Выпуск №17

Автор: Анастасия Пяри

 
—

Кавказ подо мною
короткая строчка
червячком выползла из моего рта
на смотровой площадке
на Горячей горе возле орла
убивающего змею
мне пятнадцать
мой день рождения совпал с
выездом на экскурсию в Пятигорск

два десятых класса
в одном автобусе
только мне не хватило места
как в детском саду во время игры
со стульчиками и музыкой
тогда я научилась принимать
аутсайдерство как достоинство
лучше стоять в стороне
чем занимать чей-то стул
и вскакивать с него по команде
неужели это может быть весело

мне показалось
что будет весело
если сесть на колени к мальчику
из параллельного класса
и ехать так все четыре часа
мне пятнадцать — наверно пора
тем более, он предлагает
я знаю, что нравлюсь ему
ведь на переменах
иногда в коридоре
мы встречаемся
и он смотрит дольше
чем я бы хотела смотреть на него

Максим подо мною
его руки под моим свитером
фиолетовым мохеровым
чудовищем, купленным на рынке
где на картонках примеряли
турецкие и китайские джинсы
и здоровались направо и налево
с мамиными знакомыми продавщицами,
соседками, подругами, коллегами
родственницами и разного рода бывшими
наверное, тогда идеально сошлись
для родительского бюджета цена
а для моих комплексов длина
этого некрасивого свитера
он прикрывал попу
я её прятала
она была
выпирающей и неровной
как этот отрывок
стихотворения

и я её не любила
и автобусы я не любила
и Максима я не любила
и мальчиков я не любила
я любила учительницу физкультуры
и хотела, чтобы её руки
были под моим свитером
под моей футболкой
в этом автобусе
все четыре часа
от Ставрополя
до Пятигорска

когда она брала мяч
я представляла её
длинные пальцы
на моей жопе
которой я так стеснялась
особенно на её уроках
я знала, что мечтала о преступлении
и не хотела её подставлять
а потому всего лишь старалась
быть очень спортивной
и хорошо играть в баскетбол
часто ходила на тренировки
мою неспортивность
выдавала попа
мою влюблённость
выдавали щёки
краснеющие не от нагрузки
а от того
что ко мне прикоснулась она

конечно я понимала
что мои мечты несбыточны
а Максим реален
и у него тоже руки
здесь, на моей мелкой груди
я даже попыталась закрыть
глаза и получить удовольствие
но не получалось
ведь такой ясный и тёплый
октябрьский день проносился
жёлтыми полями за окном
а вдалеке блестел Эльбрус

нас высадили на месте дуэли
Лермонтова
я подумала: господи ну зачем
зачем я дала этому мальчику
себя лапать
город пах сероводородом
словно только что проснулся
и зевнул
солнце заставило вылезти
из фиолетового чудовища
на минутку мне стало тошно
от первого опыта ласк
или просто укачало

я присоединилась
к трём своим подругам
и на Максима в тот день
больше не смотрела
вот Бештау, вот Машук
тут Провал
полный провал

Кавказ подо мною
уже тогда звучало
двусмысленно
пошловато
и даже опасно
война шла рядом
до вооружённого устанавливания
конституционного строя в Ичкерии
было рукой подать
мы все это знали
но в наших классах
пока ещё не было беженцев

папа, зачем нужна эта война?
почему они не могут стать
свободным государством?
уйдут они — уйдут другие
будет ещё больше войн и беженцев
Турция и Иран никогда не забывали
о своих притязаниях на эти земли
отвечал мне отец и я ему верила
слова халифат, ислам и терроризм
стали входить в повседневность
раньше эти слова были
очень далёкими
книжными и киношными
теперь они гармонично
чёрными завораживающими
и опасными змейками
проскальзывали в грудах
рассуждений за столами
и когда я с лучшими
учениками нашей школы
летала на пару недель в США
там никто не знал
где находится мой город
и Ставропольский край
но когда мы говорили
in the North Caucasus
нас спрашивали с улыбкой
is it near Chechnya?
тогда мне вообще не казалось
что это близко
но мы радостно отвечали yes

