Выпуск №16
Автор: Наталья Рубинская
* * *
Только ты, мой учитель,
нестрогий гуру,
видишь: вброшена в жизнь
и ничего не знаю,
не пойму ничего; только и слышу,
как дышит ландыш;
только и вижу,
как в камыше
влажном и падшем
гнездится кларнетный Вебер.
Не смейся,
ты-то ведь знаешь всё,
расскажи мне об этом больше?
ИЗ РОБЕРТА ФРОСТА
Как мрачное мне выбрать слово
для тёмной молодой сосны,
что безуспешно нынче снова
затвор сломать пыталась в сны —
нет, в комнату, где двое спали?
В стекло стучались сучья рук.
Просили, мучились, шептали
и в тень дрозда сложились вдруг.
Не быть здесь третьему. Но с дрожью
всегда страшусь в зыбучем сне:
что дерево войдёт к нам. Что же
оно готовит мне?
HELOSTOMA TEMMINKII
Что говорит
розовая рыба,
слепая, но с взыскательным взором —
из узенького, увеличенного лупоглазым стеклом
аквариума
в забегаловке,
где подают на удивление
приличное горячее?
Она здесь давно
забавляет граждан
передуванием донного песочка.
Пляшет одиноко.
Рот разевает ритмично,
то широко, то не очень.
Говорит со мной,
спрашивает, почему ей не отвечаю:
из жалости?
равнодушия?
непонимания её
хорошо артикулируемых интенций?
Уходя, оглядываюсь.
Уже издали обещаю написать ей.
Это проще,
чем признаваться в чём-то по телефону,
тем более, при личной встрече.
* * *
Как будто осень. Дети тополей
на ветре северном в траве толпятся.
Серебряных листков сквозные братцы
кружатся всё смелей.
Царь астры — август — медлит у крыльца.
Норд-вест берёт разгон поверх газона.
И я стою, как принц из Арагона,
боюсь коснуться лунного ларца.
ДЕРЕВЕНСКИЕ САГИ
1
Сынку — четыре.
Бегает по Кисегачу
(посёлок у нас такой,
разъезд междвухозёрный,
весь в шпалах запасных путей,
заросших полынью и усыпанных волнушками.
Вот правду говорю:
меж рельсами сплошь грибы!).
Бегает сынок со свистком.
Я, говорит, локомотив.
И все домики встречные
у него — полустанки,
остановки со своими именами.
Укатается,
напьётся парного молока
от Марты ли, Манятки,
и засопел у белой печки.
В окошечко бузина гнучая заглядывает,
калина светит кистями
нарядными звёздчатыми.
Я этим летом мало пишу.
А дитё что ни утро,
только проклюнется из сна,
сыплет стихами:
«Лиру освети
своим зелёным огоньком.
Месяц разбуди
своим зелёным огоньком.
Я гляжу в окно
и вижу твой фонарь.
Милый светлячок
разбудил меня».
2
Плещутся дети на мелких белых песках.
Поросль светлых берёз
увешана рубашонками.
Поодаль смелые браконьеры
чужие сети выбирают.
Собрала малинки,
бегу за щурятами.
Пока чищу рыбу да с чайками воюю
(отбирать добычу спроворились),
сыновьи стихи повторяю,
они как дождики
с полей небесных накрапывают:
«Собери грибы,
на ягодник не наступи,
русалочка-леталочка,
сиди-сиди-сиди.
Морковку погрызи,
супчик мне свари,
русалочка-леталочка,
ведь мне обедать в три!»
3
Кисегач,
стеклянный воздух,
светящиеся воды,
сонные коровы.
А лира? —
вон: давно
на запасном пути в полынь обронена,
перемигивается
со светляками.
* * *
Взять дыхание,
как у Образцовой в токийском концерте,
где она в платье лососевого тона
пела Далилу.
О Самсон, Самсон,
как бы следовало любить тебя,
забрав дыхание на первом такте жизни
и допев до последнего.
О Сен-Санс, Сен-Санс,
разве в твоей музыке простой соблазн?
Настоящая страсть,
таким оглушительным эхом
впечатанная в меня с детства,
что до сих пор стою на сцене
в дымовой завесе
лососевого пеньюара,
взяв дыхание образца Образцовой.
Но под этой завесой любви
не стану причинять вреда
прекрасной голове Самсона:
буду петь ему, петь,
пока дыхание само
не остановится.
ПАМЯТИ МАМЫ
1
Не остави, не отступи, заступись, мамочка.
Заступись, попроси, услыши.
Как и все годы и дни, принесла цветы,
они к лицу твоей, в сиреневатых облаках, орхидее.
Сегодня июнь, и это пионы.
Голландцы знали, как писать их лица.
2
Английский роман назывался «Оркид».
Он на твоей полке по листикам жёлтеньким сложен.
Издание старое, с ятями,
обложка обёрнута газетным листом.
Это ещё бабушка
понадёжней от моих любознательных глаз
тяжёлый сюжет укрывала.
Там нянька безродная, уродливая, вся в экземе,
так обожала свою воспитанницу,
что украла её и сбежала из господского дома.
Как назвать дитя прекрасное, хрупкое, —
стала думать.
И вспомнила, что видела такой же цветок
у молодых родителей ребёнка,
а название подзабыла.
