ВРЕМЯ И ПРОСТРАНСТВО В СТИХАХ ВС.НЕКРАСОВА

Выпуск №16

Автор: Михаил Сухотин

 

(о вариативности последовательности и композиции)

(доклад на конференции «Поэтика и поэтология языковых поисков в неподцензурной и современной поэзии» в ВШЭ 18.05.2019)

 

Название сборника статей об искусстве Э.Булатова «Живу дальше» имеет своим источником не столько цитату из известного стихотворения Вс.Некрасова, сколько целую тему его поэзии, проходящую через всё его творчество. Особенно в 70-80-е годы в его рабочих тетрадях и блокнотах часто встречаются напоминания о протекании времени. Это не просто фиксация мгновений и не «река времён», но именно непрерывное протекание которое было и есть:

 

пройдёт
время

и прошло
время

 

+++
лестничная клетка
и тут
и тут
идёт время

 

+++   
земля носит
месяц светит
время терпит

 

+++
попрежнему
пока живу
время идёт

 

+++
так и идти
так и идти
так тИкать
и тИкать

 

Некрасовское «живу» неотделимо от реального времени, череды его мгновений, отмеченных повторами «вот» или «ну» в следующих набросках:

 

живу живу
и думаю
     вот

 

пока живу
и думаю
     вот
думаю

 

+++
  ну живу
что ещё нужно
  живу
     жду
  ну

 

Это жизнь, упрощённая до своих элементарных координат: времени и места в пространстве («тут», «будет»):

 

  это вот
живу тут

 

и что будет
    ну
  живу
      жду

 

Такое «обыденное» время встретилось мне недавно только в дневнике 73 года Михаила Файнермана (М., «Аграф», 2019).

И не оно ли подтолкнуло Гройса в «37» написать о «скуке» и «задрёмывании» в Некрасовских стихах?

Обыденное не обязательно скучно. Во всяком случае, в этих стихах оно интересно тем, что конкретно. Приметы времён года соответствуют действительности, окружавшей автора в момент написания. Время от времени он отмечает в поэтических записях свой возраст, как бы документируя процесс, при том что даты  под стихами – крайне редкое для него явление. Как собственный возраст, отмечает он иногда и возраст стиха, когда на новом этапе через сколько-то лет пишется его продолжение с учётом изменившихся с тех пор обстоятельств («Лондон Донн», «К юбилею стихотворения», «просто / кто во что»…)

Так же и «место» в пространстве у Некрасова часто зримо и определённо, привязано к конкретному предмету или даже к слову на листе бумаги:

 

Вот

А нельзя остаться

Вот
Тут

 

+++
Вот                                   (с точкой внутри — МС)

 

+++
………………….
Это
Место

Это
Одно место

Это
Другое место
……………………..
                                             (из «На темы Булатова и Кабакова»)

 

В некоторых стихах само время обнаруживает материальный характер, объективируется в предмет:

 

лет так штук
так
сорок-не сорок

 

или как в метафоре леса из редакции 69 года стихотворения «не за этим»:

 

Сколько зим
Сколько лет
целый склад
Где-то там
Прямо так и лежат
девятьсот пятьдесят
девятьсот шестьдесят
а не тут
а не тут
а не тут они
тут они тут они тут
тут они
тут им лес
тут они и живут
Где-то тут у вас лес
Где-то тут

 

Возникает ощущение единого гештальта «здесь-и-сейчас», в котором читатель находится с автором, живой пульсации времени в том конкретном месте, где читатель читает, например, вот эти стихи:

 

Там идут                                                   Сто минут
Там идут                                              Пешком идут
Там идут                                                   Сто минут
И там идут                                            И сто минут
И там идут                                            И сто минут
И там идут                                            И сто минут
                                                                            Ещё
Там                                                           Сто минут
А мы тут            
Мы тут                                                    Что мы тут
Мы тут                                             И что     мы тут
    Тут
                                                                           И что
                                                                 Что мы тут

 

В конце 70-х или начале 80-х в кругу московских неофициальных художников и поэтов на квартире Алёны Кирцовой Некрасов делал доклад о времени и пространстве в стихах О.Мандельштама. По воспоминаниям присутствовавших там, высказывались мысли очень близкие вошедшим впоследствии в «Пакет» и которые я неоднократно слышал от него в конце 80-х и в 90-х. Сравнивались поэтики Блока и Мандельштама. В частности — концовка восьмистишия Мандельштама «В игольчатых чумных бокалах / Мы пьём наважденья причин»:

 

Большая вселенная в люльке
У маленькой вечности спит

 

— с концовкой «Равенны» Блока:

 

Ты, как младенец, спишь, Равенна,
У сонной вечности в руках

 

По мнению Некрасова, противопоставление «большой-маленький» говорило о присутствии «аналитического сомнения» у Мандельштама, не в пример исходному стихотворению Блока, как и вообще символистским штампам в угоду эстетизму.

