Выпуск №16
Предисловие и перевод Яна Пробштейна
Из антологии современной американской поэзии, которая будет опубликована в издательстве НЛО (составители Вл. Фещенко и Я. Пробштейн).
Роберт Данкен (1919-1988) проработал всего год перед закрытием колледжа Блэк Маунтин, но печатался в журнале «Блэк Маунтин Ревью» (Black Mountain Review) с начала 1950-х, Олсон, последний ректор колледжа, основоположник направления и автор известного манифеста «Проективный стих», и Данкен прониклись друг к другу взаимной симпатией. Данкен также по-своему развивал идеи проективного стиха, но с другой стороны, поэзия Данкена, который изучал литературу античности, средневековья и ренессанса в Беркли, изобилует аллюзиями на античных авторов, Тибетскую «Книгу Мертвых» и «Зогар», на Данте, Ницше и Фрейда, Бодлера, Верлена, Рильке, Пауля Целана, Паунда и Х. Д., своих современников — Зукофски, Олсона, Крили. К этому следует добавить аллюзии на музыку Малера и Стравинского, переписку Малера и Фрейда, современное Данкену независимое кино и многое другое. Переехав в Сан-Франциско, Данкен наряду с Кеннетом Рексротом, Джеком Спайсером и Робином Блейзером стал одним из вдохновителей так называемого Сан-Францисского Возрождения, причем понимал он это движение не как региональное, а как содружество единомышленников, объединенных родственными поисками.
Приемные родители Данкена, усыновившие его в младенчестве, были теософами, которые учили мальчика, что его сны — память о его прошлой жизни, когда он жил в Атлантиде (и был там поэтом). Стихотворение Данкена «Мне часто позволено вернуться на луг», отражает его сложное видение мира, где «луг» — это не рай, не место невинности, но создание воображения, ума, однако его собственного, то есть не просто игра ума, а волевое усилие победить хаос. Это место трагического опыта, который известный поэт Майкл Палмер (род. в 1943) в своем предисловии к собранию стихотворений Роберта Данкена в двух томах «Основная работа» (или «Подготовительная работа» или даже «Грунтовка», как в живописи: Ground Work, New Directions [1984, 1987], 2006) сравнивает с тем, как Пауль Целан передает опыт Холокоста, а Данкен — войны во Вьетнаме.[1] При этом Дама, как полагает Питер О’Лири — это одновременно аллюзия на «Божественную комедию» Данте и на грехопадение из «Утраченного рая» Джона Мильтона.[2] Видение это — сродни «Полым Людям» Элиота, где в одной из глав также изображен танец. Детская жига — ритуальный танец во время Великой Чумы (которой посвящена маленькая трагедия «Пир во время чумы» Пушкина, являющейся вольным переложением поэмы Джона Уилсона (1785-1854) “Чумный Город”, посвященной эпидемии чумы в Лондоне в 1665 г.) Поэт Майкл Палмер особо отмечает стихотворение, посвященное Целану:
Из Устройства стихов песнь — звенит
пока поэт Пауль Целан поёт:
Нечто обрушило мир где я есть
Кажется я обрушил
мир где я есть.
Он прекрасен. Из крушенья меня
вновь будет мир
возводить меня, преходить своё сходство во мне.
Ничто не обрушило мир где я есть.
Ничего-ничего
в мире который так
рожает это
крушенье меня то есть моего «мира»
возможность ни единого что так
пребывает.
Это совершенно непереводимо.
Что-то здесь есть что есть так. Ни
чего наверно в итоге даже
ни что. В формуле что вывожу
на ходу
это что-то есть знаю Ничто
затемнённое утверждением Ни-единой-чегойности.
Это Ничто обрушило
мир где я есть так что тот стал
прекрасен, Ничто во мне
пребывает
по ту сторону мира где я
нечто
в мире томится, мечтает
чтобы здесь ничего.[3]
(Перевод Ивана Соколова).
Как заметил Иван Соколов, цитируя Палмера,
«…это «Ничто» распада, конечно, необходимая часть мифологического цикла, который поэт в синкретичной космологии Данкена обязан принять и разыграть. В этом отношении я бы хотел коротко обратиться к тому, что представляется мне одним из самых прекрасных свершений в Томе первом, к шедевру элегичности, цикличности и негативного лиризма — стихотворению «Из Устройства стихов песнь — звенит пока поэт Пауль Целан поёт». Поющее «я» здесь сразу Данкен/Целан, если вообще не какое-то Первое лицо по ту сторону их обоих. Обрушенный мир выбрасывает его к обломкам крушения, к ничто; из этих обломков «вновь будет мир / возводить меня…».[4] Ничто, к которому приходит поэт, скорбь необходимого знания — это одновременно и та сила, которая заставляет его быть в самом полном смысле слова. Это движение циклично и нескончаемо, не ведёт ни к завершению, ни к разрешению, и стихотворение отражает это своей неразрешимостью, своим пребыванием (очень напоминающим одно из самых цитируемых стихотворений Данкена «Часто дозволено мне вернуться на луг») в парадоксе. Поспешу лишь отметить, что обретаемое Данкеном «подобие» ни в коей мере не является самонадеянным отождествлением с действительным жизненным опытом Целана и его истоками в ужасах Шоа. Подобие или сочувствие претворяются в основе самой поэзии и её узнаниях или признаваниях…»[5]
В первом томе, озаглавленном «Перед войной», как пишет Палмер, предлог «перед» означает, не «до», а то, что мы все «свидетельствуем перед лицом войны… в данном случае, вьетнамской, с ее ложью, наживой, массовыми убийствами и убийственной жестокостью и трагическими ошибками». [6] Однако любая война для Данкена подразумевает «вечное, диалектическое противостояние созидания и разрушения света и тьмы, формы и пустоты, бытия и небытия. В душе поэта (Палмер употребляет слово “psyche”), творческое воображение бесконечно сражается, стремясь о себе заявить, выразить себя, но тем самым, — продолжает Палмер, — парадоксальным образом переступить пределы самого себя, уничтожить себя, став другим».[7] Если первый том начинается с «Песни Ахилла», о которой несколько ниже, и заканчивается под знаком Танатос, то второй том освещен Эросом, но это не только светлый огонь, но и темное пламя, где «Ангел Сифилис» и «Ангел Рак», вожделенье и ненависть, когда поэт смотрит в зеркало «Мастера Бодлера», как в одноименном стихотворении, где «ненависть/ так же, как и любовь, перетекали, как влага, / во мне». Однако в конце, как во фрагменте-переходе 28 из книги «Сгибая лук», озаглавленном «Свет», из Эроса возникает Антэрос, противник Эроса, бог взаимной любви и мщения за отвергнутую любовь.
сейчас низвергается любимец рока,
одно перо из его крыла /потерянное
в божьем взгляде найдено Libertas[8]
Мастер Виктор Гюго видел в этом сне
Поэзию саму / или за своими веселыми застольями
слышал толки о том,
что ангельское было предано Люциферу,
как Сатана предавал Себя/ и пал
помыслив о корнях власти, как будто
она принадлежала ему,
разорвал с этой Любовью, светом и мраком,
источником всего Мы зовем его
Крылом нашей Матери-Вселенной,
в чьем образе разрушители
и ангелы-хранители вознаграждены
крылатые львы/ дамы, гигантские бабочки
в солнечных полях, среди галактик
крылаты,
состязаются,
Фантазия различает их.
