Выпуск №17

Автор: Лена Малорик

***

Пожилые люди здесь полиэтиленовые полупрозрачные, трепещутся на ветру, качают головой и смотрят пустым взглядом в разные стороны, положенные по смыслу ситуации, но смысл утерян.

Механическое существование тела с блуждающим разумом и выцветшей душой. А могли бы изменить цвет и утвердиться в пространстве. Но и изменившие цвет, надо сказать, утверждаются не там и не в том. Высыхают. А душа влажная должна быть. Некому было вовремя им рассказать (где были коллеги, о которых я столько слышу?), что можно до смерти без забвения доковылять. Что забвение и старение это очень разные вещи, и к смерти они имеют отношение косвенное, хоть вторая и кажется причиной.

Есть же здесь слово Уход. Уход из жизни. Тоже, кстати, со смертью связан иначе, чем кажется. Так вот уход, это, как ни как, постепенное выключение из общественной жизни. Сокращение доступных физических функций, а от того и желаний. Но. Это почти не имеет общего с жизнью души, ее влажностью. Цвета прекрасны все и оттенки их все прекрасны тоже. Нет ни одного некрасивого цвета у влажной души, а у сухой, выцветшей — все. Их просто нет, но душа не прозрачна, а запечатана их останками. Я почти привык видеть мертвые цвета.

***

Забыл. Просто забыл про Валентину Антоновну. У «Пятерочки» упала со своей тележкой. Я следовал за скорой, но уже понимал, что жизнь ее получила шанс закончиться. Не жизнь, конечно, а странное существование в тисках слабых ее потомков мужеского пола. Тиски они ей подсуропили в лице сначала невестки, а потом и жены внука. Первую она раздражала на расстоянии, а вторая  поселилась в ее доме.

Жена офицера, медсестра главной больницы города, обладательница заветной трёшки… Сначала долго жила одна после смерти мужа, а потом женился внук и с ней заговорили матом. Внучок заселился с беременной женой и психозом. После родов молодая мамочка пребывала в послеродовой депрессии, а потом снова зачали и дубль два. Я старался повлиять, но молодая не видела, не слышала и почти не чувствовала. Человек, переполненный гневом и желанием избавиться. Уже не хотел думать о ней, сдался, душа закрыта. Слюни и мат, — вот, что я наблюдал регулярно, когда моя старушка просто показывалась из своей дальней комнаты. Мат меня никогда не волновал,- я не выносил самого пространства квартиры. Никогда и нигде больше такого не видел. Ненависть была такая плотная, что вытесняла воздух. Можно вырезать кусок и унести. Там желали смерти, торопили смерть, призывали смерть и мечтали о смерти. Не знаю, что я сам ощущал. Похоже, я злился. Очень злился.

Когда это только началось, я ходил за ее сыном по Чертаново и поддувал воспоминания. Самые нежные, радостные. Думал, он вспомнит о матери, что-то почувствует и… Он думал только о том, что скажет жене, как он это скажет жене, какие продукты купить и что приготовить, чтобы угодить жене. Тупик. Через два месяца я стал видеть в нем только холодец. Ходящий холодец.

Все всё знали, но внука я так и не понял. Он был одним из близнецов,- тот, кто бабулю не особо воспринимал. Другой к ней тепло и с добром, а этот ближе к холодцу. Но. Ему было плевать на квартиру, я это знал. Он вообще съехал к маме после вторых родов и почти не появлялся…

Размен дело не для холодцов — так я понял.

И вот я сидел на краю кровати. Почти сидел. Дыхание ее из прерывистого выровнялось и стало глубоким. Выцветшие глаза смотрели в потолок ровно-ровно, лицо расслабилось. Я увидел величие. Всё в палате вытянулось и замерло. Мне показалось, что я застыл, хоть не мог этого сделать в принципе. Такую душу ощущать тяжело даже мне — подвиги подавляют. И я опять злился. Вся эта ‘фантастика’ была доступна только мне, а героиня вернется в старушку, которую отвезут обратно. И я все понял.

Когда душа снова начала разрастаться, я помог телу отяжелеть. 

***

Меня снова видела собака. Тряслась и не понимала, как реагировать. Я похож на колбасу. Точно, на колбасу. Я тревожу. Лапки у нее в линейном времени, а глаза в моем. Собаки особенно от мерцания устают. Я видел, как она выскочила, просто стряхнула с себя моё присутствие и понеслась к хозяйке, а я побрел по своей единственной, несуществующей в этом мире, траектории.  

***

К пятнице пришлось смириться с одиночеством и желаниями. Предвкушение, подъем, радость. Спящее давно, но не изчезающее и неизменное предчувствие действия. Отважного действия. Слабоумие и отвага (вспомнилось). Я почти человек. Знаю, как надо думать и что к чему ведёт. Циклы. Годовые циклы, месячные циклы, циклы дня и даже пятилеток и десятилетий. Юбилеи, похороны, дни рождения, свадьбы, большие деньги, банкротство, квартира, выигрыш, кражи, воротники белые, без воротников, горшки, кроватки, газировка, лыжи, номера машин, машины, салоны, самолёты, кейсы и чемоданы, леденцы. Почти хрестоматийное изложение, считаю. Но я не знаю, сколько здесь нахожусь и был ли где-то ещё. Все о себе я узнал от людей и экранов. Иногда плоское для меня объемно и наоборот. Впрочем, я точно не знаю. Долго не мог этого понять и считал людей с экранами глубоко нетрезвыми. Они (экраны) меня пугали. Я очень волновался, что забыл, когда они появились и что они давно уже здесь, а я все перепутал и забыл. Я мог и могу, я рассеян. Иногда в самом прямом смысле. Нюансы моей памяти существуют вне зависимости от моих прогнозов и опыта. Не знаю, получится ли у меня когда-нибудь почувствовать уверенность и ясность. То здесь я, то никто, а то и все вместе.
В общем, в пятницу попал в передрягу. Поток этот ужасный… Есть два вида движения между человеком и экраном: туда или обратно. Когда движение от экрана к человеку, я могу встать или пройти между ними. Поток неяркий и полупрозрачный. Когда от человека к экрану, может плохо закончиться. Те, кто долго вливаются в экран, превращаются в плотную субстанцию, такую же, как поток. Не то, что встать между ними — смотреть на это больно. И я попался. Когда поток ещё был проницаем, я пошел смотреть, что там у него. Парень лет 20-ти уже выпячивал подбородок, почти прикасаясь к экрану. Я решил, что успею и засунул свою, так называемую, голову между ними. Ничего не увидел, прилип всем собой к этой дряни. Ужасно. Просто ужасно. Весь мой странный оптимизм, интерес, желание видеть то, что мне видно и слышать то, что мне слышно, изошли из меня. Я хотел быть холодным неподвижным камнем. Параллельно я понимал, что поток застыл, что произошло это резко и в момент, что случилось что-то очень страшное, и я могу в этом остаться. А я ведь даже не знаю, могу ли умереть! И телефон вырубился. Не случилась моя смерть или ужасное адское мучение. Кончилась экранова власть, и я немедленно удалился, но видел, как гнев растянул лицо парня и облекся в буро-серый цвет.
Не мог успокоиться после этого. Казалось, что долго и тяжело дышал.

***

Сонмы и воинства. Легионы. Силы небесные.

Сегодня на Брюсовом у Ростроповича понял, что совсем один.