Выпуск №7
Автор: Юлия Подлубнова
Интервью Юлии Подлубновой с Александром Маниченко
В ноябре 2019 года челябинский фестиваль «InВерсия» на «Дебаркадере» совместно с издательством «Кабинетный ученый» планирует представить собственную поэтическую серию, рассчитанную на выпуск актуальной и неподцензурной поэзии. Авторы первых двух книг серии побеседовали друг с другом.
– Саша, мне очень приятно, что серию открывают наши с тобой сборники, но сейчас предлагаю больше сосредоточиться на тебе. Давай начнем с истоков. Как так получилось, что ты стал писать стихи? Причем ведь надо понимать, что дело происходило в Челябинске, далеко не самом поэтическом городе на карте России.
– Началось всё обычно и случайно. Как и все интеллигентные подростки, лет в 14 я начал что-то записывать на бумагу, смотреть, как слова ведут себя, – такой скорее физиологический связанный с ростом процесс, чем сколько-нибудь осмысленная деятельность. Потом я поступил в ЮУрГУ и почти сразу же зашёл в каморку за актовым залом, где еженедельно собирался поэтический клуб «Парнас». И там как-то за год я всё отрефлексировал и переформулировал для себя, и рефлекторный выделительный процесс стал осознанной интеллектуальной работой. Потом я вышел на «взрослые» городские литобъединения и начал ездить по фестивалям и знакомиться со всякими прекрасными коллегами, что, мы понимаем, ещё больше укрепило моё осознание себя как поэта. И за три года я пришёл к тому, что кроме стихов мне ничего не надо, и надо бы устроить всё так, как мне лучше/удобнее/интересней. В Москву, в Москву!
– Ты до Москвы или уже живя в Москве получил премию «Литературренген» в главной номинации? Все-таки это настоящая профессиональная премия, мне кажется, в чем-то она была даже более убедительная, чем «Дебют». Тогда почему Москва? По-моему, на Урале у тебя было не меньше возможностей для старта в литературе.
– В Москву я уехал по ряду причин. Во-первых, мне надо было свалить из дома и сменить обстановку (в 18 лет это надо всем). Во-вторых, я окончательно понял, что журналистика в ЮУрГУ точно не моё. И, в-третьих, да, я уже в тот момент (летом 2007 года) понял, что кроме стихов меня ничего не интересует. Ну а Литинститут показался прекрасным вариантом пожить на халяву в Москве, а что надо учиться и ходить на лекции – ну, нет в мире совершенства.
Теперь про «ЛитератуРРентген». Это уже осень 2009 года.
Для меня премия стала таким большим и окончательным жестом одобрения, наверное. Представь: я весь такой 21-летний, исключительно сурьёзный вьюноша, думающий только о Большой Серьёзной Литературе – и тут мне старшие коллеги, с некоторыми из которых я и не мечтал познакомиться, эти прекрасные небожители, так и говорят – вот мы тебя почитали, нам понравилось, давай ещё.
Ну и, конечно, это был такой момент инициации – меня стали везде звать, появилась персональная страничка на Литкарте, я сразу стал не молодым-начинающим-подающим-надежды хреном с горы, а просто поэтом, в статусе которого никто не сомневается и не отсаживает от взрослой тусовки за детский стол (сейчас, находясь по другую сторону этих процессов, я понимаю, что все, кому надо, меня уже тогда видели-знали-одобряли, но в тот момент такая поддержка и легитимация были очень важны).
О! А ещё деньги! И пальто, первым делом купленное на них!
– О, пальто – это прекрасно!
И как тебе жилось в Москве? Литинститут, насколько мне известно, – особая среда, для кого-то весьма комфортная, для других токсичная. Что тебе дал Лит, если, конечно, дал?
– Хм. Тут разделим на две части. Первая – про собственно институт. Программа не сильно отличается от стандартного филфака (ну, поменьше лингвистики и побольше литературы). Что тоже обычно и ожидаемо, разные преподаватели – как не очень вменяемые, так и настоящие звёзды. Несколько действительно потрясающих и уникальных спецкурсов (хотя бы по английской и американской поэзии от истоков до наших дней – это было безумно круто). В творческом же плане главный смысл и цель Литинститута – создание среды, и тут мы переходим ко второй части. Мне дико повезло – у нас сразу образовалась хорошая компания талантливых и адекватных (Черкасов, Луговик, Барботина, Лукоянов, Машинец, Чарыева – какие знакомые имена, да?), мы все вместе тусовались, ходили на всякие вечера, домашние семинары Данилы Давыдова, катались по фестивалям. Конечно, читали и обсуждали, взаимовлияли друг на друга. Это было очень хорошо и критически важно, подобная тусовка для молодых авторов так же значима, как умение читать.
