Выпуск №7

Автор: Нина Александрова

Екатерина Соколова.
Волчатник.
Новое Литературное Обозрение
2017

Екатерина Соколова начинала с удивительных магических шаманских текстов, в которых реальность бытовая и языковая странно преломлялись и отражались друг в друге. Русская поэзия и язык Коми, повседневность и мифология, просвечивающая сквозь.

“Волчатник” написан как будто бы в совершенно другой стилистике, но на самом деле – это продолжение разговора о мифологическом коллективном бессознательном, только в других декорациях. В книге это мир российского бюрократического чистилища. Следователи, милиционеры, “дорогой майор”, заместитель начальника отдела обслуживания – бесконечная нудная очередь в камеру предварительного заключения. Мир постоянных досмотров, обысков, арестов – почти бессмысленного насилия по инерции, не из кровожадности, а по привычке – абсолютно равнодушного и потому непреодолимого. Бесприютный мир для маленького, уставшего, не значащего ничего человека.

мы лицо адекватное, но слабое.
<…> не можем начать стрелять
защищая своих,
защищая места,
где мы арендаторы,
а не собственники помещений

Настойчиво повторяются местоимения, постоянно перебираются имена, все эти Кати, Сони, Гербарии Арсеньевичи и Николаи Яковлевичи. Они – мы – срослись в общее уставшее тело. Бессильное, замкнутое в себе, неспособное к коммуникации и солидарности и уж, тем более, к революции. Здесь каждый “иностранин-улиточка”. Здесь нет самой возможности борьбы, “нет сил изменять” – здесь остается жить в лакунах, плакать, пользуясь услугами государства, ждать визу, “в воду стрелять, в землю стрелять, в листья стрелять”.

Ирина Котова
Анатомический театр.
KNTXT
2019

Ирина Котова – практикующая хирург. Поэтому о насилии она говорит сквозь призму как будто бы отстраненной врачебной оптики внешнего наблюдателя. Но чем дальше открываются эти тексты, тем яснее становится, что говорит она о вполне реальном для себя опыте. Внутри этого опыта холодной констатации фактов недостаточно. На самом деле за ней стоит колоссальное несогласие с миром насилия и смерти. Несогласие с абъюзом, унижением, войной, смертью – по отношению к какому угодно полу и гендеру, к какому угодно биологическому виду.

Авторка отдает дань современному поэтическому высказыванию о гендерном насилии, но видно, что в рамках устоявшегося дискурса языком другого поэтического поколения говорить ей не вполне комфортно. Гораздо более сильными являются ее слова о безжалостности большой истории к маленькому человеку, о деформации тела и личности внутри ежедневной войны, которую проживает каждая из нас.

Любить ненавидеть мстить открывать закрывать глаза
наматывать на брови обиду
соединяться с другими телами
умирать в них

Линор Горалик
Всенощная зверь.
Поэзия без границ
2019

Стихи Линор Горалик часто строятся на одном приеме – выворачивании наизнанку обыкновенной бытовой истории таким образом, что она приобретает мифологические контексты и превращается из повседневности в эпос. Во “Всенощной звери” этот эпос всегда библейский, иногда с прямыми эпиграфами и цитатами. Но тематика неожиданно смещается из плоскости переживания личной боли в область разговора об огромной государственной машине и невозможности справиться с ее повсеместной агрессией. Поэтому страх вытесняется, и формируется параллельная реальность, в которой можно жить, но чтобы не сойти с ума нужно поверить, что “карает-пиздит значит любит”.

Книга, таким образом, становится высказыванием о насилии, окружающем человека со всех сторон и проникающем всюду.
От матери

“<…> Сене можно, Сеня безотцовщина,
а тебе меня позорить нечего,
да еще и прямо перед ужином, —
рот закрой и стой по-человечески”

до родины-матери.

Кем ей живиться? — не мной, не мной,
вот я и вырос ее чужой,
страшный, ни мертвый и ни большой,
с радио, хлещущим из ушей

В этой боли и насилии – любовь, из которой не вырваться, от которой никуда не деться. Токсичная, гиперопекающая родина-мать. Материнская любовь здесь с узнаваемо советским колоритом, а любовь родины – с отчетливой эмигрантской тоской. Но всегда внутри ощущения себя – маленьким и слабым ребенком, который должен подчиняться и быть максимально удобным – ведь по-другому невозможно.

О, бывший твердый человек,
раскисший человек
он лупит воздух так и сяк
не чуя скользких рук
Не чуя мокрого лица и дряблого мясца,
сквозь черный каменный пирог