, и мне нужно было время, чтобы испытать свои чувства).
За прошедшее время я современное искусство снова полюбить не смог, и сегодня убедился в своей (разумеется, персональной) правоте.
В Салониках открылась очередная биеннале современного искусства. Маленькая, региональная, но очень репрезентативная. В том смысле, что на ней это самое современное искусство представлено в своей бессмысленной наготе.
Одно из выставочных мест – крепость-тюрьма Еди-Куле, «Семибашенная», построенная турками-османами больше пятисот лет назад, и стоящая на самом высоком месте над городом.
С тех пор она, до того, как свергли «черных полковников», использовалась по назначению. И усовершенствовалась в соответствии с «surveiller et punir» Мишеля Фуко. Там и каменные мешки, и почти современные карцеры. И средневековая кладка стен, и наблюдательные посты за частой проволочной решеткой. Выкрашенные серой краской коридоры, лязгающие железные запоры и откидывающиеся «кормушки». В этом месте до сих пор висит запах смертного ужаса.
И там выставили что-то из разряда современного искусства. Какое к черту искусство в таком узилище? Там даже если «Троицу» Рублева повесить, и она будет плевком на этой серой непробиваемой стене.
И поехали от Семибашенной вниз, в современный город: там тоже современное искусство. В здании бывшего еврейского текстильного рынка. Это помягче, чем тюрьма.
Там стоит двуспальная кровать без матраса, рядом с ней – штук пятьдесят литровых упаковок молока. Куратор объясняет: «Это завтра будет перформанс русской художницы из Парижа. Мы в кровать нальем молоко, а пока еще не готово. Герметик не застыл».
Ага, понятно. Художница обнажится и уляжется в молоко. Очень интересно. А может, и одетая в молоко полезет. Не менее интересно, надо сказать.
Нет, я не люблю современное искусство.
Зато потом случилась радость: поехали ужинать к греческим друзьям, там я нежданно-негаданно встретил друзей из Турции и Армении, а также познакомился с индианкой из Южной Африки. Еда была вкуснейшая, разговор переплетался и по-русски, и по-турецки, и по-армянски, и по-гречески, и по-английски, и это, ей-богу, куда лучше, чем современное искусство.
Впрочем, завтра надо будет идти смотреть, чем занимаются друзья.
А занимаются они современным искусством.
Да и я тоже занимаюсь чем-то, что по старинке так называется.

 
ВОТ И ДЕНЬ ПРОШЕЛ

Съездил на громыхающем автобусе №16 в «Арт-Тайм» за акварелью – лимонной, желтым кадмием и фиолетовой.
Выпил «фраппе» на террасе «Монти», поглядывая на море, небо и читая про Аракчеева и Сперанского.
Погода – не то дымчатая, не то перламутровая.
Нарисовал синицу в золотом небе. Завтра надо нарисовать журавля в золотом небе.
Съездил на официальное открытие фессалоникийской Биеннале современного искусства в бывший монастырь лазаристов, а теперь Государственный музей современного искусства. Там отличный русский авангард.
В толчее церемонии повстречал кореянку из Лондона, которую неделю назад видел в Лондоне.
Вернулся в Сорок Церквей и заказал в заведении «О Гирос тис Аристотелус» (тел. 2310.260.033, платейа Аристотелус, 24) свиной шашлык. Потому что проголодался.
Вот и день прошел.

 
СТОЛЕТНИЙ ЮБИЛЕЙ ПЕРЕВОРОТА В САЛОНИКАХ

В России, похоже, до сих пор не решили, как отмечать годовщину событий 17-го. И правда, решить очень трудно, если в стране царит современная идиллия в духе В.Е. Салтыкова-Щедрина – сплошная «Матильда», Калашников со шмайсером и хрустальные погоны.
Зато в сторонке от России, в Салониках, я сегодня увидел очень хорошую большую мультимедийную выставку «Revolution in Art», посвященную этим событиям, в подготовке которой важное участие приняли Игорь Воронков и Мария Цанцаноглу. Там – богатейший визуальный и текстовой материал, и построена она очень умно.
Ключевые персонажи – Ленин и Малевич, и это правильно. Потому что покуда два главных достижения России за сто лет это революция и октябрьский переворот, во многом ставшие причиной чудовищных смертоубийств в ХХ веке, и русский художественный авангард.
Первым достижением, по-моему, гордиться не стоит вовсе. Со вторым сложнее. На своей родине по многим причинам авангард захирел и воскресать начал, когда настала эта путинская «современная идиллия». Например, он оказался медийной упаковкой субтропической зимней Олимпиады, предшествовавшей аннексии Крыма, Лугандону и самоизоляции родины авангарда.
Но главное достоинство выставки, которую я сегодня видел, это полное отсутствие дидактики и мифологии.
Просто: смотри и думай.