От туловища какой ярой горгоны взлетает голова
Пегас/ великий конь Поэзии, Всадник
мы скачем, кто творит
правду из Того, что Есть;
и, словно Эрос освобожденный, АнтЭрос[9] / свободный
для любви, Хрисаор[10] / с золотым мечом —
близнецы-видения, в котором
из ужасного приговора древнего закона
крылат новый закон взвился
•
сумеречный
•
lumen[11]
(Перевод Яна Пробштейна)
Ранние же его стихи, как «Африканская Элегия», были необузданы и экзотичны. Данкен известен также тем, что он первый в США заявил открыто о своем гомосексуализме и в 1944 г. опубликовал в журнале «Политика» эссе «Гомосексуалист в обществе». Он был активным борцом против всех видов социальной несправедливости — расизма, антисемитизма. Когда ему было 34 года, Данкен записал в дневнике: «Я создаю поэзию, как другие творят войны, любят, делают революции или создают государства: чтобы реализовать свои способности до предела». Стало быть, поэзия для Данкена — борьба с хаосом, но в этой борьбе он скорее послушный слуга, нежели воин, шаман или повелитель.[12] Тем не менее, Данкен расходился во взглядах на поэтику и поэзию с Денизой Левертов, которая придерживаясь крайне левых радикальных взглядов, резко противопоставляла: Я-Они (или другой); по его мнению, «Мы— добро, они — зло» повторяет риторику консерваторов, а любая война или революция превращается в разрушительную силу, в поражение, если не преодолена и преобразована творческой энергией. Об этом, в частности, его стихотворение «Песня Ахилла», в котором Ахилл на берегу обращается к матери — Фетиде, при этом все остальные персонажи «Илиады» отсутствуют, а сама Троянская война отошла на задний план — эпос преобразован в лирическое стихотворение: «Дело Трои завершено давно». Однако Данкен говорит и о более глубинной войне (или борьбе), о «глубинной неудовлетворенной войне под/ оболочкой явной войны». Его Ахилл — не тот герой, которого встретил Одиссей в подземном мире, Ахилл, получивший «надел в уделе Смерти»:
Фетида тогда,
матерь моя, обещала
мираж корабля, судно
вод внутри вод,
чтоб вернулась душа моя
от испытаний в людской
оболочке, от долгой осады, от
товарищей, страждущих на равнине,
от пылающих башен, деяний
чести или бесчестья,
глубинной неудовлетворенной войны под
оболочкой явной войны,
и груда прекрасных, отшлифованных кропотливо
лунных камней, агатов, нефритов, обсидианов,
превращалась и обращалась
в промывке приливов, в блеск отходов
в жалкое чудо,
слова превратились в песнь
до нашей песни… или они —
прекрасные, кропотливо отделанные воспоминанья
тех, давно от меня улетевших слов,
вернувшихся внове, призраками в свете
луны, старые лица?
Ибо Фетида, матерь моя, обещала
мне судно,
возлюбленное, возносящее дух
в буйство первой стихии моей
вознося, в княжество
нереальности — надел в уделе Смерти.
(Перевод Яна Пробштейна)
Сам Данкен писал, что для него миф проявляется в двух формах «знатной [lordly] и простолюдинской [humble]… мифологического видения и фольклорной фантазии».[13] Миф для Данкена — способ открыть древнее и непреходящее в настоящем: «Наша работа — пробудить в современном сознании отзвуки старого мифа, приготовить основу так, что когда мы вернемся к чтению, мы увидим, что наши современные тексты заряжены сюжетом, начавшийся до первых знаков и подписей, которые мы нашли в работах на стенах Альтамиры или Пеш-Мерль».[14] В этом смысле следует рассматривать и понятие «стиха открытого поля», которое дало название книге Данкена «Открывая поле» («Opening the Field», 1960) и, как справедливо заметил Майкл Дэвидсон, оно восходит к теософской традиции, которую он унаследовал от своих приемных родителей. Для них, как пишет Данкен, «истина вещей была эзотерической (закрытой на замок изнутри) или оккультной (замаскированной) под очевидное, и нужен был ‘потерянный’ ключ чтобы решить (букв. собрать воедино) криптограмму того, кто написал Шекспира или кто создал вселенную или каково было истинное послание».[15]
Книга Данкена «Открывая поле» (получила признание не только у критиков, но и у читателей. Поэт и литературовед Стивен Степанчев в книге «Американская поэзия после 1945 года» писал, что «Данкен — синкретист, обладавший воображением, которое строит мосты, объединяя время и соединяя пространство». В неизданном предисловии к этой книге Данкен писал:
«Я интересуюсь формами, а не конвенцией, искусством, а не литературой, я, быть может, модернист. Однако меня не особенно интересует совершенная новизна формы, я не футурист, я работаю с непосредственным и не нацелен на оригинальность. Значения в языке не оригинальны, не более, чем звуки; они накапливаются из поколений человеческого использования из мглы нейтрального звука и первых предметов к многогласности и всеобщей вселенной сегодняшних вещей; они радикальны, направляя корни в прошлое вдоль наших собственных корней. Я — традиционалист, искатель истоков, не оригинальности».[16]
Я люблю строгость и даже ясность как качество работы — то есть, так же, как мне нравятся запутанные и зыбкие вульгарности. Именно интенсивность концепции волнует меня».[17] В книге «Открывая поле» Данкен вводит понятие созвучия (rime) — именно не рифма, так как название «Структура созвучия» дается не только нерифмованным стихам, но и прозаическим фрагментам (Иван Соколов предложил другой перевод термина “the structure of rime”— «устройство стиха»[18]):
Я прошу неподдающееся Предложение, которое проявляется в языке,
пока я создаю его,
Говори! Ибо я именую себя твоим господином, пришедшим служить.
Писание — прежде всего поиск послушания.
(«Структура Созвучия I», перевод Я. Пробштейна).
Дэвидсон полагает, что в приведенном отрывке выражена «основная двойная связка версии романтизма Данкена: поэт «“творит” предложения только когда они творят его; он соблюдает закон писания, чтобы он сам мог писать».[19] Структура повторения, как полагает Дэдидсон, основывается не на прустовском или джойсовском озарении, «но на таком, которое описано у Кьеркегора, который различает между “припоминанием“, попыткой воссоздать прошлое, и “повторением”, наброском того, что было. Воспоминание, по Кьеркегору, — то, что греки называли знанием, воплощением вечных форм. Повторение же постоянно воспроизводит жизнь из того, что было частично увидено, но полностью никогда не было реализовано. “Диалектика повторения проста, ибо то, что повторено, существовало — иначе оно не могло бы быть повторено — но сам факт того, что оно было, превращает повторение в нечто новое”. Для Данкена, — заключает Дэвидсон, поэзия также является структурой повторения, возвращением к “корням изначального чувства” и все же проекцией, основанной на условиях, открытых в этом возвращении».[20]
1960-е принесли Данкену признание — он был награжден мемориальной премией Хэрриэт Монро (1961), Стипендией Гуггенхайма (1963), премией Левинсон журнала «Поэзия» (Poetry, 1964) и трижды был награжден стипендией Национального фонда искусств. Едва ли не самой сложной в интеллектуальном смысле была книга «Сгибая лук» («Bending the Bow», 1968),[21] которую многие называли интеллектуальным коллажем, а Майкл Дэвидсон добавлял, что стихотворение Данкена — «это композиционное поле, в котором может быть… цитата из прозаического произведения, каталог, рецепт, драматический монолог, обличительная речь», а поэт Джим Харрисон писал, что структура типичного стихотворения Данкена «многослойна и четырехмерна… оно подобно полотну ткани … и требует активного усилия читателя». Принята, однако, была эта книга отнюдь не всеми, а борьба за публикацию, отнявшая много сил, привела Данкена к мысли о том, что издание книг отвлекает от творчества и дал слово не издавать новую книгу в течение пятнадцати лет. Верный своему слову, он издал первый том книги «Основная [или] «Подготовительная работа» (или «Грунтовка», как в живописи: Ground Work) «Перед войной» в 1984 г., а вторую книгу «Во тьме» — в 1987 г. В 1985 г. он был награжден национальной поэтической премией, а в 1988 г. умер после продолжительной борьбы с болезнью почек, мужественно перенося диализы и операции. Много лет он писал книгу, вышедшую посмертно в 1993 г. под названием «Книга Х.Д.», не только посвященную творчеству выдающейся поэтессы Хильде Дулиттл, но в ней высказывал свои взгляды о поэзии и литературе, так что поэтесса и критик журнала «Нэйшн» Энджи Млинко охарактеризовала ее как многослойный палимпсест». Немаловажно и то, что Данкен возводит свою литературную генеалогию не только к мужскому творческому началу, но и женскому — помимо Х. Д., он пишет о Гертруде Стайн, Марианне Мур, Эдит Ситуэлл, Дороти Ричардсон, Вирджинии Вульф и других.