И вторая часть – собственно Москва, Большая Московская Литературная Тусовка. Если у нас сейчас происходит хорошо если два мероприятия в месяц, там что-то случается почти каждый день. Я ходил раз 6, наверное, в месяц на всякие поэтические вечера, лекции, всё такое. Своими глазами видел тех, кого читал, знакомился с кумирами, образовывался, узнавал новое. И, да, видел, что это всё простые живые люди, обычные жизненные и рабочие процессы. Например, как-то ещё на первом курсе поехали мы на фестиваль. Собрались все поэты в одном вагоне, конкретно в купе Мити Кузьмина. И в какой-то момент я осознаю, что под его бдительным присмотром мне наливают и передают водку с закусками Айзенберг и Гандлевский. А я такой юный, глупый, никому неизвестный 19-летний пацанчик с Урала. И вот сижу разговариваю с, простигосподи, живыми классиками. То есть я как-то сразу ощутил себя частью вот этого большого серьёзного мира настоящей литературы, это тоже очень важно. И полезно.
– Тогда что заставило тебя вернуться? И насколько тебе как поэту интересно работать здесь, на Урале?
– Очень просто, по бытовым причинам. Москва – это, конечно, прекрасно и весело, но только пока ты студент-бюджетник с бесплатной общагой почти в центре. А потом надо крутиться, и не факт, что получится всё устроить так же прекрасно и весело. Ну и есть, на мой взгляд, что-то порочное в этой гипертрофированной централизации и иерархичности литературного процесса. Поэтому я сразу вернулся в Челябинск и начал тут собирать народ, устраивать движухи, короче, наш ответ Чемберлену. И ведь неплохо получается, а, Юля? Фестивали, регулярные средообразующие сборища типа «Стихов о», коллективные проекты, приобретающие межрегиональное значение и размах? Не хватает только чёткого налаженного притока свежей крови, хотя и тут я оптимистично настроен и думаю, что всё будет.
– Ох, Саша, мне бы твой оптимизм, хотя в Екатеринбурге, мне кажется, не так остро и очевидно противопоставление центра и периферии, как в некоторых других городах. Столица – понятие условное, точно не географическое. Москва как бы или как бы Москва есть и на Урале. Соглашусь, что нам сложнее, не участвуя физически в конкретных тусовках, стать заметными авторами, но все-таки нас знают.
Давай спрошу вот о чем. Ты являешься одним из кураторов поэтического фестиваля InВерсия на «Дебаркадере». Расскажи про фестиваль и про свою работу в оргкомитете.
– Тут тоже сложносоставная история, у меня, похоже, все такие. Значит, в Челябинском историческом музее уже единожды проводился фестиваль современного искусства «Дебаркадер», и на второй год – в 2016 – наши музейные друзья решили, что надо сделать вдобавок ко всему ещё и поэтическую программу. Они обратились с этим предложением к Косте Рубинскому, Костя попросил о помощи Наташу Санникову, а она меня. Мы собрались, придумали далёких гостей, придумали мероприятия и проекты, потому что просто собраться и стишки почитать как-то не очень весело, и всё завертелось. Мы сразу решили, что нас интересуют синтез искусств, разные варианты перформативности, коллективные проекты, домашние задания, написание текстов специально для наших увеселений и всё такое. Как выразилась Наташа, «фестиваль-лаборатория». Мы вместе придумываем и обсуждаем программу, гостей и проекты и распределяем, кто за что отвечает. Кроме проектов я занимаюсь большей частью региональных участников, собираю тексты, выравниваю программу, слежу за графиком. Думаю, мы делаем хорошее большее дело, у нас уже есть весомые последствия (поэтически календарь «Собаки и баобабы», например), и налаживаются контакты, взаимодействия и совместная работа с представителями других искусств, что изначально было одной из наших целей.
– А гости фестиваля? У вас ведь были Ростислав Амелин, Оксана Васякина, Дмитрий Веденяпин, Янина Вишневская, Александр Гаврилов, Данила Давыдов, Дмитрий Данилов, Екатерина Захаркив, Николай Звягинцев, Геннадий Каневский, Илья Кукулин, Дана Курская, Виталий Лехциер, Галина Рымбу, Екатерина Соколова, Дарья Суховей, Данил Файзов, Андрей Черкасов…
И есть ли такой проект в рамках фестиваля, которым ты гордишься?
– Гости – разные поэты, которых мы не только любим/ценим/уважаем, но и можем получить для фестиваля что-то ещё (лекцию, мастер-класс, какой-нибудь проект), какого-то жёсткого критерия или принципа созыва нет. А проекты… «Некрасивая девочка. Кавер-версия» – очень круто получилось, никто не ожидал такой красоты и силы, а ведь эта идея у меня в голове крутилась года с 2011-го. Даже повторить хочется или как-то ещё продолжить (это намёк). Уже помянутые «Собаки и баобабы», по-моему, очень хороши, и вообще, хочется продолжать и развивать дружбу и работу с художниками, это правильно. Вообще, хотелось бы делать больше книжек и других печатных изданий по итогам фестиваля, но бюджет не резиновый.
– «Некрасивую девочку», надеюсь, до конца года все-таки выпустим. Или в начале следующего. Проект хороший – и по актуальности, и по составу участников, и по качеству текстов, и – теперь уже – по раскрученности.
