Выпуск №7

Автор: Татьяна Бонч-Осмоловская

 

Зима на Иннерлох выдалась тихой и зеленой. Свинцовая поволока затянула озеро, кое-где обращаясь в ледяную седину. Тяжелые еловые лапы шелестели над склоном, колышущимся выгоревшей высокой травой, дальние холмы светились изумрудом. Ольга спускалась к воде по скользкой глинистой тропе и без тропы, насквозь через сухую траву. Озеро оживало при ее приближении: кусты взрывались семьей раздраженных уток, жирные белые лебеди выбирались из затонов к центру свинцового зеркала и невозмутимо зависали там в череде отражений.

На пятый день Ольга прошла вокруг усадьбы всеми хожеными тропами и приступила к нехоженым. Она тяжело перелезала через поваленные стволы и застревала перед канавами, наполненными стылой водой, углублялась в бор, аккуратным частоколом возвышающийся над холмом. Под ногами пружинил мох, где-то недалеко ныло призывной сыростью болото, под холмом сиреной голосило озеро.

В лесу было сухо. Развесистые лапы елей закрывали мох от дождей. Ни опавших прошлой осенью листьев, ни колючих голых кустов, ни возмутительно крепких грибов – от придорожной канавы до далекой сырой полутьмы катились ряды шерстистых малахитовых волн. Ольга оглядывалась – сзади на тропе был день, а здесь молчаливые тяжелые сумерки. Ни птицы, ни мыши, ни зайца, ни другой лесной твари. Мох обнимает поры и складки земли, скрывает, защищает ее тело, внутренности – корни, ростки, семена. Лес глухо шумит над головой, словно собака, предупреждающая, что женщина забралась на чужую территорию.

В просвете просеки она разглядела дом – высокие окна, плоская крыша сереет между частоколом серо-рыжих псевдоантичных колонн. Шагнула вбок, опустила глаза, а когда подняла – дом исчез, только лес, только серо-рыжие стволы и обломанные ногти ветвей.

Выбиралась наружу по зарослям высохших папоротников, пушистыми бакенбардами застывших на шершавой мшистой коже. У огороженной живой изгородью тропы ее хватали за руки усы малины – где была, куда бредешь, остановись, поговори со мной, кто ты, зачем ты здесь. Ольга коротко приветствовала приставучие жадные ветки, отдирала от ветровки и джинсов и брела дальше, выбираясь на старую колею, километровым полукругом выводившую ее к посыпанной щебнем дорожке вокруг дома.

Однажды она добралась до другой стороны холма и наткнулась там на крошечный отель под названием «У разбитых сердец». Парковочное место у входа было зарезервировано для Элвиса. Слева на высоте лица висел увитый фольгой рождественский венок из шишек, соломы и красных елочных шариков. Ольга обошла домик, заглянула в окна – забранные изнутри решеткой, они тоже были убраны в праздничную фольгу.

Из конуры вылезла собака с седым носом и одышливо облаяла ее. Собака широко расставляла артритные лапы и застенчиво виляла хвостом – сама нападать не буду, но и ты не подходи. Когда женщина уходила, поскальзываясь на скользких заледенелых плитках, собака стояла, так же молотя хвостом и погавкивая. Она лаяла, когда Ольга обходила засохшую изгородь, когда спускалась по мокрой колее к полям, сияющим под мелким дождем драгоценной бутылочной зеленью. Гавканье смолкло только за склоном холма.

Самодельные таблички, прибитые тут и там к деревьям, запрещали охоту на оленей, но оленей она не видела. По дальнему полю носились терьеры, гоняя невидимых кроликов. Один раз собаки, рыжая и черная, выскочили ей навстречу, повергнув в тихую панику, покрутились вокруг, разбрызгивая болотную грязь, лизнули ей ноги и ускакали обратно на поле и дальше, за холм, чтобы больше не появляться.

Она видела только птиц, обычно малиновок. Размером чуть крупнее воробья, с рыжими грудками, они вспархивали из травы, садились на тропу, оглядывались и снова исчезали в кустах. Пару раз серый промельк на краю зрения пугал ее мыслью о крысе, но нет, теплое оранжевое пятно на груди и быстрые лапки – еще одна малиновка. Однажды она изумилась, заметив крошечное пустое гнездо на перехлесте веток живой изгороди прямо у дороги – птицы устроили жилье, вывели и выкормили птенцов, не опасаясь прохожих, не боясь автомобилей. Теперь гнездо пустовало, а место птенцов заняла пара миметических бурых листьев, свернутых наподобие яиц.