Тот же подход был и у самого Некрасова. Характерным примером такой «поэтической аналитики» мне представляется стихотворение

 

Плохо
Плохо
Плохо
Плохо
Плохо

Но хорошо

 

Может ли поэзия абсолютизировать такие понятия как «плохо» или «хорошо»? И не функция ли это состояния, ситуации здесь? Смотря как посмотреть, откуда зайти.

Такому же «аналитическому сомнению» подвергается и время в стихах ВН, и особенно это заметно по стихам первой половины 80-х, когда он написал к нескольким ранним своим стихам 60-х своего рода комментирующие их возраст наброски-продолжения. Например:

 

ночью (хоть и)
очень темно
но (ничего) и
ничего общего
спустя некоторое
и ещё спустя некоторое время
                                   
                                      («Ночью / очень чудно» — 68 год, а эта запись – 85-й)

 

Начало 80-х совпало с окончательным прекращением его отношений с издательством «Детская литература», где он 20 лет надеялся издать свои стихи (в большинстве как раз самые ранние). И эта ситуация, когда ему как поэту всё это время с одной стороны давали надежду на издание, а с другой – просто выкидывали его стихи постфактум из составленного им же коллективного сборника (ВН работал еще и рецензентом изд-ва), ставила его с таким протеканием времени в положение соперничества. Игнорированию его как поэта противопоставлялся сам факт состоятельности в искусстве, продолжения им своего дела. С этих пор в рабочих материалах — не редкость такие, например, записи:

 

это я живу
это я живу
лучше
а это я отложу (жить)
на будущее
____________  
дабы ещё жить
____________
что,
уже будущее?
ничего
а я ещё отложу

 

И с этих пор в стихах Некрасова возникают более личные отношения с протеканием времени:

 

что значит время?
вот пожалуйста, вот —
что значит время

 

+++
ты что — заодно
со временем?
но я не время

 

+++
а я не знаю
какое такое время
(куда, как идёт)
   а я знаю —
      я

 

Самое, пожалуй, точное свидетельство этих отношений — в неоднократно публиковавшемся стихотворении «что нас ждёт», в его последней строке, дописанной к составлению «Геркулеса»:

 

что нас ждёт

а что нас ждёт
чего ему ждать
мы сами
подождали бы
и что там нас
ждёт
не дождётся

                                       (в «Геркулесе» соседствует с «умри / лирик» с аналогичной концовкой)

 

А.И. Журавлёва однажды в частном разговоре заметила, что Некрасов всегда и везде опаздывает. Он тут же пояснил мне почему так происходит: «Потому что не могу чувствовать над собой эту диктатуру минут. Как будто кто-то стоит надо мной и требует чтобы я подчинялся этим расписаниям только так, а не иначе».

+++

У Некрасова есть группа текстов, сама формальная организация которых ставит их в особое положение относительно времени и пространства. Они как бы демонстрируют свою самодостаточную независимость от их законов в построении стиха, и прежде всего последовательности и композиции. Там другие законы и отношения, своё «здесь-и-сейчас». Тип их внутренних связей можно было бы назвать «вариативным»[1].

Единственности временной развёртки (неотвратимости) противопоставляется некая иномерность самого стиха. Это входит в его правила, что отдельные фрагменты могут следовать друг за другом в разном порядке, причём все эти варианты чтения будут всё тем же стихом.

Таковы стихи с развилками, не задающие жёсткой подчиняющей схемы последовательного чтения: какую ветвь читать вначале, а какую потом, что и как потом сопоставлять и перечитывать – выбор читающего («сады / солнце движется», «любишь ты / не любишь / люби», «а самое / интересное»…)

Таково и уже упомянутое здесь «Там идут», которое можно читать, как по горизонтали сплошь, не взирая на разрыв между столбцами, так и столбец за столбцом.

+++

Соположение текстовых фрагментов на странице — конечно, не изобретение Некрасова[2], но ему принадлежит безусловное авторство в создании той сложной ветвящейся иерархии их соподчинения (текстового «древа», где почти всегда есть основной «ствол»), по которой строятся многие его стихи, особенно 70-х годов. Поэтому среди текстов с вариативными связями особенно интересны те, которые как бы вынесены за скобки этой иерархии, альтернативны ей.

В перформативных работах Некрасова из 3 и 4 Папок МАНИ читателю-зрителю предлагается и последовательность чтения, и композиция – на его выбор.

Таково Кольцо: 2 направления (последовательности) в каждом из 2 рядов  — прямое и обратное, любая карточка может оказаться первой или последней. Как у объекта, у кольца вообще нет ни начала, ни конца. Пространственная композиция предлагается на выбор читателю: на какой обрез поставить карточки кольца, чтобы прочитать первый ряд, а потом, перевернув на 180 градусов, – второй на обороте.

