Выпуск №19

Автор: Лиза Неклесса

 

Была у великой богини Деметры юная прекрасная дочь Персефона. Однажды прекрасная Персефона вместе со своими подругами, океанидами, беззаботно резвилась в цветущей Нисейской долине. Подобно легкокрылой бабочке перебегала юная дочь Деметры от цветка к цветку. Она рвала пышные розы, душистые фиалки, белоснежные лилии и красные гиацинты. Беспечно резвилась Персефона, не ведая той судьбы, которую назначил ей Зевс. Не думала Персефона, что не скоро увидит она опять ясный свет солнца, не скоро будет любоваться цветами и вдыхать их сладкий аромат. Зевс отдал ее в жены мрачному своему брату Аиду, властителю царства теней умерших, и с ним должна была жить Персефона во мраке подземного царства, лишенная света и горячего южного солнца

 Овидий, «Метаморфозы» (в пересказе Н. Куна)

 

 

Мое детство было украдено,

Словно корзина с летними цветами и яблоками,

Стоящая на столе.

Однажды кто-то унёс ее в чащу солнечного елового леса,

И деревья сомкнулись за ним.

Но я испугалась идти вслед,

И мне осталось,

Сидя в буйстве ягодных кустов,

Рассматривать узоры на древесине

В томительном ожидании других детей,

Которые почти никогда не приходили.

 

Всю жизнь я чувствую невидимую стеклянную стену,

Разделяющую меня с другими.

Я словно птенец, изредка пересиливающий свою скорлупу,

Вылетающий из нее на вечерок, на месяц, на долгие годы.

Я знаю, что внутри меня есть клетка,

Из самой манящей ситуации она всегда зовет меня домой, к себе.

Нежным голосом окликает:

«Возвращайся,

Полетала и хватит,

Поешь,

Дай отдых крылышкам.

 

Мы много старались, и теперь у нас здесь хорошо, уютно и безопасно,

Гнездо украшено клевером и летними злаками,

Мятликом, овсяницей, полевицей,

Нежной тимофеевкой».

 

Это тихая песенка,

Исполняемая смутно знакомым голосом.

«Милая моя птичка,

— Говорит внутренняя пещера, —

Я покормлю тебя с ладони

Золотыми гранатовыми зернышками.

Оставайся тут,

В моем зелёном чертоге.

Я Деметра, поменявшаяся ролью с Аидом.

Я прочитала много книг, прожила сотню жизней в одной своей и знаю, чем это может закончиться.

Я тащу свой опыт, словно нечеловечески тяжёлый мешок,

От которого подкашиваются ноги,

Словно Сизиф.

Несчастные судьбы людей впадают в мое сознание, словно ручейки в полноводную реку,

Затопляя ее тревогой, выходящей из берегов,

Так, что когда беременна была, ощущала такое единение, что говорила — не вылезай.

 

Я с рождения кормлю тебя гранатовыми зернышками, дорогая,

Чтобы четверка подземных коней не была тебе так страшна,

Чтобы мы всегда жили на солнечной стороне земли и года

И были счастливы.

Мы едим, читаем, смеёмся, танцуем,

Мы счастливы.

 

Ты клюешь ягодные косточки с моей линии любви,

Чтобы тебе никогда не пришлось узнать леденящей подземной руки, хватающей за сердце.

Ты большая красивая птица

В поистине удобной и просторной клетке,

Ты самая изящная роза в самой светлой теплице,

Я охраняю тебя ладонями от всех сквозняков».

 

Моя внутренняя жизнь проходит в строжайшем секрете,

Чтобы не быть никем уязвлённой.

Ростки счастья с грядки своего сердца

Я показываю одной себе.

Я насвистываю эту песенку себе

С вершины родительской елки.

 

Мы росли вместе с тобой

На одной ветке,

Мой брат и дрозд,

В крапинку крылышки.

Ты раньше научился летать,

И в один день резко покинул наше гнездо.

И теперь изредка возвращаешься,

Садишься на соседнюю ветку, немного повыше, и клекочешь о своих новостях.

 

Притихнув, мы слушаем.

Две большие, пестрые, сплетенные шеями сонные птицы,

Словно кукушки.

 

Иногда я чувствую себя заложницей,

Которую ты оставил, чтобы беспрепятственно улететь.

Летать одному или с подругой в ярком голубом небе.

Иногда мы видим вас там, в облаках.