 
ДЕНЬ ГОСПОДЕНЬ

Сегодня, в воскресенье, с утра пошел вниз на террасу кафе «Монти» пить кофе «фраппе» и читать книжку.
На террасе было много пенсионеров, пивших кофе после обедни – endimanches, господа в галстуках, дамы с завивкой и на каблучках.
Пил «фраппе», любовался голубым морским горизонтом и серебряными птичками-самолетами, летящими туда-сюда.
Кроме греческих пенсионеров, на террасе было много турок. Пенсионеры, их дети и внуки. Я понимаю турок: в Турции при Эрдогане жить это как в России при Путине. Лучше в Греции пить кофе.
Вскарабкался на холм, нарисовал журавля в золотом небе.
Завтра надо нарисовать орла в золотом небе.
Заранее послушал на ю-тюбе, как орет орел.
Не помню в каком ранне-средневековом миссуале есть отличная картинка. По густо-синему небу (слева луна, справа солнце, повсюду звезды) летит орел, и надпись на варварской латыни: «Aquila volat veveve clamat».
«Орел летает, вевеве кричит».

 
JESZCZE POLSKA NIE ZGINIELA, DOKAD…

Сижу на террасе «Монти», пью «фраппе», читаю Марка Мазовера, «Dark Continent. Europe’s Twentieth Century» – про хрупкость европейских демократий и необходимость, защищая их, не впадать в иллюзию, что свобода это неотъемлемая черта Европы. Читать только начал, но, судя по всему, очень хорошая книга. Мазовер вообще отличный историк.
Тут подъезжают два здоровенных велосипедиста в обтягивающих мускулы синтетических нарядах, шлемах и радужных темных очках. Велосипеды навьючены туристским снаряжением.
Думаю, не иначе голландцы: это они, живущие на плоскости, обожают на велосипеде ездить по горам. Предпочтительно вверх.
Ставят велосипеды возле платана, снимают шлемы и очки, усаживаются за соседний столик, по-английски заказывают пиво. Ан нет, не голландцы. Они по-польски обсуждают, как классно было в Албании, особенно когда на перевале попали под ливень и чуть не свалились в пропасть.
Что же, Польша тоже по преимуществу плоская страна, хотя и не настолько, как Нидерланды.
Берут еще пива и, копаясь в смартфонах, расписывают дальнейший путь. Сперва – в Стамбул. А оттуда? Кшись настаивает на том, чтобы из Стамбула через Болгарию и Румынию двинуть в Одессу, а оттуда на Львов, и через Карпаты – домой. Анджей предлагает другую траекторию. Из Румынии в Венгрию, а дальше в Словакию: там горы выше.
Садятся на велосипеды и катят в Стамбул, под горку.
А я вскарабкался на холм и нарисовал орла в золотом небе – правда, не белого.
И начал рисовать соловья.

 
ЖОЗЕ АЛЬБЕРТОВИЧ ПОЛИГЛОТ

Меня обозвали полиглотом. Это совершеннейшая ерунда. Я более или менее говорю по-русски, кое-как – по-английски и по-французски. Читаю и понимаю с тем или иным успехом еще на четырех-пяти языках. Я – не полиглот.
Но нескольких настоящих полиглотов я видел. Например, Жозе Альбертовича Магальянша.
История его такая. Он каким-то образом – потомок мореплавателя Магеллана, вырос в одной из богатейших семей Португалии. Учился в Оксфорде и Сорбонне, в юности общался с Бодуэном де Куртене.
Когда Салазар пришел к власти, Жозе Альбертович, будучи человеком левых взглядов и антиклерикалом, эмигрировал. Сперва в Англию, а потом в Америку. Преподавал в Гарварде, но в 36-м нелегкая его понесла в СССР. Он два года был профессором ЛГУ, а потом сел почти на двадцать лет как испанско-английский шпион.
После отсидки работал преподавателем на ромгерме МГУ.
Вот он был полиглот. Кроме обязательных латыни и греческого, знал почти все живые европейские языки, иврит, арабский, грузинский, турецкий, армянский и фарси.
Отлично владел лагерной феней, а как матом ругался!
На коммунистов, католиков, фашистов, на носителей всех языков, какие он знал.