Джек Спайсер (наст. имя John Lester Spicer 1925-1965) —американский поэт, переводчик, эссеист и лингвист, родившийся в Лос-Анджелесе, в семье протестантов-кальвинистов; учился в университете в Беркли, где закончил докторантуру как лингвист, изучавший древне-английский и древне-норвежский, но диссертацию не защитил, так как отказался подписать так называемую «Клятву верности», введенную во времена холодной войны по предложению сенатора Джека Тенни, председателя комиссии по «Антиамериканской деятельности». В Беркли Спайсер познакомился с Робертом Данкеном (1919–1988) и Робином Блейзером (1925–2009), и трио единомышленников составили костяк группы, которая впоследствии станет известной как «Ренессанс Беркли» и «Сан-Францисский ренессанс», однако впоследствии творчество этих поэтов и Джека Спайсера в частности, вышло далеко за рамки «региональной поэзии», оказав значительное влияние на всю американскую поэзию 1950-1980-х гг.
Хотя Спайсер был одним из организаторов «Галереи Шести» с пятью друзьями-художниками в 1954 году, где Аллен Гинзберг впервые читал «Вопль», впоследствии Спайсер отрицал поэзию Битников как слишком социально-направленную, экспрессивную и примитивную, противопоставляя ей поэзию эзотерическую, вернее, как он писал и говорил в своих Ванкуверовских лекциях о своих идеях и поэзии как привнесенных извне, из космоса, сравнивая поэта системой кристаллов или радио. Поэт должен освободить путь для языка из космоса либо тому, что надиктован «привидениями», то есть поэзия как надиктованная свыше.
Остр как стрела Орфей
Направляет музыку вниз.
Ад там
На дне под морской скалой.
Не исцелишь
Ничего этой музыкой.
Эвридика — птица-фрегат или скала или морская водоросль.
Не славь ничего
Преисподняя —
Это скользкая сырость на горизонте.
Ад — это:
Когда не на что смотреть, кроме вечности,
Необозримость соли,
Нет кровати, кроме
Музыки вместо постели.
(«Орфей», перевод Я. Пробштейна)
Как писал Майкл Дэвидсон в книге «Сан-Францисский Ренессанс», Спайсера отличало от Битников то, что можно назвать «отрицательной теологией, его отрицание имманентных или сущностных идеологий ради полного дуализма субъекта и объекта, слова и вещи, человека и Бога. Эта точка зрения, радикально протестантская по своему импульсу, подчеркивает познание через оппозицию и противопоставление».[22]
Представь Люцифера
Ангелом без ангельства
Яблоко,
Сорванное начисто волей вкуса, цвета,
Силы, красоты, округлости, семени
Без всего, что живописал Бог, являющее все,
Чем яблоко является.
Представь Люцифера
Ангелом без ангельства
Стихотворение,
Которое себя отредактировав, лишило звука
Вообрази, рифму, гармонию
Лишенную всего, о чем говорил Бог, являющее все,
Чем является стих.
Закон, говорю я, Закон
Есть ли?
Что есть Люцифер
Император без одежды
Без кожи, без плоти, без сердца
Император!
(«Представь Люцифера», перевод Я. Пробштейна)
По причинам политического характера, о чем сказано выше, как лингвист Спайсер опубликовал только одну статью совместно Дэвидом Ридом в журнале «Язык: журнал американского лингвистического общества» в 1952 г.: «Методы корреляции в сравнении идиолектов в переходной области». Статья была основана на сравнении диалектов, бытовавших в Калифорнии, как о том пишет Давидсон.[23] В первую очередь как поэт, автор книги стихов «Язык», а не только как лингвист, Спайсер был увлечен исследованием языка как корпуса объективных данных, чьи значения напрямую зависели от географического местоположения и местных языковых сообществ. Эти исследования привели к созданию лингвистического атласа, причем во время экспедиций, язык «передавался», то есть диктовался местным жителем одному из исследователей, а затем Спайсеру, который «переводил» собранные данные в фонетические эквиваленты. Хотя работа его была по большей части эмпирической, он разделял теоретические положения структуралистов Сепира и Уорфа, которые, в частности, писали о взаимоотношении между социальным поведением и языком. Одно из хорошо известных положений этой теории заключается в утверждении, что то, что мы называем языком, является прямым следствием унаследованных нами языковых структур.
В своих стихах и в Ванкуверских лекциях он пользуясь метафорой из «Орфея» Кокто, Спайсер говорил (а в стихах писал о том), что поэт — это «приемник», получатель надиктованного ему извне либо свыше, однако в стихах взаимоотношение усложняется: «Поэт- это лжец», как сказано в стихотворении «Спортивная жизнь»:
Беда в сравнении поэта с радио в том, что радио
не образует рубцовую ткань. Лампы перегорают или
транзисторы, каковыми являются большинство душ, батареи питания
или схемы, заменяемые либо нет, но это не похоже на то, как
дерется пьянчуга-боец в баре. Поэт
Принимает слишком много сообщений. Правый в ухо, уложивший его
на пол в Нью-Джерси. Справедливости ради надо сказать, что он выстоял
шесть раундов в бою с чемпионом.
Потом они продают пиво или идут в спортивные комитеты, или, если
рубцы слишком грубые, выступают в баре, где
незримые чемпионы не смогли бы побить его. Их слишком
много.
Поэт — это радио. Поэт — лжец. Поэт — это
контратакующее радио.
И эти сообщения (Бог проклял бы их) даже не знают,
что они чемпионы.
Как поэт Спайсер был весьма требователен к себе и при жизни издал немного книг. Он жил в эпоху маккартизма, будучи радикально настроенным как в социальном, так и в политическом плане, к тому же гомосексуалистом, так что он был, что называется аутсайдером, который стремился создать небольшую группу «инсайдеров», разделявших его взгляды. Для них он был неутомимым наставником и слушателем. К сожалению, его социальный протест нередко принимал уродливые формы, выражавшиеся в антисемитизме, мисогенизме, был подвержен всевозможным теориям заговора и… алкоголизму, отчего умер в 40 лет в палате для «бедняков».
Знаменательно, что «Собрание стихотворений Джека Спайсера» издал его ближайший сподвижник Роберт Блейзер. Родившийся в Денвере, штат Колорадо, выросший в Твин Фоллс, в штате Айдахо, поэт, редактор, эссеист Робин Блейзер (1925-2009), получивший образование в университете Беркли, где сблизился с Джеком Спайсером и Робертом Данкеном, стоял вместе с ними у истоков поэтического Ренессанса Беркли 1940х годах, ставшего предшественником Сан-Францисского Ренессанса в 1950-1960 гг. В 1965 г. Блейзер познакомился и близко сошелся также с Чарльзом Олсоном и Робертом Крили, которые совместно с Робертом Данкеном и Денизой Левертов входили также в содружество поэтов колледжа Блэк Маунтин, до того как Данкен и Левертов переехали в Калифорнию, а колледж прекратил свое существование в 1957 году. Таким образом Блейзер как бы вышел за рамки даже и выдающейся поэтической школы и также как его выдающиеся современники был занят обновлением языка и поэзии. Его всеобъемлющая и многообразная поэзия исследует пересечения времени, пространства, природы и языка, в котором, в свою очередь он исследовал возможности не только слова, но и синтаксиса. В интервью в 2007 году он сказал: «Язык — это путь, в котором ты никогда не остаешься просто самим собой. Я думаю о привязанности к языку, и я думаю как писатель, что о своей привязанности и те поэты, которыми я так сильно восхищался в моей жизни были все СВЯЗАННЫМИ языком чем-то столь живым, что это было близко обретению тела».[24]
Это позволило Блейзеру после переезда в Канаду, гражданином которой он стал в 1972 г., не только оказать влияние на канадскую поэзию, но и став лидером группы таких канадских поэтов, как Джордж Боуэри, Стив Мак-Кафери, бп Николь, Эрин Муре, и Дафна Марлатт, сделать канадскую поэзию органичной и неотъемлемой частью всей англоязычной поэзии, близкой к экспериментальной Поэзии Языка. Заслуженный профессор эмеритус университета Саймона Фрэзера, Блейзер был удостоен поэтической премии Гриффин за выдающиеся достижения в поэзии в 2006 г., а затем еще раз за книгу «Священный лес» в 2008г., а в 2005 был награжден орденом Канады, высшей гражданской наградой за выдающиеся достижения в литературе и вклад в развитие общества и культуры Канады. Блейзер также известен как составитель и редактор не только «Собрания сочинений» Джека Спайсера, но книг Джорджа Боуэри и Луиса Дудека.
