Выпуск №17

Автор: Коля Ж

…Пал Палыч всегда говорил с неохотой, все-таки тема довольно щепетильная… Он согласился обсуждать инцидент только со своим психиатром, отказать ему в такой ситуации было никак нельзя. Тогда мы решили отвезти Пал Палыча в город — какое-то время он вел себя прилично, все шло нормально. Однако уже в больнице он как-то разбушевался. В его глазах поселился зверь, Пал Палыч метался по палате и не хотел уступать врачам. Конечно, его скрутили и дали принять галоперидол… Что же было делать? Нечего, совершенно нечего.

Когда Пал Палыч проснулся, его лечащий врач, Даниил Григорьевич, стал задавать ему наводящие, а порой и прямые вопросы. Как, с чем и, главное, зачем? На этот раз Пал Палыч не стал отнекиваться — деваться ему было некуда, он это прекрасно понимал. Тогда он выложил все как на духу. Дескать, ночью забрался в комнату к своей дочери, в миг сорвал с нее одеяло и давай кусать. Вы поймите, натурально кусать, словно животное какое… Девочка истошно кричала, на пол сыпались куски с кровью… Вот это все Пал Палыч рассказывал, сейчас цитировать такое как-то неудобно. Он перечислял все свои жестокости, но тщательно избегал одного — гениталий дочери. Вы же знаете, что он и там ее покусал?.. Натурально, то есть, сел на корточки, спину согнул, ноги девочки стиснул и впился зубами в… Не могу эту картину перед глазами видеть.

Говорят, мать только на утро дочь обнаружила… Всю в собственном мясе, будто в маринаде каком… А Пал Палыч на полу все это время лежал, никуда он бежать не собирался. У матери, понятно, шок, страх по всему телу ползет. Она Пал Палыча разбудила и спрашивает, что с дочерью-то стало… Тот как засмеется да сядет перед ней на корточки. Глаза сверкают, ноздри раскрываются широко-широко. Живой бык, не иначе. Ну и произносит следующие слова: «Нету больше у ней звезды, знать, блядью она, мать, никогда не будет». И стал по комнате скакать, словно бесы в нем прописались. Прыгает на корточках и орет на крик: «Нету больше звезды! Звезды нету!» Мать так в обморок и упала.

С Пал Палычем мы познакомились давно, еще в года учебы в институте. У него была своя мастерская, долгое время он преподавал, а потом ушел на покой, переехал на подмосковную дачу. Всегда спокойный человек, божий такой одуванчик, если хотите. Не было с ним прецедентов никогда, все очень хорошо отзывались, даже поклонники среди отдельных студентов имелись. Ничего неприятного сказать не могу, это точно…

Он иногда выпивал, это был всем известный факт. Говорят еще, что с женой у них были не самые высокие отношения — случалось, что и руку на нее поднимал иногда. В институте об этом почти не говорили, только если за спиной некоторые личности… Меня среди них не было, я к Пал Палычу всегда позитивно относился. Что вам еще рассказать? Со студентами очень деликатным был, матом не ругался, всегда умел и заинтересовать, и похвалить своих подопечных. Так что после случившегося все пребывали в длительном шоке, это ведь довольно трудно объяснить, не поддается это логике…

Я знаю, что девочку хоронили без него. Вы представьте, он уже настолько в неадекватном состоянии находился, что даже спрашивать не стали — вдруг еще что выкинет. Мать даже слышать про него не хотела, для нее человек будто бы и вовсе умер. Такая вот страшная череда смертей складывается, у меня внутри холодеет даже теперь. Вы простите, если я бегло это все вспоминаю, я ведь совсем не готовился, да и были события достаточно давно. Потерял нить, видите. Такой в последнее время растяпа стал, слышу ночью, как нервы рвутся.

Я на могиле дочери Пал Палыча недавно был, проездом, незапланированная такая поездка, по работе то есть… Так вот, знаете, могилка-то ее еще свежая, земелька тут и там виднеется хорошо, но снегом уже припорошило, никуда от стихии не скроешься. Рассказывали потом, что на поминках всем гостям как-то неуютно было, никто и куска не проглотил — не могли себя заставить… Я такое тяжелое влияние и на себе ощутил, теперь, когда сажусь за стол, кровь и плоть девочки погибшей вижу. Будто мясо ее в тарелке моей лежит, и надо съесть его, съесть до конца, до последнего кусочка, понимаете? А есть при этом совсем не хочется, аппетит моментально улетучивается и начинает мутить. Я тогда прямо за столом выпиваю, без компании… Боюсь, что такое мое состояние до добра не доведет, а как бороться — не знаю.