 

 

 

 

 

 

Такова и Лента Мёбиуса («…ещё сегодня ещё всё ещё ничего…»): зримо и как-то почти в шутку демонстрирующая свою парадоксальную пространственную иномерность (может быть своего рода отголосок многолетней работы со «словарём» на нарезанных полосках – «лапше», как их называл автор?) Начало и конец этого текста тоже свободны, и можно сказать, что композиционный выбор читателя – это сторона начала и конца чтения.

 

 

 

 

«тайно / но таяло»: карточки заменяемы (для этого – кольцо), выбор композиции (какая поверх какой) и последовательности — читателем. В «Живу вижу» (2002) называется «Следуя Гаппмайру» и размещено на 2 страницах разворота книги.

 

 

 

 

«здрасте       и весна»: предлагаются 3 варианта композиционного решения: соотнесение 2 сносок с тремя частями основного текста. Читается в любом направлении и любой последовательности, что подчёркивается и скобками между репликами.

 

 

 

 

+++

Пространственность стихов Некрасова – совокупность по-разному дистанцированных друг от друга планов высказываний[3]. Кроме только что приведённых, у ВН почти нет текстов, которые бы наглядно предлагали читателю самому решить в какой визуальной композиции будут соотноситься друг с другом его отдельные части-планы (даже внутри каждого ряда Кольца композиция жёсткая, как и само кольцо: карточки невозможно поменять местами, можно только перевернуть ряд вверх тормашками). В виде исключения можно назвать разве что «тоже хорошо : тоже можно»). Но среди его стихов очень заметны некоторые, где соположение их отдельных фрагментов на листе носит характер не сноски, но, скорее, — маргиналий «по тому же поводу», когда один фрагмент может быть написан не как ветвь от ствола другого (возражение, продолжение, противопоставление…), но как ещё один план-ракурс в одной связи с их общей темой. Такая связь между ними не жёсткая, и тоже, на мой взгляд похожа на вариативную, что хорошо видно, например, по параллельным столбцам прогулок по Питеру в «Квартал / квартал»: они были выстроены автором композиционно по-разному в разных изданиях (в «Стихах из журнала» они не такие же, как в остальных). Таковы и маргинальные по характеру боковые столбцы «Петербурга»[4]. Кажется неслучайным, что эти первые стихи Ленинградского цикла начали складываться ещё до того как автор вплотную занялся разработкой иерархии соподчинения текстов в своей поэзии[5]. Таково также и стихотворение 2002 года «а там что», где и порядок чтения и относительное расположение двух столбцов кажутся не жёстко заданными:

 

а там что               а тут что
пустота
                                а это
пустота                 опушка

 

а там-то что
а там что

 

а там

 

во всяком случае
и там
что-то

 

Что раньше — опушка или пустота, слева или справа – принципиальный ли здесь вопрос? Хотя фрагменты левой колонки – в строго подчинительной связи друг с другом, между столбцами она нестрогая. Гораздо существенней то, что обе колонки визуально сопоставлены одна с другой: поиски и блуждания автора происходят между, точней, где-то ЗА текстами (как за кулисами) в пространстве потенциальности, откуда они вообще берут своё начало. И это больше этикет публикатора (необходимый, разумеется), чем поэтический смысл – представить их именно в такой визуальной композиции на листе друг относительно друга. Понятно, что путь автора читатель может проследить, только пройдя за ним след в след, и для автора данная композиция, конечно, не была случайной, но, думаю, была в большой степени произвольной, привычной (чего не скажешь, например, о стихах его визуальной подборки в «А Я» или в «95 стихотворений»: попробуйте вообразить другую композицию «Бог вот»!)

Стихи с вариативными пространственно-временными связями говорят о другом «здесь-и-сейчас»: воплощённое произведение даётся в живой связи с миром замысла и возможностей, из которого оно появилось.

Такая связь между фрагментами встречается у Некрасова заметно реже подчинительной, но она кажется открытой новым подходам в современном искусстве и, думаю, могла бы развиваться и дальше.

 

 

_____________________________

[1] Эти работы создавались независимо от деятельности «Цеха потенциальной литературы» (OULIPO), о котором Некрасов (я уверен) ничего не знал, но где ещё в 60-х была программно заявлена замена риторики математической аксиоматизацией

[2] То же было, например, у футуристов. Но у Каменского и Зданевича это больше напоминает плоскостной коллаж. Пространства-то там как раз и нехватает

[3] М.Сухотин «О соподчинении текстов в поэзии Вс.Некрасова (период с 66 по 83 год)» («Русская драма и литературный процесс : к 75-летию А.И.Журавлёвой»)

[4] Публикация в «Вестнике новой литературы» (№2, 1990) не может быть принята за образец

[5] Текст появился в 66 году. Окончательную форму принял уже в 70-х