Однако меня волнует вот что. Ты начал делать проекты не на пустом месте. Литературтрегерскую деятельность в Челябинске вели Константин Рубинский, Янис Грантс, Нина Ягодинцева, потом туда переехала Наталия Санникова, ну и, конечно, всеуральский Виталий Кальпиди, который до выпуска 4 тома Антологии современной уральской поэзии тебя, похоже, принципиально не замечал. Как ты сам разводишь свои проекты и стратегии Кальпиди?
– Мне кажется, прямо-таки осознанной стратегии почти ни у кого не бывает. Я не прикладываю специальных усилий, чтобы развести свои дела и дела того же Кальпиди, или Волковой, или ещё чьи-то. Вообще, я склонен со всеми дружить и мутить совместные проекты, кричать на всех углах о сотрудничестве и тёплых взаимоотношениях. А ещё меня подташнивает от пафоса или чрезмерной серьёзности. Я старательно избегаю риторики в духе «единственного всероссийского проекта», «главного регионального фестиваля», первого перца на селе и последней надежды русской литературы. Видимо, так и получается разница с «проектами и стратегиями Кальпиди».
– Первый перец на селе, как ты знаешь, у нас не один…
Давай поговорим о твоих текстах. Вот, например, Данила Давыдов считает тебя самым недооцененным поэтом поколения. И мне его логика понятна: ты пишешь прекрасные тексты, но тебя практически нет в литературном пространстве. А как бы ты сам определил свое место в современной поэзии?
– Ох, Юля, ну и вопросы у тебя. Меня вполне удовлетворяет, что я действительно причастен к литературному процессу и занимаюсь самой, блин, настоящей поэзией – любому здоровому человеку этого должно быть достаточно.
– Ну да, вопрос был не без провокации. Переформулируем вот как: важнее услышать не то, какое место ты занимаешь в литературных иерархиях, но скорее то, какие стратегии самоописания ты выбираешь, как мыслишь себя в качестве человека пишущего, наконец, кто тебе близок из предшественников и современников и почему. Ответишь про предшественников и современников?
– А вот теперь сложно и интересно. Хочется опять поуклоняться и развести сопли про желание избежать грубой категоричности в этом огромном сложном неоднозначном мире, но обойдёмся без этого.
Мне, конечно, нравится позиционирование поэта в романтическом ключе (пророк, глас свыше, волшебное вдохновение, мистическое озарение, священное безумие), но с ним много чего не так. Поэтому я думаю обо всём этом как об обычной работе – да, требующей неуловимого и неподдающегося определению и анализу таланта, но не сверхъестественной. Опять же, так здоровее. В этой логике кого-то можно назвать журналистами, кого-то этнографами, кого-то лингвистами и так далее. Я, наверное, диджей ночного эфира, непостоянный, весёлый, лиричный, но не серьёзный.
Переходим к «предшественникам и современникам». То есть чего читаю. Полагаю, ты хочешь узнать именно про связи, сближения и влияния, то есть тех, кто важен для меня как поэта (потому что у меня-читателя список будет несколько другой). Тут есть большая сложность, потому что мой язык и мироописание состоят из всего, что я читал, я даже далеко не всегда осознаю, что вот эта фраза или эти строчки – цитата из кого-то. Например, не сказал бы, что концептуалисты как-то важны для меня, но без них было бы совсем по-другому. Или вот «новая искренность» – хоть и была недолго, и сам феномен под вопросом, а всё же, видимо, изрядно повлияла. «Документальная» поэзия кажется чем-то очень правильным и интересным, думаю попробовать что-нибудь такое поделать. Недаром же перечитываю Юсупову. А книжка Лехциера уже почти год лежит в туалете, и до сих пор не хочется убирать её на полку. Конечно, мои любимые Барскова, Львовский, Фанайлова, которые всё время всплывают и цитатами, и ритмическими, и композиционными структурами.
– А как бы ты сам определил то, что ты делаешь в своих текстах?
– Попробуем так. Для меня поэзия (и искусство вообще) – это такой многофункциональный аналитический инструмент. Способ познания. И метод размышления. Чтобы узнать что-то, надо сначала задать правильный вопрос. Этим я, наверное, и занимаюсь. Что, как, для чего? Как соотносятся этика и эстетика? Имеет ли всё это значение для реального мира? Что может происходить с языком? И что происходит с сознанием поэта и читателя? А ещё я люблю истории, люблю думать и рассказывать о людях и событиях. Мне хочется видеть и понимать, что находится и как происходит внутри всех этих людей и событий. Причины, взаимосвязи, мотивы. Вся эта невыразимая и удивительная красота. Мне важно её зафиксировать и показать.
– У тебя выходит книга. Катя Симонова ее прекрасно составила. Что эта книга значит для тебя и значит ли?
– Конечно, веха. Это же первая моя книга! Возможность отметиться весомым физическим объектом, типа диплома об окончании школы. И повод избавиться, забыть старые законченные и уже неактуальные тексты, чтобы продолжать писать новые и другие.
А что значит для тебя – твоя?
– Ха!..