 
ОТЦВЕЛИ УЖ ДАВНО ХРИЗАНТЕМЫ В САДУ

Это я про дальневосточную эстетику.
В «Гараж» привезли зачем-то художника Такаси Мураками вместе с его произведениями. По-моему, ужасный художник, позор японской нации.
Но с ним, конечно, не мне разбираться, а японцам.
Пишу же я это, покуривая китайские сигареты «Peony»: их друг из КНР привез. Тоже красота. Истошно-алая пачка, как «Сон в Алом Тереме», а на ней нарисованы роскошные пионы, прямо как на термосе времен Великой Дружбы.
Дать бы ее в руку Ли Тайбо вместо вареного краба. Интересно, он после этого полез бы в Янцзы ловить луну?
Не исключено, ведь вкус и запах у сигарет «Пион» прямо как у советских сигарет «Пегас».

 
EЛЛНNIKH ДНМОКРАТIA

Погода чудесная. Настоящий бархатный сезон. Сидел с полудня на террасе «Monti», любовался небом и морем, посасывал через соломинку ледяной «фраппе» и продолжал читать книгу Марка Мазовера «Темный континент». Он там очень убедительно объясняет, что демократия в Европе это вовсе не данность, а скорее исключение из правила, показывает, почему это так, и подводит к очень важному для меня умозаключению, что именно поэтому отстаивать ее надо изо всех сил. Даже если это обречено на поражение. Потому что мы дерьмом будем, а не людьми, если сдадимся.
Допил «фраппе», пошел на автобусную остановку. Так и не понял, хотя далеко не в первый раз здесь, как тут автобусы ходят. Вернее, понял, что делают они это очень свободно.
Почти как заблагорассудится.
Стою, греюсь на солнышке, жду. Минут через пятнадцать приезжает автобус. Спрашиваю водителя, поедет ли он на холм? Нет, говорит, я в церковь еду, потому что я «мигало» (т.е. большой), на холм не протиснусь, а туда «микро» (т.е. маленький) едет.
Жду еще пятнадцать минут, прибывает «микро». Спрашиваю, он на холм едет? Нет, говорит, не еду, я в церковь, но скоро будет еще «микро», так он на холм поедет. Что им церковь сдалась?
Стою еще пятнадцать минут. Рядом на скамейке дремлет в тенечке не то бомж, не то просто человек без определенного рода занятий. У него седая бородища, как у попа, на голове – военная кепка австро-венгерского образца, а вместо кокарды с двуглавым орлом – октябрятская звездочка. Облачен он в черную майку с надписью Anarchy in the UK, поверх которой, как наперсный крест, сияет золотой могендавид, в линялые камуфляжные шорты, на пальцах золотые перстни, а на ногах (они устали) – вьетнамки.
Я выуживаю из алой пачки с пионами сигарету, закуриваю, он, учуяв дым, открывает глаза и, не произнося ни слова, делает пальцами жест: дай закурить.
Тут я вспомнил вычитанное у Нины Берберовой про кота писателя Зайцева. Тот обожал спать на батарее и был так ленив, что, когда ему становилось слишком жарко, не спрыгивал, а начинал истошно вопить: требовал, чтобы его сняли с батареи.
Человек без определенного рода занятий вертит в руках пачку. Спрашивает: «Китайские?». Киваю. Он сообщает «поли кала» (т.е. очень хорошо), закуривает и снова погружается в дрему.
Автобус «микро», который на холм, так и не пришел. Я, чертыхаясь, вскарабкался туда пешком. Купил в соседней лавке овечий йогурт и фуфырик узо.
Закончил соловья в золотом небе, начал павлина.
Завтра поедем в домик на берегу: есть шанс еще поплавать в море.
Что ни говорите, а демократия это самый лучший образ жизни, и его надо отстаивать.

