Выпуск №20

Автор: Валерия Косякова

 

На столе лежала пустота. Материализовавшись, в форме напряженного комка, она сползла со столешницы и закрылась в ящике. Я посмотрела в окно. Пустота никуда не исчезла. Стол мы купили в период ковида. Мне все так же негде было жить, мое ворчание принуждало окружающих к каким-то действиям. И вот первым событием на векторе наших семилетних отношений стало перекрашивание комнаты в белый цвет, вынос старой мебели, выброс вещей умерших родителей, продажа кобальта и хрусталя скупщику по имени Валерий. Валерий приехал на машине. Забрал еще два ковра, рассказал, что ордена дедовские ни за оборону Москвы, ни за труд ударный теперь сбывать нельзя, как и карты.

— Власти логично рассуждают: а вдруг ценный знак отличия попадет в руки, — говорил он, поправляя очки, съезжавшие по потной переносице, — не в те руки, в злые? Перепродадут недружественным странам и те над орденами и медалями надругаются, или кто-то купит и претворится, ну там, патриотом, ветераном, пенсии попросит? Теперь непросто штраф за такое, а срок. А карты? Нет, уберите их. За карты вообще сесть можно. На них могут быть указаны секретные места. Или засекреченные места. Или места, которые в будущем станут секретными, а мы постфактум виновными. И карты в целом разглашают тайну. За эти и пожизненное. Вот тебе и гипперреальность 2.0. 

— Да врет он все, — резюмировала я под аккорд хлопающей двери: Валерой прихватил чемодан, сервизы, люстру и несколько пыльных кукол, одетых по моде 50-х. Он заправлял ретрорынокм, скупал за копейки, продавал за барыш дизайнерам, киношникам, театралам. Я потом тешила себя мыслью, что наш чемодан — он достался мне от дедушки — мы видели в сериале о Довлатове.

— Зачем ему, погугли законы сама.

Белые стены контрастировали с пожелтевшим потолком, делая его более низким и грузным. В пустой комнате не было моих вещей. Комната, в которой находилась квартира, не принадлежала мне, но ему. Он пытался помочь, выкрашивая стены, выбрасывая вещи, перенося их в соседнюю комнату. Я же старалась все продать. Коридор и вторая комната наполнялись хламом и пылью. В угловой квартире всегда темнее. Утопленные в складки панельных многоэтажек жилища не вылезают на солнце. Сырость пропитывает их бока, не защищенные соседними подъездами. Как раки-отшельники, втиснутые в укрытие кем-то оставленного бетона, они медленно живут не в своем домике, зная, что снос и выселение им не светит. В комнатах распашонках завис мрак. Особенно в правой — туда сносились мелкие вещицы умерших родителей. Я никогда не видела этих людей вживую. Их лица, прически, каменные позы принадлежали семейному альбому, бог весть куда завалившемуся.

Конторка продавала старинные вещи.

— паспорт, — скала чоповец при входе на КПП. В магазин — только по предварительной регистрации. Его кирпичное лицо не отличалось от включенного ящика. Кажется, последние годы он неактивно покидал проходную, слившись с окружающим интерьером.

— можно я позвоню им сейчас и попрошу встретить.

— не по протоколу.

Набираю номер.  Вот, я сейчас у вас на проходной, не могу пройти, тут охрана. Да, хорошо.

— в следующий раз, девушка, заранее! Распишитесь, идите. А может поцелуете? Эээ, хе-хе, куда пошла? Прошипел: сука…

Стол был старый и дешевый. С побитой и изрезанной столешницей, словно прошлые хозяева намеренно ковыряли ее бритвой или рисовали ножом для вскрытия писем. Доставка по дороге отбила часть ножки. Он обтянул раненную столешницу черным бархатом и стол стал походить на бильярдный гроб. Функционально. Сыграть в ящик. В стол. Я набрала в рот воды и промолчала. Для начала я думала работать почти не вставая, не выходить из комнаты, только если изредка за чаем. Так прошел год. Вещей не прибавлялось. Стол завонял. Три ящика: два в верхней столешнице и один справа — прямоугольный, с заедающей петлей. Тянуло плесенью из центрального выдвижного. Я принюхалась и наклонилась к деревяшке поближе. Волосы зацепились за ручку и потянули голову ниже — рука стола с силой довила на затылок, принуждая наклониться ниже и чуть вглубь. Одна из дощечек попискивала. Вдох. И лицо погрузилось в смрад тлеющего мяса. Стол разлагался как туша. Теплый ветерок нес сладкий дух с Красного октября — также было с нашей дохлой крысой, застрявшей в казематах стенных перегородок старого дома. Примешивались нотки щелоча. Покалывало во рту.

