Выпуск №4

Пер. с англ. Татьяна Бонч-Осмоловская

 
Три истории, которые вам предстоит прочитать, были рассказаны на встречах «Мотыльков», американского движения, зародившегося в 1997 году и насчитывающего больше сотни тысяч участников. Это реальные истории, которые произошли с реальными людьми, самими рассказывающими их – кто-то летал в космос и чинил космический телескоп, кто-то неожиданно для себя самого стал помощником матадора и вышел на корриду, кто-то работал в Белом доме в дни, когда президенту Клинтону был объявлен импичмент, кто-то спасал от вымирания ягуаров в Белизе… Множество удивительных историй от удивительных или самых обыкновенных людей. Это устные истории, записанные как они были рассказаны и частично опубликованные в сборнике 2014 года. Жанр новый, занимательный, уже ставший популярным, но насколько я знаю, еще не шагнувший к российскому слушателю и тем более читателю. Я выбрала три истории, рассказанные женщинами: девушкой из восточного гарема, девушкой, играющей в покер, и девушкой, обнаружившей себя беременной в шестнадцать лет. Представляя рассказчиц, я спойлерю, разумеется. Когда рассказчик выходит на сцену, слушатели не знает, о чем он или она будет говорить. В этом прелесть устной истории. Но поскольку я уже открыла их лица, я прошу вас перед тем, как вы приступите к чтению, вообразите содержание этих коротких повествований. Девушка в гареме в азиатской стране. Игрок (игрица? игрунья? Даже феминитива такого нет!) в покер. Девушка «в беде», как это называлось раньше. (Не)совпадение ожиданий, в том числе литературных ожиданий, может быть показателем изменений, происходящих в нашем мире.

 
Джуллиан Лоурен. Принц и я

Когда мне было восемнадцать лет и я вылетела из университета Нью-Йорка и пыталась зарабатывать себе на жизнь и на съем комнаты, танцуя в клубе Кит-Кат на 56 авеню и на Бродвее, один друг предложил мне записаться на кастинг. Вроде бы они выбирали девушек развлекать какого-то богача в Сингапуре. На вид дело не слишком отличалось от того, чем я уже к тому времени занималась, так что я решила сходить.
Но когда я получила эту работу, оказалось, ехать придется не в Сингапур. На самом деле меня позвали быть личным гостем принца Брунея.
Бруней – это султанат в Южной Азии. Страна, о которой я только недавно услышала, и в то время султан Брунея был самым богатым человеком в мире. Меня наняли для его младшего брата, принца Джефри Болкаиха, которого газеты называли Плейбой Принц.
Описание моих рабочих обязанностей было уклончивым, чтобы не сказать больше. Но я уже представляла, как попаду в Бруней, и это будет безумное приключение, и я заработаю кучу денег, и меня будет ждать там принц Очарование из волшебной сказки. Когда я спускалась на землю, то осознавала, что подписала нечто вроде контракта международной проститутки. Но даже такой вариант казался крутым и невероятным приключением, которое просто преобразит еврейскую девочку с задворков Джерси.
А честно говоря, мне хотелось именно преображения. Мне ужасно хотелось стать кем-то другим, делать что-то более выдающееся, чем каждый день ходить на бесконечные бессмысленные порнокастинги, а ночью скакать вокруг медного шеста. Я думала: может быть, это мой шанс, и, может быть, стоит рискнуть.
Когда мне было шестнадцать и я впервые услышала альбом «Easter» Патти Смит, я выбрала Патти Смит как абсолютный и совершенный индикатор крутости. Так что впоследствии, когда мне нужно было принимать сложное решение, я всегда спрашивала себя, а что бы Патти Смит сделала на моем месте?
И я решила, что Патти Смит полетела бы в Бруней. Она отправилась бы в аэропорт, и полетела в неизвестную страну, и никогда бы не оглядывалась. И я так и сделала.
Когда я прибыла в аэропорт Бандар Сери Багаван, меня встретили два офицера службы безопасности, которые тут же забрали у меня паспорт, сказав, что нужно поставить печать на визу или что-то вроде того. У меня впервые забрезжила мысль, что, возможно, я не в точности понимаю смысл событий, из-за которых оказалась здесь.
Но все опасения затмила роскошь королевского дворца. Он был огромный. Как курорт в Форд Лодердейле, если бы его строил Алладин. Там были золотые купола, огромные бассейны и теннисные корты. Я увидела их, и мою голову опять заполнили мечты.
Я думала: разве это совсем невероятно, может быть, мне удастся влюбить в себя принца, и моя жизнь изменится, необыкновенно и удивительно?
Изнутри дворец поражал еще больше. На входе бил огромный фонтан. Ковры сверкали, потому что они на самом деле были сплетены из золотой нити. На стенах висели картины Пикассо и Поллока.
