Выпуск №17

Автор: Андрей Пермяков

 

Шестьдесят пять лет назад, в 1956-м году, Владимир Солоухин прошёл-проехал интересным и непрямым путём от речки Киржача до примерно города Вязники, написав об этом книгу «Владимирские просёлки». Я не то чтобы повторил его путь шаг в шаг, но гулял там же. У него получилась хорошая и надолго книга. У меня — тоже книга. А понравится или нет, так увидим.

 

Отдельные главы из книги ранее были напечатаны в журнале «Волга» и региональных альманахах. Главы, представленные ниже, публикуются впервые. Совпало, что именно в этих главах многовато пьянства, но уж что было. В целом книга совсем не об алкоголе, а о маленьких поселениях. И о хороших людях.

 

Большой маленький город и разная выхухоль

«Чем дальше от Москвы, тем богаче
природа и лучше мужик; что за народ
во Владимирской губернии! Живой,
бодрый, великорослый, умный,
деятельный, промышленный;
богатые чистые села, красивые
наряды… Чудо что такое!…»
И.С. Аксаков. Письма из провинции.

Да фиг знает. Разные тут мужики
А. Пермяков

 

Дорожки, подобной вот этой, идущей от Холуя в сторону Коврова, этим летом мне ещё не встречалось. Нет, бывали совсем просёлки между деревнями. Но тут-то иной случай. Подобное мы с Кошкой Плюшкой видели лет пять назад, пробираясь из Великого Устюга на трассу Сыктывкар-Киров. Грунтовка, укатанная грейдером. Да и плохо укатанная. Но там-то малонаселённый, хоть и красивый Север, а тут — центр страны, всё же.

Прямо сразу за большим и светло-жёлтым зданием в сплошных окошках, где художественное училище, начинается так себе дорога. Сперва мне было дежа-вю. На той, северной, грунтовке нас Плюшкою подобрал большой чёрный джип, и на этой меня подобрал большой чёрный джип. Северный джип, правда, вёз нас больше 200 км, а этот совсем чуть-чуть, до Снегирёво. Так здесь и дорога короче.

Мы с водителем даже разговориться не успели. Но, очевидно, фермер. Опять-таки, не масштаба Джона Кописки из хозяйства Рождество, а всё равно хорошо. Или, может, бизнесмен по заготовке леса, тогда не столь хорошо. Хотя вряд ли по лесу: тут же заказник. Вот он прямо возле Холуя начинается и тянется до самой трассы Ковров – Иваново. Это заказник для всех зверушек, но главные тут выхухоли.

Выхухоль есть полулитровая речная мышь. Только хвост не мышиный, сплюснутый. Ещё выхухоль похожа на карту России: тоже сильно вытянутая. А хвост напоминает Камчатку. Её, конечно, символом всей нашей страны не изберут, но вот талисманом какого-нибудь чемпионата — хорошо б. У неё ж не только название смешное, она вся смешная. Раньше выхухоли много водилось, а теперь мало стало. Говорят, ондатры виноваты. Некоторые ещё человека ругают, но человека все ругают, это легко. Хотя ондатр тоже человек выпустил, конечно. Да и сетями рыбачить любит опять-таки человек. Сети он потом в озере оставляет, а выхоухоли гибнут. И выхухолята тоже. Поймать бы этого человека, учинить ему воспитательную работу. Но разве поймаешь? Он, ведь, наверное, такой один. Остальные-то мы не такие, мы — хорошие.

Но об этом думать не будем, нас молоковоз везёт в деревню Лучкино. Это тоже близко. Утром молоко в Южу человек вёз, а днём вот — меня в Лучкино. Нормально, говорит, дела. Жить можно. Но половина или больше народу не работает, с огородов живут. Им вот плохо. И поп в соседней деревне пьющий. У него семеро детей, а он пьющий. Выгнать хотели — народ против сказал. Кто служить-то будет? Трезвый может и отказаться тут быть. Я батюшку Алексия из Южи вспомнил, но промолчал. Вдруг ещё завидовать городу здесь станут?

Видимо, утром от Лучкино и дальше к Иваново прошёл небольшой дождь, отчего грунтовка сделалась уж вовсе непристойной. Но меня быстро подобрал Рено Логан с двумя серьёзными людьми. Один, кто водитель, просто так серьёзный был, а второй злился. У него техника какая-то поломалась, ехал запчасти покупать, упуская материальную выгоду. Но он в телефон ругался, не про меня. Словом, нормально приехали в Ковров. Забесплатно.

Солоухин в Ковров не пошёл. Он ведь добросовестный описатель был: увидел — расскажи. А в Коврове многое увидеть можно:

 

«Дороги веером расходились от паромного причала, и мы несколько минут поколебались, какую выбрать. Можно было идти налево, и тогда мы пришли бы вскоре в древнейший Стародуб, называемый ныне Клязьминским городком. Но довольно с нас было старины.

Можно пойти направо, тогда вскоре нас втянул бы в свою коловерть большой промышленный город Ковров, в котором мы запутались бы самое малое дней на десять».

 

В Стародубе, называемом Клязьминским городком и поныне, древностей-то и не осталось. Совсем. Это не монголы постарались и не свои князья. Это поляки и время. До Смуты город дожил, а Смуту не пережил. Его совсем заново восстанавливали. И Стародубом он более не оказался. Церковь Покрова там красивая, но XIX века. А старее домиков там нет. И знакомых никого.

В Коврове тоже близких знакомых у меня нету пока. Лежали, правда, в отделении челюстно-лицевой хирургии мы с хорошим человеком Александром. Он телефон свой дал и в гости приглашал. Но он такой хороший, когда трезвый. О подвигах же в изменённом сознании много рассказывал. Мог бы и не рассказывать — лицо выдавало. И вроде неагрессивный. Но раз с крыши упадёт, другой — с мотоцикла. Молодец, словом. А мне экстриму не хотелось, мне наблюдать хотелось.