Роберт Данкен (1919—1988)
Из императора Юлиана, Гимн Матери Богов:
И Аттис окружает небеса, как тиара, и оттуда
как будто готовится сойти на землю.
Ибо четное ограничено, однако нечетное без границ
и нельзя ни пройти через него, ни выйти из него.[25]
Память племени Пассажи 1
И к Ней Безграничной посылаю,
где бы Она ни блуждала, у любого
костра ввечеру,
Среди племен каждый возводит Град, в котором
мы, Её народ
в конце владений дня здесь
Вечные
светильники зажжены, здесь зыбкие людские
искры жара и света
сверкнув, исчезают, и возникают опять.
Ибо это — общество живущих
и голос поэта говорит не
из расщелины в почве
между срединой земли и преисподней,
вдыхая пары того, знанье о чем смертельно,
новости, которые новым личинкам в гробу
и вывихам времени служат пищей,
но из камня очага, света светильника,
сердцевины материи, на которой
держится дом
и все же здесь упреждающий свет на окраине города!
Град исчезнет в свое время, исчезнет
во времени, скрыв даже собственные угли.
И нас разбросало по странам и временам человека,
ибо мы несем тревогу в себе,
молва врагов
осела на перьях крыла, покрывшего нас.
* * *
Мнемозина назвали ее,
Матерь с шепчущими
оперенными крыльями. Память,
большая пятнистая птица, сидящая на
насесте душ, и к ее яйцу,
мечте, в которой всё сущее живет,
я возвращаюсь, покидая свое я.
Я вне себя от этой
мысли о Едином внутри Мира-Яйца
в скорлупе бормотаний,
в округлости рифм,
в колыбели звука ребенка.
Таков первенец! Следом будут
взрывы в зелень, пока
весенние ветры несут влагу с юга
а солнце возвращается на север. Он прячет
пламя меж слов во рту
и выбегает из области мрака и шторма
к нам.
Я сплю днем, отдыхая от работы,
читаю и отвлекаюсь от чтения,
словно я только семя себя самого,
непроснувшийся, не желая
ни спать, ни проснуться.
У ткацкого стана Пассажи 2
Кошачий мурр
среди хвр, цкх «цкх, цкх»
ткацкого стана Кирки из «Кантос» Паунда[26]
«Я слышал похожую песню…»[27]
мой разум, челнок среди
натянутых струн музыки,
позволяет уточной нити мечты расти среди дня,
приросту ассоциаций,
лучезарные мягкие нити,
великолепье брошено, пересекаясь и переплетаясь,
перекрученные жилы укрепляют работу.
На изнанке образов несколько тяжей связывают
смысл в потоке слов,
поток полотна
вздымается меж разумом и чувствами,
связывая шерсть в полноценную ткань.
Тайна! тайна! Она сокрыта
в своем проявлении.
Белый кот перебирает лапами
жмурится в восторге от света,
свет отражается от его шерсти, как от щита,
высоко вздетого в разгаре битвы.
Какова работа Червя в коконе?
Была такая нужда в старину,
когда ремесло проникло в нашу основу,
искусство никогда не освободится от этого горна,
от ткацкого стана, от лиры —
огонь, образы, голос.
Что же, если даже в комнате, где мы сейчас
читаем про себя либо я читаю вслух,
звучит музыка,
и все это,
испаряется в воздухе,
строчка за оброненной строчкой.
Да будет стрекот челнока, летящего
вперед и назад, вперед и
назад,
основа, сновка, верп: «бросать сеть, класть яйца»,
от значенья «бросать»
нити перекручены для крепости,
которая может стать основой воли.
«О ткач, ткач, работать перестань», —
Гэскойна[28] цитирую:
«ткань твоя мне причинила зло»
И челнок, несущий ткань, я выяснил,
назывался skutill[29] «гарпун» — дротик, стрела
или малое судно
navicula weberschiff[30]
снуя от берега к берегу —
доисторическое *skutil *skut[31]—
«болт, засов, как на двери»
«шлюз» •
но битва, которую видел,
была на широкой равнине ради
доблести,
рука, обученная стрельбе из лука,
тело мужа
в противоборстве, каждая из сторон
лицом встречает врага ради
союза,
верности, легион, ибо
клятва превращает народ
в единое тело, которое не сломить.
Однако это все, как мы знаем, mêlée,[32]
месиво ошибочных тем
рождающих ужас и превозмогающих ужас,
так что Ахилл может во гневе
повергнуть
героя Гектора, подъявшего
это отражение героизма
на своем щите…
февр. 4-11, 1964
Что я видел Пассажи 3
Белый павлин на насесте
мог быть Христом,
перистое одеянье Озириса,
лучезарная птица, вспышка меча,
угнездился на дереве *
и другой слайд на матовом стекле
были, как ночь и день,
прорезь глаза, распахнутого
во времени,
вертикальном к горизонту
Где оно появляется Пассажи 4
Перерезал бы нить
чтоб сплести сеть
паутины
в воздухе
пусть сгинет образ в образе здесь,
оставь писателя и читателя
в воздухе,
чтоб сразу вывести
важные
ложные выводы,
вервие первой воды,
выплеснутой риторикой,
разбухшей от дождя.
Пусть статистически незначительно
как место созидания,
у меня в этом свое
насыщенное
место само-созидания,
Солнце само
незначительно среди солнц.
Волхвы вероятного
вносят зеркало,
излучение, океан,
который держу на ладони ·
словно мог бы отбросить тень ·
чтоб окружить
то, что безгранично ·
точно я смог бы удержать · эту жемчужину, которая
прикасается к каждому образу воображения того,
кто я есть ·
ошибся насчет паутины, это
отражение, соблазн мира
который люблю.
Луна Пассажи 5
столь приятен свет
округл, в ореоле, отчасти
открыт, кольцо,
обручальный перстень ночи •
быть может
великая дама, поднимает
юбки приливов •
в круженье
и опускает на золоченые
края-берега своих морских одежд
либо он соизволил
вызволить грезы,
оставляя ослепительную тропу
над волнами,
тоже лорд, лунный король мотыльков,
Оберон • блистающий среди туч.
Из какого источника
свет на их лицах,
свет их глаз, темный
взгляд, что озаряет, воспламеняющий взгляд,
словно над мерцанием озера,
его плоть лучезарна •
Мои Лорд-и-Леди Луна,
на которых,
словно оно влюблено,
солнце, источник света
отражает •
воздета •
Гора Шаста[33] в снежной грезе
плывя
Посылка Пассажи 7
Доброй ночи, наконец
свет солнца исчез
за краем земли
и мы
можем видеть темные полости,
которые стирает Божий день.
Свет Пассажи 28
сейчас низвергается любимец рока,
одно перо из его крыла /потерянное
в божьем взгляде найдено Libertas[34]
Мастер Виктор Гюго видел в этом сне
Поэзию саму / или за своими веселыми застольями
слышал толки о том,
что ангельское было предано Люциферу,
как Сатана предавал Себя/ и пал
помыслив о корнях власти, как будто
она принадлежала ему,
разорвал с этой Любовью, светом и мраком,
источником всего Мы зовем его
Крылом нашей Матери-Вселенной,
в чьем образе разрушители
и ангелы-хранители вознаграждены
крылатые львы/ дамы, гигантские бабочки
в солнечных полях, среди галактик
крылаты,
состязаются,
Фантазия различает их.