И это даже не было дворцом, в котором жил принц. У него были другие дворцы, где он жил. У него были другие дворцы, где жили его три жены. Это был просто дворец для времяпрепровождений. В этом дворце он каждый вечер устраивал вечеринки.
На вечеринках было спиртное, хотя, вообще говоря, алкоголь в Брунее был под запретом. Была музыка. Были танцы. И были женщины – самые красивые женщины со всего света. Были женщины из Таиланда, Малайзии, Филиппин, Сингапура, Индонезии, Гонг-Конга, горсточка нас из Штатов, и все мы боролись за внимание принца. Это было как оригинал шоу «Холостяк». Каждый вечер мы приходили на эти вечеринки, а в пять утра плелись домой совершенно пьяные и спали весь день до следующего праздника. Дни перетекали в ночи, ночи перетекали в дни, дни – в ночи.
Через две недели вопреки всем моим ожиданиям мне не удалось влюбить в себя принца. Вместо этого я просто сидела там и смотрела через праздничный зал, как другие женщины флиртуют с ним, а он не обращает на меня внимания. Я гадала, что же они делали такого, чего не делала я. И поняла, что вообще не представляю, как играть в эту игру. Я была не в счет. Я уже думала, что так оно и закончится, и я так и отправлюсь домой.
Но однажды утром меня забрали из дворца и привезли в офисное здание в центре города. Меня заперли в комнате. Она была заставлена старой обшарпанной мебелью и украшена, наверно, сотнями фотографий трех жен принца. Там было ужасно холодно. Я попыталась открыть дверь, но она оказалась заперта. Я попробовала открыть другую. Тоже заперта. Туалета там не было.
Я ждала четыре часа, пока не начала дрожать от холода, от голода, от нервов. Я подумывала пописать в корзину для мусора.
Я надеясь, что дожидаюсь принца, а не одного из тех загадочных невообразимых исходов, начало которым было положено, когда у меня забрали паспорт. Эти люди были намного могущественнее меня. Очень мало народу вообще знало, куда я поехала. Я могла исчезнуть, и никому ничего за это бы не было. И я ничего не могла с этим поделать. Так что я закрыла глаза и постаралась представить, будто мне тепло. И я заснула.
Проснулась я от звука открываемой двери. Передо мной стоял принц. До этого дня я видела его только в обыкновенной одежде, но теперь – в тот день – он выглядел как настоящий принц. На нем была шикарная парадная форма с медалями по всей груди. Я подскочила.
Я бы не сказала, что прямо влюбилась в него с той минуты, но я чувствовала глубокую признательность, что он вызволил меня из той промозглой запертой комнаты. И мне жутко захотелось, чтобы и он обратил на меня внимание.
Думаю, в тех экстремальных обстоятельствах сочетание этих двух чувств казалось очень похожим на любовь. Принц поцеловал меня, и так началась наша любовная история. Я узнала его немножко ближе и поняла, что он не только красив, но и умен, образован и, да, очарователен. Несмотря на все удивительные обстоятельства нашего знакомства, он мне нравился. И по какой бы ни было причине, я ему тоже понравилась.
Я очень быстро поднялась в рейтинге женщин, которые окружали его, и стала его второй любимой девушкой. Я знаю, вы сейчас наверно думаете: его вторая любимая девушка – это что, много?
Да, много. В тех обстоятельствах это очень даже много. И еще принц в то время подыскивал четвертую жену.
Конечно, выбирать четвертую жену среди женщин с вечеринок было немыслимым. Но честно говоря, я думала об этом. Да, думала. Я воображала, как бы это могло быть – выйти за него замуж? Ну какая американская девушка с мозгами, промытыми Диснеем, не стала бы воображать себе такого?
Но я очень старалась не добавлять самообман к растущему списку своих недостатков, потому что прекрасно понимала – мы были проститутками. Я имею в виду, если вы ходите на те же вечеринки каждую ночь, вне себя от восторга, переспав с парнем, который устраивает вечеринки, и отправляетесь домой с кучей бабла, вы шлюха. Вначале это не особенно беспокоило меня. Но постепенно все эти запертые двери и постоянное наблюдение, под которым мы находились, начали давить мне на нервы.
И однажды утром, когда я была с принцем на деловой поездке в Малайзии, ко мне подошел один из его людей. Он велел мне надеть вечернее платье. Но больше меня удивило, когда мы отправились на лифте и он нажал не на кнопку этажа, где остановился принц. Он нажал на крышу.
Я испугалась. Я думала, что может оказаться на крыше? О боже, что я такого сделала? Я узнала слишком много, и они захотели избавиться от меня. Они столкнут меня с крыши. Они придумают заголовки в газетах. Они скажут, знаете, «Молодая американка погибла от передоза в отеле Хилтон в Куала Лумпуре».
Но когда мы поднялись на крышу, там ждал вертолет. Я выдохнула. Я забралась в вертолет, он подлетел к соседнему зданию, и меня проводили в номер.
