Выпуск №20

Автор: Валерий Галечьян

 

К основным направлениям в творчестве Татьяны Виноградовой могут быть отнесены:

̶  поэзия
̶  коллаж
̶  перевод
̶  малая форма прозы.

При этом, несомненно, главенствующей является поэзия, а другие виды высказывания так или иначе соседствуют, а зачастую пересекаются с ней.

Настоящая статья посвящена именно поэзии авторки или поэтки, как она себя называет (см.: О Татьяне Виноградовой – Нелли Копейкина. Интервью с поэткой. «Кто мы и какие». – М.: Изд-во «БОС», 2022, с. 57), и тут тематически стихи можно распределить по группам:

̶  космогония
̶  психологическая поэзия
̶  лирическая поэзия
̶  ландшафтная (пейзажная) поэзия
̶  посвящения
̶  перевод и самоперевод

Основное внимание нами будет уделено психологической поэзии — главенствующему направлению в творчестве Виноградовой. Видно, что стихи тщательно дорабатываются и отбираются к публикации, благодаря этому можно говорить о высоком профессиональном уровне как авторки в целом, так и каждого отдельного стиха. Но вершин Татьяна Виноградова достигает лишь на пределе нервного напряжения (соседствующего со срывом или превращающегося в него), которое возникает в момент перехода от жизни к смерти — или уже за этой гранью. Путешествия между мирами живых и мертвых для нее почти рядовая, регулярно возникающая, но болезненная и отнимающая все силы процедура. Казалось бы, долги выполнены, и в наличии все условия для освобождения от мирских забот, но уже почти родной мир мертвых не отпускает, да и сама поэтка не готова расставаться с дорогими ее сердцу его обитателями.  

Богам и ангелам Виноградова уделяет значительное место. Они присутствуют во всех ее книгах, но с их полномочиями не все гладко. Они истекают вместе с гибелью богов и снова истекут с приходом новых условных властителей судеб в способность которых к осознанным и судьбоносным поступкам верится с трудом: «Не получилось, да. Что с них возьмёшь? / Они всего лишь боги». А чуть ранее, там же: «Но ведь и новые боги наскучат нам и умрут». («Развивая Борхеса» // «Жизнежуть». – М.: Вестконсалтинг, 2013, с. 13).

Уходя вместе с поэткой в миф, следует иметь в виду, что его пространство охватывает не только её собственную реальную жизнь, но и всю Россию, и центр Москвы, о котором говорится следующее: «Хожу / по руинам. / Разглядываю / пепелища» (Из цикла Памяти Москвы // «Уходим в миф» – М.: СПб.: Летний сад, 2005, с. 6). Не случайно поэтка из центра столицы (родилась в квартире, где с 1914 по 1922 гг. жила Марина Цветаева) рвалась и переезжала в районы недавних окрестностей мегаполиса. Собственно, эти самые окрестности и закоулки других стран влекут Виноградову. Она делится удовольствием от пребывания на греческом острове Родос с его провинциальными радостями и развлечениями (и навеянными ими мистическими отвлечениями) в книге «Сова Афины. Греческая тетрадь». (М.: 2005). Восторгаясь не сильно преобразованной природой, Виноградова вновь подтверждает многократно высказанную позицию: в городе, особенно когда это касается Москвы, всё ужасно, а в глуши (даже цивилизованной) всё прекрасно. В то же время еще раз хотелось бы отметить мастерство авторки, изящно сплетающей разные поэтические формы и органично вплетающей в них прозу. Конечно, и в небольшой «Греческой тетради» не обошлось без традиционных для поэтки мотивов. Ночь в Аиде и Хаос с Хроносом настигают читателя во время дождей, как и в более ранней книге «Уходим в миф». Поэтке близка в первую очередь именно греческая мифология, хорошо ей знакомая, глубоко укорененная в сознании и пронизывающая многие ее стихотворные и прозаические произведения. В мистическом плане можно отметить обращение к средневековой кельтской и английской поэзии о времени и окружении легендарного короля Артура.  

