Выпуск №18

Автор: Евгений Стрелков

 

В пухлом томе «Вселенная» (с подзаголовком «Краткий путеводитель по пространству и времени») астроном Сергей Попов упомянул лишь одного нижегородца – Сергея Жевакина,  аспиранта академика Андронова, физика и радиоастронома, объяснившего устройство цефеид – звёзд-гигантов, периодически меняющих свой блеск. Говорят, что растолковывая свою идею профанам, Жевакин сравнивал переменную звезду с дизелем – только если в дизеле сжатие вызывает воспламенение горючей смеси, то в цефеиде во время сжатия ионизируется водород, уменьшается прозрачность звёздной атмосферы и запирает свет, который разогревает звезду, расширяет её – и вновь сжатие…

Жевакину (а я хорошо помню его по коридорам Радиофизического института – огромного, чуть сутулого, с лысым черепом и робкой улыбкой) я посвятил стих «Цефеиды», вот он:

 

Вооруженный зреньем узких жал,
пальпирующих ткани небосклона
лучом, чей пульс прерывисто дрожал
на чистой простыне бумажного рулона,
и самописца трубчатый кинжал
раскрыл тугую вену Ориона,

И мерное дыханье цефеид
что ритмом модулируют пространство,
и скальпель радио, направленный в зенит,
подчёркивают это постоянство.

Как ты устроен, плазменный мотор
Звезды загадочной? Чьё верное мерцанье
– хронометр в руке, которую простёр
могучий часовщик над пылью мирозданья.

 

Этот стих стал одним из первых в цикле «Радионебо» – о радиоастрономах и радиополигонах, о радиогалактиках и радиосигналах. О радиотелескопах – я крутил их ручки в юности, числясь стажером на полигоне в Крыму, на Кара-Даге. Крутил, разумеется, ночью, сверяясь по часам с координатами, указанными в инструкции. В тесной кабине телескопа нас было четверо: друг-однокурсник Лёха Михайлов и две девчонки с мехмата, работали попарно, у одного азимут, у другого – высота. Отдыхающая пара курила, пила чай и слушала стрёкот цикад, расположившись на ступеньках металлической лестницы.

 

Свет звёзд мукою просыпается
сквозь атмосферы решето.
сова ночная просыпается,
четвёрка наше поднимается
на то плато,
где телескопа решето –
как будто рассечённый зрак
направленный на ночи мрак.
И неба глаз глядит на нас
в ответ – и так за часом час.

Вот и луна косым прожектором
Выглядывает из-за скал
и трепеща магнитным вектором
как бабочка, скользя за нектаром
к нам прорывается сигнал.

И учащаются скачки,
и расширяются зрачки.

 

Уже под утро мы возвращались «на базу» – примерно с километр по горной дороге вниз, к морю. Перекусывали наскоро хлебом и помидорами из первого попавшегося холодильника на кухне и шли спать. Мы, стажёры, жили в палатках по двое. Сотрудники института, иногда с семьями, обитали в дощатых домиках. Мы с другом Лёхой тогда были увлечены радиоастрономией, в университете делали лабораторные работы для старших курсов, вот нас и послали летом сюда, на радиополигон – наблюдателями.

 

Селены мглистой свет пятнистый
проник между железных штор,
и диаграммы многолистной
на ленте рыхлой и волнистой
возник узор.

Тот лёгкий межпланетный пух
коснулся ленты – и затух,
родив бумажный робкий шорох,
приборов напрягая слух.
Словно на тех щелястых шторах
как в спиритических повторах –
незримый дух.

 

Изначальная цель создания радиополигонов была сугубо практическая  – для радионаблюдений неба искали места, «чистые» от электрических помех и наводок, а значит вдалеке от городов. Были ещё порой и специфические требования. Сергей Жевакин, один из создателей радиоастрономического полигона в Зимёнках под Нижним Новгородом, вспоминал: «… Нужно было найти место, где бы было большое водное зеркало, чтобы отражением получалось многолепестковая диаграмма направленности антенны. Излучение Солнца принимается на эту многолепестковую антенну, и можно судить о рефракции в атмосфере».

Александра Любина, тоже из плеяды пионеров полигонной жизни, рассказывала: «Мы всё  делали вручную. Например, провода на станцию мы вешали сами на кусты, даже не ставили столбы и время от времени их козы перегрызали».

