Выпуск №19
Автор: Алексей Ларионов
//
Данный тромб
(образованный по причине сидячего образа жизни
и тушеночных гекатомб
заполняющих сырость складов отчизны)
отрабатывал лишь направление снизу
вверх под ритм сердечной помпы.
Сквозь гербарий зажатый в устав
он учился у трав
прорастать в телеграф
октавой шуршащей злобы.
Отсыпаясь в бетонной колбе
он лишался палитры, чтобы
в нужное время при взрыве бомбы
(или просто угрозе)
не расплескивать демаскирующий признак.
В завершении лозунг:
«Курс молодого тромбоза —
каталепсия мозга
в мелодии фанатизма».
//
Сказать
(хоть надо бы и реже)
тебе, еще и о тебе же,
но: помню крестик свежих ссадин на руке;
нос, подбородок
– между ними прядь –
рот (по итогам) был,
но смог запомнить только о клыке,
точнее клык, удерживавший губы,
и водосток,
аллегорично перешедший в трубы
и что-то связанное с океаном,
потом с Протеем, метареализмом,
и даже с нами.
Повсюду были слизни,
ползущие вдоль стен
всей пошлостью дождя под фонарями,
но я их умудрился сделать ссылкой
к твоим глазам, блестящим сквозь рассказы про работу,
тройнички, БДСМ.
Я был рассеян,
завирался про свободу,
но несомненно в это верил –
в свободу и еще во что-то,
вызвавшее рвоту
перед дверью.
крещение
Остатки мотива
прорезаются из-за щеки
в магазин, вопреки
снобизму, принятому в коллективе,
и, вокруг, отзываясь желанию,
повешенные заранее
на рождественскую перспективу
гирлянды еще остаются на скотче и гнутых булавках
и пытаются быть переплавкой
того света, а икра — той самой реки,
за прилавком
кассир клюет с руки,
словно голубь.
А снаружи, у проруби,
только вороны,
опавшие кроны,
икона, сереющая на дне,
и динамик на два ампера.
//
Загадав словно слово себя самого
атавизмом фонарного блика захваченного
форточной антрепризой
чешуекрылое существо
остается без имени отчего
продолжает казаться эскизом.
А я лежу по соседству
забравшись под плед
с ухмылкой кокетства
без желаний одеться —
в наследственных пятнах
брошенных в наволочку
— тоже бабочка —
безымянный, понятный
засохший узором влеченья на мятом хитине
лица, в незнакомой квартире
где сон с тихим запахом стирки
и знаки на бирках.
терпкость
Должно быть, мы болеем редкой
тишиной, ведь громкой
у нас осталась только терпкость,
стянувшая дубильной пленкой
воспоминания и местность
откуда память навсегда ушла.
Та терпкость рта,
что сохраняет имена из детства
между щек,
у шва,
оставшегося от зубной коронки.
Тот терпкий вкус вины, тот кровяной отек
на языке, что обрамляет кромкой
сказанное раньше.
Заваренный покрепче
(до поломки)
голос в чашке
речи.
***
Сколько б не было серий в этой стране,
вера,
кажется Лорой Палмер,
ожидающей там,
где отсутствие пальм
и верба
монотонностью ветра
примерзает к губам.