Жизнь авторки, как и большинства поэтов, можно проследить через возникновение и бытие персонажей. К сожалению, у этой зрелой, но при этом молодой красивой женщины отношения с большинством из прототипов были прекращены их смертью. Татьяна рассталась с родителями, обоими мужьями, с ближайшей и самой давней подругой, погибшей в теракте в аэропорту «Домодедово», с еще одним не исчезающим из снов мужчиной, единственным героем книги «Зона саморазрушения» (М: Вест-Консалтинг, 2011). Всех их она проводила в последний путь и продолжает навещать (исключая отца, с которым не задались отношения с детских лет). С большинством из этих людей она провела не только последние дни, но и последние годы их жизни, и их образы навсегда остались в ее сознании и стихах, как постоянно присутствующие и реально существующие, не только в ином, но и в сегодняшнем мире, что определяет мистический план в её творчестве. Таким образом, зоны жизни, смерти и переходная пограничная область между ними поэтке хорошо известны. Не вдаваясь в хронологию, можно отметить что приведенный нами список завершается смертью второго мужа в 2021 г. А весь период в целом включает основную часть осознанной жизни и творческого пути Татьяны Виноградовой.

Пытаясь совмещать жизни живых и ушедших, поэтка ищет соответствующий временной интервал («К вопросу о воззрениях современной теоретической физики на пространственно-временной континуум» // Жизнежуть, с. 17-18), но решить проблему ни в философском, ни в психологическом плане ей не удается. Как кажется, она не оспаривает такое понятие, как «стрела времени», его направленность из прошлого в будущее, хотя могла бы это делать, опираясь на законы термодинамики. В теории относительности скорость движения времени, а соответственно, и происходящих изменений, зависит от позиции наблюдателя, но для чистоты измерения этот наблюдатель должен быть неподвижен, в том числе и в психическом плане, а для Виноградовой это невозможно. Собственно, все эти понятия не имеют практического значения для поэзии Виноградовой. У нее есть собственный временной план, который образуют два вида прошлого: прошлое как настоящее и следующее за ним прошлое как будущее. Прошлое в традиционном понимании присутствует лишь как календарь дат, в некоторых случаях — как точка отсчета, в психологическом плане это прошлое проживается ею как прямо сейчас происходящее. Для Виноградовой, проведшей всю жизнь в Москве, привычное окружающее пространство не изменяется. Никакие планировочные и архитектурные новации в центре города не вписываются в картину мира поэтки, отсюда и такое негативное отношение к ним и изменившейся городской среде в целом (стихотворение «Белый плач на гибель клёна, который рос у моего подъезда» // «Непевчие птицы», с.62). Следственно, и пространственно-временной континуум мира поэзии Виноградовой в целом расположен в границах двух видов прошлого.

Так она и существует в мертво-живой среде, отсчет в которой ведется с рождения, но события не упорядочиваются шкалой, а существуют одновременно, то выдвигаясь, а то уходя в тень, но не пропадая окончательно. Понятно, что в выбранной парадигме у постоянных персонажей нет будущего, но и на собственное будущее поэтка не строит планов. Рябь настоящего вдруг набегает на поверхность океана прошлого — и гаснет. Происходящее меркнет перед яркостью и глубиной переживаний неуходящего прошлого, выбивает из жизненной колеи, парализует расползающееся сознание. Единственная отдушина — кошки, заменяющие других, выбывающих по той же причине прекращения существования, но и те с изломанной в прошлом судьбой, поскольку берутся из приюта. Творчество для Виноградовой — еще один путь погружения в мертво-живую среду, но не переосмысления произошедшего. Не вовлекаясь в психопортретирование, хочется отметить, что спонтанность и содержательность захлестывающих переживаний делают поэзию Виноградовой захватывающей, а их многолетняя итерация наделяет ее глубиной, что особо ярко и отчетливо проявляется в книге «Зона саморазрушения». Еще раз хочется напомнить, что речь идет о психологической поэзии Татьяны Виноградовой.

Несомненно, главное и лучшее в этом направлении подпадает под хайдеггеровское понимание жизненного процесса как бытия к смерти в его экзистенциальном восприятии, с глубинным и дотошным самоанализом, но пробиваются и буддийские нотки у поэтки, прошедшей путь к этой восточной религии через католицизм и тяготение к православию и вроде бы закрепившейся в новой вере. Но пока Виноградова еще весьма далека от восприятия смерти как события, кладущего конец страданиям, и соответственно, освобождающей человека («покончат смерть саможивийством» // Жизнежуть, стихотворение «Рай», с. 16), хотя буддийские мотивы уже отчетливо прослеживаются в ее последних, еще не опубликованных стихах, с которыми автору настоящей статьи удалось ознакомиться. Вместе с тем и само хайдеггеровское определение не охватывает всю поэзию этой направленности у Татьяны Виноградовой, чьи персонажи, как это нами уже отмечалось ранее, вполне реально существуют и после ухода из мира живых.