Этот номер выглядел как… как если бы свадебный торт окунули в золото, вот как. На другом конце комнаты размером, казалось, с футбольное поле, сидел султан Брунея, самые богатый человек на Земле. Я узнала его, потому что его лицо было в Брунее всюду. Оно было на рекламных щитах. Оно было в телевизоре. Оно было на деньгах. И султан Брунея пригласил меня подойти и сесть рядом с ним, и я послушалась. Я налила нам по чашке чая, и он сказал называть его Мартин.
В наши дни у всех членов королевских семей есть имена на западный лад, еще с тех лет, когда они учились в закрытых английских школах. Но меня немного расстроило это «Мартин». Мне казалось, оно звучит не очень-то по-«султански». Больше похоже на имечко одного из моих еврейских дядюшек, дядя Марти.
Мартин и я болтали, и это было чудесно. Он так отличался от принца! У принца все время менялось настроение, он был жутко требовательным. Ему было очень сложно угодить. Султан был легким и веселым, и угодить ему было совсем легко. Все, чего он хотел от меня, это небольшой танец (между прочим, ужасно неудобно танцевать без музыки), а потом немного орального секса, и наконец он очевидно захотел, чтобы я ушла, что я и сделала.
К тому времени я была в Брунее достаточно долго, чтобы понимать, что принц не хотел унизить меня, предложив в подарок своему брату. Я должна была быть благодарна, что он счел меня достойным подарком.
Но когда я уходила от султана, ручеек понимания наконец просочился в мою голову. Я приехала сюда за приключением. Я начала с того, что захотела стать свободной, а превратилась в чью-то собственность.
Я спросила себя, что Патти Смит сделала бы на моем месте?
Ответ был: она бы здесь не оказалась. Правда не оказалась бы.
Мне бы хотелось уверить вас, что это ошеломляющее откровение мгновенно преобразило меня в человека, совершающего более обдуманные и достойные поступки. Но это было бы неправдой. Хотя, наверно, постепенно все так и произошло.
Я еще довольно долго жила в Брунее, пока не осознала, что бесчувственность – это тоже форма страдания и что свобода от забот, что случится с тобой, это не свобода. А когда я это осознала, я ушла от принца и никогда не возвращалась обратно.
И вот, когда я спрашиваю себя, что бы Патти Смит сделала на моем месте? я думаю, ей бы понравилось, где я теперь нахожусь.
Я думаю, она была бы здесь, именно здесь.

 
Анни Дюк. Важные вещи, которые мы не делаем

В 2004 году я играла в покер в турнире чемпионов на приз два миллиона долларов по системе «победитель получает все». У меня на руках было две десятки, и я должна была решить, поставить ли свои последние фишки и рискнуть выбыть из игры. Я сидела над этим уже пятнадцать секунд, и это было ужасно долго.
Видите ли, в покере вы должны проделывать сложные математические вычисления, читать мысли ваших противников, и вы должны действовать быстро, потому что за столом сидит десять человек и тормозить нельзя, так что пятнадцать секунд в покере было вечностью. Но я никак не могла принять решение, и тому было несколько причин.
Во-первых, два миллиона было самой большой суммой денег, за которую я только боролась. Совсем недавно, в том же 2004 году, я выиграла серию чемпионата мира по покеру и получила всего лишь сто пятьдесят тысяч долларов, так что эти два миллиона здорово давили на меня. Вторая и более важная причина заключалась в том, что я впервые играла перед телевизором, со всеми этими камерами размером с губную помаду, которые они пустили на перилам вокруг стола, так что когда ты видела свои карты, весь мир видел их вместе с тобой. И это чрезвычайно усложняло мою задачу решиться, что же делать с этими картами.
Спортивное кабельное телевидение и мировая серия покера пригласили десять игроков – кто, как они сказали, были лучшими в мире. Игроки должны были играть перед телекамерами друг против друга. «Победитель получает все» – все два миллиона долларов. Я была среди этих великих игроков, пять из которых уже входили в зал покерной славы. И что меня беспокоило больше всего, это что меня выбрали, потому что я была женщиной – что хотя я и была хорошим игроком, на самом деле совсем не одной из лучших в мире. Спортивное телевидение просто решило, что женщины в покере в новинку и было бы неплохо позвать одну из них. А я в 2004 году в самом деле выигрывала больше всех в истории мировых чемпионатов, если считать из женщин, играющих в покер. Так что было совершенно логично, что они выбрали меня, если они хотели пригласить женщину, но на самом деле я этого не заслуживала. Проблема была в том, что я на самом деле так считала.
И вот я сидела за столом и старалась решить, стоит ли ставить все мои деньги на эти две десятки и рисковать тут же вылететь из чемпионата, и понимала, что если я ошибусь, это станет в ту же секунду видно всему миру, и я докажу, что те, кто критиковал меня, были правы. Прошло тридцать секунд, и я взглянула на моего брата Говарда. В то время мой брат был, и он до сих пор есть, одним из лучших игроков в мире, и его тоже позвали на этот чемпионат.
Однажды, примерно за десять лет до того, когда я училась на младшем курсе колледжа, и жила на стипендию, и не могла позволить себе поехать на каникулы, брат предложил мне слетать с ним в Лас-Вегас, где он участвовал в мировой серии покера, и на две недели поселил меня в гостинице «Голден Наггет», которая оказалась самым роскошным местом, в котором я когда-либо жила. Он привез меня на эти каникулы, и мы сидели с ним после полуночи в кофейне на первом этаже казино «Бинион Хорсшу», одном из самых захудалых казино на Фримонт Стрит в этаком псевдо-вестерн стиле.
Вы можете спросить, почему это вы ели там посреди ночи. Причина была в том, что после полуночи у них были скидки на стейки, они шли всего по два доллара. То есть за два доллара вы получали стейк, салат, гарнир и хлеб, и это было просто круто для человека, живущего на студенческую стипендию.
Брат спросил меня, нравятся ли мне каникулы.
Я ответила, что на самом деле мне скучно. Брат целыми днями играл в покер в мировой серии, в это время он уже был одним из лучших игроков в мире. В те времена вы не могли смотреть за игрой: там были такие перила, и со стороны вы не видели карты, и могли только видеть игроков, не понимая, что происходит, так что ничего интересного в этом не было. Я ведь на самом деле не люблю азартные игры, что, я знаю, довольно странно услышать от профессионального игрока в покер. Но покер ведь отличается от прочих игр, в него нужно уметь играть, а такие вещи, как баккара или рулетка и все прочее мне не нравились. Тогда друзья брата предложили взять на себя тяжелую обязанность развлекать его сестру и привели меня в «Глиттер Гулч», самый жалкий стриптиз клуб, какой вы когда-либо видели, все на той же Фримонт Стрит. Так вышло, что зрелище голых женщин, трясущих грудью перед лицами друзей моего брата показалось мне не только не забавным, но вовсе даже отвратительным, и я не захотела повторять это развлечение.
Я сказала брату: «Мне тут совершенно нечего делать».
И он сказал: «Ладно, почему бы тебе не сыграть в покер? Ты столько раз видела, как я играю!»
Я сказала: «Говард, но я не уверена, понимаю ли я правила игры».
Тогда он взял один из этих маленьких черных мелков, которые лежали на столе в казино, развернул салфетку и записал на ней все комбинации из двух карт, с которыми начинают игру.
Он сказал: «Пока ты будешь играть эти комбинации, обещаю, все будет в порядке». Он дал мне салфетку и сто долларов и отправил меня с салфеткой в руке через дорогу в «Фримонт казино», по сравнению с которым, если кто-то его видел, Бинион выглядит как Тадж Махал.
Я пошла туда и сыграла доллар-к-трем и выиграла триста долларов, что было для меня очень хорошими деньгами. Скоро я вроде как подсела, бросила колледж и стала зарабатывать на жизнь профессиональной игрой в покер. Мне нравилась такая жизнь, потому что она была скрытой ото всех, анонимной.
При знакомстве люди спрашивали меня: «Чем ты зарабатываешь себе на жизнь?»
Я отвечала: «Я играю в покер».
Тогда они говорили: «О! В каком же клубе ты работаешь?»
Я отвечала: «Нет, нет. Я не работаю в покер-клубе. Я не раздаю карты. Я на самом деле играю в покер».
Тогда они говорили: «А! А чем занимается твой муж?»
А я отвечала: «Он сидит дома. Это я содержу семью».
И обычно беседа переходила к чему-то вроде обсуждения достоинств Анонимных гэмблеров, у которых несомненно есть много достоинств, но думаю, не совсем для меня.
Но мне это нравилось. Мне нравилось, что люди не понимали, чем я занимаюсь, что я была фриком, потому что я вообще довольно высоко ставила фриковость. И мне нравилось, что никто не узнает меня. Я занималась этим частным порядком где-то на границе социума, потому что в то время никто в мире покера не мог бы вообразить, что спортивное кабельное телевидение будет транслировать мировой чемпионат для трех миллионов зрителей.
Но что еще было замечательного в том, чем я занималась, это что не только я была незаметна; мои карты тоже были невидимы. Только я могла смотреть на них, что значило, если я ошибалась, только я знала об этом.
Когда я стала выигрывать, люди говорили: «Она неплохо играет. У нее талант». И это было здорово. Но я-то видела свои ошибки. И я начала чувствовать себя немножко обманщицей. Честно говоря, я очень сильно чувствовала себя обманщицей.
И вот я сидела там, за столом, якобы одна из десяти чемпионов, и прошло уже сорок пять секунд, а я все боялась, что сейчас весь мир узнает то, что я давно знаю о себе, что я обманщица. Я изо всех сил старалась принять это трудное и важное решение, но меня парализовало.
Напротив меня сидел парень по имени Грег Реймер. Я начинала эту игру с парой десяток, а он выложил все свои фишки на стол, а фишек у него было больше, чем у меня, и я пыталась решить, рисковать ли всем, что есть, против этого парня. Я абсолютно ничего о нем не знала, потому что он возник за покером всего несколько месяцев назад. Никто не слышал о нем, и вдруг он появляется и выигрывает основной круг мировой серии в июле того года. И я еще никогда не играла против него.
Единственно, что я о нем знала, это его прозвище – Фоссильмен, человек-окаменелость, потому что он всегда держал при себе маленькие окаменелости – как грузики. Он ставил их поверх своих карт, и если вам удавалось выбить его, что было совершенно невозможно в той игре, потому что у меня было меньше фишек, чем у него, но если в какой-то момент я бы выбила его из игры, я знала, он подарил бы мне одну из этих окаменелостей, что, знаете ли, было не совсем то, к чему я стремилась, если помнить о двух миллионов долларов, но все же кое-что.
Я в самом деле не имела представления, что у него на руках. В покере решение само по себе должно быть довольно легким. У меня были две десятки, и если у него была пара тузов или королей, мне нужно просто спасовать, потому что у него карты лучше, чем у меня. Но если у него что-нибудь вроде одного туза и короля, мне нужно продолжать. Но мне было трудно сосредоточиться на самой игре. Прошло уже шестьдесят секунд, и я услышала собственный голос, словно кто-то другой из моего тела произносил слова извинения перед великими игроками, перед этим залом славы, собравшимся за столом, перед моим братом, сидящим здесь же: «Прошу прощения. Я знаю, я уже очень долго думаю, но это трудное решение». Они могли подумать, что под трудным решением я имею в виду подсчет комбинаций в покере.
Но я боялась сделать ошибку, и что я на самом деле не могла решить – это играть ли мне, чтобы стараться выиграть, или просто пытаться не вылететь первой.
Я поглядела на моего брата, моего учителя, пытаясь найти какое-нибудь решение, какой-нибудь способ выбраться из круговерти в голове. И в то же мгновение я вспомнила, как мы следили с ним за Реймером по телевизору пару дней назад. И брат показал мне что-то вроде «подсказки» – как Грег демонстрирует силу своих карт. И когда я поглядела на брата, я вдруг вспомнила об этом, и взглянула обратно на Реймера, и увидела, что он снова делает тот жест, на который указал мне брат, когда мы смотрели за его игрой по телевизору. И в ту же секунду я поняла, что у него на руках действительно хорошие карты. Это должна быть пара тузов или пара королей, и я быстро спасовала со своими десятками, потому что это был правильный выбор.
Я сделала это сознательно.
Но проблема была в том, что это была последняя раздача перед перерывом на ужин. Что означало, мы должны были выходить из-за стола. А когда мы шли на выход, Фил Гельмут, двенадцатикратный чемпион мира, «покерный дьявол», громадина под два метра ростом, навис надо мной так «душевно» и сказал, «Анни, я знаю, у тебя были валеты или десятки на руке. Разве ты не знала, что у Реймера король и туз? Абсолютно очевидно». И вся уверенность, к которой я пришла несколько секунд назад, отхлынула от меня, и я просидела час в своей комнате, возвращаясь к этой ситуации снова и снова, не веря в себя и думая, что хоть я, может быть, и обманула сама себя, решив, что умею играть в покер, мое решение спасовать было вызвано только стремлением не вылететь, так что оказалось невозможно доказать, кто был прав.
Наконец после перерыва, который показался мне вечностью, я вернулась к столу и была совершенно не в себе, не сумев убедить себя, что умею играть. Но что замечательно в покере, иногда карты сами спасают тебя от неуверенности, и тебе просто приходят действительно хорошие комбинации, с которыми легко играть, и ты выигрываешь каждую раздачу.
Так и произошло. Я получила двух дам против двух восьмерок у Джонни Чана и выиграла очень хорошую раздачу. Потом у меня оказалась действительно отличная комбинация против Грега Реймера, и я забрала целую гору его фишек. Так что я оказалась не первой, кто вылетел из турнира. А потом и не второй, и не третьей, и даже не четвертой и не пятой. И вдруг нас осталось за столом пятеро, и я выиграла у Грега Реймера, Фоссильмена, человека, который поставил меня перед таким трудным выбором несколько часов назад. На этот раз у меня было больше фишек, чем у него, и мы поставили все деньги, и я на самом деле вышибла Грега Реймера из игры. Тогда он взял свою окаменелость, обошел вокруг стола и положил ее на мои карты, подарок мне за то, что я вышибла его из турнира, и прошептал мне на ухо: «Анни, я знаю, тебе было трудно решить, что делать на той раздаче, и я хочу, чтоб ты знала, что у меня было два короля, и ты правильно сделала, что спасовала».
В этот момент Грег Реймер подарил мне не просто окаменелость, он подарил мне уверенность в себе. Тогда я поняла, что могу играть и могу выигрывать.
Теперь нас осталось за столом четверо, и у меня было больше всех фишек, и следующим вылетел Джонни Чан. А потом нас осталось трое: я, мой брат и Фил Гельмут. У меня были отличные карты против брата, и я вышибла своего брата из турнира.
Сам по себе он не был счастлив, когда вылетел, но он был счастлив за меня, потому что это он научил меня играть и он научил меня, как играть жестко. И он знал, что я буду играть против него так же жестко, как против любого другого. И я думаю, когда он проиграл все свои фишки, он был рад, что проиграл их мне. Когда он вставал из-за стола, чтобы вернуться к себе, он обошел вокруг, крепко обнял меня и сказал: «Анни, ты в самом деле отлично играешь. Теперь ты должна выбить Фила».
Так я оказалась за столом напротив Фила Гельмута, который украл у меня уверенность в себе. Но теперь у меня было множество фишек, и у меня был король и десятка, а у него была десятка и восьмерка, и я выиграла раздачу, и в самом деле выиграла у Фила, и забрала два миллиона долларов, и выиграла турнир, про который все думали, что я вообще недостойна в нем участвовать.
Так что теперь, когда люди спрашивают меня, какую самую важную раздачу в покере я когда-либо играла в жизни, я не говорю им, что это была десятка и король, которыми я выбила Фила Гельмута и забрала тот приз. Я говорю, что это были две десятки, с которыми мне было так трудно спасовать, потому что иногда не вещи, которые мы делаем, приносят нам выигрыш, но важные вещи, которые мы не делаем.

 
Карли Джонстоун. Абсолютный круг

В августе 1998 года я рожала, и за этим процессом наблюдали многие. Рядом со мной была медсестра, две акушерки, мой тогдашний бойфренд (не отец ребенка), мой названный брат и две женщины, которые ждали рождения их первого ребенка, который также был и моим ребенком.
За семь месяцев до того после множество стаканов воды, нескольких походов в ванную и изучения пластинок с полосками я должна была принять, что оказалась беременна. Это была не лучшая новость по целой куче причин. Первая состояла в том, что мне было шестнадцать. Моя жизнь могла бы служить отрицательным примером, примером того, как не нужно жить.
Моей мантрой было: «как не быть моей матерью». Моя мать была проституткой, и я выросла с ней и многими другими проститутками и мужчинами, которые водились с ними. Когда в восьмидесятых она умерла, как умирали многие больные спидом, я попала в приют. Я провела там полтора года, пока родители моей матери, мои бабушка и дедушка, не взяли меня к себе. И как вы понимаете, если люди не хотят детей, лучше было бы, если бы они их не заводили. Я попала из ситуации, когда меня трогали слишком много чересчур дурными и болезненными способами, в ситуацию, когда меня вообще не трогали. Иногда я не знала, что хуже. Они продержались со мной пять лет, пока не выбросили белый флаг и не уехали на пенсию во Флориду, а меня сдали в баптистский детский дом.
Там я провела еще полтора года, пока не сообразила: «Я могу быть лучше этого. Я могу сама о себе позаботиться».
Я имею в виду, планка была поставлена достаточно низко. Я много училась, и уже прошла множество тестов, и закончила среднюю школу два с половиной года назад. Я села на автобус и приехала в Нью Джерси, потому что там я росла и там я чувствовала себя в безопасности. Я поступила в местный колледж. Я получила свою первую постоянную работу, которая оплачивала медицинскую страховку, и я нашла свое первое жилье. Мне было шестнадцать.
И вот в конце этого года я оказалась в ванной комнате с тестами на беременность в руках, и все мои старания были похерена.
Одно я знала на все сто: я не буду делать аборт. Множество людей спрашивало меня, почему я не собираюсь делать аборт (удивительно большое число людей хотело задать мне этот вопрос: «Почему бы не сделать аборт?»). Дело было не в какой-то дурацкой вере в Бога или что я была пролайф, потому что пролайф я не была. Дело было в том, я на самом деле, на самом деле хотела этого ребенка. Я жутко хотела ребенка, так сильно, что мне больно было. Я всегда хотела ребенка. Я всегда хотела быть матерью. Я всегда хотела иметь семью. Я всегда хотела что-то, что было бы моим, и что было бы чистым, и добрым, и цельным.
Я хотела его, но я не могла сдержать обещания, которые давала себе насчет семьи. Вся эта мантра насчет того, чтобы не быть как моя мать. Я не могла дать ребенку дом. Я не могла дать ему такую жизнь, чтобы он не боялся и не страдал. Я не могла обещать, что буду с ним, когда окажусь нужна ему. Я не могла помогать ему, воспитывать его и защищать его.
Так что я должна была найти другое решение. Я смотрела в сторону традиционного усыновления, но не могла представить, что ребенок будет расти, как я росла, со столькими же вопросами о том, кто он такой и откуда взялся.
Я смотрела в сторону приемных родителей, но снова, знаете, я уже проходила этой дорожкой. И я бы не сказала, что мне понравилось.
Наконец кто-то рассказал мне про открытое усыновление. Оно значило: приемные родители хотят поддерживать отношения с матерью, а мать – она может выбрать родителей. И я подумала: «Я могу это сделать. Если у него не возникнет вопросов, если он будет знать, откуда он возник, я могу это сделать».
И я поступила с этим, как поступаю со всем, что мне встречается в жизни – как с исследованием. Я сделала множество звонков и переписала множество документов, и наконец нашла агентство, которое удовлетворяло моим критериям.
Их было три. Первое, чтобы это была однополая пара, потому что в то время им было немного труднее усыновить ребенка. К тому же, несмотря на мою собственную сексуальную неопределенность, я уже поняла, что если когда-либо буду жить с кем-то вместе, это будет другая женщина. Я бы не хотела, чтобы это стало проблемой.
Второе: они не должны были иметь какой-то специфической религиозной принадлежности. Мне самой религию в горло пихали, и я решила: вера должна была быть вопросом личного убеждения и выбора, а не воспитания. Третье: они должны были хотеть межрасового ребенка. Отец этого ребенка был черным, я наполовину очень белая и наполовину нечто коричневое, и к тому же очень низенькая. Я хотела бы, чтобы они хотели такого ребенка. А не чтобы он был кем-то, с кем они смирились бы, потому что не смогли найти совершенного светловолосого, голубоглазого младенца или потому что они старались улучшить свою карму.
Даже с этими узкими критериями я могла выбирать среди двухсот пар, и у каждой из этих пар была брошюра, которую они о себе написали. В брошюре были фото пар и их друзей, и их домов, и рассказы, какие они образованные, и как много зарабатывают, и какая постоянная и стабильная у них работа. (Если вы когда-либо задумаетесь об усыновлении, советую вам провести сначала исследование ситуации).
После изучения всей этой информации я нашла около сорока или пятидесяти пар, которые мне в самом деле понравились, и составила длинный список вопросов. Некоторые из них были очевидные: «Почему вы решили усыновить ребенка?» Но еще было множество других, вроде: «Как вы собираетесь укладывать волосы этого ребенка?» или «Почему вы не верите в Бога?» или «Что вы делаете, когда выходите из себя?»
Так постепенно я нашла пару, которая мне очень понравилась. Их звали Гвен и Гретхен. Я выбрала их не из-за имен, хотя имена сами по себе были чертовски милыми. Они жили в Портленде, штат Мэн, что было достаточно далеко от меня. Я не хотела, чтобы они были слишком близко, потому что точно знала, что могла превратиться в навязчивую одержимую мать, и я не хотела давать себе такой шанс. Так что они были достаточно близко, чтобы я могла приехать к ним, если бы было нужно, но также достаточно далеко, чтобы я не прибежала за десять минут.
Они приехали из Мэна, чтобы встретиться со мной. Гретхен была высокой, и сильной, и невозмутимой, а Гвен – тоненькой, и нежной, и мягкой. Они мне понравились, и я понравилась им, что было очень важно, потому что они должны были долго иметь со мной дело, а со многими это не выходило.
Я знала, они правильные люди. Я знала, это сработает. Я выбрала их, и они дали мне свой междугородний номер, чтобы я всегда могла позвонить им. И мы ждали. Мы ждали весь срок, всю беременность, и я становилась все больше и больше.
Наконец мы все оказались в родовой палате, и через двадцать три часа я родила здорового мальчика в три килограмма и восемьсот грамм весом.
Я была с ним сорок восемь часов, и я спела ему все песни, которые знала. Я говорила ему «здравствуй» и я говорила ему «до свидания». А в конце этих сорока восьми часов я отнесла его вниз, и помогла уложить его на детское сиденье, и смотрела, как чужие люди уезжают с моим ребенком.
Я надеялась, что поступила правильно. Я надеялась, они были правильными родителями для него. Я надеялась, он простит меня.
До того момента я никогда не плакала, но когда вернулась домой, я разрыдалась. Я была разбита. Я развалилась на миллион частей. Я смотрела на свое тело, это семнадцатилетнее тело, которое должно было быть здоровым, и сильным, и молодым, и оно тоже было разбито. У меня были растяжки, которые выглядели как фиолетовые следы от когтей от пупка до лобка. Только недавно мой живот был наполнен жизнью, а теперь он был вялым, дряблым, мертвым. Моя грудь была тяжелой, и твердой, и набухшей, и истекающей молоком, чтобы накормить ребенка, которого тут не было, ребенка, которого увезли от меня.