Словом, отправился гулять по улице Абельмана, фотографируя. Мне вообще Ковров нравится. Хоть и расположен в своеобразном кармашке памяти. Сейчас объясню. Вот Покров — он почти родной город, про него можно коротко рассказать или долго рассказывать; про свои похождения рассказывать, про чужие похождения рассказывать. Или дать совсем маленький обзор. В этом обзоре тоже чего-нибудь интересного будет. Надеюсь так, по крайней мере. Станет говорить некто: «Ты, Пермяков, всё наврал, город Покров иной», — так могу аргументированно возразить.

Вот Палех. Я в нём был первый раз, он мне понравился. Виденное описал. Тот же некто мне предъявит о лжи, мне сказать нечего кроме одного: видел так, а не иначе. А вот — Ковров. Бывал тут раз десять, наверное. По самым разным делам. Полюбил этот уголок — улица Абельмана с маленькими ходами к реке и от реки. Основной части города, к югу от железной дороги, не знаю совсем. Даже не купался в озере с волшебным названием Гидромуть. Тут Солоухин опять прав: большущий ведь город-то!

Хотя истории тут особой нет. Есть, конечно, только не старая. При князьях, когда Стародуб, будущий Клязьминский городок, всем вокруг командовал, было тут село Елифановка. Потом Рождественское, тоже село. Далее получили его князья Ковровы, переименовав. Интересные князья. Среди них был, допустим, первый наместник Великой Перми. Но он тоже из другой книжки, не сейчас. Чуть повеселей время задвигалось, когда провели железную дорогу. Это уже недавно, в тысяча восьмисотых годах. Но основное в городе, конечно, началось в ХХ веке. Военные заводы, экскаваторный тоже, мотоциклы хорошие. Были. Мотоциклов очень жалко. Выйду на пенсию — обязательно мотоцикл куплю. Вдруг их тогда опять в Коврове делать начнут?

А пока мы так гуляем под липами, допивая общажный самогон. Без самогону, может, пошли б в музей истории и этнографии. Он тут хороший. Ещё ближе к мосту через Клязьму расположен кожвендиспансер. Но это уж совсем на любителя, конечно. Мы лучше в «Голубой шар». Он тоже тут, на Абельмана.

Стоит павильон, опять-таки, типа «Уралочка». Я рассказывал полкнижки назад про «Сладкоежку» в городе Кунгуре? Вот. «Голубой шар» ровно таков. Только внутри заместо мороженок и молочных коктейлей дают водочку. Хотя уже и не дают. Интерьер прежний остался: стулья от разных гарнитуров, милая атмосфера пивнушки для своих, а выпивки не стало:

— Так лицензию получать надо. Там со всеми бумагами выйдет тыщ сто. Нам не окупится. Но если чего — пива могу налить. И со своим можно. Пирожки вот, беляши.

Пирожки, увы, тоже сделались ужасны. Заболел «Голубой шар». Может, выздоровеет ещё. Всё-таки самое древнее заведение города Коврова. Из не прерывавших работу и не менявших место жительства, конечно. С пятидесятых годов работает. Говорю ж: молодой город и заведения тут молодые.

А обедать уже хотелось. Скорее даже ужинать. Обед же ужину не мешает, но вполне с ним совместен. Чуть подальше есть кафе «Восточный рай», но мы в него сейчас не пойдём. Там ведь только поесть, без знакомств и приключений. Меж тем, в неисторическом Коврове часто удаются интересные знакомства. Только мимолётные. Познакомился с человеком, выпил, поболтал, телефонными нумерами обменялся, а больше говорить не хочется. Может, возраст. Но в других-то городах иначе. Хотя тут иногда проблемы решать проще.

К примеру, однажды случилось мне прибыть в Ковров заполночь. Вернее — в половине третьего. Светало уже по причине июля, но хотелось спать. Девочки в голове разговаривали. Они всегда разговаривать начинают, когда не выспишься. А когда невыспавшись ещё и выпьешь спиртного, то у девочек начинается разговор через личные сообщения Вконтакте. Можно потрясти головой, тогда девочки ненадолго прекращают общение. А потом опять начинают, обсуждая разное. Но я им воли не давал и, зайдя в безымянную рюмочную по чётной стороне Абельмана, спросил пива.

 Там уже один нерусский стоял, тоже пиво употреблял. Его пошатывало, но он улыбался. И с улыбки своей напоминал интеллигентного бобра. Или старый комодик. Говорит:

— Вкусные пиво?

— Вкусное. Только я спать хочу. Не знаешь, где тут переночевать можно?

— Дак, иди чериз дорогу, там Егора. Увидишь вывеску. Там закрыто, но ты привет передашь, тебе откроют.

— А от кого кому привет передавать?

— От Шамиля Серёге. Толко ты со мной выпий. Мне одному невкусно пить.

Выпили, пошёл. Привет передал. Ни Шамиля, ни Серёгу в гостинице «Агора» не знали, но меня поселили. Хорошая гостиница. Не дешёвая, не дорогая, чистенькая. И ресторан при ней есть.

Но «Агора» далеко, у самого вокзала. Я ж пока иду себе по Абельмана, где дома пятидесятых номеров. Это ещё до парка Экскаваторостроителей. Всё мечтаю какого-нибудь иностранного китайца попросить название парка выговорить. Думаю, весело получится. На противной стороне улицы замечаю вывеску красным колером по белому «Соточка». Кафе, внятно определяющее свою целевую аудиторию. Сфотографировав вывеску дважды, сворачиваю направо. Там соборы милые. Нестаринные, но вот сейчас, когда рябинка начинает краснеть, очень фотогеничные. Иду такой, а сзади ноги топочут:

— Мужчина, мужчина! Вы зачем фотографировали наше здание? Кто вам разрешил? Стирайте снимок!