Я садилась за свою падаль и проваливалась в коричневый и вязкий тон древесины, мертвого бурого дуба. Капала на бархат лавандой, купила саше, чаще проводила часы в душе. Не ебала в душе, что вообще происходит. Комната наполнялась зловонной пустотой. Я садилась на кресло за рабочий стол и заглатывала сгусток: втягивала как дым, закупоривший пробкой мое горло. Кол впивался резкими занозами, дравшими в районе солнечного сплетения. Все реже и реже спазм выходил из меня. Выпрыгивая с потугами изо рта, ком запирался в одном из ящиков стола. В эти часы я могла какое-то время работать или гулять, заходить в социальные сети или посещать магазины. Мне нравилось умываться и прикладывать лед к глазам. Прошел год. На подоконнике кустился фикус. Вглубь белеющей Психеи. Вязкая пустота сползалась к краю доски и обретала форму игольчатого морского ежа, стол старел и тлеющий вкус в груди становился более желчным и кислотным, напоминавшим отрыжку после университетской столовки. Жарят на немытых сковородках пригорелое масло. Тряпки варят в компоте. Пахнет ссаньем. Холодный жир струится по гортани и наполняет живот, оттягивающийся до самого пола. Я уже совсем не сопротивлялась и сидела раскрыв рот. Скоро лето. Дряхлеющая пустота наполняла естество. Я закрыла рот. Прошло еще одно лето. Бумаги торчали наружу, текла краска. Стол попробовал приподнять ножки и сдвинуться с места, но испустив звук наподобие заднего ветра, прикрикнув, хлопнул, рухнув навзничь. С тех пор я разучилась писать.

 

Подруги договорились встретиться 24 мая: это устраивало обеих. Тося записала сообщение и отправила светящийся и искристый болтарик Шуре в их ТГ-чат. Голова Тоси сияла в нимбе, — она снимала в весеннем контражуре. На заднем плане нежно колыхалась сирень. Розовые тонкие губы энергично двигались, расползаясь в улыбке.

— я так соскучилась, нас не было в городе с ноября, давай же встречаться!

Прокукарекал петух, — странно — откуда в городе? Может кто-то купил, чтобы потом на дачу отвезти, — зафиксировала Шура, набирая в ответ сообщение. Ей казалось, что выглядела она дурно, как экзистенциалист с похмелья, и решила подтвердить встречу по старинке — письменно.

Шура завидовала Тосе, потому что у Тосе все хорошо. А вот у меня все очень плохо.

Тося умная и красивая, о ней заботится муж, ей не надо ходить на работу. Она может заниматься собой и творческой реализацией, — Шура сплетничала между знакомыми, поляризируя жизненные пути подруг. Тося может уехать на год на море. Шура же считала, что ей нечего терять, кроме своих оков. Она ходила на работу пять дней в неделю, пребывая в посткапиталистическом рабстве. Всю седмицу она проводила в делах, разъездах и творческом поиске, сокрушаясь о нереализованности. И в этом круговороте выходных от себя и собственного беспокойства Шура не имела, отгулов не брала, как и отпусков. Только бы придумать хорошую историю и быстренько ее описать — этого было бы достаточно для счастья. Сейчас нужна социалка. Что-то вроде одиссеи, злободневного роуд-муви, эсхатологической поездки, на которую нанизываются разные персонажи, коллизии и характеры, и сцены текущей жизни — это будет свидетельством времени, моим голосом, обязательно нужно добавить и гендерный вопрос. И может еще подписчиков накрутить. Шура любила проверять количество лайков под своими постами. Ей хотелось быть Тосей, но она не могла позволить себе отдаться на волю семейной буржуазности, особенно в такие важные для страны и интеллигенции времена. Шура завидовала все сильнее, не могла сесть за работу и для успокоения по утрам копировала картины Френсиса Бэкона, рассказывая людям несведущим, что это — ее. Тося же расслабленно штамповала графические вагины, и продавала их на ярмарке тиражного искусства, а также у себя в Инстограме. В нем же Тося училась замедляться, периодически заземляться, поправлять психофизическое состояние и проводить время в моменте. Заработок ее не волновал, главное — нащупать свою аутентичность. Шуре хотелось так же, но у нее не выходило. Она решила обсудить проблему со своей психоаналитичкой. Та посоветовала больше слушать свое тело и учиться заботиться о себе, а также провела полезный тест, из которого Шура планировала вывести сюжет то ли для книги, то ли для картины или для того и другого.

— Шура, напишите под пунктом «а» все негативные характеристики каждой из значимых родительских фигур.

— Это так сложно, у меня ничего такого не было. Мы жили хорошо, каждый своей жизнью. — И все же. Обычно людям есть, что предъявить родителям и миру в этом пункте.

Подумав, записала в блокнот: «а» — пьяный, мало приключений, мало совместного веселья.

— В пункте «б» запишите все позитивные характеристики каждой из значимых родительских фигур.

Б — красивые, умные, веселые, заботливые, внимательные, интересно болтать, сильные.

— В «в» напишите: в детстве я больше всего нуждалась и не получала.