Я не знала, что делать. Я так хорошо все начала, но теперь я позабыла старую мантру, как бы не стать моей матерью. Я старалась доказать себе, что сама такая же дурная женщина. Я была той, кто отдал своего ребенка. Я была человеком, выкинувшим вон собственного сына. И после того, как я всю свою жизнь не пила, не курила и не делала ничего плохого, я занялась этим всем, и это было все, что я делала следующие три или четыре года. Я старалась разрушить себя как только могла, и чем быстрее, тем лучше.
А через четыре года я приехала в Мэн. Мне наконец хватило храбрости приехать к семье моего ребенка. Я пришла к ним, и у них был очень красивый дом, и все в нем были людьми, которые делали ровно то, что они хотели делать, когда были детьми – они были актерами, и изобретателями, и танцовщицами. Они сидели вместе на кухне, и болтали, и рассказывали истории. И все, что я видела, было таким, каким не была я сама; я видела планку, до которой мне было никогда не дотянуться. Я смотрела, как эти люди растят ребенка, которого я не могла обнять, и до которого не могла дотронуться, и не могла сказать ему «я тебя люблю», потому что не знала, как это делается. Я с самой собой не этого умела, откуда мне было знать, как быть с ним. Меня просто никогда в жизни такому не учили.
После той поездки я поняла, что должна собрать себя обратно. Я должна стать кем-то – когда этот ребенок вырастет и спросит обо мне, чтобы я стоила того, чтобы он обо мне спрашивал. Я вернулась домой и бросила все те ужасные вещи, которые творила с собой. Я завела лучших друзей и начала выстраивать собственную семью людей, которые поддерживали меня. Постепенно я становилась лучше, и каждый год в августе я ездила к ним в гости, и каждый год мне было немножко легче говорить с ними, и было немножко легче делиться тем, что со мной происходит, и уже не было так ужасно, когда люди смотрели на меня и говорили: «Ты выглядишь точно как он».
Когда ему исполнилось девять, я поняла: мне действительно нужно было измениться. Меня пригласили на семинар по медитации к северу от Портланда, и я поехала с двумя моими лучшими друзьями. Нам сказали подготовить домашнее задание: привезти что-то, от чего нужно избавиться, и у меня было множество вещей, от которых мне необходимо было избавиться. Но была одна особенная вещь – это представление, что я была матерью Генри (это его имя, Генри), потому что я не была его матерью.
Потому что есть огромная разница между человеком, который тебя родил, и человеком, который тебя растит и воспитывает. Я знала это по себе, мне потребовалось очень долго, чтобы понять это для себя самой.
После медитации мы поехали в Портланд. Впервые я взяла с собой друзей. Впервые я не корила себя каждый раз, когда говорила с ними. Впервые я не останавливала себя, решив прикоснуться к нему. Я поняла, что медитация не изменила меня как человека, она только изменила мое восприятие. Она изменила, как я вижу их, потому что я поняла, что эти люди, эти чудесные люди, которые делают такое чудесное дело, когда растят этого замечательного ребенка, они дали мне единственный якорь в жизни. Они дали мне представление о том, какой может быть семья, сколько в ней может быть любви и верности, и чем может быть мама. Чем могут быть две мамы. Я уехала от них, и впервые я не плакала всю обратную дорогу до Бостона, и не рыдала до Нью Джерси.
В год, когда ему исполнилось десять, я поняла, что снова беременна, но в этот раз все было совершенно по-другому, потому что я провела эти годы, стараясь создать настоящую семью. Люди вокруг меня были так рады, потому что этот ребенок был первым в нашей семье друзей. Я все еще была бедна и все еще не закончила образования, но я уже была не одна. У меня была эта замечательная семья друзей, и они звонили мне, и писали, и оставляли сообщения на телефон, ездили через три штата, и заполнили комнату таким количеством детских вещей, что я должна была раздать половину.
Когда рождалась моя дочь, там тоже присутствовало множество народу. Так много, что их должны были вывести из родильного отделения. Все было совершенно по-другому.
Генри держит в бумажнике фотографию Аши. (Я назвала ее Аша, это означает «надежда» на санскрите.) Моему сыну исполнилось четырнадцать в этом году, и в апреле, когда Аше было четыре, он приезжал к нам со своей мамой Гретхен и жил вместе с нами и всеми людьми, которые тут живут, и я смотрела, как он держит ее за руку и играет с ней. Я впервые увидела их как часть своей семьи, понимая, что они были и частью меня. Я смотрела на этого красивого сильного замечательного мальчика, который держал на руках свою красивую замечательную маленькую сестру, и понимала, что он стал частью того круга, который будет поддерживать и защищать ее.