Выпуск №18

Автор: Даниил Гергель

 
СНИМКИ

Ночь, скорость, негативы, вогнутые наружу
За черту осязанья, снимки казнимой памяти
Один в городе комнат, позади бесконечный маяк
Опустошен неоном, по моей тени закрытый ветер
Ищет чью-то боль, слышит на языке тихих утрат
Как шумит бессонное море, сколько одиночеств
В одном телефонном звонке, произнося имя
слышится пепел, а по оборванным никем проводам
ослепшая, струится молитва, в надрезах зеркал
прочтя невыносимое, только лёд твоих окон
только воздуха оскал, накрыть зеркала
чтоб с оборотных сторон узнали о тебе
исчезает номер двойника, рвутся тонкие даты
голос зовет в числа, в безначалье, в дневник
без слов и страниц, запястье — для лезвия тайна,
крик серебра вонзает около темноты и слышно
как говорят родные родным «я уже умер тебя»
И что-то прощается с невозможным, безмолвно.
Ночь, скорость.

 
ОЧЕРК

Вольер рассвета оставался закрытым,
но скалилось солнце в пустом циферблате,
Деревья предлагали себя на распятья
и восторгались крыши юным суицидом.
Манекены оплакали в пластике ласки,
доверив предавшие чувства адресам аптек,
Вычеркнув надежду из больничных картотек
и воскрешение, данное лишь для острастки.
Атропиновое утро вливает ночь в зрачки,
Когда закат, то в лисьей шкуре дня лишь Хель
В обносках кожи, без ребра, займёт постель,
Вместо твоей Марии и просторной тоски.
Молишься ей голосами убийц,
Ниже неба, нанесённого на остывший кафель,
Чужой ангел прячет в твоей руке скальпель,
Вскрыв клеть грудную для невыпущенных птиц.

 
НЕ БОЙСЯ

…ведущие во внешнюю безответность,
вещи – размноженная божья бездетность.
сиротство всегда остается у черного хода,
с враждебной опекой при осмотре испода.
мир отнимает даже сломанные улыбки,
непрошенных жизней подробные ошибки,
скидыш души, уставшей от материнских помарок,
изнасилованных детств страшный подарок.
не бойся, это Отчима колыбельная жалости,
от безгрешности коей вся сжалась ты.

 
АНОНИМНОЕ

ясновиденье пропущено сквозь проявитель,
авторство смерти, отраженное в растворе –
как пряди снимков на беззвучном повторе,
учащенное дыханье – последний зритель,
доверие – запечатанный конверт с горем.
себя не открыв, навещаемый призраком,
в замочной скважине запретный просвет
одиночеств, и посторонний твой силуэт —
свидетель отсутствий становится приставом.
проведение абриса в разоренное и чужое,
«Я» – координата их бесплотной встречи,
в излуке рук опасность тихую беречь мне,
заглавную гибель в неразрешимом конвое.

 
В НЕГЛАСНОМ РОЗЫСКЕ

в негласном розыске моих примет:
цвета хамелеон, звездный трафарет,

настороженный маятник сердца,
раны, наносимые взглядом на север,

или на карту, где отмечены штормы
среди никому не переданных эстафет.

поимки пустот и откровения ветра,
плавно принимают облик конверта,

в нем горечь бьется бумагой бескрылой,
несколько копий забвенья собою раскрыли

лабиринт в пределах одной комнаты,
и гибель Минотавра, что мною бессмертна.

 
СИНДРОМ СТОКГОЛЬМА

палый сезон: синдром Стокгольма
проигран всеми. призрачна апатия
так сложно осени самой прощать её
за «прошу», «не причиняй» и «больно».
привыкнув сиротами быть наполовину
я начинаюсь там, где с октябрём мы,
однажды не вдвоем умрём мы —
прощаться нам за все чужие вины.
снотворное: летальный выход – вдох,
одно дыханье вскрыто на двоих
бесшовно заткан воздух в прах,
вросший в заплаканную иву бронх.
но всё уйдет за дождевую кромку:
оставив тень со сброшенною кожей,
боль, белый шум. неосторожно
за память принимая незнакомку.
вещи зыбки, прочны лишь звук и смерть
пусть их присутствие и отторгает форму
ток времени мной феникса с рук кормит,
и только пепел обещает всё согреть.

 
БЕЗЫМЯННОЕ

…взбешенное серебро для оборотня
в холстине рассвета тускнеет –
скользит по чешуе асфальта
полумесяц, когти ветвей стекла
царапают. выброшенные глаза
устали слышать. ветер срывает век
лепестки, далекий шум поездов
и слепого прибоя, я падаю вверх
открыв окна, навстречу звездам,
что вчерчены в пляску Вита,
хватаясь за дождь, в потоке
тоски и гранита. Волк у ног
бездомной осени. паруса листвы
обескровлены ливнем, штормовые
ветрила отрывают от земли, скоро
октябрь. я вспомню, что между
нами год и ровно две тишины, шесть
бессонниц, три одиночества в тонах
приглушенных, бесконечные календари
с которыми нельзя говорить. я стану
пасмурным морем, а ты произнесешь:
«замри». навещая мой заброшенный
дом, знай хотя бы украдкой сколько
было бы многоточий, безнадежных
пророчеств, и сколь ни кровоточь мы
загадкой. сентябрь закончится.

 
ГЛАЗНОЕ

Размывы зрительной вуали –
Иссиня-чёрной подоплеки,
Фон – сетчатый и блёклый,
Змеился по глазной эмали.

В тон впитанной печали
Взгляд темноте послушен,
Зрачки охвачены удушьем –
В их лунах полумесяцы сгорали.

Под пленкой молчанья ли
В чернильной влаге белка –
Краем стеклянного лепестка –
Вырезаю свои очертанья.

Дождь начался в глазницах,
Мелом подернута склера,
Фрагменты терпко склеив,
Видеть — означает разбиться.

 
НЕОН

Расцвечен простудою вечер,
Разведены костры в глуби окон,
И нам двоим — снотворный нечет,
На раны ночи — перекись-неон.

Все вспугнутые птицы-голоса,
Застыли в негативе обещаний,
Цвета беспроводным молчаньем
Мой имярек разбил на полюса.

А вакуум — конечный адресат,
Чьи письма набело пустынны,
Песчаные чернила стынут
На прибрежных полосах листа.

 
ПРОЛОГ

Руками арестов, жаркий мел
отпечатков жалит бумагу тел,
В безликом розыске моих мук,
отраженном в оконных иконах,
принявших вес темноты,
Расплести кислородную петлю
и вдохнуть черное стекло,
Став гением от пустоты,
ослепляя собой каждый звук,
Но дав крови заговорить,
объясняя её скупое тепло,
Ариадны последнюю нить
вдев под безоружное крыло,
Дабы чью-то память забыть
и ту близость, что отсёк Он
расстоянием в сотни закрытых окон
за которым бесконечный пролог