 
СЕРЕБРИСТОСТЬ

Вот и приехали снова в домик у моря. Через шашлычную деревню Продромос-Предтеченское, Палеохору (Староселье) и Неахору (Новоселье). И Палеохора, и Неахора выглядят не старше и не моложе одна другой.
Что же, во времена моего детства недалеко от Рузы были два села – старое Новое и новое Новое. Разницы между ними не было. Разве только та, что посреди нового Нового был заросший тиной пруд, в нем водились караси, а посреди пруда торчала ржавая сенокосилка.
В старом Новом пруда, карасей и сенокосилки не было.
Проехали медовый городок Арнея, родину Аристотеля село Стагири, приехали в Иериссос.
И везде – пустота и чистота. Ни души, потому что настал мертвый сезон.
В Иериссосе в гипермаркете «Масутис» накупили продуктов на десять дней, в том числе два больших пакета собачьего корма. Там, кроме нас с Игорем, было еще три человека.
И приехали. Тут такая осенняя элегическая красота, которую я бы назвал серебристостью, если бы это слово не было для меня отвратительным с тех пор, как я учился в МСХШ.
Там нас учили, как живописать нежную, серебристую радость по поводу прихода весны в духе «Грачи прилетели».
Для этого надо было в разных пропорциях смешивать сажу газовую, лимонную желтую и свинцовые белила. Получалась фуза гнусного цвета.
У Саврасова иногда выходило серебристо, он неплохой художник, а у прочих – нет.
Мы выгрузили продукты, и прибежали оголодавшие собаки. За две недели они повзрослели, заматерели, девчонка уже почти на сносях, Но остались такими же веселыми, умными и красивыми.
Завтра пойду плавать в море, под прозрачным осенним небом.

 
ВОЗБУЖДЕНИЕ НЕНАВИСТИ К СЕБЕ

Проснулся, позавтракал овечьим йогуртом.
Полежал на солнышке на раскладушке, рядом с гранатовым деревом, почитал «Темный континент» Марка Мазовера.
Сорвал гранат с дерева, съел. Хороший гранат, сочный, сладкий, ароматный.
Нарисовал «Ласточку в золотом небе».
Сходил на море, искупался.
Вернулся. Выпил на веранде, любуясь небом, морем и горами, три джин-тоника.
Скоро будем ужинать жареным лавраком и салатом из дивных, только что сорванных с куста помидоров.
И пойду, прихватив бутылку «Айоргитико», на раскладушку – любоваться яркими средиземноморскими звездами.

 
ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Годовалая сучка ощенилась под соседним эвкалиптом. Детей, судя по всему, двое: во всяком случае, писк был двухголосый.
Прибежала поесть, накормить ее удалось, хотя братья-живоглоты (один заодно муж) пытались еду у нее из-под носа сожрать, и побежала к щенкам.
В небе начал кружить коршун. Писк прекратился: наверно, юная мама детей перенесла в менее опасное место.

 
ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ – 2

С утра было солнце, я загорал на раскладушке и дочитывал «Темный континент» Марка Мазовера. Он превосходный историк, но, похоже, слишком пессимистичный насчет будущего Европы. Или это информированный оптимизм, как выражался его соотечественник Винни Черчилль?
Закончил «Дятла в золотом небе», нарисовал «Зимородка в золотом небе», и тут небо заволокли тучи. Я пошел купаться, а братья-живоглоты увязались за мной. На поле по дороге к морю расцвели какие-то мелкие лиловые цветочки, и юные братья устроили среди них показательные забеги и борьбу по всем собачьим правилам.
На море был шторм. Плавать невозможно, поэтому я бултыхался в черте прибоя, набрал полные плавки песка, а рыже-песочно-черные братья недоуменно глядели на меня.
И пошел дождь.
Если Халкидики на солнце могут напомнить Прованс Сезанна, то под дождем вспоминается Нормандия Моне и Сислея: серебристость и влажная прозрачность.
Приехала Мария, обула резиновые сапоги и пошла, продираясь сквозь колючие заросли по пояс, под эвкалипт, – смотреть, кого родила годовалая сучка, сестра и жена живоглотов.
Оказалось, она родила не то десять, не то одиннадцать детей.
Мария отнесла ей большую банку йогурта и собачьей еды, а мы с Игорем отвлекали внимание братьев-живоглотов, разбрасывая перед ними, будто зерно, собачьи крокеты.
Новость о рождестве каким-то образом тут же разнеслась по деревне. Сперва пришел сосед в ярко-голубом дождевике и принес банку с едой, полез с ней под эвкалипт.
Потом пришел второй волхв, в оранжевой куртке, и тоже полез с едой через заросли.
Он пришел еще раз минут через десять, принес коробку из-под телевизора и кусок полиэтилена: построил под эвкалиптом ясли.
И тут сквозь тучи пробились лучи заходящего солнца, небо засияло золотом, и в нем поднялась ярчайшая двойная радуга, одним концом опиравшаяся в гору Афон, а другим в медовый городишко Арнея.
Будда родился!
По правилам, тут должны были затрубить все слоны, запеть все птицы, а с неба начали бы сыпаться пятицветные цветы..
Но и без этого жизнь чудесна.