У девочки на могиле самый простой крест стоит, ни у кого из родственников не нашлось лишних средств, чтобы память ее почтить как следует. Вы понимаете, росла она, радость семьи, любимицей родителей была, а крест ей самый простой поставили… Никто свою любовь должным образом не проявил, пустые слова все это. Больнее всего становится от осознания, что кроме матери на могилу ее никто не приходит. Ни цветочка, ни конфеточки, ничего там нет. Даже птицы над покойницей не пролетают.

Иногда я на звезды смотрю, ночное небо изучаю. И ясно мне становится, что мир очень несовершенный. Живет человек, трудом своим тайные движения души прикрывает, год проходит, другой, третий… И никто ничего не замечает, бок о бок живут, а близорукость сплошная, природная то бишь. Как можно было предположить, что Пал Палыч так себя под конец жизни поведет? Вот я вам все это рассказываю, а сам мучаюсь до сих пор. Одна мысль: что же мог сделать я? Что же я упустил? Каким чудом можно было предотвратить все то, что на долю семьи этой выпало?

Я уже после того, как Пал Палыча в больницу положили, очень сблизился с его супругой, Ниной. Иной раз приду, подсоблю с хозяйством, а там и разговор зайдет, да все об этом… Жуткое испытание на ее долю выпало, никому такого не пожелаю. Женщина образованная, настоящая советская интеллигенция, если хотите. А рассудок все же помутился… Она как о дочке своей вспомнит, так сразу песни напевать начинает. Тихонько так, себе под нос: ту-ту-ту, ту-ту-ту. И очень напев этот в память врезается, хоть ножом ее скобли, не поможет.

В последнее время плохо спать стал, очень, вы знаете, плохо… Как только закрываю глаза — вижу в темноте некую фигуру. Она красного цвета, будто кровью с ног до головы залита, то бишь наоборот, против законов физики. Фигура эта росту небольшого, все сильнее напоминает ребенка… Она и не приближается, и не отдаляется — просто стоит себе на месте да смотрит. Тяжело так смотрит и словно бы вопрос задает, но слов ее не слышно. Я протягиваю к ней руку, но не могу дотянуться — до того она далека от меня…

Несколько дней потом чувствую себя не в своей тарелке. Не усидеть на месте, понимаете, постоянно хочется куда-то идти, а вот куда — представить было страшно. Один раз я закрыл глаза, а открыл их уже в чулане, есть у меня такой, там всякие инструменты хранятся. И вот в руках моих лежит лопата. Обыкновенная такая лопата с деревянным черенком. Пригляделся, а на ней земля свежая. Черная такая, жирная, будто съедобная, даже аппетит вдруг у меня появился. Я стал смотреть на ботинки и вскоре обнаружил на полу целые комья земли. Попробуйте теперь объяснить, откуда они могли взяться…

Я только потом ведь все сопоставил… Лопату, комья земли — это сейчас все очевидным кажется. А тогда я чувствовал себя в очень удручающем состоянии. Перед глазами — непроницаемый черный экран, заслон, полностью свет поглощавший.

В конце концов я все понял и поехал на кладбище, туда, где дочь Пал Палыча была зарыта. Приезжаю на место, по внутреннему какому-то чувству отыскиваю могилу, а земля вдоль и поперек вся изрыта… И сразу же в голове прояснилось, словно ветром всю хмарь в одночасье сдуло: это, значится, я могилу копал, я тут повсюду землю-то разрыхлил! Ведь оно и есть, мне девчонку так жалко стало, что я в ночь сюда явился с лопатой под мышкой. Красные круги перед глазами видел, работал остервенело, будто сам себе яму копал. Как только ящик ее показался — на колени упал и дал волю чувствам. Она в гробу-то целехонькая лежала, будто и не умирала вовсе, загримировали ее тщательно — родные люди и не узнают. Тогда мне горько и страшно стало: аккуратно я к ней спустился, лег на тело ее и сильнее еще заплакал. А когда утро настало, понял я, что девочки мертвой и нету. Ушла она, понимаете? Насовсем ушла, освободил я ее, получается. Предотвратил-таки то несчастье, что с ней тогда приключилось.

Все это в голове у меня заискрило. Мысли яркие такие, одна светлее другой. А где тело искать — до сих пор не знаю. На месте дочери Пал Палыча должен же был кто-то лежать. Вот я в могиле ее и оказался. Там вы меня, собственно, и отыскали. А на нас сыпал снег * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *