Выпуск №19

Автор: Федерико Гарсиа Лорка

Перевод с испанского Павла Алешина

 

Газеллы

 

I
Газелла о нежданной любви

Темной магнолии твоего лона
никто не постигнул благоуханье.
Никто не знал, колибри любви какое
в зубах твоих испытывает терзанье.

На лунной площади твоего лика
лошадки мои сны смотрели,
пока обнимал я четыре ночи
твою талию, врагиня метели.

Взор твой  – между жасмином и гипсом –
был ветвью семян, напоминавшей о снеге.
Чтобы отдать тебе, в своем сердце искал я
из слоновой кости буквы слова «навеки»,

«навеки, навеки» – сад моего мученья,
тело твое в нескончаемой круговерти,
во рту моем кровь из твоих сосудов,
твой рот бесцветный – в миг моей смерти.

 

II
Газелла о пугающем присутствии

Я хочу, чтобы от русла освободились воды,
я хочу, чтобы ветер позабыл про долы.

Я хочу, чтобы у ночи закрылись очи,
чтобы не рос в моем сердце золотой цветочек;

чтобы с листьями огромными волы говорили,
чтобы червя дождевого тени cгубили;

чтобы зубы черепа ярко сияли,
чтобы шелкопряды ткани наводняли.

Я могу смотреть, как от ран страдая,
ночь сражается с полднем, его обвивая.

Я не боюсь заката, что может ядом пролиться,
ни разбитых арок, где время томится.

Но наготу не являй мне свою совершенную –
в камышах словно кактуса черноту откровенную.

Оставь тосковать меня по темным планетам,
не сверкай только талии цветущей своей светом.

 

III
Газелла об отчаявшейся любви

Ночь наступать не желает,
потому ты не можешь прийти,
и я – как прийти – не знаю.

Но – вопреки – я приду,
и пусть скорпионом впивается солнце в висок.

Но – вопреки – ты придешь,
 с обожженным дождем соляным языком.

День наступать не желает,
потому ты не можешь прийти,
и я – как прийти – не знаю.

Но – вопреки – я приду,
искусанную гвоздику свою жабам отдав.  

Но – вопреки – ты придешь,
и сквозь нечистотный и мутный мрак.

Ни ночь, ни день наступать не желают,
и ты потому от любви умираешь,
и я потому от любви умираю.

 

IV
Газелла о любви, которая не позволяет себя увидеть

«Только чтобы услышать
колокол Велы,
я увенчал тебя венком из вербены».

Гранада была луною,
что заросли плюща затянули.

«Только чтобы услышать
колокол Велы,
погубил я свой сад посреди Картахены».

Гранада была для флюгеров
розовою косулей.

«Только чтобы услышать
колокол Велы,
в твоем теле сгорел я,
не зная, чье это тело».

 

V
Газелла о мертвом ребенке

Каждый, каждый вечер в Гранаде
каждый вечер умирает ребенок.
Каждый вечер вода начинает
с друзьями разговор потаенный.

Мертвые крылья из мха поднимают.
Облачный ветер и ясный ветер –
два фазана, летящих меж башен,
а день – это мальчик, что раной отмечен.

Ни капельки жаворонка не было в небе,
когда тебя встретил я в винных гротах.
Ни кроши облака на земле не осталось,
когда в речных ты сокрылся водах.

Исполином вода повалилась на горы,
а долина цветами и псами катилась.
Твое тело в моих рук фиолетовой тени
на берегу замерзшим архангелом было.

 

VI
Газелла о горьком корне

Есть горький корень
и мир, где террасы без счета.

Но и маленькою рукою
воды не сломать ворота.

Куда же, куда же идешь ты?
Есть небо, где окна без счета.
– то яростно бьются пчелы  –
и есть горький корень.

Горький.

В стопах нутро лицевое
отзывается болью,
и свежесрезанной ночи
стонет ствол от бездолья.

Амор, ты, мой враг жестокий,
кусай же свой корень горький!

 

VII
Газелла воспоминания о любви

Не лишай же воспоминанья.
оставь сердцу его сиянье,

белой вишни трепетанье
в буре январской терзаньи.

Я отгорожен от мертвых
стеной сновидений темных.

Делюсь я ириса болью
с гипсовым сердцем вволю.

Знаешь, в саду мои очи,
словно собаки две, ночью.

И всю ночь напролет бродят –
меж кустов ядовитых ходят.

Ветер бывает порою
тюльпаном – напастью злою,

тюльпаном ужасным, хмурым –
зимы непроглядным утром.

Стеной сновидений темных
я отгорожен от мертвых.

Прячет туман осовело
долину твоего тела.

У арки, где мы встречались,
цикуты цветы поднялись.