Вить гнезда из красноватых березовых прутиков и клочьев собачьей шерсти, оставленной на репьях

Вдоль проселочной дороги.

 

В своих снах и мечтах

Я тоже всегда лечу к солнцу.

Выше самых высоких теплых елей,

Оставляя их далеко внизу,

Словно обрамление для ослепительно-летнего озера.

Выше всех птиц,

Их мельтешащей стаи.

Я одна лечу к солнцу

Над закатным полем,

Навстречу легкому ветерку.

Я всегда лечу к солнцу

Я лечу к солнцу

Я лечу к солнцу

Я лечу к солнцу

 

 

Когда ты встретил мою маму впервые, ты сказал – какие яркие близнецы, какой порхающий живой интеллектуальный ум, какая легкость.

А сейчас я сижу в глубине нашей квартиры, забравшись в кресло с ногами, сжавшись, словно эмбрион. Комната освещается только теплым блином лампы, стоящей рядом со мной. Это привычная ситуация. В таком свете наша квартира становится похожа на пещеру, полную мерцающих сокровищ, или логово большого змея.

 

Деметра возвращается домой. На ее голове окровавленный шлем, на плечах истерзанные одежды. Она устало снимает убор с головы и ставит на деревянный шкафчик в прихожей, откидывает в сторону меч и щит, проходит в комнаты.

Стремление матери – защитить свою дочь от того, что она пережила сама. После любовной битвы и рвущего сердце расставания Деметра задумывается о судьбе своей дочери, Персефоны.

Деметра, поменявшаяся ролью с Аидом, сама с детства прикармливает дочь гранатовыми зернышками. Она сберегла дочь, обхитрила отца, оставила ее при себе.

Точнее, она отпускает ее к отцу, но ненадолго. Словно привязанная невидимой ниточкой, словно челнок в шитье та всегда возвращается назад. Даже во время нахождения на Олимпе Персефона становится созвездием Дева, чтобы мать Деметра могла ее видеть отовсюду.

Гнев Деметры – раскаленное лето; царство Деметры – зима, время накопления сил для новой жизни. Радость Деметры – это осень, время, когда любимая долгожданная дочь возвращается к ней. Как известно, миф о Персефоне символизирует смену времён года.

Вынужденная отпускать ее к отцу, Деметра не хочет, чтобы ее дочь была похищена и другим Аидом, нашла себе нового, собственного господина на четверке вороных коней. Сама того не замечая, богиня плодородия, природы и жизни берет на себя функции хозяина подземного царства. Семья символически воссоединяется в этом качестве подземной троицы. При своей любви, Деметра эмоционально холодна и обесценивающа. У нее много ожиданий, связанных с дочерью.

Цветок Персефоны, она же Кора – бледнеющий в темноте хилый прекрасный бутон-нарцисс, которому не хватает света для пышного цветения, отчаянно пытающийся жить хотя бы через распространяемый им аромат.

Деметра много лет не видела Аида и не желает этого, не желает вновь ранится об этом властного и соблазнительного подземного мага, щедрого, любящего свою дочь, но и манипулирующего своими близкими, мучающего их своими капризами и просьбами, окружающего себя преданными ему женщинами. Деметра никогда не хотела его обслуживать, не в  бытовом плане, ни эмоционально. Она, богиня жизни, смелости и плодородия, ушла из его цепких рук, из его царства, оставив вечный след восхищения и уязвления в его сердце.

Теперь это царство жизни он видит в ее дочери, и хочет ее символически полонить, привязать к себе манипуляциями. Но материнское заклятие оберегает Персефону – она приходит к отцу с корзиной ягод, цветов или фруктов, вдыхает жизнь в саму смерть, держится перед его уколами, не показывая, что какие-то из них достигли цели, и всегда уходит – вслед за ниткой материнского клубочка из любой страшной жизненной ситуации возвращается к ней. Из любой самой манящей ситуации ее зовет домой еле слышный материнский голос откуда-то из глубин ее сердца. Из любой ситуации Кору выведет материнская любовь, как в фильмах Александра Роу. Она всегда уходит. В жизни подземного царя царевна появляется нечасто. Больно всем, а может быть, не больно уже никому.