В стихотворении «Очень большое описание одного взгляда» (// «Зона саморазрушения», с. 50) начало всё не завершающейся любви к тому самому не названному персонажу датируется январем девяносто первого года. Но и последнее стихотворение книги 2011 г. также не завершает историю:

 

Ведь в самом деле
несправедливо, недостойно, неприлично
хотеть любви — иной.
Смешно сказать, — счастливой! («Мед — пепел — лед», там же, с. 70).

 

Виноградова настолько погружена в неушедший мир ушедшего, что даже не поймешь, какая любовь сильнее: к живому или мертвому, или любовь — просто пауза, за которой последует новая смерть, утверждающая чувство:

 

И «сердце рвется пополам»
            (что будет подтверждено потом кардиограммой).
            Всё, всё ради того,
            Чтоб он был счастлив.

 

И далее:

 

…Вот также не смогла и для другого,
над чьей могилою
мы встретились сегодня,
перед которым оба виноваты мы. («Сороковой день» // Уходим в миф, с. 81, 82).

 

И в последней книге «Непевчие птицы», посвященной памяти второго мужа Александра Смирнова и подруги Ольги Климовой, среди многих посвящений и обращений лучшие стихи обращены к уже ушедшим: погибшей в теракте Марине Бабенко («Подруге, рождённой в том же году, что и я», с.52) и матери:

 

В тёмной пустой квартире
прозрачная мать
сидит на кровати перед выключенным телевизором
(на экране диктор шепчет мёртвые новости)
и всё ещё думает, что ноги не ходят, не ходят,
что она совершенно не может встать,
никогда не сможет встать…
А я плачу, кричу беззвучно сквозь ночь:
– Мама, мама, ты же умерла!
Ты теперь на свободе!
Ну лети наконец, лети! (с.71)

 

Впрочем, в книге есть цикл стихов, посвященных второму мужу, даже названия которых («О счастливой любви», «Весна и ты», «Алекс-блюз») говорят о способности авторки описывать искренне и на высоком профессиональном уровне (как подтверждают тексты) это не всегда простое даже в своём позитиве человеческое чувство. Но и этот цикл стихов лишь на время вырывает поэтку из ее пространственно-временного континуума. К сожалению, смерть сводит очарование счастливой любви к той же привычной, но как всегда у Виноградовой, ярко трепещущей ноте:

 

Я не могу ничего сделать, не могу тебя даже обнять,
потому что это причинит тебе боль.
Могу лишь бессильно метаться,
звонить, просить, вызывать, выслушивать
и платить налом. («Наша с тобой последняя осень», с. 125).

 

Нежелание, неготовность или неспособность вырваться из пелены прошлого, как нам кажется, объясняет и некую сумрачность поэзии авторки, да и само действие разворачивается, как правило, в сумерках, в тумане, поздним вечером, а зачастую ночью. И коллажи Виноградовой в основном выполнены в темных тонах. Да и заглавия большинства книг: «Каменное дерево», «Голодные ангелы», «Уходим в миф», «Жизнежуть», «Зона саморазрушения», «Непевчие птицы» не добавляют оптимизма, которого так не хватает в нашей жизни и в российской поэзии.

В последнем по времени и современнейшем по направленности цикле-билингве «Трэш и тишь / Trash and hush» (Непевчие птицы, с. 26), созданном «в коллаборации» с виртуальной, сгенерированной нейросетью, соавторкой Хельгой Хексон (Helga Hecson), кажется, намечаются предпосылки для выхода из неушедшего ушедшего, но выборка ограничена и в целом столь же не оптимистична, как и большинство процитированных уже стихов. Да и начинается цикл со следующих строк Виноградовой:

 

Down, down, down into the darkness of autumn…
where I am missing misty mystery
where dead yesterday's rain whispers
where you are still with me

 

Эти строки, написанные авторкой по-английски, я бы предложил перевести примерно так:

 

Вниз, вниз, вниз во тьму осени…
где я оставила туманную тайну
где шепчет вчера умерший дождь
где ты все еще со мной.

 

Похоже и в этом случае рано говорить о попытке смены сформулированной нами временной парадигмы. Хочется надеяться, что укоренение в буддийском учении и практиках позволит Татьяне Виноградовой выйти из предпослесмертного пространственно-временного континуума мира ее поэзии, а накопленный выдающийся инструментарий (в соответствии с изменением восприятия реальности) направить на столь же яркое изображение других граней жизни, поднимаясь в каждой из них до обретенного высочайшего уровня.