От туловища какой ярой горгоны взлетает голова
Пегас/ великий конь Поэзии, Всадник
мы скачем, кто творит
правду из Того, что Есть;
и, словно Эрос освобожденный, АнтЭрос[35] / свободный
для любви, Хрисаор[36] / с золотым мечом —
близнецы-видения, в котором
из ужасного приговора древнего закона
крылат новый закон взвился
•
сумеречный
•
lumen[37]
1968
Джек Спайсер (1925-1965)
Орфей
Остр как стрела Орфей
Направляет музыку вниз.
Ад там
На дне под морской скалой.
Не исцелишь
Ничего этой музыкой.
Эвридика — птица-фрегат или скала или морская водоросль.
Не славь ничего
Преисподняя —
Это скользкая сырость на горизонте.
Ад — это:
Когда не на что смотреть, кроме вечности,
Необозримость соли,
Нет кровати, кроме
Музыки вместо постели.
Конкордский гимн
Твоя шутка
Похожа на озеро
Что лежит там без единой мысли
И видит
Мертвых морей воды
Птицы летят
Над ним
Сбитые с толку голубизной без единой мысли о воде
Без единой мысли
О воде
Представь Люцифера
Представь Люцифера
Ангелом без ангельства
Яблоко,
Сорванное начисто волей вкуса, цвета,
Силы, красоты, округлости, семени
Без всего, что живописал Бог, являющее все,
Чем яблоко является.
Представь Люцифера
Ангелом без ангельства
Стихотворение,
Которое себя отредактировав, лишило звука
Вообрази, рифму, гармонию
Лишенную всего, о чем говорил Бог, являющее все,
Чем является стих.
Закон, говорю я, Закон
Есть ли?
Что есть Люцифер
Император без одежды
Без кожи, без плоти, без сердца
Император!
Любой дурак может войти в океан
Любой дурак может войти в океан
Но нужна Богиня,
Чтоб из него выйти.
Что верно об океанах, верно, конечно,
О лабиринтах и стихах. Когда начинаешь плыть
Сквозь быстрину ритмов и водоросли метафор,
Нужно быть хорошим пловцом или прирожденной Богиней,
Чтоб совладать с ними.
Гляди, как из моря выпрыгивают яростно выдры
Из середины стихотворения
Они столь жизнерадостно и миролюбиво играют там,
где едва движется вода.
Можешь преодолеть все волны и скалы
Дойдя до середины стиха, чтоб их коснуться,
Но когда ты вдоволь насытился блаженством вод
И захочешь двинуться обратно,
Тогда-то и начинаются всякие проделки,
И если ты не поэт или выдра или что-то сверхъестественное,
Ты утонешь, дорогой. Ты утонешь.
Любой грек может завлечь тебя в лабиринт,
Но нужен герой, чтобы выбраться из него.
Что верно насчет лабиринтов, верно, конечно,
О любви и памяти. Когда начнешь вспоминать.
Плач по умельцам
Ни до кого нет дела кроме древесины, плавающей на волнах
Это чурбаны, колоды древесины.
Звуки там, вдали от берега, слабые и отрывистые
Они стучат или созвучно бьются друг о друга — лесосплав напролет всю ночь
плывет там, чуть повыше этой бухты. Они ухают или бьются
друг о друга. Звук лесосплава — этот звук
и не звук вовсе.
Вовсе.
Все они
Брошены
В призрак лунного света, льющегося на них.
Книга Галахада
1
Задворки и амбары
Если б только он остановился на минутку поговорить, он мог бы
понять прерии американского
Уитмена, я имею в виду не Галахада, оба они родились
с какой-то вестью в глотках
Созерцать Америку из Лонг-Айлендского пролива или Грааль
из чистоты глупо, не в плохом смысле, а глупо-вато, словно
слова или поэзия могут спасти.
Индейцы, все еще шагавшие по Равнинам, были мертвы и
искатели Грааля были мертвы, и никто из них об этом не знал.
Невинный на ветру звук голоса настоящей птицы
Из-обретен.
2
Галахада изобрели американские шпионы. Нет причины
считать, что он существовал.
Есть в мире агенты, для которых истина и ложь
смехотворны. Галахад смеялся,
Когда родился, потому что утроба его матери была
Потешна. Пока он смеялся, плоть с него слезла
И Грааль явился перед ним, как вспышка фонарика.
Что бы ни привиделось
С испода.
3
“Мы отбываем узреть Волшебника, чудесного Волшебника из страны Оз”,
Чертовы австралийцы маршируют в Грецию по дурацкому поручению.
Чаша сказала: «Испей меня», и мы выпили,
Сокращаясь или разрастаясь, в зависимости от того, как попадали в нас пули,
У Галахада было зрение яснее. Был офицер СС в той войне или
нервный офицер (албанец, скажем), который пытался увидеть эту чашу
сквозь очки.
Грааль живет и парит,
Как пчелы
Вокруг лагеря и их возлюбленные, их трупы. Пчеловеды
Чертовы австралийцы маршируют в Грецию по дурости.
4
Выпить этот крепкий напиток из холодной чаши горечи.
Я расскажу тебе эту историю. Галахад, неаконнорожденный сын Элен,
Был единственным, кому разрешили найти его. Найти его так,
чтобы мертвецы оставались мертвецами, пустыня пустыней.
Не было побегов из вереска или вязов.
Я научу тебя любить приказ рейнджера
Держать шестизарядник и не убегать никогда
Вереск и вяз, поскольку не люди они, выдержат
Долгую прогулку по чьему-то полусну. Ужасно.
5
Преображение тогда. Стать не дураком грааля, как
другие, но стрелой, земным туманом, который поднимался
и опускался на болотах, теряя душу, каковая могла затеряться в тенях
Слёз плюща. Вся потерянная земля вышла встречать этого
солдата.
Одинокого соль дата в земле тех, кто должен выжить,
Морока
Монстр,
Случайно, непризрачно
Покинул рассказ,
И земля была та же
Рассказ тот же
Ни одна рука
Не выползала из тени.
6
Грааль был просто котлом каннибала,
Из которого кому досталось а кому не досталось.
Думает сей Галахад.
Грааль был в целом воздухом эмпирей
Где мужчины не трахались а женщины отводили взгляд
Думает сей Галахад.
Грааль был живым как скворец на заре
Сотрясающий землю шумной песней своей
Думает сей Галахад.
Но Грааль есть. Точно красный аэростат
Унося его ввысь мимо луны
Бедный думает Галахад.
Кровь на звездах а на земле пища
Единственная связь которую сыщешь
Вот что думает богач Галахад.
7
Грааль обычен, как водоросли в море или крысы,
Не потерян, а запропастился.
Ищешь, как письмо, которое точно в доме,
И находишь, наконец, что не лучший выход для письма.
Страна грааля сейчас влажна от проливных дождей
И выращивает тыквы и артишоки или капусту или все, что угодно,
что они выращивали, пока не стали тревожиться из-за
погоды. Человеку
В конце концов некуда больше идти, кроме как вверх: Евангелие от
Галахада.
Конец «Книги Галахада»
(«Святой Грааль, 1964)
Вещь-язык
Этот океан, унижающий своими обличьями,
Круче всего на свете.
Никто не слушает поэзию. Океан
И не предполагает быть услышанным. Капля
Или обвал воды. Это ничего
Не значит.
Это
Хлеб и масло
Перец и соль. Смерть
Которую молодые жаждут. Бесцельно
Он бьет в берег. Белые и бесцельные сигналы. Никто
Не слушает поэзию.