Деметра сама не замечает, как, стремясь оградить дочь, как стараясь вывести ее из влияния отца, сама становится царицей подземного царства. Царевной Несмеяной, которую невозможно рассмешить, развеселить, как ни старается Персефона, как ни пытается ее обрадовать, даря подарки, освежая быт, покупая матери новую одежду, стремясь вдохнуть жизнь. Деметра равнодушна к материальному и мирскому. С годами она стала очень аскетична. Единственное, что доставляет ей радость, – это изучение погребальных культов, обрядов перехода, символики созвездий древнего Египта, великого вдовьего локона. Будем честны – Деметра интересуется смертью. Она хочет жить так, чтобы быть к ней готовой. Она хочет разгадать ее тайну.

Она хочет познать мир, в котором живет, его символику и смысл, тайну звездного неба над головой, куда по поверьям египтян  улетают души мертвых.

Деметра и Персефона – словно две царевны, черная и золотая, словно две змейки Медной горы – мать и дочь в постоянной симбиозе. Их личные вещи в квартире перепутаны между собой, не поймешь сразу, что кому принадлежит. Деметра – словно младшая принцесса тридевятого царства (как известно, царства мертвых) на известной картине Васнецова. Олицетворение двух мировых цивилизаций – жизни и смерти.

Персефона  — царевна жизни. Ей тесно в царстве смерти своих родителей.

Персефона хочет испытать любовь. Но ее мать очень подозрительна, и подготовилась к этому – вся израненная в любовной битве с ее отцом, она не может, не хочет допустить такой же судьбы для дочери. Она не хочет, чтобы ее кровиночка так же ранилась, как ранилась она сама. С рождения, словно заботливая паучиха, она оплетает Персефону тонкими нитями пугающих знаний о мире мужчин. Она так не хочет, чтобы ее Персефона тоже почувствовала холод этой подземной руки, хватающей за сердце, сжимающей его, словно кусок растопленного масла. Опутанная нитями материнской заботы, Персефона безвольно засыпает в углу дома.

 

 

***

 

Страх причинить страх,

Страх напугать,

Связывает меня,

Словно огромный паук.

Его липкие нити,

Белесые в темноте,

Струятся ко мне из глубин комнаты.

Приезжая в родительский дом,

Я начинала чувствовать их.

 

Страх сковывал меня

По рукам и ногам,

Мягко пеленал меня, словно личинку,

Пока я не падала на постель,

Оставаясь в этом темном доме,

Не выходя наружу

К своим любимым,

К своей любимой,

Что ждёт под окном,

Под дождём,

Каждый день,

С платочком в руке,

Грустит и зовёт,

Жалобно окликает.

 

Глядя на узкие окна дома,

Постепенно можно догадаться, что там происходит.

 

Ночью

Липкий страх начинает бежать с кухни

По полу,

По коридору,

Словно усыпляющий газ,

Чтобы вспыхнуть пламенем тревожности в постели.

Гиперопека — большая пустая ловушка,

Вроде большой мышеловки.

Могу ли я сказать, что сам дом притягивает меня к себе,

Или это делают живущие в нем люди?

 

Моя ловушка находится внутри меня,

Мои нити вытягиваются из моего тела

В ответ на внешние обстоятельства.

И сами превращают меня в подобие личинки

В чёрном бревенчатом пространстве.

 

Наша связь неразрывна,

Очень прочна,

Связь тревоги и гиперопеки.

Когда на одном полюсе весы отпускаются,

На другом взмывают вверх.

 

Внешняя угроза еще сильнее упрочняет связь.

Когда это наступило,

Я скрылась в углу дома,

Сжавшись и обрубив все нити, ведущие наружу.

Наш дом,

Каждый человек,

Огромная паутина

Из нитей и привязанностей

Бегущих вовне

 

 

***

 

Взгляни на дом этот,

На комнату,

Из чьих углов тянулась паутина.

В этой комнате совершилось преступление.

В этой комнате страхом запеленало одну девушку.

Здесь она заснула сном Белоснежки,

В белом липком коконе.

Она спала в этом пустом доме

Все время карантина.

Казалось, белесые нити тянулись прямо из ее сердца

К черным углам,

Этим стенам,

Которые теперь, казалось, единственные

Могли спасти ее от всего этого ужаса,

Творившегося снаружи,

Где, словно вьюга бушевал вирус.

 

Своими ручками она построила себе клетку,

Залезла и заснула в ней,

Словно зазимовала в улье.

 

 

Конечно, Персефона – радикальная феминистка и гордится этим. Ее настольная книга – «Вергилий, нет», она рассекает по ночам на мотоцикле, она потрясающе свободолюбива, укрепленная плодородной силой своей матери. Обе женщины очень независимы. Вдвоем они стоят в оппозиции миру мужчин, словно менады, нападающие на Орфея в известном фильме Жана Кокто. Мать для Персефоны расплывается, и не несет личных качеств, а сближается с образом матери сырой земли, вечно питательного и помогающего субстрата. Персонифицированная земля.