Первый радиоастрономический полигон в Зимёнках на Волге начали создавать в 1948 году. В 1964 появился полигон в Старой пустыни (между Нижним Новгородом и Арзамасом), ещё позднее – полигон на Кара-Даге в Крыму, последним в числе загородных полигонов стал ионосферный стенд в Васильсурске на Волге, это уже 1981 год – я как закончил первый курс и оправился на Кара-Даг, к незабываемым запахам чабреца и полыни.

 

Раскрылась сфера звёзд полна
как бы оседа муть со дна.
Сквозь атмосферы чечевицы
Затрепетали дружно спицы
в огромном млечном колесе.
и, весь в предутренней просе,
качнулся телескопа лоб,
ища не небе звёздный сноп.

Звезды сверкающее жало
кольнуло телескопа темя,
и как слеза вдруг задрожало
Время.

 

Наука «на выселках» существовала в особом формате, где познание было перемешано с бытом, а то и с отдыхом, где внешний контроль со стороны высокого институтского начальства был ослаблен существенным расстоянием до дирекции, а человеческие отношения наоборот становились очень важны. Было в полигонной жизни что-то особое – и неустроенность быта (особенно поначалу), и вкус приключения. Чего только стоят описанные первопроходцами многомесячные поездки по Горьковской области, по бездорожью. И жизнь в палатках прямо у радиотелескопов, в жару, и в грозы – о чём сохранились свидетельства. Александра Любина так описывает первые месяцы работы на полигоне в Зимёнках (это 1951 год): «У нас палатки стояли на берегу, их было две. В одной палатке стояли аккумуляторы, а в другой – осциллографы, самописцы. Мы там круглые сутки дежурили по одному человеку. Однажды я там сидела ночью и поднялась гроза. Палатка, где были аккумуляторы, разлетелась. Я стала привязывать палатку и боролась с этим ветром с час. Наконец, я дозвонилась в деревню. У нас была телефонная связь. Еле их разбудила, они все лежали на сеновале. Предполагалось, что их телефон в случае какой-нибудь опасности поможет, если какой-нибудь диверсант залезет к нам на станцию…»

Уже потом, лет через десять, сказались другие особенности полигонной жизни: нетронутая природа, реки и лодки, ягоды и рыбалка, а в Крыму еще и пляжи и гроты Кара-Дага. Ну и небольшие огороды по окраинам полигона – для полноты утопической идиллии. По вечерам чаепития и беседы, в отпусках – байдарочные походы – и всё это по соседству и заодно с научными спорами и открытиями, с локацией Луны и Солнца. И даже с поиском сигналов от гипотетических внеземных цивилизаций – что по-своему очень хорошо рифмуется с полной энтузиазма и солидарности жизни на полигонах. Видимо, и от инопланетного разума полигонные обитатели ожидали чего-то подобного, и им было совершенно естественно думать об уже галактическом «общежитии» и радио-общении.

 

И в свете медленном, дошедшем из глубин.
был срезан сноп один
серпом параболы ажурной,
и как отмечено в реляции дежурной,
в том снопе мерцала зёрен горсть.
словно созревшая под крымским небом гроздь,
средь наблюдателей надежду сея,
что то – инопланетный гость,
разумной жизни весть:
Кассиопея.

 

Один из инициаторов советского сегмента программы по поиску внеземных цивилизаций, завсегдатай полигонов НИРФИ (Научно-иследовательского радиофизического института) Всеволод Троицкий рисовал захватывающие перспективы, словно сошедшие со страниц романов «мира полудня» братьев Стругацких:

«…В НИРФИ создаётся система «Обзор». Она будет состоять из нескольких десятков радиотелескопов, настроенных на длину 52 см. Таким образом будет перекрыта диаграммами вся небесная полусфера. Обработка данных будет осуществляться автоматически по соответствующей программе с помощью ЭВМ. Система «Обзор» может наращиваться постепенно. Предполагается к 1995 году довести число лучей до 100. Наблюдения с 20 лучами может быть начато уже в 1990 году. Практически с помощью этой системы может быть обнаружен только целенаправленный сигнал от передатчика умеренной мощности, находящегося внутри сферы с радиусом не более 100 парсек. … Система будет способна обнаружить также технологические излучения от самых ближайших звёзд, находящихся в пределах 2-3 парсек».