Парнишка чуть за двадцать в оранжевой куртке, сам неприметный, только уши приметные. Ну, сели мы в этой «Соточке», пива взяли. Крепкого спиртного, назло вывеске, там не подают. Рассказал о праве на охрану частной жизни и нераспространение этого права на домики. Парнишке-то скучно: он при «Соточке» работает то ли грузчиком, то ли охранником, то ли помощником за всё. А выручки мало и клиентов по будним дням нет. Вот и развлекается. Я тоже не обиделся: на фотоаппарат многие сердятся, и полицейские люди, и обычные. Объяснения понимают.

Дальше пошёл. На доме с номером двадцать восемь висит мемориальная доска из нечистого от времени мрамора. Это, наверное, самая мирная мемориальная доска в мире. Вот такая:

 

 

Здесь допустимы всякие суждения. Вдруг этого полка нашим и не хватило для успеха наступления? А то выиграла б Россия Первую мировую. И Октябрьской революции не случилось бы, например. Но могло произойти нечто ещё более интересное. Или не знаю. Словом, памятник мирному разрешению конфликта — хорошая вещь.  Хотя, конечно, дезертирство и всё такое.

В кафетерии при гастрономе познакомился с ещё одним тёзкой. Сидел я там, спросивши жаркого и водочки. А он заходит такой, худющий, в шарфике, седой и целеустремлённый. «Мне, говорит, портвейна двести и конфету большую». Разговорились, конечно. Работает в детском саду сторожем и кем скажут. Мыслитель. Ещё, конечно, поэт, философ, художник и рассказики сочиняет. Фотографировал бы непременно, но украли фотокамеру лет 15 назад. Зато шарфики вяжет и даже свитера.

От водки Андрей отказался, меня не удивив. Я-то уж немолод, а он ещё десятью годами старше. О те года портвейн был не напитком, но культом. Удивительно другое: он города Коврова почти не оставлял! Обычно олдовые хиппи гордятся длительными выездами. Но это частность. Такой подтип человечества мне известен вполне хорошо. В зависимости от времён и обстоятельств из них получались смердяковы, лоханкины или керуаки. Интересные ребята, словом.

Мы с Андреем ещё в два кафе заходили; их локаций точно не помню. Про музыку говорили и про Гегеля. Он, правда, к финалу всё больше мычал. Я, вероятно, тоже. Домой к Андрею шли уже по сильной темноте. Ещё поднимаясь на четвёртый этаж сталинки, я догадывался про облик квартиры. Там даже бум-бокс работающий был и компакт-диски. Сервант, конечно. В нём книги старые и везде книги старые. Табуретки из серьёзных досок, крашеные, тоже присутствовали. И запах. Когда я был маленьким, такой запах был в старых домиках, где жили алкаши. Это даже не затхлость в чистом виде, не перегар, тем более, но аромат закончившейся жизни, не перешедшей в смерть. Скука, может, так пахнет. Инерция бытия, словом. Скажут: человек вышел на другую сторону сущностей, и до запаха ему дела нет. Так буддисты вот тоже уже не сильно здесь, однако применяют ароматные палочки, моются и вообще.

Я тоже мыться пошёл. Сперва, конечно, пива с колбаской употребили, но это было зря: мимо общения совсем уже. Музыку включить хотели — не включилась. А газовая колонка хорошо завелась, с лёгким бабаханьем. Ополоснувшись, спросил Андрея, где место для уснуть. Он, кресло древнее мне разложив, тоже собрался мыться. А я уснул. Или вырубился пьяно, тут не разберёшь.

Проснулся удивительно. Когда на чужом месте спишь, пробудившись, себя долго осознаёшь. Сперва думаешь: «Кто я»? Затем: «Где я»? А вопрос: «Зачем я тут оказался»? — свидетельствует уже о пробуждённом сознании. На сей раз всё было мгновенно. А запах я опознал, наверное, ещё во сне. В квартире более не пахло унынием, а пахло меркаптоэтанолом. Это мы выделываемся так своими знаниями. Природный газ, подаваемый в наши квартиры, запаха не имеет. И не добавляй в него на каком-то этапе другой газ, этот вот самый меркаптоэтанол, взрывались бы мы чаще.

Словом, газом пахло. Тёзка сидел за столом. Вернее, туловище его сидело, а голова на столе лежала, похрапывая. Жив был. Мыться он не пошёл, но уснул, допив оставшееся. Газовая колонка ностальгически шипела. Так звучат виниловые пластинки, когда музыка на них уже кончилась, а иглу не подняли. Выключил колонку, открыл окна, снёс Андрюшу на диван. Пнуть хотел за подвиги, но по усталости раздумал. Замок в двери,  к счастью, был старым, аглицким. Захлопнуть и забыть. Один раз только ещё про хозяина жилища подумаю: вот живут ведь люди, да? Шестой десяток человеку, наверняка подобным образом ведёт себя давно. А судьба ему попускает и попускает ошибки. Стало быть, нужен кому-то.

Словом, по чуть уже серенькому от раннего утра Коврову двинулся к вокзалу. Всё той же улицею Абельмана. Тут второй раз за неполные сутки сделалось мне дежа-вю. Просто некуда больше идти было, только в безымянный подвальчик с пивом. Электричку там ждать. Стены остались прежними, девушка на раздаче тоже, а вместо нерусского человека Шамиля сидела и стояла компания из трёх молодых людей и одной барышни. Молодые люди выясняли без мату, где расположено Таити и сколь оно близко к Австралии. Таити им понадобился в связи с успехами нашей сборной команды по пляжному футболу. Она Таити обыграла накануне. Ещё ребята начальство поругали, на зарплаты пожаловались. Правительство тоже отсобачили по мелочи. И один из них стал рассказывать про работу водителем-дальнобойщиком. Интересно так говорил. Но про эту славную категорию населения нам тоже есть чего сказать. Не в этой книжке, правда.