— Дружба, дружба с кем-то живым, ощущение совместности.

— Напишите в «г» позитивные воспоминания о детстве и ваши чувства в связи с этими событиями.

— Чувство радости, веселья, полноты.

— Запишите повторяющиеся детские фрустрации.

— Некому защитить, плачу и воображаю, сочиняю музыку, злоба.

— А теперь объедините описания из этих граф, используя в первом случае глагол «находить», далее по пунктам: «оказываться», «я получила», «чувствовала». Последний пункт резюмируйте словами: «иногда или всегда я не даю себе получать желаемое. Это моя вторая половинка».

Издав сдавленный смешок, Шура написала: я иду и нахожу сильно пьяного человека, с которым у меня очень мало приключений для того, чтобы оказаться в заботливой атмосфере, где бы я получила ощущение совместности и дружбы, и чувствовала себя от этого беззащитной. Иногда или всегда я не даю себе получать желаемое плача и воображая. Это моя вторая половинка.

 Похоже соседи и вправду купили петуха.

— куда можно сейчас сходить? Я посмотрела сайты агрегаторы — там только патриотические выставки?

— да вообще полно мест, сейчас, многие это обсуждают, предчувствуется возвращение формата квартирников. Тут открылась пара новых небольших галерей — можно туда. У нее проскользнула мысль: если бы я сепарировалась раньше, я бы точно знала, чего не хочу и чего желаю, как Тося, и у меня уже была бы выставка в одной из таких.    

Шура выдвинулась на окраину центра. Путь шел туго. Город перекопали будто в последний раз. Взрытые бульвары, снесенные бордюры, часть улицы до станции тупо перегородили металлической жестью. Никаких оповестительных знаков, дат окончания работ. Чертыхаясь и спотыкаясь, Шура пробиралась к электричке. Это никогда не закончится! Чтоб они все сдохли, ироды! Улицу словно бомбили. Разрушение — это ремонт. Тося вскарабкалась на перрон. Отключили электричество. Табло потухло. Женщина в оранжевом кричала, возвещая об изменениях в работе ЖД — точнее о прекращении на сегодня в связи с чрезвычайными работами. Народ смиренно поплелся к автобусам. Черти, рванина, одеты словно в начале 90-х, только никаких тебе свобод и утопического горизонта, — стенала Тося, вызывая такси. Вот об этом и нужно сейчас писать — о мортальной направленности в прошлое. Мерзкие целлофановые пакеты вместо сумок. Лучше бы они на голову себе их напялили, рожи. 

Галерея сводилась к 15 квадратным метрам в помещении бывшего советского НИИ, — ныне частного здания, сдающегося под офисы. Линолеум, электрический свет, пластиковые перегородки дробили пространство на меленькие, душные соты.

Сразу за входной дверью коллектив организаторов повесил распечатку с кураторской концепцией. Из нее следовало, что данная моновыставка сконцептуализирована художницей, приобретшей стол неизвестной женщины. Блядь, ничего особенного ведь, какое занудство — неосоветский реди-мейд. Бурая деревяшка с вычурным черным бархатом была единственным цветовым акцентом белого куба. Сзади пялились два оконных глаза с крестовыми рамами зрачков. Абрис застыл в фас. Взгляд входящих приковывал коричневый зев. Ящик походил на распухшие губы, водруженные посреди лица. Стенная переносица между окнами заканчивалась лбом навесного потолка. Говорят, что прошлая владелица задохнулась за этим столом.

 

После нового года она почувствовала существенные изменения в своем теле. Она гнала мысли прочь и оттягивала поход в аптеку. Настроение стабилизировалось. Ровное спокойствие сопровождало ее уже третью неделю: засыпала легко, истерики отступали, дышалось без перебоев. Штиль да гладь. Будто на нейромедиаторах нового поколения. Кружились мягкие снежинки, и зимняя темнота казалась уютным и теплым платком, бережно охватившим и укутавшим ее тело. Она гнала мысли.

Экранчик первого теста показал ей две ярко выраженные красные полосы. Она подумала — рак. Бета-ХГЧ может повышаться и при онкологии половых органов. Наконец, я умру. Смогу хоть расслабиться и пожить для себя в отведенное время. Три дня подряд она скупала тесты — и скидывала положительные результаты в центральный выдвижной ящик старого письменного стола. Надежда таяла. Утром, соврав мужу, что идет делать тест на ковид, она поехала в ближайший медицинский центр. Показала паспорт, дала разрешение, подписала анкету. Улыбчивая сестра взяла кровь из вены, аккуратно перебинтовала руку и пожелала доброго здоровья в новом году. На прощание подарили скидки на следующий прием и розовый тюбик японского крема для рук с изображением сакуры. Через пару часов пришли результаты — положительные. Но не рак. Она села за стол, обхватила голову руками, закрыла глаза, глубоко вздохнула — теперь она наверняка знала, что ей нужно делать дальше.