Спортивная жизнь
Беда в сравнении поэта с радио в том, что радио
не образует рубцовую ткань. Лампы перегорают или
транзисторы, каковыми являются большинство душ, батареи питания
или схемы, замяемые либо нет, но это не похоже на то, как
дерется пьянчуга-боец в баре. Поэт
Принимает слишком много сообщений. Правый в ухо, уложивший его
на пол в Нью-Джерси. Справедливости ради надо сказать, что он выстоял
шесть раундов в бою с чемпионом.
Потом они продают пиво или идут в спортивные комитеты, или, если
рубцы слишком грубые, выступают в баре, где
незримые чемпионы не смогли бы побить его. Их слишком
много.
Поэт — это радио. Поэт — лжец. Поэт — это
контратакующее радио.
И эти сообщения (Бог проклял бы их) даже не знают,
что они чемпионы.
***
Я слышу, как барабанят в дверь в ночи
Бум, бум, бум, бум, бум, бум
Если откроешь дверь, впустит ли света лучи?
Бум, бум, бум, бум, бум, бум.
Если день является, как желтый батискаф
Мяу, мяу, мяу, мяу-у,
Его несет на голове желтый жираф
Мяу, мяу, мяу, мяу, мяу, мяу. Мяу, мяу
Если дверь поддастся, когда наползёт мрак
Стучит и стучит; стук, стук, стук
Что различит свет того, кто внутри размяк?
Стучит и стучит; стук, стук, стук
Или свет и тьма пляшут в твоих глазах
Тени падают друг за дружкой
Свиньи, ужи, и разверзшиеся небеса
Танцоры падают друг за дружкой
Танцоры вопят друг за дружкой.
Робин Блейзер (1925–2009)
Голод звука
1.
Я попросил человека обратиться к поэзии.
Я сказал
Начни с этого образа:
Головка ребенка склоняется в свете,
скользя, как звезда, сквозь сознанье мужчины.
Ребенок и его хранитель-кот тянутся к слову.
Среди звезд человек становится гигантом.
Возьми такой образ:
Лицо ребенка, ненасытного к свету,
в маске.
Слово найдено,
голос ребенка —
этот голод чаек,
ловящих рыбу на краю проруби среди крошева льдин.
Ребенок говорит: «Нарисуй меня»,
и моя рука дрожит, как дерево,
пересаженное в хаос.
Прислушайся к словам, озвучившим радость ребенка.
Что искоренено:
Послушай, как воет ветер на мир точных пропорций.
Контур, подобный ему.
Послушай, как ветер поселяется в разуме,
звенит колоколом в саду.
Слова бьются о хаос.
Как отмерено время, где детство,
радость и ужас, подсчитаны, как шарики в игре.
Свыше того, что можно вытерпеть, 10 пальцев.
Каждое слово подсчитано. Прилет птиц
или новые листья подсчитаны.
На 10 пальцах
цветущие персики в саду,
каждый цветок подсчитан и назван.
Детский голосок
с голодом голубей, —
’10 000».
2
Урок речи, быть может.
Схва-
ченный камень.
Теньканье в тишине.
Мы слышали его.
Часть человека
изношена в его ясности.
Это стихотворение
как кожа обтягивает его черное тело
(белое
при свете дня).
Ночной звук.
Он не против
даже хаоса.
Птица
явилась
закричала
будит его.
Он
смакует радость гибкого языка.
Оставленная
на произвол собственных приемов,
речь отдана
рыбе в воде
(в молчании, речь)
змее у шоссе
(шуршанье в сухой
земле).
Решения, часть его,
пока мы учим его
домашнему обиходу,
предметам,
вкусу молока,
и возвращенью
грудных сосцов,
которые ищет разум.
Словно
Человек отменил все, что сказал бы,
не уверен, хранит простоту, прямоту
и непосредственность, лижет камни,
чтобы улучшить их цвет. Не впервые
; словно
Его Жена прокляла его слова,
из которых изошел новый звук,
прокляла длинное стекло зеркала,
на котором он мог бы прилечь.
Как научить
даже мальчика
домашней утвари.
Красные лакированные
цветы — персидская симметрия —
в медном носике кувшина.
Либо блюдо с конфетами,
золото с парящей птицей,
зеленый и синий лак.
Оба в этом доме.
Мальчику купили игрушечный саксофон
как предмет обихода.
Урок речи,
быть может. Стремительный язык
мужества.
Читал Данте без слов.
(По Доре.)
Я сейчас пытаюсь припомнить,
что я думал об аде.
Головка
склоненная над большими страницами.
А сейчас
позаимствовал ужасные деревья
и
всю образность Данте.
Его утверждение:
что он не придумал Беатриче.
Он ничего
не придумывал.
Склонен вернуть разорванные листы
и потрескавшуюся кору
их ранам.
Как научить
вазам, книгам, огню,
магической саламандре,
когда у ребенка могли застрять звуки
в его взрослеющем горле.
Когда
у немцев мы выбрали проститутку
чтобы набить ее утробу пулями.
Когда
мы подбрасывали монетки.
(вспышка в воздухе)
перед тем, как располосовать брюхо мужчины.
Когда
у нас хватило мужества стоять на морозе
и мочиться на автомат, чтобы он
оттаял. «Завтра, —
говорит ребенок, — отвези меня к морю».
Лодочник говорит:
«Хороший улов.
Работа целого дня
и хорошо сделана».
Звук
внахлёст на кромках.
Рука
на ртути.
Мужчина
возвращается каждый день с плодами труда.
Как научить
процессу
неозвученному хаосу
или вору речи.
Изо рта
выпал камень.
Мы закладываем памятник.
Невысказанный и неопределенный.
Время
зачинать алфавит.
Урок:
(если
рот зацветет)
столь точны слова
агонии
хаоса
радости,
что нам не надо
бояться, что кот
высосет дыханье ребенка.
Слова
как хлеб наш насущный.
Слова
столь верные
что если их украдут
они позовут:
как будто (слово заорало, застряв в окне,
«Хлебный Бандит», первый возлюбленный,
ветер, рождающийся на Востоке,
утренняя змея,
быстрый раскрывающийся свет
на теле, и этот муж,
памятник деяньям людей,
висит сейчас окровавленный,
висит здесь между утрами,
между этими деяньями,
оцепевшеногий, как цапля,
Слушай.
3
Я попросил человека обратиться к поэзии.
Он сказал: «В ней нет радости».
Я не был уверен в этих звуках
и не мог достучаться до него наперекор хаосу.
По ту сторону чистого звука поёт лодочник,
как звезда на нашем небосводе.
Он склоняется к путешествию во внешний мир.
Я сказал: есть радость в этом образе:
10 000 цветков на одном дереве в саду
пересчитаны и названы. Мерой детства
было сколько деревьев стояли, сияя и белея,
стояли оголенные под дождем, нагие и мокрые.
И радость на маленьком личике отражала
белую поверхность деревьев.
Радостно было рвать землю, как скорпион.
Кровь насекомого превратила в человека или ребенка-бога.
Личику показали бриллиант
либо лист, вывернутый на ветру. Головка ребенка
вертится. Сломанная ветка
на темной мокрой траве.
Я сказал:
Моей эмблемой стало дерево. Стояло,
возвышаясь, и могло как сгибаться, так и распрямляться. Скакал
по холмам Нью-Гемпшира великий охотник.
Уловленные льдом жесты деревьев
вывернутые внутрь.
Это — жест. Слова застыли
там — часть леса.
«Я, поэт», — сказал мужчина, и ребенок
был мерой его успеха.
Я сказал:
Земля была заболочена. Гниль
убивала молодые сосны. Гниль
питала звездные цветы. Белый покров
моего детства, как собрание звезд.
Белое гниенье в лесу.
Слова убитые там в цветущем рту
неисчислимы. Свет тела изгибается над нами,
из пытки звериной. Голова Данте.
Слово превращается в звезду
или в образ звезды
или в звездное пламя в чреслах.
Голова ребенка изгибается в ночи,
как змея.
«Спокойной ночи.
Твой саксофон у твоей кровати.
Подумай о скворцах и острых и быстрых их звуках.
Спокойной ночи».