Вот примерно так и бывает в Коврове каждый раз: интересные люди кругом, но общения не складывается и город вижу кусочками. А потом стало пять часов утра, и был мне за это поезд до Владимира.

 

Зыбь Юрьева дня

В Юрьеве-Польском я хотел поздороваться со слоником и с Серёжею Хламовым. Сперва пошёл к слонику: он точно на месте и делами не занят. Сидит олифант на северном фасаде Георгиевского собора. Для простоты: северный — это обращённый к разлапистому и обезглавленному Троицкому собору. Его построили уже в начале ХХ века, когда Георгиевский перестал вмещать горожан. Солоухин поворчал даже про него. Дескать, прячет в своей сени Георгиевский.

А вот слоника писатель не увидел. То есть позднее-то видел, конечно, а в первый свой поход упустил. Так и я упустил бы, хоть и сказали мне о нём заранее. Правильнее говорить даже не «упустил бы», но упустил. С Айратом-то из главы про Владимир мы его не нашли. Ибо слишком вплотную к собору ходили. Надо подальше вставать, около ограды. Тогда прямо над левой колонной виден слон с заячьими ушами. Некоторые даже говорят, будто не слон это, но пёс. И не хоботом он управляет, а кость во рту держит. Думаю, это неправда. Они просто завидуют: на Дмитриевском соборе Владимира слоника нет, а тут есть. Хотя в целом орнаменты храмов похожи. Был такой зооморфный стиль резьбы по белому камню. Говорят, его на Русь принесли мастера Фридриха Барбароссы. Возможно, думаю. Чего в жизни не бывает?

Зато камень на соборы шёл свой, привезённый из Москвы. Представляю: выезжает из серьёзного города Юрьева телега. Не по главной дороге, к Ростову, а по скромной, идущей на запад. Охранник у возницы для порядку спрашивает:

— Здорово, Оладья. Далёко собрался?

— В Москву опять.

— Камень, нешто, возить?

— Его. А чего ещё с той деревни взять?

Собор возводили быстро и оттого, видать, халтурно. Доконченный в 1230-м году, он почти сразу рухнул. Задумывали его совсем не тем «кубиком», каким его Солоухин видел и мы видим. Обратно слепили четырьмя годами позже, спутав часть облицовочных плит с вырезанными на них животными. А иные плиты растащили по окрестным избам. В хозяйстве ж всё сгодится. Или не сразу растащили. Может, после монголов растащили, они всего через три года пришли. Или наоборот: в XV веке, когда иго победили, а собор начали реставрировать. Возможно, после литовцев растащили. Они тут командовали в польскую интервенцию Смутного времени. Так или иначе, но легенду Дмитриевского собора, возможно, кто-то умный воссоздаст по каменной резьбе, а здешнюю уж точно нет. Зато слоник остался.

Тут вообще многое осталось. Валы, к примеру. Довольно высокие, метров семь. А внутри них — монастырь. Михаило-Архангельский, самый древний. Делит свою территорию с музеем. Мирно так делит. И восстановили его очень правильно. Например, вход на шатровую колокольню, откуда видна весьма значительная часть Ополья, сделан высотою чуть больше метра, а шириною с отверстие в конуре. Так, наверное, и было: тепло легче сохраняется, оборонять удобнее. Опять-таки, аттракцион туристам.

В качестве же фортификационного сооружения к монастырю есть вопросы. Захватили вал — и конец. Монастырские стены гораздо ниже, вся территория простреливаема. Но, может, он и не оборонительный был. Кроме монастыря, внутри земляных стен расположены разные строения. Например, целое отделение полиции с автомобилями. И улица Завальная, торчащая в разные стороны огородами. Вот так. Люди окучивают себе картошку, а за ними с вала наблюдают туристы, художники и нетрезвая молодёжь в шортах. Реалити-шоу получается. Но, видимо, такое никому не в тягость. Художников, пожалуй, больше всего. Или они самые усидчивые, не мельтешат. Оттого и приметны. Живописца Сергея Куприянова, встреченного Солоухиными в Юрьеве-Польском, теперь никто б за коновала не принял. То есть народного-то художника России Сергея Алексеевича Куприянова за коновала никто и не примет. Он пожилой теперь совсем, в Замоскворечье обитает. Дай Бог здоровья.

Подле монастыря торгуют полотенцами. Их шьют на местной фабрике «Авангард». При Солоухине там изготавливали гобелены. Собственно, фабрика оказалась единственным зданием Юрьева-Польского, описанным в книге «Владимирские просёлки». Кроме Георгиевского собора, конечно.

Наверное, это по делу было. В пятидесятых годах Юрьев-Польский откровенно спал. В шестидесятых тоже. Тут кино «Золотой телёнок» снимали. Самое начало. И эпизод про гуся с Паниковским. Вон в то здание бледно-жёлтого цвета пришли друг за другом три лейтенантских дитяти. Двое сами вышли, одному вынос сделали. Ну, мы это помним.

Новое тут иногда появляется, задевая до слёз. Скажем, вот эта детская площадка. Вроде бы обычная. Чуть побольше стандартной. А у неё история от самого начала грустная и немножко учительная. Заболел мальчик. У нас лечили — не вылечили. Стали собирать деньги на заграницу. Шансов, честно говоря, всё равно было мало, а люди старались. Мальчику не помогло, но старались всё равно не зря. Теперь на эти деньги устроена площадка с горками. Ребёнку память, опять-таки. На столбе у краешка площадки объявление: «Пропал кот. Рыжий. Нашедшего просьба сообщить ему по телефону…».