 
ВВЕДЕНИЕ В БУДДИЙСКУЮ ФИЛОСОФИЮ ПО ПЯТИГОРСКОМУ

После вчерашнего дождя, двойной радуги и ночного шторма похолодало, но солнце еще греет. Улегся на раскладушку и стал, любуясь на превосходящее разумность своей голубизной небо, читать нового Нобелевского лауреата Исигуро. Но, заглядевшись на небо, нажал ненароком не туда, и читалка сама собой переключилась на «Введение в буддийскую философию» Пятигорского.
Нисколько не настаиваю на своем мнении, но Пятигорский, по-моему, куда увлекательнее Исигуро. Моя воля, я бы Пятигорскому посмертно дал Нобелевскую премию сразу лет на пять назад и на пять вперед.
С огромной дикой груши падали плоды, похожие на мелкие камешки, и с сухим щелканьем ударялись о камни, которыми вымощена площадка вокруг груши.
Пошел рисовать для «Bird Iconostasis», но ни с того ни с сего вместо сороки в золотом небе нарисовал сойку в золотом небе. Это приблизительно как вместо Св. Петра нарисовать Св. Павла.
Ничего, завтра нарисую сороку. И начну козодоя.
Пошел на море. Вода холодная, но всё равно счастье, а кроме того, все так прозрачно, что гора Афон будто на расстоянии протянутой ноги. И на ее вершине лежит кудрявое золотистое облачко.
Покормили, напоили собак. Мать-героиня потрусила под эвкалипт к своим десятерым новорожденным.
Съели вкуснейшую «йемисту», то есть фаршированные овощи, заедая их фетой, копченым сыром «метцову» и «гравьерой». На грюер гравьера похожа не больше, чем сорока на сойку, а Св. Павел на Св. Петра. Только в том смысле, что и то, и то – сыр, и та, и та – птицы, и тот, и тот – святые апостолы.
Похолодало еще сильнее, чем вчера: скоро зима. В черном небе поднялась огромная луна, похожая на голландский сыр.
Завтра обещают солнце.

 
СОВРЕМЕННАЯ ИДИЛЛИЯ

Проснулся: светит и греет солнце, пошел пить чай. Чай в пакетиках закончился, а заварочный я не нашел, и попил кипятка с лимоном. Тоже хорошо.
Тут пришел сосед Такис, похожий на Хэмингуэя, это он построил дом для матери-героини, и принес полпакета собачьего корма: он после уик-энда уезжал в город.
Покормил братьев-живоглотов и сестру их, буддородицу.
Улегся под дикой грушей на раскладушку (плоды, как мелкие камешки, щелкали об землю) и переключил читалку с «Введения в буддийскую философию» Пятигорского на «Бувара и Пекюше» Флобера.
Тоже хорошо, не хуже «Огненной сутры», а также похоже на «Современную идиллию» Салтыкова-Щедрина. Надо бы посмотреть, что раньше написано. Понятно, что Флобер Салтыкова вряд ли читал, но может, Салтыков читал Флобера?
Нарисовал сороку (Pica pica), а к козодою не приступил. Пошел на море. Вода была чистейшая, холодная, а вокруг – абсолютная прозрачность. До Афона – как ногой подать, а уж до острова Амулиани и просто мизинцем дотянешься, каждый домик виден.
И даже каждая ворона, зачем-то с континента летящая на Амулиани, видна: переливается черным жемчугом в сияющем голубым золотом небе.
Вернулся. Выпил три джин-тоника, после ужина перешел на «айоргитико».
Пока мы говорили о том, нужна ли биеннале современного искусства в Москве (кстати, кто ее директор сейчас?) и почему-то про художника Арсения Жиляева (ей-богу, и о другом можно было), опять стало очень холодно.
Зима наступает.
Пора полюбоваться на звезды, выпить виноградной самогонки и улечься спать под тремя одеялами.
Завтра снова будет солнце.