Не лишай же воспоминанья,
оставь сердцу его сиянье.

 

VIII
Газелла о темной смерти

Я хотел бы уснуть сном яблок,
вдали от кладбищенской суеты,
я хотел бы уснуть сном ребенка,
что в море мечтал себе вырезать сердце.

Но я не желаю, чтобы мне повторяли, что у мертвых не льется кровь,
что уста истлевшие воды продолжают жаждать,
я не желаю слышать о мученичествах, проросших чудесной травою,
ни о луне со змеиным ртом,
трудящейся перед зарею.

Я хотел бы уснуть ненадолго,
ненадолго, на минуту, на век,
но чтобы все знали, что я не умер,
что на губах моих – золотые конюшни,
что Западному ветру я – маленький друг,
что я – необъятная тень моих слез.

На рассвете укройте меня пеленою,
потому что он будет бросаться в меня муравьями,
и жесткой водой намочите мне туфли,
чтобы его скорпиона клешни соскользнули.
Ибо я хотел бы уснуть сном яблок,
чтобы научиться крику, что меня от земли очистит,
ибо я хотел бы жить вместе с ребенком,
что в море мечтал себе вырезать сердце.

 

IX
Газелла о чудесной любви

Посреди гипса
поля губительного
была ты тростником любви, на жасмине влагой живительной.

В юге и пламени
неба, гибелью неизбежного,
была ты в груди моей шелестом снежным.

Небо и поле
цепями мне руки сковали.

Поле и небо,
раны тела моего бичевали.

 

X
Газелла о бегстве

Я много-много раз терялся в море,
и слух тогда мой полнился цветами,
а мой язык – любовью и страданьем.
Я много-много раз терялся в море,
как я в сердцах детей не раз терялся.

И нет ночей, чтоб с даром поцелуя
улыбки б у людей безлицых не сияли.
Нет никого, кто, трогая младенца,
о конских черепах забыл бы неподвижных.

Ведь на челе все ищут, ищут розы
тяжелые пейзажи костяные,
и цель одну лишь знаю человечьи руки –
они корням, растущим под землею, подражают.

Как я в сердцах детей не раз терялся,
я много-много раз терялся в море.
И смерти я ищу, забыв о волнах, –
той светлой сверти, что меня проглотит.

 

XI
Газелла о любви за сто лет

По улице поднимались
четыре кавалера,

ах, ах, ах, ах.

По улице спускались
трое кавалеров,

ах, ах, ах.

На поясе руки
у двух кавалеров,

ах, ах.

Как лицо изменилось
у одного кавалера!

Ах.

Больше нет среди миртов
ни одного кавалера.

 

XII
Газелла утреннего рынка

«Я под аркой Эльвиры
хочу встретить тебя,
и, узнав твое имя,
горько заплачу я».

Что за месяц на закате
обескровил твои щеки?
Жара кто в снегу намеки
собирает все некстати?
Что за шип и чего ради
убивает твой хрусталь?

«Я под аркой Эльвиры
хочу встретить тебя,
и, испив твои очи,
горько заплачу я».

Голос твой мне – как мученье –
на базаре раздается.
И гвоздикой дикой бьется,
потерявшеюся в сене!
Как близки мы – в отдаленье,
как ты – рядом – далека!

«Я под аркой Эльвиры,
буду смотреть на тебя,
и, ощутив твои бедра,
горько заплачу я».

 

 

Касыды

 

I
Касыда о раненном водою

Хочу я спуститься в колодец,
хочу я взобраться на стены Гранады,
чтобы сердце увидеть пронзенное
шипом вод, исполненных мрака.

В короне своей морозной
раненый мальчик плакал,
в воздух вздымали шпаги
пруды, родники и фонтаны.
Ах, что за ярость любви, что за клинок смертоносный!
что за гомон ночной! что за белая смерть!
Как пустыни света повергли
пески рассвета!
Один оставался мальчик
с городом, спящем в горле.
Из сновидений бьющие волны
его от тины голодной скрывали.
Мальчик и боль его, друг перед другом, –
два зеленых дождя сплетенных.
На земле распластался мальчик,
и боль его изгибалась.
Хочу я спуститься в колодец,
хочу умереть я, смерть выпивая глотками,
и мхом я хочу свое сердце наполнить,
чтобы увидеть раненного водою.

 

II
Касыда о плаче

Я закрыл свой балкон,
чтобы не слышать плача,
но не слышно за серыми стенами
ничего, ничего, кроме плача.

Поющих ангелов слишком мало,
воющих псов слишком мало,
тысяча скрипок в ладонь мне ложатся.