Ещё за Колокшей хорошо. Там возле Никитской церкви хорошо и просто так ещё раз хорошо. В июне лягушки красиво исполняют. Ой, только начни гулять по этому городу, начни о нём говорить, так не остановишься. Тут не говорить надо, а книжки писать. Вот журналист Сергей Хламов и пишет. Я даже думал, будто он в Юрьеве-Польском самый главный человек. Меня в одно из прибытий сюда таксист спросил:

— Вы опять к Хламову? Я просто вас с ним видел прошлый раз.

Но ещё главнее его оказалась буфетчица Мария из подвальчика, где пиво и вкусно. Мы в тот подвал сейчас и пойдём. Его легко найти: он прямо через дорогу от насупленного памятника основателю города. Один раз засиделись в подвале сверх чина. А у Сергея жена из Москвы возвращалась, неудобно беспокоить. Так Мария, быстро найдя телефон общежития при некотором училище, позвонила, всё обустроив. Не всё, понятное дело, но переночевать меня наладила.

Сергей приносит книги, я его с теми книгами фотографирую. Тут можно, тут народ привычный к фотоаппаратам и скандальчиков, подобных случившемуся  в Коврове, когда кафе «Соточку» снимал, быть не должно. На стенах заведения довольные Кисы и Остапы. Мило, вкусно. Хотя в Ополье повсюду вкусно — я опять хвастаюсь. Можно в «Багратиона» рядышком пойти или, наоборот, в «Золотого телёнка», тоже рядышком — всё равно вкусно будет. Но тут в  подвальчике уж больно родное место.

Сергей немного торопится. Я его видел только в двух состояниях: когда он торопится или наоборот. И вообще долго думал, будто он всегда торопится. Дел ведь много у человека. Он ещё газету издаёт, в школе преподаёт, по краеведческим делам ездит, в футбол играет… ух! Но один раз мы с ним выпили, и я увидел Серёжу в ином регистре. Нет-нет, шума, свиста, вопросов об уважении и такого прочего, конечно, не было. Не то воспитание — так, кажется,  в подобных случаях говорят. Просто нетрезвый Сергей обращается в свою противоположность. Начинает делать всё медленно-медленно. Это вроде и правильно: выпившему человеку лучше не спешить. Но говорить ведь он тоже медленно начинает! А идей и всяких мыслей у него много, слушать их интересно. Но до чего ж неспеша…

В тот день, однако, Сергей был трезв и занят. Посидев чуть со мной, рассказав новостей, убежал по делам. А книжки мне оставил. Толстую, в плотной обложке, и другую, много тоньше. Толстую он издал, а тонкую сам написал, рассказав в ней о толстой книге и её авторе. Называется толстая книга «Зелёная зыбь». Сейчас буду о ней говорить, воруя много информации из повести Сергея.

Только сначала чуть вернёмся к прошлому. Княжеских времён и ближе. Про главные метки Юрьев-польских дел мы, кажется, написали, но был ещё один сюжет, в истории не прекращавшийся. Я про разбойников. О Кудеяре, якобы рождённом неподалёку отсюда, в Суздале, высланной женою Василия III, Солоухин рассказывает, приводя свидетельство. Действительно: когда склеп вскрыли, останков ребёнка Соломонии там не обнаружили, а обнаружили тряпочную куклу. Были Кудеяр с Иваном Грозным братиками или нет — вряд ли узнаем. Но чего в жизни не бывает?

Конечно, места основных подвигов Кудеяра расположены сильно к югу, в нынешних Тульской и Воронежской областях, но, говорят, по молодости он разминался тут. С ним даже связана одна из версий этимологии названия райцентра Петушки. Будто разбойники предупреждали товарищей петушиным криком. Красивая версия, конечно, но про леденцы-петушки более вероятная. А того вероятней — про грибы-петушки. Здесь лисичек так называют. И про человека по имени Пятушко версия вероятней.

Так или иначе, разбойничал местный народ знатно. А чего не разбойничать на перекрёстке главных дорог государства? Особенно бандитизм цвёл в понятно какие времена: когда есть нечего и власти не видать. Так, скажем, было после революций семнадцатого года. К финалу Первой мировой в губернии скопилось более 13 000 дезертиров. В основном, конечно, бумбараши, но были и действительно злые ребята. Советская власть, чуть окрепнув и оголодав насчёт солдат для Красной Армии, отправила в деревню Аньково тридцать шесть идейных бойцов. Вскоре их с почётом захоронили в Юрьеве-Польском. И началось. Лидер у восстания появился довольно быстро. Звали этого человека Ефим Скородумов, короче — Юшка.

Бунт, конечно, не достиг масштабов тамбовского, и вообще шёл с переменным успехом. Да, крестьяне были продразвёрсткой очень не довольны, но всё ж новая власть им бесплатно дала землю. Кроме того, партизанская война происходит всегда за счёт местного населения. Обитатели же городов, особенно вечно революционные ткачи города Иваново, деревенских любили не слишком. Опять же, сказался рельеф. Лесов в Ополье мало по определению, сложно партизанить. На зиму повстанцы обосновались севернее, в землянках. Промышляли обычным воровским. Летом двадцатого года свершился крупнейший успех. Ребята взяли Юрьев-Польский. Погромили, конечно. Далее же пошло скатывание в бандитизм совсем уже неидейный. Таких историй о партизанах разных стран и времён тысячи, наверное.

 Всё кончилось поздней осенью 1922-го года. Суд был неожиданно долгим и показательным. Военный коммунизм завершился, борьбу тихонько переносили в идейную сферу. К расстрелу приговорили шестерых, в том числе, понятно, Юшку. Пятерых расстреляли, а его нет. Он сам умер от туберкулёза. Хитрый был. Хоть и прожил всего двадцать пять годиков.