 

Но также Персефона погружена в свои страхи. Она молода. Она пытается строить отношения. Обжёгшись в отношениях с царевичем и подтвердив внутреннее правило об опасности мира красивых мужчин, она ищет нечто особенное для себя. Особенного царевича, волшебного, с загадкой. Или подругу-царевну.

На квартиру Деметры постепенно спускаются сумерки. Она не любит зажигать верхний свет, предпочитает мерцание ламп. Словно тревожный мотылек, при свете лампы она читает статью на компьютере. Монитор бросает бледный отблеск на ее лицо.

Не стоит думать, будто Деметра слаба. Подземное царство таит в себе множество сил. Корни всех деревьев находятся под землей. Половина всех земных существ живет под землей. Многие поколения наших предков находятся под землей. Из почвы вырастает все, что есть на этой горестной и счастливой земле, питается из ее подземных вод, ее питательных веществ. Недаром царство богини плодородия – это зима.

Земля привлекает Персефону. Персефона находит себе царевну с глазами, словно сошедшими с Фаюмских портретов – царевну, восхищающуюся нежностью и красотой Персефоны. Увы, царевна оказывается несвободна и слабохарактерна, несмотря на внешнюю витальность.

Раненная в самое сердце вопреки материнским стараниям (никто не избежит этой участи), Персефона пишет стихи. Деметра оказывается гомофобна. Персефона еще больше замыкается в себе. Становится еле заметной тенью в своем родном доме.

 

 

***

 

Пока ты окликаешь меня под окном,

Или молча стоишь под зонтиком,

Я прикована скотчем своего страха к стене,

Стараюсь слиться с ней в прямом смысле.

Стать такой же деревянной девушкой,

Лишь бы никто в этом доме не узнал о нашей хрупкой связи.

Словно ты закинула мне в окошко волшебный клубок,

Ведущий к тебе,

И теперь, держа его в руках,

Я прячусь в углу,

При приближении родственников

Закрываю его книжкой.

 

Чтобы о нашей связи не узнали,

Я таюсь в углах у стен,

В яркий солнечный день перехожу на теневую сторону улицы.

Я не боюсь целого мира,

Кроме нескольких человек,

Словно пальцев на моей руке,

Таких же близких и родных.

 

Ради них стараюсь сделать вид, что меня нет,

Растворится в свете торшеров,

В темноте комнат,

В вечернем воздухе сада,

В звучании вечерних гомофобных новостей

 

 

***

 

Почему-то, когда я думаю о тебе

То представляю землю — и менструальную кровь,

Которая пропитывает ее насквозь.

 

Ты — подземный поток, смертельный и настоящий,

Жидкое золото, кипящее в котле,

Сияющее и смотрящее тысячью глаз.

 

Твоё причастие — немного гумуса,

Накрошенного в бокал с вином.

Пьёшь до дна, причащаешься земли.

 

Змеи — твои друзья, даже глубже, проще,

Сама земля — твой друг.

Ты словно вылеплена из неё:

Округлые плечи, массивные груди

Ты имеешь дело с небесными смыслами,

Нанизываешь их, словно прищепки,

На бельевые веревки.

 

Твои глаза — словно взгляд цариц со старинных ваз,

Древних женщин, облеченных властью и прирожденной мудростью.

Но, к сожалению, ты слабее, намного слабее.

Земля и вино не перемешиваются в твоей чаше,

Не претворяется ни во что твоё причастие,

Таинства не происходит.

 

Менструальная кровь просто уходит в песок,

Высыхает, и на ней вырастают невысокие прекрасные цветы,

Но мои растения, хоть и слабее, намного выше,

И образуют луг.

 

В твоей душе валяется смятая, расшитая красивая тряпица,

Но я-то думала, это будет настоящее золото

Для меня.

Я думала, все вокруг и мое сердце вместе

Не могут ошибаться,

А оказывается, мы все вообще не знаем друг друга.

 

Я чувствую себя сейчас как резко растущая тень,

Набегающая на пустыню,

Как набухающий на глазах

И с треском лопающийся бутон.

Я хочу правды и откровенности

Во всех отношениях,

Я хочу говорить по душам,

Пусть эта откровенность немного и солоновата.