Ларсу Баласу
Следопыт
на окнах — грязная пленка
на солнце — очерченные тенями
яблонь, сухие зимние ветви
в Английском заливе появляется корабль,
в укрытии между двумя мачтами — двойник
креста — два Христа
один впору другому где
мир умирает
таблоиды огня, воскресное приложение
к «Сан-Франциско Экземинеру», неуместное
в это время встает со страницы
в буре с молнией которая держит
этого человека на горизонте его апокалипсиса,
пожар войны, если сердце станет
бестелесным, любопытствующая плоть и причины
в нас самих, наследующие интеллект
извне, определенный Президентом,
который воплощает насилие в этом мире,
определение этой судьбы, которую мы
воплотили все хорошо без
«твоего» интеллекта где умирает мир
Я пригну «тебя» к моему рту
и высосу «твое» дыханье
только миры уловлены
в пылающих огнях тех
кусков стекла, которые нашли
в лесу под деревом, раскрошенные
и сияющие
Луису Зукофски
Неожиданно,
Я живу в комнате, которая называется Восток
на карте Запада на краю
возле двери кедры и ольхи
перемешались возвышаясь,
полны воронов первым делом каждое утро
чья песня —
резкость
мы спорили так
о гении
сердца
чей голос одарен
они приезжают верхом
посреди ночи
вдвоем с конем для меня,
и мы скачем без сёдел,
вцепившись в белые гривы
на краю всплесков морских,
настежь открытые
божественному
сокрытому и забытому источнику,
который прозрачен
где луна выныривает из тумана
искупаться,
но не для нас
связанное заново сердце
где сверкает ветер
Эллен Таллман
(1975)
‘Вселенная — часть нас самих’
мы были повсюду, неожиданно,
и вкручивали ясности в бутылки
и в форточки
беспокоил нас дверной проем
мы прошли в дверь и подивились
над нами
жаворонки небесные гнездятся и ничего
на стенах —сплетни зрения,
как реки и желания, и чудесное,
сгинули
мы побывали везде, неожиданно —
блистательная текстура к которой хор прибавил
пыла, быстроты
шепоты разума, изгибы, мягко
очерченные землей замечательные пруды
и камыши
папоротники мечтают, возвращаясь
к зелени расформирование,
не-творение, доброта фрагментов
жаворонки небесные гнездятся и ничего
бп Николу
Линейка
аллигатор, гиппопотам, лис, носорог
и лягушка
собака, медведь, кошка, мышь и барсук
гребут в раковинах лягушка и барсук
с мегафонами они гребут
к финишу
это начинается в утробе—звуком—в ткани— речью
после — музыка слов
твои глаза одеревенели где же
глубокие пруды мгновенья деревьев
их неожиданность среди
задавленных ветров вокруг небоскребов
и зонтиков
твои глаза одеревенели, и все же она
разговаривала с образами королей и
королев, как любая, у кого была
власть королевой стать
но это из-за рака
и ее глаза пожелтели у нее
было больше жизни, чем я познал
в ее плывущей раковине, нежно, ласковая река
и образы, с которыми она разговаривала, были
не малы и включали в себя
маленькую девочку со спичками, замерзшую
и пылающую под окнами
она из тех искателей, кто свалил
дерево и обтесал доски — “бжик, бжик
бжик тесла”
линейка — детская 25- сантиметровая
мера старого фута — каков ваш рост?—
они гребут в трех измерениях
и не доберутся до цели никогда
аллигатор, гиппопотам, лис, носорог
и лягушка
собака, медведь, кошка, мышь и барсук
в ракушке лодки, зачарованы,
с медом обернутым интеллектом
между одной лодкой и другой
(«Путаница», 1988).
AX.
под тобой, над тобой, на тебе,
около тебя, утопив жажду в пустыне, в
прудах, тенях лица,
совершенный ответ, то был не тот
я сам, которого мог бы вообразить, это
было вещество непонятное,
склонившееся над побережьем,
выходящим в море меда, молока
и печенья
с другой стороны, основанный
на реальном существовании, пруд играл
рябью, расширяясь до края,
растил водяной кресс,
ледяную поверхность, обеденный стол
сиял ламами, и
серебряная луна затмилась
счастливыми соловьями и яркими лесами.
(«Путаница», 1988).
Истина — это смех
двигаясь из одной комнаты в другую потрясенное,
гибкое сердце, ничем не владея, как сказал Йейтс,
возможно в глубине глаз, поздний
образ запечатлелся сияющего града, бездыханных
деревьев, растущих из дыр на тротуаре, холодного
согбенного тела с ошарашенной мыслью, павшей
одиноко, задница над чайником, либо потерянной в
вихре этой судьбы либо той кружатся ли они
внутри самих себя? подобно множеству богов, как нам
сказано, мы проекции ли собственной жестокости?
сгорбленная красота, покрывающая эту возможность, звон
колоколов дня несется из одной комнаты в другую,
беспокойная мысль извивается в углах, треугольники
над освещенными полами, мгновение свыше себя
как однажды в один апрельский день 1767, Джефферсон
посеял Георгины, Жимолость, Бархатцы, Фиалку
Сферическую, Мимозу, Петуший Гребешок, цветок
похожий на Метлу, Зонтик, Лавр, Миндаль, Сливы,
Кайенский перец, 12 черенков Крыжовника
и страна была Арго, сказал он, одиночество,
осознающее себя зеленый пузырек за
веером гигант заточенный в тюрьме тела
бродит по собственной воле меж звезд вдалеке,
в проекции бесконечной любви в ограниченной комнате
сегодня сияет зима зимнее сиянье
Блейк сказал, ‘Когда Мысль заключена в Пещерах. Тогда
любовь пустит корни в глубочайшем Аде’ вне
перспективы вне картины без рамы
‘Я не могу, — писал он, — считать смерть ничем иным
как переходом из одной комнаты в другую’.
Птица в доме
истина летит голодная, по меньшей мере и отличная
от прочих — хотя может быть один— Кафка сказал, растревоживая, —
у нее множество лиц
лица, которых жаждешь, легкокрыло неся светлые тени своих
расцветок кожи своей всемирной быстроты, гневной и смягчающей
свои громкие замечания
что до кормежки стаи в один
год, одна из самых маленьких птичек Северо-Запада, влетела
в дом стреловидная, паническая мысль меж стен
и трав угнездилась в верхнем правом углу рамы
картины Тома Филдса[38] при этом прелюбодей Гэндзи[39]
обнаружен — так Дама Мурасаки читает свой голубой свиток — и
разрешила мне взять ее в руку мягкий, изощренный
разум оказав честь и поднять в воздух
и на следующий год, снова, одна влетела в дом,
почти уверена, как гость, в золотой короне крылато
паря среди старых открытий и приземлилась на край
тарелки с лазаньей моя рука дрожала, когда я взял ее
и медленно двинулся чтобы приподняв выпустить ее из окна в
воздух своего рода мысль как всякий
ищет продолжающееся противоречие пределов и
вещества
Шэрон Тесен
Robert Duncan © date, the Jess Collins Trust, reproduced with permission.
With gratitude to Mary Margaret Sloan
Jack Spicer & Robin Blaser © date with gratitude to Peter Gizzi.
_______________________________________
[1] Palmer Michael. Ground Work: on Robert Duncan. Introduction. //Robert Duncan. Ground Work. New Directions: 2006. цит. по: Jacket 2 literary journal: http://jacketmagazine.com/29/palmer-duncan.html
[2] O’Leary Peter. Robert Duncan: “Often I Am Permitted to Return to a Meadow”// Poetry Foundation. http://www.poetryfoundation.org/learning/guide/180438#guide
[3] Интересно, что в первом издании 1984 г. Ground Work, New York: New Directions, 1984, это стихотворение на с. 8, а в издании 2006 — на 12. Перевод Ивана Соколова дается по https://greza.space/czelan-pereklyuchaya-stoletie-i/
[4] Palmer Michael. Ground Work: on Robert Duncan. Introduction. //Robert Duncan. Ground Work. New Directions: 2006. цит. по: Jacket 2 literary journal: http://jacketmagazine.com/29/palmer-duncan.html Перевод Ивана Соколова. https://greza.space/czelan-pereklyuchaya-stoletie-i/
[5] Palmer Michael. Ground Work: on Robert Duncan. Introduction. //Robert Duncan. Ground Work. New Directions: 2006. цит. по: Jacket 2 literary journal: http://jacketmagazine.com/29/palmer-duncan.html Перевод Ивана Соколова.