 
СОВРЕМЕННАЯ ИДИЛЛИЯ – 2

Проснулся от того, что за окном, на крыше, щебетали какие-то птички, средиземноморские пеночки – и сияло солнце.
Позавтракал овечьим йогуртом, копченым сыром «метцову», хлебом с зернышками сезама и греческой «мортаделлой». Итальянцы из Эмилии-Романьи бы на нее обиделись, но это спор медитерранцев меж собою.
Приехал Стериос, чтобы отвезти Марию в Арнею на ее пути в Фессалоники, и привез из Арнеи пять пачек «Голуаз-Блё» и пять пачек «Лидер-Коккино»; извинился, что десяти пачек ни того, ни другого сразу не было. Спасибо, Стериос! Что бы я делал в этой халкидикийской глуши без табака? Я тут однажды эвкалиптовые листья курил, крутил из них, на манер неприкасаемых индийцев, сигаретки-«биди».
Пришла мать десяти детей, похлебала воды, а есть отказалась. Оказывается, у нее в домике под эвкалиптом уже склад гуманитарной помощи.
А братья живоглоты куда-то исчезли. Может, вернутся.
Нарисовал козодоя и пошел на море, там было очень хорошо, хотя вода и остывает постепенно. Потому что, как известно, winter is coming.
Выпил три джин-тоника (бутылка опустела) и залез в интернет. Выяснил, что Флобер и Салтыков-Щедрин написали «Бувара и Пекюше» и «Современную идиллию» почти одновременно.
Флобер начал этот текст в 1872, закончить не успел, а опубликован он был в 81-м, через год после его смерти.
Салтыков-Щедрин начал писать «Современную идиллию» в 77-м, не дописал, и она фельетонами публиковалась в «Отечественных записках» до 81-го. Отдельное издание вышло в 83-м.
То есть у Салтыкова был шанс (он умер в 89-м) прочитать Флобера. Интересно, что сказал бы?
Братья-живоглоты так и не появились. Вместо них пришли два брата-котенка. Один черный, а другой, как козодой, – серо-дымчато-палевый. Погрызли собачьи галеты и ушли куда-то.
Начало смеркаться. Святая Гора Афон на фоне лилового неба, под длинными зеленоватыми облаками выглядела совершенно будто ее японец нарисовал.
Пора переходить к «айоргитико», и завтра снова будет солнце.

 
ЧТО ДЕЛАТЬ?

Проснулся: пустота, голубизна и прозрачность невероятная. Нет, именно в октябре в Грецию на море надо ездить.
Братья-живоглоты вернулись. Вернее, сперва на кормежку прибежала мать-буддородица, поела и шмыгнула к себе под эвкалипт в ясли, к десяти детям, а потом появились ее инцестуозные братья.
Лежа на раскладушке и слушая, как плоды огромной дикой груши щелкают о камни, вычитал следующее.
Оказывается, юный Ленин, когда его выгнали из Казанского университета за студенческие беспорядки, и он отдыхал в имении своей матери, за лето пять раз прочитал «Что делать?» Чернышевского.
Удивительно. Тут дело не в том, хороший это роман или нет (на своем мнении не настаиваю, но, по-моему, это образец дурного вкуса и патологической графомании), а в том, что читать одно и тоже пять раз за три месяца как-то странно.
Даже если это «Евгений Онегин» или учебник арифметики.
Я думаю, что личность всё же играет некоторую роль в истории, и факт, что Ленин за лето пять раз прочитал «Что делать?» в какой-то степени объясняет, почему мы имеем то, что имеем.
Нарисовал снегиря и закончил «Bird Iconostasis» – не до конца, потому что истощился золотой маркер Molotov. Ничего, в понедельник мы вернемся в Фессалоники, а там на Ипподромиу есть подвал, где закоренелые анархо-граффитисты торгуют «Молотовыми», в том числе и золотыми. В Салониках и дотюкаю «Птичий иконостас».
А до возвращения из халкидикийской глуши в город нарисую гранат, перец и помидор со здешнего сада-огорода.
Сходил на море, искупался в прохладной воде, пропитываясь прозрачностью, голубизной и пустотой.
Сейчас пойду выпью рецины, а потом, возможно, и циппуро со льдом отведаю.
Вот такая у меня социо-политическая программа.

