Выпуск №15
Автор: Вики Фивер
Перевел с английского Денис Безносов
Юдифь
Раздумывая, как хорошая женщина могла убить,
вхожу в шатёр к Олоферну,
в одной руке длинные маслянистые волосы,
в другой, чуть выше спящего
раскрасневшегося от вина лица,
фальшион с расчехлённым
изогнутым клинком. Ощущаю наплыв
нежности, страстное желание
опустить оружие, прилечь
в безопасном укрытии в испарениях
воинского пота, под изумрудом звёзд
на золотисто-багряном балдахине,
дабы растаять, как сладость на его языке,
раствориться. Я помню слепящий свет
оголённого поля; мой муж
отталкивает губку, что я прижимаю
к его голове; хворост
колит ступни, когда мчусь,
бросаюсь с разбега на тело,
уже охладевшее,
окоченевшее; все эти ночи
лежу на крыше – моя пустота,
будто пустота храма
со взломанными дверьми; эти утра,
когда валяюсь в пепле от пламени,
чтобы меня коснулись и испачкали
чем-нибудь. И я подношу лезвие
к его шее – так просто,
будто нарезаешь рыбу.
Подношу снова, глубже,
разрубаю кость.
Медленный читатель
Он может изваять скульптуру
и невиданный механизм, изобрести игру, пошутить,
дать обдуманный взрослый совет,
но медленно читает.
Когда сажаю его себе на колено
с книжкой про божью коровку,
он разглядывает воздух,
вздыхает, трясёт головой,
как старик, который
знает наверняка, что горы
непреодолимы.
Играет со словами,
даёт им остыть,
как жилистому мясу,
пока не уступлю,
не дам ему ускользнуть:
рыбка прыгнет обратно
в среду обитания, или
белоглазый пугливый жеребёнок,
когда отпустят уздцы – думает,
что если возьмёт
это в рот,
то больше не сможет
свободно резвиться.
Ведьмы
На крики сестры
прибежала мама:
Это ты её толкнула?
Они уехали в больницу,
а я осталась дома одна.
Я читала у окна книжку
до тех пор, пока видела слова.
Боялась зажечь свет, следила,
как призраки белых роз
исчезают в темноте.
Как-то у меня был жар, снились
ведьмы, жившие на чердаке,
залетавшие туда через люк.
Теперь они сидели на корточках
за подголовником моего кресла.
Я постаралась не дышать,
приотворилась мёртвой, будто
каменная девочка на погосте
или моя сестра, если выкачать
у неё из ноги всю кровь.
Если б она умерла, люди
подумали бы, что я скорблю.
Но ведьмы знали правду –
чуяли моё злодеяние
горбатыми носищами.
Голубая волна
Делай сейчас, говори сейчас, не бойся.
Вильгельмина Барнс-Грэм
Твой дом с чудесной светлой
студией и видом на море
продан, работы по всему миру.
Но мне мерещится картина,
написанная в девяностых,
когда, чтобы поднять руку,
требовалось усилие: одним
смелым взмахом вверх широкой
нагруженной краской малярной
кистью заполняла холст
искрящейся голубой стеной
волны перед самым падением.
Забывчивость
Когда моя память
была фильмотекой
с пытливой хранительницей,
что знала в точности,
где отыскать ролик
с каждым словом,
я хотела, чтоб несказанное
или несделанное мне
проигрывали ещё и ещё
бессонными ночами,
я бы приветствовала её,
путаясь в плёнках.
Но теперь хранительница
на пенсии, а на полках
сплошь беспорядок.
Скитаюсь вдоль стеллажей
без помощницы
в поисках утраченных
кадров. Подчас
не в силах припомнить,
что именно ищу,
нахожу Забывчивость
на полу на коленях–
старая бледная женщина,
тревожная, как призрак,
копается в ворохе
блестяще-чёрных ленточек.
Тёрн
Он был в Париже на выходных:
один – она сходила с ума, стоило ей
подумать иначе.
Взяла детей
в поход с друзьями
собирать тёрн – маленькие горькие ягодки
с колючих веточек
терновника; лучше собирать,
как только первые морозы
станут расшатывать камни.
Её друзья хотели сделать настойку на джине
к Рождеству.
Она не могла так далеко загадывать.
Не могла даже толком подумать
дальше следующих выходных;
а может, жеребец, чёрно-терновый,
проскакал по-над ней галопом
по отлогому полю.
Светлячок
Рассказывая о химических изменениях,
из-за которых влюблённое тело горит
или даже ничем не болеет месяцами,
ты поднимаешь с лужайки личинку,
держишь на ладони – сияет
будто кончик сигареты, горящей
изумрудным огоньком.
(Мы так и не коснулись друг друга,
только сложили бок о бок
полуистории своих полужизней.)
Ты зовёшь их жучками-молниями,
потому как самцы роятся облаком
и одновременно вспыхивают.
Но это самка, растолстевшая от диеты
из разжиженных улиток, на этапе цикла,
когда почти ничего не ест; когда вся её энергия
стремится преобразовать воду и кислород
в слой люциферина.
Бескрылая, молчаливая,
в неудобной светящейся оболочке,
дабы избежать смерти, поднимает
сверкающе-зелёное брюшко,
подавая сигнал – «да, да».
Ружьё
Приносишь в дом ружьё,
и дом меняется.
Кладёшь его на кухонный стол,
лежит, вытянувшись, как нечто само по себе
мёртвое: зернисто-полированная деревянная рукоятка
выступает с краю,
длинный металлический ствол
отбрасывает серую тень
на ткань в зелёную клетку.
Сперва это для практики:
дырявить жестянки,
свисающие на оранжевой нитке
с деревьев в саду.
Потом застреленный кролик –
метким выстрелом в голову.
Вскоре холодильник полон животных,
прежде бегавших и летавших.
Твои руки воняют ружейным маслом
и потрохами. Ты топчешь
мех и перья. В твоей походке
весна; глаза горят, как когда
секс был ещё свежим.
Ружьё оживляет дом.
И я включаюсь, готовлю: рублю
и режу, мешаю и пробую –
взволнованная, будто Король смерти
прибыл на празднество, выбравшись
из зимних лесов,
а из чёрного рта у него
растёт золотистый шафран.
Чулан
За семьдесят, и мне не хочется
тратить попусту годы, в полусне
заполняю доверху полки чулана.
Все дни – пустые банки, наполни:
вчера – серебристыми зубчиками
листоватых лишайников, позавчера –
едва ощутимой дымкой, неспешно
ползущей по лощине, превращая
ряды буков в силуэты призраков.
Сегодня – порошком цветений,
распылённым по черничной кожице –
перебираю, только из холодильника,
между большим и указательным,
замечаю ямку в форме лепестка
там, где цветок пожух и увял,
маленькую дырочку, где сорвали
со стебелька, чтобы выжать мне
на язык его терпкую мякоть.
Молитва на семидесятилетие
Бог порогов, поводырь
душ между мирами,
будь ко мне милостив:
Бог, что, когда я спросила,
могу ли прожить последние
годы чуть беззаботнее,
превратил меня в паучка,
метнувшегося в неизвестность
на осенней паутинке;
а когда умоляла тебя
сделать меня существом
побольше, посвирепей,
превратил в полярную медведицу,
прыгающую среди
тающих льдин.