Но плач – это пес огромный,
плач – это ангел огромный,
плач – это скрипка огромная,
рыдания душат ветер,
и не слышно ничего, кроме плача.

 

III
Касыда о ветвях

Прибежали в сады Тамарита
собаки свинцовые стаями,
надеясь, что облетят все ветви,
что они обломаются сами.

Есть в садах Тамарита яблоня,
вместо яблок что слезы роняет.
Соловей заглушает там слезы,
Их пылью фазан разгоняет.

Все равно веселятся ветви,
ведь от нас отличаются мало, –
позабыв о дожде, уснули,
словно каждая деревом стала.

Сидя в воде по колено,
две долины осени ждали,
сумерки шагом слоновьим
меж ветвями ей путь протоптали.

Дети в садах Тамарита
с лицами, скрытыми за вуалями,
надеются, что облетят мои ветви,
что они обломаются сами.

 

IV
Касыда о распростертой женщине

Нагой тебя видеть – припомнить землю.
Голую землю, без следов лошадиных,
чистую форму, предел серебристый,
от грядущего скрытый, без травинки единой.

Нагой тебя видеть – ливня осмыслить жажду,
которому талии хрупкой не доискаться,
или – жар на лице необъятном моря,
на щеках его не увидев румянца.

Яростно кровь зазвенит по спальням,
с сияющими мечами она примчится,
но ты никогда, никогда не узнаешь,
где сердце жабы и фиалка смогли затаиться.

Губы твои – это рассвет нечеткий,
живот твой – это корней сраженье.
под постели горячими розами
стонут мертвые в предвкушеньи.

 

V
Касыда о сне на свежем воздухе

Цветок жасмина и бык обезглавленный.
Мостовая. Карта. Комната. Арфа. Рассвет слепящий.
Быком жасминовым девочка притворяется,
а бык – это сумерки, кровавые и мычащие.

Если бы маленьким мальчиком было небо,
жасмины владели бы полуночью темной,
а бык – ареной лазоревой без тореро,
и сердце сидело бы у подножья колонны.

Но небо, небо – это ведь слон огромный,
и жасмин – это бескровные воды,
и девочка – это ветка порою ночною
над безбрежною темною мостовою.

Меж быком и жасмином –  или спящие люди,
или крюки из слоновой кости.
В жасмине – и слон, и тучи,
а в быке – скелет девочки-гостьи.

 

VI
Касыда о невозможной руке

Я желаю одну лишь руку,
раненную руку, если возможно.
Я желаю одну лишь руку,
пусть и бессонными станут ночи.

то бледный бы был известковый ирис,
то была бы голубка, что привязали мне к сердцу,
то был бы страж, что в последнюю ночь мою
не дал бы войти мне в лунное царство.

Я желаю лишь эту руку –
чтобы мою агонию каждый день омывала.
Я желаю лишь эту руку –
чтобы держала крыло моей смерти.

Остальное – конец имеет.
Вечная звезда и свет уже безымянный.
Остальное – другое: печальный ветер,
разметающий стаями листья.

 

VII
Касыда о розе

Роза
не искала восхода:
едва ль не бессмертная,
искала иного.

Роза
не искала ни знаний, ни тени покрова:
плоти и сна граница,
искала иного.

Роза
не искала и розы.
Завороженная небом,
искала иного.

 

VIII
Касыда о золотой девушке

Нагая в воде купалась
девушка золотая –
вода золотой осталась.

Пугали ее мраком
ветки на дне и тина,
и для девушки белой
голос звенел соловьиный.

Светлая ночь настала,
с дымкою серебристой.
были нагими горы,
ветер носился мглистый.

Девушка меж волнами
белизною светилась,
вода была – словно пламя.

Сотни коров проснулись,
залилось лишь все зарею –
зарею окаменелой
с короною ледяною.

Из-за девушки слезной,
пламенем окруженной,
соловей разрыдался  –
соловей опаленный.

Цаплею обратилась
девушка золотая,
и в воде золотилась.

 

IX
Касыда о темных голубках

Двух темных голубок между
лавра ветвей увидал я.
Из них одна солнцем была,
луною – другая.
«Соседушки» – я им молвил, –
«Скажите, моя где могила?»
«В хвосте моем» – солнце сказало,
«В моем горле» – луна обронила.
По пояс земля была мне,
но с пути моего не свернул я,
орлиц увидал двух снежных,
и девушку – юную и нагую.
И одна была и другою,
а девушки как не бывало.
«Орлицы мои» – я им молвил, –
«Скажите, моя где могила?»
«В хвосте моем» – солнце сказало,
«В моем горле» – луна обронила.
Нагих двух голубок между
лавра ветвей увидал я.
И одна была и другою,
и обеих как не бывало.