[6] Palmer Michael. Там же. Здесь и далее перевод прозы и стихов мой — Я. П.
[7] Palmer Michael. Там же.
[8] Свобода (лат.)
[9] Антэрос, противник Эроса, бог взаимной любви и мщения за отвергнутую любовь; ангел христианской милости и взаимной любви — статуя Альфреда Гильберта, воздвигнутая в 1893 г. на площади Пикадилли в Лондоне.
[10] Хрисаор —брат Пегаса, сын Посейдона и медузы Горгоны, появившийся на свет с золотым мечом после того, как Горгону обезглавил Персей.
[11] Свет (лат.).
[12] O’Leary Peter. Robert Duncan: “Often I Am Permitted to Return to a Meadow”// Poetry Foundation. http://www.poetryfoundation.org/learning/guide/180438#guide
[13] Duncan, Robert. Fictive Certainties: Essays by Robert Duncan. New York: New Direction, 1985, p. 27.
[14] Duncan, Robert. “Two Chapters from H. D,” p. 67, Цит. по: Davidson Michael. The San Francisco Renaissance. Poetics and Community at Mid-century. Cambridge-New York, Cambridge University Press, 1989, p. 133.
[15] Duncan, Robert. Fictive Certainties, p. 3. Цит. по: Davidson, p. 132.
[16] Duncan, Robert. Unpublished preface to Opening the Field. Notebook A, Robert Duncan papers. Bancroft Library, University of California, Berkeley, p. 97. Цит. по: Davidson Michael. The San Francisco Renaissance. Poetics and Community at Mid-century. Cambridge-New York, Cambridge University Press, 1989, p. 127.
[17] Duncan, Robert. Fictive Certainties: Essays by Robert Duncan. New York: New Direction, 1985, p. 65.
[18] См. Соколов Иван, Глазова Анна. «Целан: переключая столетие»// «Греза» / https://greza.space/czelan-pereklyuchaya-stoletie-i/
[19] Davidson Michael. The San Francisco Renaissance. Poetics and Community at Mid-century.
Cambridge-New York, Cambridge University Press, 1989, P. 132.
[20] Davidson Michael. Там же. P. 133. Обратный перевод цитаты из «Повторения» Кьеркегора с английского — мой.
[21] Перевод стихотворения, давшего название всей книге, и некоторых других стихотворений из нее были опубликованы в журнале «Просодия» № 4 (2016): http://magazines.russ.ru/prosodia/2016/4/poety-kolledzha-blek-maunten-ch-olson-r-danken-r-krili-v-perevo.html
[22] Davidson Michael. Там же. P. 151.
[23] Davidson Michael. Там же. P. 157.
[24] Blaser, Robin. Poetry Foundation. “I think the attachment to language, and I think as a writer, my attachment and those poets I’ve admired so much in my life were all poets TIED IN with the language something so alive that it was close to having a body.” https://www.poetryfoundation.org/poets/robin-blaser
[25] Флавий Клавдий Юлиан (331/332 — 363) — последний языческий римский император, известный под именем Юлиан Отступник и Юлиан II, ритор и философ, автор известных «Гимна Солнцу» и «Гимна Матери богов», выдающийся полководец и государственный деятель, издавший эдикт «О веротерпимости» и собиравшийся восстановить Иерусалимский Храм.
[26] Цитаты из Canto XXXIX Эзры Паунда, опубликованной в 1934 году в сборнике “Eleven New Cantos” («Одиннадцать новых Cantos»). Основным источником для нее Паунд выбирает десятую главу «Одиссеи» Гомера, в которой описывается, как Одиссей и его спутники попадают на остров богини Кирки (Цирцеи). Кирка (Цирцея) – в греческой мифологии дочь Гелиоса, богиня, обладающая волшебной силой. В этой строке Паунд говорит от лица Ельпенора, спутника Одиссея, уснувшего в доме Цирцеи и упавшего с крыши при попытке выбраться оттуда.
[27] часть команды Одиссея во главе с Еврилохом, приблизившись к дому Цирцеи, слышит её прекрасное пение:
Слышите ль голос приятный, товарищи? Кто-то, за тканью
Сидя, поёт там, гармонией всю наполняя окрестность.
(«Одиссея», Х, 226-227, здесь и далее перевод В. Жуковского).
[28] Дэвид Гэскойн (1916-2001) —английский поэт, считается первым английским поэтом-сюрреалистом, первую книгу опубликовал в 16 лет, в 17 лет приехал в Париж, был с восторгом принят сюрреалистами, написал «И седьмой сон — это сон Изиды» — первое английское сюрреалистическое стихотворение, написанное в 1933 г. в 17-летнем возрасте Дэвидом Гэскойном, который написал также «Краткий очерк сюрреализма». Однако Гэскойн постоянно менялся: во время войны в Испании, когда был убит его друг Федерико Гарсия Лорка, набиравший силу фашизм заставил его обратиться к христианским образам в «Ecce Homo» и «Miserere», однако не в традиционной манере, а как бы выворачивая все понятия наизнанку. Тем не менее, обвинив Гэскойна в католицизме и почему-то одновременно в фашизме и сталинизме, Бретон публично отлучил Гэскойна от сюрреализма.
[29] skutill (др. англ.) — челн, маленькое судно, но также гарпун, стрела — далее Данкен приводит определения из Oxford English Dictionary (OED), самого полного словаря английского языка.
[30] navicula (лат.) — челн, маленькое судно; weberschiff (нем.) — челн, маленький корабль.
[31] skutil , *skut (др. англ.) — как и выше, Данкен дает определения из Oxford English Dictionary (OED) — «болт, засов, как на двери», «шлюз».
[32] mêlée (франц.) — рукопашная схватка.
[33] Гора Шаста — стратовулкан в системе Каскадных гор в Калифорнии, США. К основной вершине горы прилегают четыре пересекающихся вулканическихконуса-спутника, самый высокий из которых Шастина (3 758 м). Древнейшее извержение, породившее гору, произошло около 600 000 лет назад; около 300 000 лет назад первобытный вулкан был уничтожен взрывом, сформировавшим долину реки Шаста. Пик Шастина, на котором нет следов ледниковой эрозии, сформировался уже после последнего оледенения, около 9 000 лет назад. Самый высокий и самый молодой пик Хотлем был сформирован извержением около 8 000 лет назад. За время существования Хотлем извергался 8 или 9 раз; последнее извержение 1786 года описал Лаперуз (Википедия).
[34] Свобода (лат.)
[35] Антэрос, противник Эроса, бог взаимной любви и мщения за отвергнутую любовь; ангел христианской милости и взаимной любви — статуя Альфреда Гильберта, воздвигнутая в 1893 г. на площади Пикадилли в Лондоне.
[36] Хрисаор —брат Пегаса, сын Посейдона и медузы Горгоны, появившийся на свет с золотым мечом после того, как Горгону обезглавил Персей.
[37] Свет (лат.).
[38] Очевидно, речь о фотографе и художнике Томе Филдсе (Tom Fields, р. 1961), индейце из Крик/Чероки, работы которого представлены в Институте искусства американских индейцев и Музее искусства Филбрука.
[39] Аллюзия на «Повесть о Гэ́ндзи» (яп.源氏物語, Гэндзи-моногатaри), также «Повесть о блистательном принце Гэндзи» — роман-моногатари, одно из величайших произведений японской классической литературы, написанный в эпоху Хэйан Авторство романа приписывается Мураса́ки Сикибу́ (ок. 970- ок 1016), даме при дворе императрицы Сёси (годы правления: 986—1011).