Вдохновенный учёный труд, культурный досуг и земледелие в часы отдыха, добрососедство и солидарность, наконец, грандиозная мечта – перед нами реализованная утопия! Но увы, эта разумная Атлантида катастрофически ушла на дно моря времени, оставшись лишь в памяти очевидцев.

 

Луна как радиозеркало.
Забытый эксперимент
шестидесятых. Пуст постамент
в Зимёнках, на Волге, на краю обрыва –
радиокомпонент
космического прорыва.
Теперь здесь молодая роща и чаще
рыбаки у подножия, на поплавок глядящие,
встретятся, чем горящие
взоры радиоастрономов, тех не ищи.
Они ушли на другую реку,
где опрокинутые ковши,
большой и малый, мирно льют млеко
над разорённым столом, накрытым,
как тогда казалось – надолго: для звёздного пира,
для поиска и познания. От того порыва
рябь на воде. А от всего сервиза –
лишь одна ажурная чаша,
направленная в зенит,
звенит.
Холодит
пропажа.

 

Вера М. моя спутница в карадагских палаточных походах начала 1980-х, а в детстве жительница полигона Зимёнки – так уж тут совпало – подтверждает наблюдение о более «коммунальной», чем в городе, жизни работников полигона, об их большей «социальной инжененрии». Так на полигоне был организован самодеятельный детский сад (в двух небольших домах – для младшей и старшей групп). Одна из «профессорских жён» стала воспитателем, другая – поваром. Мама же Веры М., обладая медицинским образованием, играла роль домашнего врача для семей сотрудников полигона. К ней обращались по всем соответствующим поводам в любое время, а в знак признательности сотрудники полигона сбросились на покупку роскошного чайного сервиза в подарок. С этим сервизом связана забавная семейная история: когда в соседний с полигоном одноимённый санаторий приехал Аркадий Райкин, то его поили чаем их этого сервиза (лучшего в округе не нашлось), а трёхлетняя Вера удостоилась беседы с великим лицедеем. Разумеется, эта общность (соседство и на работе, и вне её) рождала привязанности, надолго пережившие полигонное общежитие – тому тоже есть многочисленные свидетельства.

В середине 1960-х на полигоне в Зимёнках на Волге появилась своя вычислительная машина, а значит, и штат молодых программистов и математиков: полигонная жизнь с её романтикой привлекала молодёжь. Занятно, что полигон в Зимёнках устроили рядом с санаторием не без умысла использовать его столовые и кухню. А в Старой Пустыни под Арзамасом, наоборот: рядом с полигоном со временем построили институтскую турбазу, с лодочной станцией для прогулок по окрестным карстовым озёрам.

 

Старая Пустынь. Огромные полые чаши
тише любого жука поворачивать панцирь способны,
редкие кванты ловя                в стальные свои перепонки.
Копятся всплески, чернилят бумажную ленту
пиками, мерно стрекочет кимограф,
вторит кузнечик ему              рядом с ветру открытой кабиной,
где лаборант каббалистику эту читает,
будто газету, что пришпилена к раме оконной,
с пятнами чая, с подчёркнутой грифелем строчкой
о спутнике нашем, что прилунился удачно недавно, не канул
в лунную пыль, как напрасно считали иные.
Радиочаши искусно исчислили свойства
звёздной породы – проложена лунная трасса.
Тихая Пустынь – поют на ветру напряженные тросы,
множат ночные светила немые вопросы.

 

Наконец, полигон на Кара-Даге в Крыму – и сам почти курорт. Я помню, как ежедневно по утрам свободных от дежурств на телескопах или от прочих учёных занятий сотрудников институтский «рафик» вёз крутой каменистой дорогой вниз, на пляж посёлка Курортного. Дружба и научное соперничество, юношеские влюблённости и устоявшийся семейный быт, морские купания и набеги на генуэзские крепости в соседние Судак и Феодосию… Наконец, замечательное вино из винсовхоза в близлежащей Щебетовки, (но вином, твёрдо помню, не злоупотребляли). Шахматные турниры и бильярдные партии, лекции приехавших из Москвы, Ленинграда и Горького коллег-радиоастрономов и, конечно, да и прежде всего – работа.

Несколько открытий и множество изобретений, научные группы и их заслуженные лидеры: Рахлин, Гетманцев, Разин, Станкевич, Ерухимов, Троицкий… Тогда Троицкий возглавил работы по приёму радиоизлучения от Луны, что вылилось в конкретные рекомендации по созданию посадочных лунных модулей. Похоже, именно Троицкий на совещании у Сергея Королёва заявил: «Луна твёрдая!», имея в виду, что её поверхность покрыта не многометровым слоем пыли, как предполагали некоторые исследователи, а минералом, способным выдержать вес космического аппарата.