О таких вот интересных событиях и людях писатель Тимофей Павлович Дмитриев написал книгу «Зелёная зыбь». Можно сказать, по горячим следам написал. Далее цитирую Сергея Хламова:

 

«Книга была издана в 1927 году Московским товариществом писателей тиражом в 4500 экземпляров. Отпечатан роман объёмом 285 страниц в типографии рабочего издательства «Прибой им. Евг. Соколовой» в Ленинграде. Кстати, впервые роман читатели могли увидеть на страницах журнала «Октябрь» ещё годом раньше – в 1926 году. Он там напечатан в №№ 3, 4, 5 и 6. Причём, «Зелёной зыбью» открывались эти номера. Очень любопытно, что роман был рекомендован культотделом ВЦСПС для библиотек. Тираж разошёлся очень быстро. Так как роман «Зелёная зыбь» имел у читателей огромный успех, в 1929 году в издательстве «Земля и Фабрика» тиражом в 4 тысячи экземпляров он переиздаётся».

 

Затем настала тишина. Дмитриева быстро наградили парой второстепенных премий, но книжку его более не переиздавали. Ладно, хоть самого автора не тронули. Тихо жил до необременительной старости, работал консультантом в «Новом мире». На поздних фотокарточках напоминал рядового литературного классика. После войны печатался большей частью в альманахе «Рыболов-спортсмен».

Книга, меж тем, жила своей судьбой. Тут, в окрестностях Юрьева-Польского, люди долгие времена переписывали «Зелёную зыбь» от руки. О преследовании за её хранение неизвестно, однако полугласный запрет существовал. Сейчас бы такую повесть, конечно, обозвали просоветской, только в ней о причинах восстания тоже сказано. Аккуратно, но сильно. А такое с дней коллективизации не приветствовалось. С того самого 1929-го года, когда «Зыбь» в последний раз издали. Теперь-то уж не в последний. Вот, стоит у меня на полочке, изданная Серёжей Хламовым и в сопровождении его брошюры.

Знал ли Солоухин об этом всём? Смотря, думаю, о чём. Тимофея Дмитриева наверняка знал. Книги его о зелёной зыби к моменту путешествия по владимирским просёлкам мог и не знать. Она ж чуть позже обрела настоящую славу: когда прямые свидетели юшкиных дел ушли, либо состарились. А вот напрямую о Юшке он, конечно, слышал. Солоухин ведь родился двумя годами позже завершения того бунта. Тем более у тутошних робингудов сразу нашлись подражатели. Цвела в начале тридцатых некая «тейковщина». По названию города Тейкова. Составляли движение в основном беспризорники и прочие малолетки. С бандитизмом действительно серьёзным тейковщина соотносились примерно в той степени, в какой соотносятся электровоз Т-80 и зелёный кубик из конструктора Лего, но, думаю, по деревням малышню тейковскими пугали.

В первых своих книгах о Юшке Солоухин не говорил по ясным причинам. В поздних тоже молчал. Тут можно приписать ему двурушничество, дело нехитрое. Более того, в последние годы жизни его в этом уверенно обвиняли. Верней, и в этом тоже. Мне Георгий Жарков рассказывал про обструкцию, устроенную Солоухину в городе Владимире ранними демократами. В основном поминали тогда «травлю Пастернака». По этому поводу мнение составить легко, стенограммы есть. Заметим только, с чего начинается та стенограмма:

 

«В.Солоухин (много цитирует наизусть Пастернака, анализирует стихи и делает вывод)…»

 

Как-то так. Проанализировал, сделал вывод, сказал тот вывод публично. Вообще нормальная практика. Место только выбрал неудачное. И время. Но я, в отличие от нашей дорогой интеллигенции и уважаемого прозаика Виктора Некрасова, подлостью это не считаю, а считаю использованием административного ресурса в литературной и политической борьбе. Считать ли подлостью само по себе использование этого ресурса — другой вопрос. Но Солоухин ведь к тому дню уже имел однозначные убеждения, страшно далёкие от коммунистических и тем более от либеральных. Человек был монархистом. За свой монархизм боролся, чем мог.

Впрочем, мы совсем отвлеклись. Давайте опять про Юшку и Солоухина. В последних книгах, скажем, в «Солёном озере», Ефима Скородумова быть тем паче не могло. Там у Солоухина Аркадий Гайдар свирепствовал. Он, конечно, может, и в самом деле плохо себя вёл, но уж больно милыми в книжке оказались его противники. Меж тем о подвигах сибирских ополченцев без восторгов говорили даже белые генералы. А ещё в тех краях барон Унгерн гулял, вешая. Так вот: мне кажется, Солоухин о Юшке и подобных ему не для удобства молчал, а размышляя. Ругать его он не хотел, а сильно хвалить — тем более. Всё-таки сжигать учительниц вместе со школами нехорошо. Проживи Владимир Алексеевич дольше, маятник восприятия им тех лет пришёл бы в равновесие, наверно. Только это домыслы всё и умножение сущностей. Вряд ли мы до справедливой оценки тех лет доживём. Про князя-то Юрия Долгорукого до нынешних пор ссоримся. А тут всего сто лет прошло. Миг.

 

Гаврилов Посад. Борис Алексеевич

Итак, едем мы к финалу книги. Нам осталось миновать железнодорожный переезд в Осановце и несколько километров плохого асфальта, откуда видны ещё одни Городища. С городищами у нас в стране хорошо, их больше тысячелетия свои и чужие из городов делают. Уточню: едем мы к финалу только книги, не путешествия. Мне ещё через месяц из Владимира до Кольчугина пешком идти, я там девушку Люсю встречу. Помните ведь её? Просто не хочу, чтоб книга заканчивалась одновременно с путешествием. Имею право в качестве автора.

Да и вообще разные права имею. Например, сейчас, опередив наш автомобиль, окажусь в Гавриловом Посаде. Надо ж о нём предварительно рассказать. Тем более побывал в том городке за время подготовки этой книжки много раз и в разных составах. Собственно, идея повторить солоухинскую дорогу, затем её описав, возникла именно там. Это когда я дурак дураком на их стадионе сидел, ничего в Гавриловом Посаде не понимая. Название же книжке сочинилось при втором посещении города и относительно качественном знакомстве с ним.

