Горалик, Л. Тетрадь Катерины Суворовой / Линор Горалик. — Москва : Новое литературное обозрение, 2024. — 104 с., ил.
https://www.nlobooks.ru/books/khudozhestvennaya_slovesnost/26997/
Жизнь каждого человека уже давно сюжет не для маленького рассказа, но для страшной повести. Про «Тетрадь Катерины Суворовой» рассказывать трудно, во-первых, жутко, во-вторых, не хочу спойлерить — открывать жуть до того, как читатель самостоятельно ее обнаружит. Потому что в повести этой практически нет событий, а те, что есть, как довольно скоро становится понятно, излагаются недостоверным рассказчиком. Путаницы даже больше, чем можно распутать: например, о бабушке (или прабабушке?) и дедушке (по отцу?) — Анна Львовна? Сергей Петрович? Елена Александровна? Не стоит раскапывать. Вообще автор уже создала целый мир города Тухачевска и его обитателей, в котором Катерина Суворова — только малый, незначительный, незаметный в нем эпизод.
Текст оформлен как записи в личном дневнике — не из сегодняшних эксгибиционистских сетевых откровений, но из тех, которые вели юные девушки, записывая в тайную тетрадь дурацкие песенки (есть), рецепты (есть), стихи (есть), рисунки платьев, как из журнала мод (есть), хотя бы и по одному рисунку и стишку… Простые записи: сходила в магазин и на рынок, как растянуть деньги до конца месяца, соседи пригласили на чай… Страшные: и на рынок идти страшно, и красивая юбка с колючей кофтой — страшные, и рисунок пламени вокруг больничной койки, с подписью: «Не трогайте меня! Уходите!» — страшные, а уж какая жуткая записка: «5-16-22 Вера искала Виктора. Обойдется Виктор».
Текст наполнен ужасом, и читатель (здесь — я) начинает гадать, через что прошла героиня, что сломало ее, что было «ТАМ», куда она так панически боится возвращаться: какая тюрьма, лагерь, болезнь, предсмертное переживание? И обнаруживает, что короткое бессобытийное действие происходит в начале восьмидесятых прошедшего века! Абсолютно узнаваемая реальность — дефицит продуктов, очереди и бедность, квартирный вопрос… Правда, не в реальном советском городе, но в Тухачевске — закрытом городке, выросшем для обслуживания комбината химического и бактериологического оружия. Военный завод, впрочем, лежит вне интересов и мыслей героини. Хоть я бы и предположила, что инвалидность ее матери — следствие работы на вредном предприятии.
Я бы даже предположила, от кого у Катерины ребенок, к которому обращен этот дневник. И нет, не Марк Фридрихович. Хотя это и неважно. В смысле, неважны эти житейские страницы — влюбилась, встречались, целовались, ели мороженое… Все это неважно в пережитом и не рассказанном кошмаре. В том, что за границами дневника: смерть, предательство, боль, утрата, невообразимый ужас, бегство, снова ужас и гибель. Бедная, нежная, искренняя, откровенная, такая искренняя и откровенная героиня говорит чистым голосом, такими узнаваемыми голосами — воцерковленной, безмерно любящей, другие голоса тоже узнаете, если имели несчастье слышать.
И по мелочи: чудовищами могут быть и творческие люди, и чудовищны принятые в обществе нормы, не мешающие людям быть живыми, как говорит героиня, и любить и заботиться о близких. И кармы нет, и грех не искупается, только прощается, и успех может зиждиться неосознанно — вот на этом ужасе. А человек просто живет и исчезает без следа, если только о ней не будет рассказано. Короткая жизнь маленького человека, оставившего после себя одну эту тетрадку, исписанную круглым, иной раз совершенно неразборчивым почерком, архивный документ холодного антропологического исследования. Агиография, свидетельство пострадавшей за веру мученицы, блаженной Катерины.
Татьяна Бонч-Осмоловская