в Майами я побывала раньше
чем в Пятигорске
это получилось само
были сказочные 90-е
мой папа ушёл из образования
и сел в кабину раздолбанного камаза
который они с другом приобрели на двоих
возили селёдку и печень трески
из Мурманска в Ставрополь на базар
на вырученные от продаж деньги
мы покупали замороженные окорочка
и замороженные сосиски
иногда можно было купить свитер
но только вот такой страшный
а печень трески брали не очень
и она стояла в ящиках
в нашей с братом комнате
и её можно было есть
если очень хотелось есть
а деньги на окорочка уже кончились
но картошка ещё осталась
под раковиной возле мусорного ведра

но скоро наступит лето
на даче, где никогда не было
и так и не появилось домика
вырастет ботва свеклы
и мы с мамой будем жарить
в масле с луком порубленные
буро-зелёные стебли
накладывать это на хлеб
и кайфовать
ведь печень трески
осточертела

когда волшебное лето настало
нам позвонили из школы
сказали что можно поехать в США
это означало, что деньги
которые мои родители
сдали больше года назад
на мой “пионерский лагерь” в Греции
руководительница детского центра “Юность”
прокрутила весьма успешно
и поэтому группа остались
без отдыха на прошлогодних каникулах
но теперь они все поедут во Флориду
мы не поверили
но сделали мне загранпаспорт
и вскоре в нём появилась
красочная наклейка
с буквами VISA и USA
мы видели огни ночного Майами
из иллюминатора самолёта
в котором подросткам предлагали
вино и пиво совершенно свободно
но мы стеснялись и выбирали спрайт
стюардесса с лучиками морщин
у нежно-голубых (чёрт)
нежных и голубых глаз
подошла к нашей англичанке
наклонилась и сказала:
у ваших детей очень хороший вкус
та затянулась мальборо
медленно выдохнула в сторону
и сказала “спасибо”
мне показалось, что эта сцена
гораздо круче, чем слизывание
с голой женщины взбитых сливок
а больше я про эротику
тогда ничего и не знала

Америка как Америка
но нас ею немного пришибло
из парков развлечений
размером с мой город
я вернулась в лужу
туалета Шереметьево
международного аэропорта
и не могла расслабить
сфинктеры, нависая над
засранным унитазом
глядя на сломанный шпингалет
на двери кабинки
он висел как опущенный
автомат калашникова —
последний аргумент
гордости в моей стране
и я заплакала

поездкой в США мы даже не хвастали
искренне считали, что вскоре
так повезёт всем подросткам
в демократичной стране России
все станут ездить учить языки
в летние юношеские лагеря мира
нам же со Светкой повезло
всё будет только лучше
у нас у всех будут чистые туалеты
а аквапарки и диснейленды
будут даже не важны
потому что наше поколение
изобретёт что-то покруче
мы же сейчас стоим
в самом начале свободы
на горе Горячей
под ногами Кавказ

если свести мою родину
до конкретного адреса
это будет ставропольский роддом
на улице Лермонтова
на моей полке — шесть
разномастных томов
его мизантропных сочинений
я их перечитываю
и не замечаю инфантилизма и мизогинии
слова мизогиния я тогда даже ещё не знаю
“Валерик” я выучила весь
и читала на уроке
назло учительнице
и на потеху классу
она больше никого
не успела вызвать к доске
но и не остановила меня
мне казалось
учись Мишенька в нашем классе
его бы гнобили дети и недолюбливали учителя
ведь нельзя быть таким
высокомерно душным и красивым мальчиком
нет, к нему на колени
я бы не села

недалеко от места его дуэли
стоял ларёк
в нём продавали на разлив водку
за копейки
в покоцанные пластиковые
синие и зелёные кружки
улыбающаяся женщина
наливала и подавала
несовершеннолетним подросткам
в 90-е было много свобод

это был мой первый раз
карманных денег и разума
хватило на три по пятьдесят
пили мы тогда почти все
даже отличницы и задроты
поэтому ехать обратно было весело
и место для Максима нашлось где-то сзади
там уже все целовались и обнимались
и только у меня онемели руки
от пальцев до ключиц
и стало трудно дышать
и страшно становиться взрослой
и освобождаться от непонятных
конструкций воспитательных слов
что значит “не позорить семью”
что значит “оторваться от корней”
что значит “думай своей головой”