Тогда Влад у нас ещё не работал, Маша Мышь жила в Перми, моя семья тоже отбыла куда-то, и мы поехали в Гаврилов Посад с Олею и собакой Амкаром. Олю на путешествия сподвигнуть легко, а собаку — трудно. Собака громко вздыхала, сильно ругалась. Покинуть автомобиль желала прямо на ходу. Но Оля хороший водитель. Очень-очень хороший.

Про юных блондинок за рулём умеренно дорогих автомашин рассказывают всякое. Может, те анекдоты правда, тогда Оля блондинкой только притворяется наружно. Водит отлично, денег на машинку заработала сама, на ипотеку тоже. Пойди и сделай так же, милый сочинитель анекдотов. Нет, я Оле, конечно, завидую. Например, у меня зарплата в два раза выше, чем у неё. Это вполне логично и законно: она ж в два раза и моложе. Но почему у неё машинка есть и денежки всегда есть, а у меня наоборот, так об том завтра подумаю. Пусть лучше мы едем хорошо.

Едва закинув вещи в гостиницу (всю ту же, обычную, где на вахте тётеньки, некогда фабрикой вербованные), мы встретили Петра Размазина[1]. Он с футбола шёл и вообще вице-президент. Честное слово: вице-президент Общества изучения Владимиро-Суздальского ополья. С одним вице-президентом мы уже познакомились, это Серёжа Хламов, а с президентом вот-вот познакомимся.

Пётр нас в музей свёл, а затем у него дела образовались. Он нас и сдал президенту. Борису Алексеевичу Волчёнкову. Но вы не думайте, будто, едва приехав в Гаврилов Посад, непременно встретите президентов и вице-президентов. Ни в коем случае. Для этого надо зайти на хороший сайт Общества, чьё название мы сказали выше, там найти контакты и понравиться. Мы вот понравились, видать. За это в музее Борис Алексеевич с Ольгой Вячеславовной Курициной напоили нас чаем. При сём чаепитии мы меж двух Ольг сидели, загадывая желания.

Далее отправились гулять по ГавПосаду. Точнее, Ольга Курицина в кабинете осталась — статью о платках доделывать, а мы гуляемы были. Для начала Борис Алексеевич нам рассказал про дом, где музей. Интересный дом. Его строил купец Киселёв по типовому проекту архитектора Росси. Ну, Киселёв и Киселёв, мало ли Киселёвых в Империи жило богато? И среди Шумовых, кто владел этим зданием после, небедные люди были. Это интересно, но в меру. А вот зато в 1837-м году здесь гостил Жуковский со своим воспитанником. Будущим императором Александром II. Но эти учитель с учеником вообще были любознательны. Отчёты об их пребывании мы встречали в очень различных локациях. Повредили России эти поездки наследника или наоборот, так это ещё лет через сто поймём, может. Да: уже в правление Александра II Гаврилов Посад удивили своими визитами ещё два Великих Князя — Михаил Николаевич и Николай Николаевич. Но раз они не правили, так с них и спросу нет.

Нынешней же свой должностью — музейной — домик этот косвенно обязан Солоухину. Именно по чтении его книги образовался в Гавриловом Посаде комитет для создания музея. Сохранилась переписка одного из учредителей, Ивана Крылова, с Алексеем Дмитриевичем Варгановым. Про сделанное Варгановым для восстановления Суздаля много сказано во «Владимирских просёлках».

А Иван Крылов теперь на портрете в музее. В комнате, где мы чай пили. С ним рядом ещё два Ивана: Константинов и Жёлобов. Их любя и называют: «Три Ивана». Или ещё называют «Наши деды». Это вправду так: комитет по созданию музея, а вслед — и само учреждение, организовывали люди не сильно молодые. И да: кроме тех, кто на портрете теперь, участвовали ещё, к примеру, Ерохов и Шибанов. Вы смеяться будете, но они тоже Иваны. А ещё говорят, будто Иваны родства не помнят. Сугубо они и помнят лучше всех.

Домов, равных музейному, в Гавриловом Посаде, кажется, более нет. Есть два почти таких же крупных и пожилых. В одном теперь налоговая вроде, а в другом — узел связи. Хотя могу соврать по беспамятству. Вот в доме, где аптека, там и была аптека. Даже при царях. И в доме, где торговые ряды, были торговые ряды. А в доме, где детская библиотека, располагался купчихин ресторан. Ещё я запомнил про место, где теперь пожарная часть. Тут ратуша стояла.

Про иные же дома не запомнил. Мне сделался срыв памяти. У компьютеров это называется переполнением буфера. Идём мы такие по ГавПосаду. С Борисом Алексеевичем каждый второй здоровается или чаще. Он тут директором школы долго был. А до этого работал в атомном судостроении, к примеру. И в разных университетах. Так вот, идём мы, а он про дома говорит:

— Ну, это неинтересно, это новодел 1911-го года, чего про него рассказывать?

И несколько презанятнейших историй выдаёт. Только не думайте, будто он лишь про дома так. Приводил я рассказ Солоухина из книги про чёрные доски, когда они в день полёта Германа Титова не могли тут обресть спиртного. Оказывается, временный сухой закон тутошняя власть устроила не в честь космонавта, а по поводу съезда юннатов. Они подумали, дескать, молодые биологи непременно захотят выпить. И, зная этих молодых биологов, подумали не зря.

Вот так примерно о каждом дне и каждом доме знает Борис Алексеевич. Он даже про дома, составившие значительную часть улицы Шушина может рассказать. Эти дома большей частью были перенесены из рядом лежащих деревень. И ровно в те годы, когда Солоухин писал «Владимирские просёлки» и «Чёрные доски». Уровень жизни даже в таком маленьком и небогатом городке, каким стал тогда ГавПосад, от колхозного сильно отличался. Люди и уезжали при каждой возможности. На фабриках в те годы платили ещё прилично, хоть бы и на швейной.

Про историю хрущёвок, образовавших посёлок с названием «Девятое  января», где расположены стадион и наша общага-гостиница, наверное, даже Борис Алексеевич не знает. У хрущёвок истории нет. А вот жителей тамошних всяко знает. Он и более-то старых знает всех. В среднем, когда человек подбирается к началу восьмого десятка, про него уважительно говорят «ещё крепкий». Так вот: Борис Алексеевич не «ещё крепкий», а многих крепких крепче. Ежедневные поездки на велосипеде (зимой — на лыжах) из родной деревни Закомелье, где Волчёнков работает старостой, это не в счёт: тут всего три с небольшим километра. Но он и в Скомово прокатиться может.

Когда я при следующей уже встрече поинтересовался у Бориса Алексеевича, специально он память тренировал или нет и каким образом тренировал, так услышал очень скромный ответ:

— У меня отец историей занимался. Я как-то у него спросил про участие наших в Первой мировой, он ответил: «Ну, смотри. Всего в Гавриловом Посаде было призвано семьдесят три человека. Теперь давай по именам-фамилиям…»

Насчёт семидесяти трёх я, наверное, соврал, у меня память много слабее, но общий стиль ясен.

Такой вот человек занимается историей Гаврилова Посада и окрестностей. Человеку хорошо и Посаду хорошо. Конечно, самые первые времена этого поселения известны мало. Про дни совсем незапамятные есть книга Геннадия Васильевича Чернова «Раскрытые тайны Ополья». В той книге про многое сказано, но не перепечатывать же её тут! Мы лучше начнём с чуть менее древних дел, когда здешние славяне и остатки предшествующего населения потихоньку становились русскими. Вроде, в XII столетии образовалось тут две слободы: Старопашенная и Непашенных крестьян. Первая из них стала затем Гавриловской, а много позже они объединились.

Были тут ратуша с бургомистром и двумя ратманами. Никакого чиновничества, никаких дворян. Екатерина ж дала слободе титул не города, но посада. А в посадах особые правила. Все свои, все выборные. Ратушу ликвидировали только при александровских реформах и учреждении земства. Затем её архивы в огромной части сгинули. У нас это могут. Борис Алексеевич сбирал их остатки по чердакам и подвалам, где от архивов питались чёрные крысы. Вообще-то, хорошо спас. Три центнера. Сидит вот, изучает. Расшифрованное выкладывает на сайт Валерия Евгеньевича Махалова. Это тоже очень серьёзный краевед. Он подготовил и переиздал, к примеру, раритет: «Гавриловский посад за 200 лет назад по писцовым книгам». Интересная вещь, но, по мне, описания северных городов навроде Великого Устюга веселее читать. Стиль там ехиднее.

В бумагах ратуши иногда попадаются дела сугубо местного значения, но с общим смыслом. Вроде: «1800 год, 17 мая. Прошение секунд-майора И. П. Толстова по поводу проломления крестьянину ево Якову Тихонову сего майя 17 го числа служителем Иваном Горновым грошовою мерою головы». Там воспоследовало характерное решение: «показанное дело производством оставить и отдать в архив к вечному забвению». Видать, Иван Горнов секунд-майору за порчу ходячего имущества денег дал, а потерпевшему Якову по его крепостному состоянию ничего и не полагалось.

А чуть позже совсем иное постановление, общегосударственное: «1801 год, 16 мая. О уничтожении постановленных в городах при публичных местах виселиц». Смертной казни в России тогда не было, а на виселицах предполагали размещать имена людей, себя неправильно поведших. Прообраз такой грядущих досок «Они позорят наш район». Но Павел I скончался от апоплексического удара табакеркой, и все его постановления быстро отменили.

Вот так судились, дела решали, попутно росли. К середине XIX века оказалось здесь одиннадцать фабрик, кожевенный и маслобойный заводы, а ещё — салотопка. Заведения были не слишком большие, так и городок невелик. Хотя вышли отсюда люди, известные сильно за пределами России. Например, купцы Синебрюховы. Про них анекдот ходит. Дескать, обратился к тому же худосчастному императору Павлу I местный купец Краснобрюхов. Челом бил за перемену неблагозвучной фамилии. Царь ему резюме сделал: «Цвет переменить, брюхо оставить». Это неправда, но древняя неправда и славная. Вот про любовь Екатерины II к тутошней пудре князь Долгоруков, возможно, тоже присочинил. Когда рассказу столько лет, у него своя жизнь и правдивость своя.

Так или иначе, но купцы Синебрюховы, коренные местные обитатели, разбогатев на откупах, открыли пивоварни и разное в Финляндии. Пиво Koff видели? Кто в Финляндии бывал, так обязательно видел, оно там главное. И к нам порою возят, да. Потомки около разных хельсинок живут, в ГавПосад ещё не выбирались. Боятся, может.

Но с переменной частотою главным и славнейшим предприятием слободы, а затем посада был всё ж конезавод. Мы сейчас туда пойдём через новый мост над рекою Ирмес. Фонарики на мосту тоже новые, а сделаны под старину. Мастер, думаю,  книжки про Нарнию читал. Похоже там на Лес-между-мирами. А так от центра до завода близко. Здесь тоже вообще всё близко.

 

 

____________________________________

[1] Прогрессивному человечеству Пётр сделался за минувшие годы известен установкой Лыковского шишака близко от села Небылого, о коем мы поминали. Там нашли шлем Ярослава Всеволодовича, позорно бежавшего с позорной Липицкой битвы. В назидание Размазин сотоварищи установили сильно большую копию шлема, сделанную будто из паззлов, только металлических. И пробоину в шлеме не стали прятать, увеличив сообразно.