И назвала малютку Оркид.
Бедствовали они потом долго.
Не помню конца. Грустно очень.
Надо книгу найти.
Не надо.
Вот и меня эта нянька
отобрала у мамы,
да другое имя мне никак не отыщет.
3
С работы возвращалась домой — уже у подъезда
слышала упражнения Ганона,
прелюдии Скрябина,
шумящий Марсель.
И главное, окна светились.
Мамочке уже было трудно
дотягиваться до выключателя,
но она тянулась из всех жилок —
не ожидая помощи, всюду включала свет.
Маленькое такое приношение,
встречное взаимодействие:
я от музыки — и она с музыкой,
я с работы — и она в работе.
Потом возвращалась — тихо, темно.
Ну значит, мама спит или грезит.
Вспрыгивала кузнечиком на верхний этаж,
и на кухню — варить какао,
перепелиные яйца, пюре из цветной капусты.
А теперь не поймут и самые близкие,
почему домой невозможно зайти,
нет музыки с верхнего этажа,
нет света в наших окнах,
никто мне не скажет:
«слава богу», «как я рада»,
«наконец ты пришла».
Так и стою у подъезда.
ИЗ КРЫМСКИХ ЭЛЕГИЙ
Против бога не играют.
Жорж Бернанос
Глициний страстоцветики привяли,
горошинами катят по стене,
сиреневые, хрупкие, едва ли
достанутся на память — вам ли, мне.
Стекают длинным шлейфом по суровым,
чуть тёсаным, с названьем диабаз,
каменьям, — но в стене замаскирован
среди глициний верный тайный лаз.
Там с братом, нежным трусом осторожным,
мы спрятали сокровище детей:
от кортика серебряные ножны,
рапаны, медальон и от сетей
каких-то древних сгнившие фрагменты.
Мы тó пираты, тó античных коз
пасём, но я хожу с прилежной лентой
в косе, а брат — будто села Форос
дремучий житель; мы ещё играем.
Пока нам можно.
Гневно понт штормит.
О! Ход среди глициний был тем раем,
что будущего застилает вид
неодолимого.
СТАРЫЙ РОМАНС
Потому и слагают осенние циклы:
холода наступили, безумья утихли.
Полегли медуницы, поникли космеи,
не умею молиться — а может, не смею.
Летних радостей зёрнышки перебираю.
Отпусти ты меня из кромешного рая.
Было лето, а ты вот остался на сердце.
Как теперь от тебя отогреться?
* * *
Сен-Санс — щедрый щебет и стремительность ласточек,
и моя бабушка, похожая на английскую королеву.
Скрябин — зяблики, ручьём их песня вдоль тропки,
и мама, красота, невинность, хрупкая сила.
Моцарт — стрижи, носящиеся взапуски,
и сын, ловящий музыку на лету.
Шуберт — насвистывающий скворец,
которого бог никак не разглядит среди веток.
Шуберт, наверное, я.
ПОСТ ОТТУДА. АНГЕЛЫ ПОМОЩИ
1
я такая тут кто?
мышь серебряная деликатная
на безвоздушном ветру.
в коридоре ходить
не разрешено:
кто же тогда этот призрак
в полосатой маечке,
качающийся между шаткими стенами
не тот ли дед, что вчера, о радость, не помер?
теперь я знаю походку коронованных:
последний шаг, как в кинокадре
с выстрелом в спину.
так я застала себя с вкусом крови
от этого выстрела
на соленых несмыкающихся губах
и удивлением,
что шаг мой длится
в шлейфе ветра, которого нет,
но который настанет, ибо сегодня — Покрова.
2
с катетером в вене,
с канюлями кислорода
мышь серебряная думает,
как всегда, не о том.
они же, эти медбратья и медсестры,
теперь и сексом-то не могут заняться в ночное дежурство,
как в добрые времена.
упакованные в скафандровую бутафорию,
они как именно космонавты в невесомости,
изъясняются жестами и плавают
в белом световом отдалении,
отдавая друг другу то ли приказы, то ли честь
в замедленном кино для меня, наблюдателя
из иной вселенной, где храп и кашель,
кашель и храп.
наверное, и подписку давали
(сойдет нынче за клятву Гиппократа):
дескать, обещаем
не размыкать объятий обмундировки,
не смыкать запретных объятий:
пояс верности.
SEMPER IDEM
Останься же, продлись, не уходи,
не покидай, заныривая в стены,
в свой прошлый сад цветочный проводи,
где позабудешь горечь постепенно.
О Божиих о нас шепни хоть раз,
чужих комет из бездны вызволяя
на полных скоростях среди кирас,
ты, звёздный путник при воротах рая!
Да, ты в кольчуге! Тяжко ведь глядеть:
твоя десница в бронзе на заклёпках.
Железо? Сталь? Ну мягче пусть, ну, медь!
Но агнцу ли — в доспехах, пусть и лёгких?
Вот конница твоя. Элизабет?
Святой ли Вацлав? Рядовой нормандец?
Кольчужный капюшон не застит свет?
Шлем рыцарский хорош ли против палиц?
Отдайте арбалеты пацанам.
Ещё не всяк из них в миру потерян.
Пойдём где хризантемы — не война,
где женский шаг не тяжек, не смертелен.