для меня это были понятия
из неродного и непонятного
я всегда ощущала себя отдельной
и в меру всем чужой и другой
мною никого и ничто нельзя опозорить
мои поступки представляют меня
у меня нет корней, потому что
я человек — существо
не из царства растений
все, кто способны думать
делают это своей головой

возвращение в отеческий дом
никогда не избавляло от скорби
встречи с любимыми людьми
говорящими на непонятном мне языке
может быть он и есть
метафорические корни
которых у меня нет
эта земля из спрессованных
грузом тысячелетий
реликтовых животных
укрытая плодородными перегноями
никогда не принимала меня
мы с этими почвами
не держали друг дружку
если бы меня попросили
дать близкое мне определение родины
я бы сказала “это живот моей матери”

“мама, а мы русские?”
когда-то ещё до школы
спросила я
“русские” — ответила мама
я чувствовала, что что-то не так
у русских девочек не бывает
эстонских фамилий
а у меня была

когда мой папа работал
простым историком в школе
его называли олег иванович
и это было отчество
заимствованное у мамы
или у собирательства
некоего русского народа
в котором иван — это образ
но в раннем детстве я не
знала ни Обазов, ни образОв
Ваня — был только дедушка
по маме
а папиного отца звали Эйнар
это сейчас я знаю
что с древнескандинавского
это имя переводится
как одинокий воин
а маленькая я считала
что и правда сложноватое
какое-то нерусское имя
и поверила, что папа иванович
чтобы облегчить детям
обращение

упрощение обращения
обращение упрощения
упрощение себя
обращение к себе
обращение в себя
папа в следующей школе
стал директором и эйнАровичем
с ударением на второй слог —
это же более по-русски
а уже после сорока
когда завязал со школой
он осознал себя Эйнаровичем
со сложным ударением на первый слог

однажды из паспорта папы
и прочих россиян убрали
графу “национальность”
в которой он был “русский”
по собственному хотению
стал первым русским в своих родах
по матери он был украинец
по отцу беларусо-эстонец
и только по паспорту он был русским
и то не всегда и не навсегда

когда у меня спрашивают
про национальность
я говорю что её нет
но могу добавить
что я человек со
смешанной этничностью
ради исторической правды
хоть по маме и языку
могла бы быть просто русской
но я не знаю, как это
и что это может для меня значить

в школе никогда не узнавали
про чью-то национальность
но все знали, кто мой отец
мы жили там, где это важно
это Кавказ, детка
стали всё чаще
иронично произносить
мы с акцентом
и это был не наш акцент
и ничей акцент
это был собирательный
акцент
существующий нереально
как иван-дурак

на обратном пути
видимо из каких-то самоубийственных
мотивов я влила в себя фляжку кофе
щекотка мочевого пузыря
захватывала низ живота
но когда автобус съехал на обочину
и водитель сказал
мальчики налево
девочки направо
я поняла, что для такого
я выпила мало водки
и решила, что подожду туалета
я не чувствовала эту землю своей
и этих людей родными настолько
чтобы не стыдиться выливать
из себя мочу коллективно
на обочине у отдыхающего поля

автобус вернул нас к школе
пустой и закрытой
был темно, были кусты
но сверчки в моей голове
настаивали на том
что ссать вне туалета стыдно
как и само слово “ссать”

я оставила Светку прощаться
и обниматься со всеми
сказав “я к твоим”
зачем — она уже знала
до квартиры её родителей
было ближе, чем домой
мы не так давно переехали
а когда-то жили в соседних подъездах
“Дядя Коля, я в туалет”
и знакомая щербинка между зубов
появилась под прокуренными усами
любили меня родители Светки
совершенно искренне
как существо милое и немного потешное
своё, но склонное к причудам
от меня прятали спички
потому что я однажды жгла клей
на подоконнике их кухни
подоконник был наружный
я считала эксперимент безопасным

к своим я возвращалась налегке
но с описанной выше тоской
свет вечерних окон будет
часто напоминать об этом
странном чувстве
возвращения от себя