 
СЛЕДУЮЩАЯ ОСТАНОВКА – ПЛАТФОРМА «БУДУЩЕЕ»

Вам хочется в будущее? Туда почему-то очень хочется Илье Кабакову, будто будущее медом намазано. У него это просто навязчивая идея, и, надеюсь, он туда таки попадет.
А мне в будущее не хочется: я солидарен с Леонардом Коэном, что future is a murder.
Вообще-то, Кабаков когда-то очень сильно на меня повлиял. Он мощный художник. Но что ему будущее сдалось?
Помню, приехал я в Венецию уже почти двадцать лет назад посмотреть биеннале, и там инсталляция Ильи и Эмилии Кабаков «В будущее возьмут не всех». К фронтальной стенке кирпичной кладки XVI века приделан макет заднего вагона советской электрички, над дверью – бегущая строка «В БУДУЩЕЕ ВОЗЬМУТ НЕ ВСЕХ… В БУДУЩЕЕ ВОЗЬМУТ НЕ… В БУДУЩЕЕ ВОЗЬ…». Дальше помещение засыпано щебенкой, проложены рельсы, а на них валяются картины Кабакова.
Но почему-то все это от остального пространства Арсенала отгорожено новенькой кирпичной стеной.
Потому что рядом – огромные ржавые железяки Ричарда Серры такой небесной красоты, что электричка в будущее торчит на запасном пути. Серра, увидев этот бронепоезд, заявил, что на одной грядке с таким сидеть не будет, и от Кабакова отгородился стенкой. На свои деньги ее построил.
Теперь вот в Тейт-Модерн опять про «В БУ…».
Ну и ладно.
Потому что мне куда интереснее осень на Эгейском море, эта пронзительная пустота и прозрачность, стук дятла и кормление полудиких собак и кошек.
Например, собираются на кормежку кормящая мать-буддородица и два ее брата, и тут прибегает рыже-бело-черная беременная кошка с двумя детьми. Один черный, а другой серо-дымчатый, как сейчас облака над Афоном.
И такой кавардак начался! Вот они-то, в отличие от Ильи, Эмилии и меня, знают, что такое будущее. Они знают, что будущее – это сейчас.

 
РЫБОЛОВ И АНДЕРГРАУНД АРТИСТС

Признаюсь, вчера перебрал в Халкидики болгарской лютой ракии и потому обозлился на идиотскую статью в «Artsy».
Как же так? Скоро сорок лет, как мы старались-старались заниматься искусством, а тут снова-здорово. Хрущев, КГБ, шапки-ушанки, андерграунд артистс и пр.
Утром лег на раскладушку под огромной дикой грушей, плоды цокали о камни, и я понял, что совершенно напрасно распалился.
Потому что Россия, ведомая условным рефлексом, всё глубже вязнет в изоляционизме и ретроградности. А Западу что делать, у него же тоже условный рефлекс. Вот и получаются снова и снова неизбежные ушанки, КГБ и андерграунд артистс. И прочее.
Всё нормально.
Так что я пошел на море. Там – просторная голубизна, и сидел на берегу на белом пластмассовом стуле человек в черных штанах, черной майке и в черных очках. Ловил рыбу.
Ни разу не видел, чтобы тут кто-то хотя бы зеленушку выловил. Это – чистая трата времени, то есть трансцедентальная медитация.
Залез в воду: сперва холодно, а потом отлично.
Вот и все ушанки, андерграунд артистистс, Хрущев, etc.

 
ДВЕ НОГИ И ВОСЕМЬ

Пошел на море, в широкую бухту между двумя из трех ног полуострова Халкидики, Ситонией и Афоном. Там чудесно: насколько хватает глаз, – ни души, небесная голубизна, светит и еще пригревает солнце, дует легкий ветерок.
Поплавал и уселся бултыхаться в мелких волнах в черте прибоя. Левую ногу протянул в сторону Афона, правую в сторону Ситонии.
Бултыхаюсь, любуюсь волнами, чайками, белеющими среди барашков на волнах, небом и тем, как по нему один самолет летит на юго-восток, куда-то в Азию, а другой – куда-то на северо запад.
И чувствую, что моя нога, которая на Афон, в чем-то запуталась. Гляжу, какая-то серо-лиловая тряпка ее обмотала, наверно кто-то в море трусы потерял. Стряхиваю ее, продолжаю любоваться, но через полминуты ногу снова что-то облепляет.
Гляжу, это осьминог. Не большой и не маленький, сантиметров сорок в размахе ног. Я отодвигаюсь, но он ползет ко мне. Не знаю, что ему от меня было надо. Может, погреться хотел, может, просто соскучился. Но я, удивившись, встал и выбрался на берег. Головоногое посмотрело на меня карими блестящими глазками (как мне показалось, обиженно), повернулось и уплыло при помощи реактивной струи в море.
Вернулся домой, рассказал друзьям, тоже собиравшимся купаться, о своем приключении. Мария сообщила, что ничего удивительного в нем нет: по осени осьминоги часто выбираются на мелководье и хватают редких купальщиков за ноги.
А вообще-то это очень хороший случай ловить их и готовить ризотто из осьминогов с белым вином. Вот только чтобы было вкусно, надо осьминога триста раз бить камнем по голове и ногам.
К этому я еще не готов.

 
ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЦИВИЛИЗАЦИЮ

Подумать только: еще вчера мою ногу обнимал осьминог, я срывал гранаты с деревьев, и вокруг – пустота и чистота.
Сегодня пришлось неизбежно ехать в город. Я сходил на море, искупался. Осьминог не пришел.
Попрощались с чудесными братьями-живоглотами и сестрой их буддородицей (из десяти будущих Будд живы девять) и поехали на BMW с кожаным салоном цвета слоновой кости в Фессалоники.
Мы ехали по халкидикийским, а потом македонским горам и холмам почти точно с востока на запад, и потому слева небо было веселое (голубое с прозеленью, озаренное золотом заходящего солнца), а справа мрачноватое (лиловое, как веллум Богородицы, с серебряно-серыми узорами).
А потом стало темно, и мы приехали в город.
В Фессалоники – сверкают неоновые огни, туда-сюда едут машины, люди сидят в заведениях, а те, кто еще не сидят там, идут в их направлении парочками, обнявшись за плечи. Либо за руки держатся.
И я тоже пошел в заведение, вниз под холм. Я же цивилизованный человек, nicht war? Сперва зашел в газетный ларек за бутылкой айоргитико, сказал девушке у кассы «калинихта, ясас», а она спросила: «хау ду ю ду, сэр». Потом я зашел в бар по соседству и попросил джин-тоник. Там меня также спросили, хау ду ай ду.
Меня здесь уже все узнают и заботятся о том, хау ай ду. Спасибо грекам за ксенофилию.
В баре по телевизору греки играли в футбол. Половина греков (одни в красном, другие в синем) очень чернокожие, но с бородами как у Геракла. И я считаю, это хорошо: наверняка, во времена древних агоний и олимпиад там тоже была половина нубийцев и евреев.
Вскарабкался на холм, а завтра отправлюсь на платейя Ипподромиу за золотыми маркерами «Молотов», если они там есть.

 
ПРОБЛЕМЫ С ЗОЛОТЫМ МОЛОТОВЫМ

С утра позвонил в подвал на Ипподроме, чтобы узнать, есть ли там золотые маркеры «Молотов». Хозяин этой анархо-граффитистской лавке ответил, что такого добра у него полно.
Спустился на бугор, в кафе Monte, и уселся пить кофе-фраппе, почитывая про то, как матрос Дыбенко и Антонов-Овсиенко разгоняли буржуев; солнце припекало, и залив Термаики растворялся в голубой дымке.
Тут подтянулся Игорь, и мы пошли вниз под гору, по кампусу Панэпистемиу Аристотелу, в сторону Ипподрома. Рядом со зданием факультета общественных и политических наук обнаружили на выгоревшем газоне, по которому скакали кузнечики, античный саркофаг, весь исписанный лозунгами в поддержку Ирландской Республиканской Армии и обклеенный афишками студенческих панк-групп. Поковыряли его, оказалось, что не мрамор, а бетон.
Наверно, это современное искусство.
Пришли на Ипподром, спустились в подвал: лестница там такая, что по ней только молодые леваки могут вверх-вниз-вниз-вверх бегать, а я, старый буржуй, едва не свернул себе шею.
Хозяин подвала, парень с бородой и шевелюрой как у Карла Маркса, вывалил запасы золотых «Молотовых» – их было всего шесть. Я спросил, нет ли у него еще? Он ответил: «Охи. И я даже не буду спрашивать, зачем вам столько золотых «Молотовых».
А я не понимаю, почему золотые «Молотовы» такой дефицит и в Москве, и в Салониках? Кому, кроме меня, они понадобились?
Пошли по солнцепеку к автобусной остановке «Ангелаки» – «Ангелочки», долго ждали автобуса и поехали на нем в Сорок Церквей. Там я зашел в бар, сказал Марте «калиспера сас», потому что уже было пополудни, и попросил джин-тоник. Марта меня спросила «хау ду ю ду, сэр?», я ответил, что ай эм дуинг квайт уэлл.
Это была не совсем правда, потому что дома, затюкав золотые фоны на ласточке, вОроне и дятле, я понял, что на зимородка, сороку, воробья, иволгу, козодоя и снегиря из «Птичьего иконостаса» золотых «Молотовых» мне не хватит.
И где мне их искать?