Выпуск №6
Автор: Евгения Вежлян
СИТУАЦИИ
(диптих)
СИТУАЦИЯ (№1)
В день медленной расчистки территорий —
так можно обозначить выходной
потому что «выходной»
это тогда когда ты выходишь
это от слова «выходить»
а я никуда не «выхожу»
меня никто не держит
я свободный человек
у свободных людей не может быть выходных
в день медленномучительной расчистки завалов
которые остались на столе потому что у меня был аврал
потому что у тебя был аврал
потому что я не успевала передвигать руками вещи
а что такое вещь спросил маленький мальчик
что такое вещь
вещь — это то, чем зарастает любая поверхность,
стоит тебе зазеваться и отвлечься
выпасть из-под власти вещей
это значит утратить над ними власть
если у вас хватит терпения дочитать это до конца
вы узнаете о чем я думаю в день медленной расчистки пространства засоренного вещами когда у меня образовался просвет между событиями и в этот просвет стали видны горы вещей и когда я поняла что у меня не может быть выходного потому что я не могу выйти потому что в этот город не выходят а входят и ворота метровагона запираются с лязгом за твоей спиной а вокруг недобрые стражники смотрят в свои телефоны и выхода нет а тогда какой же это выходной и остается только тихо передвигать книги на рабочем столе перетирать их тряпкой выбрасывать маленькие листочки на которых написаны странные имена и ничьи номера
в этот день
я испытываю
преступное наслаждение
от того что ни одно слово
не нужно вынимать ниоткуда
потому что имеющихся слов достаточно
для называния каждой вещи
СИТУАЦИЯ (№2)
Лектор – европейский англоговорящий юноша лет двадцати семи начинает рассказывать о том,
Как он однажды решил немного отдохнуть и провел шесть недель на Гоа
— Но там со мной – продолжает лектор свой рассказ – случилось несчастье.
Меня укусила медуза и начался сепсис…
И тогда его положили в местную больницу.
Дальше он делает паузу. Эффектную паузу.
И продолжает: «Вы, наверное, себе представляете больницу вот так:
(и он показывает светлый коридор, по которому в свете люминисцентных ламп идут люди в стерильных халатах. И там еще вроде стоит что-то вполне дизайнерски-футуристическое, в этом коридоре, так что пространство outside коридора опознается как какой-нибудь Цюрих или Женева, где однажды – я помню сюжет по Евроньюс – провели опрос на центральной площади, попросили людей рассказать корреспонденту об их проблемах, и выяснилось, что у них нет никаких проблем, и они не понимают вопроса, и по их виду было понятно, что они не врут, эти люди)
— но больница — показывает он дальше, — была вот такой:
(на экране фото чего-то очень похожего на ту больничку в Красково, где я 22 года назад рожала сына – некрасивая мебель, невнятное мусорное ведро, и все такое фактурное, слегка покореженное, но обычное в целом, вполне обычное)».
Я уношусь мыслями к событиям 22 –летней давности, и пропускаю логическое звено в рассуждениях лектора. Я сосредотачиваюсь на них опять в том месте, где он показывает трехлитровые баллоны с водой, которые стояли на каком-то благотворительном обеде в честь каких-то детей каких-то беженцев. Эти баллоны стояли там затем, чтобы каждый мог пронести их несколько метров и ощутить – вы подумайте! – каково это, когда у вас в доме нет воды, и вы вынуждены ходить за ней куда-то далеко и самостоятельно нести ее до своего жилища…Он показывает эти фото с баллонами и говорит, что эти переживания, конечно, способны вызвать эмпатию к страдальцам, но не такую, как надо. И что он сейчас расскажет про правильную эмпатию. То есть такое сочувствие, которое побуждает совершать поступки, действительно меняющие жизнь проблемных групп населения, вроде беженцев или тех школьников во внутреннем Китае, которые живут очень бедно и плохо учатся, потому что в их организме не хватает железа, и вот поэтому их, его и его соратников, таких же исследователей, как и он сам, группа сделала так, чтобы эти школьники получали на завтрак одно вкрутую сваренное яйцо…И – о чудо! – их жизнь улучшилась! Они стали учиться, и теперь у них появился шанс поступить в престижный университет и в дальнейшем изменить свою жизнь…
…В нашей школе (я опять отвлеклась от рассказа) тех, кто сильно хорошо учился называли «ботанами» подкладывали им кнопки под задницу и дразнили на переменах. И хотя это было не в Китае, а в Советском союзе, вряд ли в Китае что-то сильно иначе, и уж точно, если провести на площади опрос, то у людей там найдутся проблемы посерьезней нехватки железа в организме…Есть ситуации, когда, сколько бы ни было у тебя в организме железа, ты не будешь себя чувствовать счастливым.
И Россия – это вот как раз такая ситуация.
Никакими штуками и социальными игрушками
не исправить положения,
когда чиновник объясняет профессору,
что те 25 тысяч рублей,
(а это, чтобы ты знал, дорогой лектор, где-то около 350 евро по не помню какому среднепотолочному курсу),
которые профессор получает за каждодневное чтение лекций,
он получает за то, что не только читает лекции,
но и за все те, прости господи, виды работы,
которые он выполняет во «вторую половину дня рабочего дня педагогического работника»,
как это называется в одном документе, на заполнение которого нужно потратить всю вторую половину дня рабочего дня педагогического работника, а может и больше и по поводу которого я пришла проконсультироваться –
«вам же все оплачивается», сказал мне чиновник,
и я, вместо того, чтобы делать то, что мне полагалось, согласно документу, во вторую половину дня рабочего дня,
пошла слушать лекцию об эмпатии…
Как все это понять, дорогой лектор, юный европеец,
получивший отличное образование,
и читающий в стране параллельного мира лекцию о человеческом сочувствии,
как это все понять?
Я знаю, что я пишу, как Фанайлова, и даже могу указать источник ритма и вдохновения – «Лена и люди», мое любимое стихотворение –
но Лена, это ты научила нас говорить о текущей жизни,
ничего в ней не упуская
и я говорю, и боюсь не дойти до конца речи и все бросить,
и я хочу спросить, правильно ли я провела вторую половину дня рабочего дня педагогического работника,
слушая эту лекцию об эмпатии и правильно ли я понимаю эмпатию?
Потому что если я ее правильно понимаю, то это именно то, что текст, подобный этому, мог бы вызвать, если бы его писала ты, Лена.
Но поскольку его пишу я, Евгения Вежлян, педагогический работник, associate professor, как называют меня зарубежные коллеги, вечный кфн, подвизающийся на создании случайных текстов, то, наверное, эмпатия не сработает. И я больше не буду писать свой рассказ про собачку. Да я и не хотела. Я просто решила законспектировать лекцию, пока она не забылась. А то – дождь, ноябрь. Депрессия.
А в первой половине дня рабочего дня педагогического работника
у меня было занятие, на котором я объясняла, что тексты –
они как осенняя городская лужайка:
сверху – снег, под снегом – листья, под листьями – зеленая трава газона, а уж под ними – земля. Грязь. Черная. И вот эта грязь – она и есть то, что мы ищем. Так это работает. Так что не стоит искать в этом словесном потоке никаких прибавочных означающих. Их здесь нет.
2017 год, ноябрь.
УТРО МЕТАМОДЕРНА
ЛЕТО И ГОРЯЩИЕ БУКВЫ
Нынче такое красивое все за окном непомытым
небо зеленое там в облаках кучерявых
плотных и вкусных на вид
хоть сейчас ложкой ешь облака те. И свет
так красиво так весело тут золотится на доме напротив
могу предъявить фотографию если не верите.
Или не надо? Не надо, ок. Я продолжу.
Прекрасная наша, свободная сонная жизнь
Летняя жизнь городская простая пустая
Легкого времени жизнь, как заемные — легкого — деньги.
В долг нам дается вся эта роскошная летняя сонность
Пестрые эти одежды рубашки и шорты
Крики играющих в жесткий футбол разноперых подростков
бляха лови ты безногий пасуй хрен безглазый
Тонны янтарные пив и холодных компотов
Музыка мертвых гитар на скамейках залитых
светом закатного солнца и потом сидящих.
Все это нам отольется как кошкины слезки.
Будет зима вы уверены да я уверен.
Будет темно, и на сизых сугробах осядет
Копоть и соль. И скамейки пустые застынут.
Только сказать я хочу не об этом, совсем не об этом.
Вернее, мы все так и будем
пялится в небо, расхаживать в сквере и думать:
Все хорошо, хорошо. Ибо нет безобразья в природе.
Нет, говорите вы, нет?
А написано вот, посмотрите,
Тут, на стене, и горит. Это слово
(возможно, забудем, этот сюжет, оттого в виде тега означу
имя, горящее имя, горящее имя)
это слово —
#сенцов
лето 2018
КРОМЕ ВСЕГО
Этой ночью я подумала в своей голове
«насилием может считаться все кроме насилия»
любовь может считаться насилием
желание позвонить может считаться насилием
полусонный ночной секс с мужем или женой может
считаться насилием
мысль о проезжающей велосипедистке,
если ты посмотрел ей вслед и подумал о том,
что вот — велосипедистка, женщина,
и как ее формы прилегают к сиденью велосипеда —
это тоже насилие, если это кто-то заметил
или ты сам про это написал в твитере
насилием может стать не вовремя оброненное «здравствуйте»,
если тот, с кем ты поздоровался — не готов с тобой поздороваться.
А я вот думаю об одном эпизоде. Об одном эпизоде.
Мне было десять. я училась в третьем классе.
Мы должны были кататься на лыжах.
И мы катались на лыжах.
Был февраль. Немного холодно и солнечно.
на мне была курточка, синяя, финская с капюшоном
и чуть прорванным карманом
из которого вываливался ватин.
Рейтузы, страшные, короткие, тугие и жаркие.
Все это нужно было долго надевать, а к тому же
Кто-то из одноклассников спрятал мои варежки (или — выкинул на улицу мои сапоги, не помню, много было эпизодов, не помню) — в общем, пришлось искать все это. Я отстала от нашей группы продленного дня и медленно ехала через школьный двор туда, где они могли бы быть, а могли бы не быть.
Где-то в школе была моя мама. Она работала там.
Но у нее был урок. Или что-то такое.
Мне было от этого еще более жалко себя и еще более одиноко.
В общем, обычное дело.
И вот я слышу «Женя!». Поднимаю глаза.
Юра, мамин выпускник позапрошлого года.
В тонкой шинели, с тонкой цыплячьей шеей, один глаз полуприкрыт, по лицу- черные такие, вроде точек, только очень много.
Протягивает мне руку — а на ней нет пальцев.
И я не знаю, что мне со всем этим делать:
С этими оторванными пальцами Юры,
с его уничтоженным глазом,
С этим непонятным, худым ободранным лицом Юры.
Я не умею. я не знаю. И я начинаю плакать, понимая, что это почему-то так нельзя, неприлично, что мне будет стыдно всю жизнь — за вот эти слезы.
За то, что Юра, который все же вернулся из Афгана,
Живой, улыбающийся, — стоит и не знает, что делать,
со мной, ребенком,
Наконец-то увидевшим настоящего, молодого, восемнадцатилетнего ветерана
вернувшегося с несуществующей
войны.
ПАМЯТИ ОДНОГО ПРОСТРАНСТВА
Жить в стране
Где презумпция
Невиновности
Больше не действует
Опасно и неприятно
Шла я тут через
Так называемые «аллейки»
Обычное для августовского долгого заката золотистое небо с зелено-алыми облаками
Навстречу мне по идеальному асфальту ехали люди на одноколесных чем-то напоминающих
странные самодвижущиеся фаэтоны машинках
их странные наполненные отрешенным стремлением лица будто развернутые внутрь, в сторону музыки звучащей в их голове благодаря плотно прилегающим шумоизолирующим наушникам их стройные ухоженные тела движущиеся вдоль ровных специально приспособленных дорожек одной лишь силой воли
Гремящий низкими частотами летний кинотеатр возле небольшого стадиона предназначенного для игры в футбол и новой церкви построенной для того чтобы гармония физического и духового в человеке никогда не нарушалась
Шла я мимо всего этого расчисленного великолепия снабженного указателями типа «площадка для игры на гармони», и думала: нет, жить в стране, где презумпция невиновности больше не действует — какое странное и опасное занятие. Остается лишь надеть наушники и под вдохновляющую музыку композитора Циммера нарезать круги вдоль дорожек под невероятным, невыносимым, нереальным небом, а потом присоединиться к зевакам, сначала смотреть как неизвестный юноша промахивается по мячу, а потом — сцену из отечественного кино, где механизатор с красивой хипстерской бородой ради городской девчонки бросил варить самогон, а потом они поехали в Сочи и там зачитали на камеру свои чудесные правила жизни.
Непейнекуриеслихочещьхудетьтонепотомучтоэтомодноапотомучтохочется и другие правила.
А я вспомнила, что на месте всего этого в 2002 году было пустое огромное поле полное трав и цветов, и когда я шла по нему, то у меня всегда было чувство слияния с пространством, будто еще немного — и с неба спустят веревочную лестницу, как на конверте от пластинки «Лед Зеппелин». В его нетронутости и пустоте была тайна. Потому что оно было тут до всего, было, когда тут ничего не было, было в моем детстве, хотя я там его не помню, а в 94 году именно там за мной увязались две собаки, там было темно и казалось, что ты стоишь в каком-то ином измерении, и только дальние желтые огни кооперативных домов напоминали, что ты все там же, и обостряли страх и одиночество.
Нужно ли было сохранять все это?
Можно ли было все это сохранить?
***
Незаметно оказавшись почти посреди
все-таки наступившего нового столетия
(помнишь, мы стояли под школьной стеной
на продленке в дурацких рейтузах и считали
сколько нам будет, когда он настанет,
фантастический, космический, залитый солнцем
заваленный миелофонами и населенный
дружелюбными инопланетянами
двадцать первый век)
я ощущаю себя человеком прошлого
человеком эпохи модерна
хотя в 90-е казалось, что мы — постмодернисты,
впрочем, пионерами советской страны нас тоже когда-то называли.
нас, пели, миллионы,
и вот. И вот теперь, когда нежные девушки говорят
о насилии, будто, если есть на свете насилие,
то уж ни о чем другом невозможно думать
как же можно думать о чем-то если на свете существует насилие
любая любовь (особенно любовь) подозрительна
потому что любая любовь чревата насилием
а сколько насилия во фразе «я не могу без тебя жить»
или во фразе «если ты уйдешь, я умру»
насилие скрыто во взгляде художника
рисующего модель, и никакая женщина не может хотеть быть нарисованной — это морок, ее заставили,
красота превращает женщину в объект потребления
красота — это насилие, и за каждым стихотворением о любви стоит акт насилия, и все эти дворцы, и эти парки, и эти тексты — все это результат ежесекундного, ежеминутного насилия, насилия, насилия, насилия, — я вспоминаю, как однажды, когда мне было 17 лет, я сидела на диване,
напротив зеркала, встроенного в заднюю стенку серванта, и на мне было красное с оборками ситцевое платье, расстегнутое на спине и чуть приспущенное, и я любовалась собой, тем, как закатные лучи солнца ложатся на мои тонкие округлые плечи. И каким красивым, и каким женским было это начинающее тело…
был май, выпускной, красные цветы на окне, желтые занавески, зеленое небо, любовь
застывшее во внутренностях серванта как в раме портрета время
безопасное время портрета отгороженное рамой от всякой смерти
можно бесконечно развивать эту аллегорию
эту простую мысль о раме, создающей остановленный мир,
столь же безопасный, сколь и красивый
мысль о силе взгляда
преодолевающего смерть
о любви, про которую хочется думать. что она — нечто сильное и иррациональное, и что она движет землю и светила
но все это — ложь,
которую люди придумали, чтобы скрывать насилие.
Нежные девушки XXI века не позволят мне думать иначе.
Они в тысячу раз лучше и честнее нас.
Золотые сны, солнечный свет на стене, красные цветы в вазе —
Прощайте.
2018