дома меня ждали
и с интересом расспрашивали о поездке
а про запах алкоголя совсем не спросили
пришлось говорить про орла
про провал и могилу Лермонтова
и молчать про водку с Максимом
как впрочем про немногих после
и как про учительницу до
хотя о ней я скажу папе
когда пройдёт ещё пятнадцать моих лет
“так это у тебя с детства?”
наивно поинтересуется он
а я в ответ подумаю
что эта земля меня никогда не держала
а в животе моей мамы
у меня был только один язык — мой
и только его я знаю в совершенстве

июль 2021

 
—

кот шлюмбергера жрёт
не зацвёл к февралю
в мессенджер тебе шлю
я ш лю блю тебя
и ставлю голубое сердечко

лю аритмия дефис блю
хлюп хлюп капает из носа зимы
сёстрам советуют полюбить
чтобы не писать про
папин спид
мамин стыд
истолчённых вульв

нам сорок лет и наше бурачное
письмо всё от распирающей нас любви
сочится, а они говорят, что мрачно
не надо писать
и не сМЫслите
они с литературой давно на “мы”

намытые мамкины рэперы
отродие кающихся панкесс
имя домашней сети derrida-net-da
позавтракавшие перформативным уксусом
и сиреневой курицей из места
что не пишется у них без точек

кот декабристом блюёт
слю
на и слизь и зелень
из живота кота прекра
сны
не то что мальчик
из хорошей семьи

 
—

Мусико,
моё письмо пахнет потом,
как пахли мои пра-прабабки,
когда скирдовали увядшие травы
в лугах у реки Ворсклы,
когда потрошили рыбу
на ветрах Сааремаа,
их черепа посеяли зубы —
так из меня выпали буквы,
Мусико,
с червоточинами кариеса,
от отдавания кальция
при рождении слов,
искать издателя страшнее,
чем показать соседям
белые простыни,
исписанные сексом,
родами, болезнью и смертью,
Мусико,
я видела двадцать девочек,
расстреливающих белые листы
пальцами с позиции фыва олдж,
не глядя, на машинках “Ятрань”,
я была одной из этих школьниц,
нас готовили в секретарши —
церберши, анки-пулемётчицы
перед начальственными дверями.
Мусико,
одно слово “Ятрань”, мне казалось,
могло убить, и я дезертировала
в библиотеку, заполнять формуляры.
Профессии для девочек располагались
в непосредственной близости с текстом.
Тогда у меня появилась коричневая тетрадь,
в ней были стихи учительнице физкультуры
и мысли об ущербности монархии.
Мусико,
тетрадь я топила потом кусками,
в унитазе, чтобы никто не узнал
про мой ядовитый позор,
белоглазые пращурки-ведьмы
хохотали в углах туалета,
только призраки их и видели
не прекрасное влечение к физкультурнице,
а запретную рифму “любовь” и “кровь”.

Мусико,
я верила в бога, это не было стыдно,
читала романы про Екатерину Вторую,
бродила магом с посохом в городских лесах,
разговаривала с деревьями и душами мёртвых,
сохраняла девственность после свадьбы,
опасалась колдовать, потому что это серьёзно,
да и ещё я же верила в бога, всё это не было стыдно,
в отличие от желания стать писательницей.
Мусико,
моё письмо пахнет потом,
древним, женским, волнующим потом.
потому что оно трудно,
но не трудней, чем скирдовать сено,
ловить и разделывать рыбу,
доить корову и рубить головы уткам.
Моё письмо пахнет потом от страха,
который я сейчас побеждаю.

 
—

когда император август
сменился царём сентябрём
ничего не изменилось
кроме меня
я заселила собой
призрачно мерцающий дом
среди этих проклятых ёлок
и завела вислоухих кролей
чтобы они будили меня
мягкими лапами по лицу
топить печь
и никогда бы не умирали
только смиренно трахались
заполняя собой
пространство
призрачно мерцающего леса
на берегу моря
иногда
замшелой крыши
касался бы луч
ненадёжного северного солнца
и я бы выходила нюхать грибы
не зная, есть ли ещё на мне плоть
и всегда мне было бы что ответить
забредшему к нам путнику
пахнущему мужским потом:
“в том гробу твоя невеста”