 

Любовь слепа? Да, она слепа –

Она принимает подделку за золото,

И ведь, правда, даже драгоценности

Мы не всегда можем отличить

От бижутерии.

 

Мне хочется только воскликнуть:

Люди! Девочки, дорогие,

Разве вы не видите, что она золотая тряпица?

Поверьте, я любила ее больше чем вы все, вместе взятые,

Она проникла до чертогов моего сердца,

Она оплела его,

Оно билось в объятии ее корней.

 

Может быть, для того, чтобы понять себя,

Мне и нужна была ты, моя золотая змейка

С драгоценными очами?

Ты на глазах стала просто игрушкой,

Словно я резко выросла,

Перестала быть маленькой девочкой.

 

Золотая змейка, сломанная игрушка,

Подземная девочка, инициации с кровью и мёдом.

Мне кажется, я прожила бы с тобой довольно долго

В обнимку лёжа в земле среди белесых корней.

Но ты сбросила свою шкурку,

И золотые оковы распались,

Превратившись в фантики

 

 

Словно светлый потерянный мотылек Персефона ходит по темному замку, стремясь раскрыть окна или тяжелые ворота. Сделать перестановку в доме, подчинить быт себе, вдохнуть в интерьер свои молодые силы, принести в дом матери новизну, пока мать, словно хозяйка медной горы в расшитом платье, занята очередным вязаньем или читает очередную книгу или статью.

Иногда она отпрашивается и уходит погулять, но всегда быстро возвращается. Она недостаточно закрепляется в том новом мире. Ее питательный субстрат по-прежнему земля. Персефона и сама очень земляная, несмотря на тонкость и звонкость интересов и фигуры. Земля для нее  — это и знания. Она всегда может спросить у матери тот или иной вопрос. Ее мать – кладезь знаний по философии и литературе, королева смелых экспериментальных трактовок, блестящий свежий ум, повергающий коллег-мужчин в восхищение.

Моя бывшая девушка называла ее ведьмой за проникающий до основ души взгляд. За повторяющиеся многие годы сны с участием карающей Деметры, застающей нас вместе, как однажды, и выгоняющей ее из дома.

90-ые оказали сильное влияние на сознание Деметры. Оставшись одна с детьми, она выдюжила, вырастила их, выстояла, несмотря на безденежье, на ужасы, подчас творившиеся вокруг. На нее саму нападали по дороге домой, схватив за длинный шарф, но она и тут смогла проявить свою знаменитую силу характера, поражающую многих.

Все эти страшные истории, словно ручейки впадают в сознание матери, затапливая его океаном тревожности.

В период беременности, чувствуя себя максимально незащищено из-за поистине ужасных событий, творящихся вокруг, она чувствовала такое единение с еще не родившейся дочерью, что даже говорила: «не вылезай». (Дочь родилась переношенной – плацента успела истончиться до состояния папиросной бумаги, пропускающей свет). Дитя света, осветившее жизнь матери. Ее опора.

 

В детстве я читала сказку братьев Гримм о девушках, превращенных в птиц. Колдунья собрала целый зал из клеток в своем дворце в темном лесу. Но приходит Йорингель и освобождает, расколдовывает Йоринду. В мире Персефоны, запуганной мужчинами, и разочаровавшейся в женщинах, такого не происходит. Персефоны мучают кошмары о смерти матери, ее мучает страх собственного конца.

Персефона решает внутренне отделиться от матери. Зажить своей жизнью, а не жизнью мистического двухголового существа, появляющегося по вечерам над небосклоном. В раже сепарации Персефона ходит по дому, собирая чулки, и мысленно повторяет матери: «Я не буду отменять свою жизнь, если ты решила отменить свою. Я не буду отменять свою жизнь, если ты решила отменить свою. Я не буду».

 

 

Тебе, Персефона,

Не было ль тоже дано обратить в духовитую мяту

Женщины тело? А мне позавидуют, если героя,

Сына Кинирова, я превращу? Так молвив, душистым

Нектаром кровь окропила его. Та, тронута влагой,

Вспенилась. Так на поверхности вод при дождливой погоде

Виден прозрачный пузырь. Не минуло полного часа, —

А уж из крови возник и цветок кровавого цвета.

Схожие с ними цветы у граната, которые зерна

В мягкой таят кожуре, цветет же короткое время,

Слабо держась на стебле, лепестки их алеют недолго,

Их отряхают легко названье им давшие ветры.

 

Овидий, «Метаморфозы»