 

Сетчатое зеркало радиотелескопа
блестящий шар облучателя…
Троицкий задремал.
Ему снилась  Луна
он подлетал
утыканный волосками-антеннами
как огромная разумная муха.
Вот он погрузился в глубокую лунную пыль.
Поначалу – ничего дальше носа или же уха,
но вот пыль улеглась и стала прозрачной,
образовав
огромную линзу,
в которой моргал
чудовищный глаз Ориона
с сеткой прожилок далёких звёздных скоплений…
                                    …ослеплённо
моргнув
Троицкий повернул кольцо на пальце.
Глаз расплылся и потускнел,
превратился в блестящий шар
облучателя телескопа.
А ещё через миг – в пробку-шар
графина, блестящего на столе
Королёва,
сидящего во главе
правительственной комиссии.
Королёв спросил: верна ли та
гипотеза, что Луна покрыта
пятиметровым слоем тончайшей пыли.
Все застыли.
Луна твёрдая – произнёс Троицкий глухо
еле ворочая распухшим со сна языком.
Полусонная весенняя муха
левитировала за стеклом.

 

В 1960-е годы в Зименках строится уникальный двадцатипятиметровый радиотелескоп миллиметрового диапазона, строятся и телескопы и радиоинтерферометры поменьше. Возникает «служба Солнца», население полигона постепенно растёт – до сотни человек к началу 1980-х годов.

Вернёмся же в Крым 1981 года, где в балке за горой Медовой стоят два радиотелескопа, смонтированные на лафетах артиллерийских орудий образца 1945 года.

 

Два ажурных ковша на склоне сыпучем
в травах колючих моторами еле слышно шурша,
вертясь на шарнирах могучих
наполняются влагой незримой.

По игле облучателя сок тот сочится
и игла будто спица,
продетая в кольца астральной пряжи.
и локаторов чаши
на коконы чем-то похожи.

Они вечности стражи в ожиданьи депеши
из космической бездны, где в вихрях сдираемой кожи
черных дыр пузырится вселенская каша.

А здесь еле слышно
доносится песня цикад и сквозь тучи
пробивается лучик
Луны и настырно стрекочет кузнечик.
И множество черточек, точек, колечек
Самописец на ленте выводит –
радиовсплесков старательный счётчик.

 

Исписанные рулоны мы приносили вниз, в аппаратную, утром над ними склонялись радиоастрономы, мы же, отоспавшись, шли на пляж или лезли в горы – до следующего ночного дежурства.

 

Из маслёнки на четверть пустой,
из лампадки стеклянной, простой
по лучу как по нитке асбестной,
каплей масла – тягучей, густой
попадая на ход холостой
шестерни телескопа отвесной,
как из треснувшей склянки небесной
иль из ягоды спелой – настой.

 

 

Замечательная, по-особому устроенная, с определёнными лишениями, но и явными достоинствами загородная научная жизнь, почти воплощенная Аркадия – не через тернии, а через халцедоновые пляжи и горные рощи, через волжские плёсы и старопустынские озёрные зеркала – к звёздам…

 

Запах полыни             пряные крымские склоны
раструбом в небо        зеркальная чаша раскрыта –
сцеживать звёздный нектар, поводя облучателем-щупом,
чутко качая антенны   стальной диаграмму.
Оком циклопа поодаль, на одном из хребтов Кара-Дага –
диск из графита – Селены дублёр рукотворный,
черный, как парус Тесея, распятый на мачтах-растяжках,
что рассчитать позволяет чувствительность чаши-антенны.

Рокот доносится снизу с Эвксинского понта
треском цикады ночные вторят перу самописца,
на разграфлённой бумаге чернильною бурной волною –
радиовсплеск от квазара в созвездии Кассиопеи.

Вот бы и было всегда так: ветер, цикады,
моря полночного рокот да треск самописца,
мы, молодые, четверкой гребцов от науки
ручки вращаем, сверяясь с инструкцией-картой.
Правим корабль – огромный ажурный локатор
звёздною трассой к чертогам сирен сладкозвучных
радионеба, себя же – к неведомым будущим целям…