Птицы завершили свои дела, да и у Ольги дел не осталось. Она и оказалась здесь, в пустующем коттедже на берегу тяжелого озера, потому что у нее не было дел, не было работы, не было сил. Хорошо, была подруга Лариса, которая и вывезла ее, практически обманом, в эти эльфийские угодья. С работы Ольгу уволили, когда год подошел к концу вместе с годовым контрактом. Раньше перезаключение договора происходило автоматически, но на этот раз начальство мелкого статистического бюро, где она трудилась четыре (бог мой, уже четыре!) года, тянуло с новым трудовым соглашением. В последний по официальному подсчету день, так и не дождавшись нового договора, Ольга сама принесла на работу тортик, и они посидели с девочками, вспоминая, как она засиживалась допоздна, помогая Марине, убегавшей к детям, как обучала практикантку Эльзу, рыдающую, как прохудившийся рукомойник, как она ругалась с тем же начальством Владиком, принявшим Эльзу на работу из соображений, к работе отношения не имеющих. Вспоминали они с Мариной, Эльза давно упорхнула на повышение, а другие девочки были новенькие, и Ольгины воспоминания были им незнакомы и неинтересны. От тортика они отрезали тоненькие ломтики, ссылаясь на диету, а потом еще и еще, пока весь не прикончили. После чаепития все быстро разбежались, а Ольга закинула в сумку туфли и ворох ненужных вещей, которыми оброс ее стол, и тоже побежала домой, словно ее там кто-то ждал.

Кот умер в ноябре. Накануне ветеринар говорил: буду с вами откровенен, он может не дожить до десяти лет, у него больны все внутренние органы, и она плакала, стараясь смириться с краткостью кошачьей жизни. Но десять лет давали им еще три года вместе! Не на следующий же день, когда она вернется домой, найти изогнувшийся в обратную дугу трупик с отвратительным редкозубым оскалом, в карминовой рвоте и испражнениях, засыхающих на ковре. Ольга достала прозрачные перчатки из набора для окраски волос, убрала трупик в пакет, еще в один пакет, в картонную коробку, коробку с шуршащими пакетами в бак во дворе и полночи скребла ковер и пол под ковром. Глаза у нее были сухими, это не ее Веллингтон, всего только еще одна непонятная проблема, свалившаяся на нее. Ее кот ушел, обидел ее навсегда, отправился к своим кошачьим подругам, пропал и больше не вернется.

Потом она терла руки под горячей водой, потом залезла в душ. Обогреватель был на кухне, и пока вода доходила до душа, напор и температура постоянно менялись, нужно было ловить, переключая краны, реакцию на прошлое переключение, сначала только горячий, потом добавить холодной, убрать, выключить все, снова открыть горячий… Ольга уже наловчилась справляться с душем, но сейчас позабыла, как это делается.

В ванную она залезла, надеясь разрыдаться, уткнуться лбом в плитки, чувствуя холод воды на лопатках. Но слезы так и не полились. Только внизу живота пробежал острый спазм. Ольга испугалась – упадет прямо здесь, в холодной ванной, ударится головой, будет лежать согнутая, как Веллингтон, будет лежать так всю ночь.

Вылезать из ванны было холодно и неприятно. Зачем она повесила такое огромное, во всю стену, полотно – показывать это несуразное чужое тело со складкой жира поверх лобка? Прежде она была стройной, даже роды ее не испортили, врачиха еще удивлялась, осматривая ее: а вы правда рожали? Потом тело наполнилось кислым супом и скучными днями, налилось изнутри, под кожей, как бурдюк, ненужными ей запасами, будто готовилось к длительному походу в тундру, на полюс, где рассчитывать оно будет только на себя.

Когда ей было двадцать, толстая подруга говорила ей – вот наступит в стране голод, я выживу на жировых запасах, а ты помрешь от голода с твоими костями. Померла, спустя двадцать лет, подруга. Инфаркт. Ольга узнала из сетей, последние лет пятнадцать они не виделись. А теперь она, словно догоняя Ирку, запасает и запасает вовнутрь каждый месяц по килограмму, как испуганный хорек перед зимой.

Закутавшись в полотенце, она вышла из ванной. Что себя обманывать, ей хотелось бы, чтобы кто-то был радом, обнял, заглянул в глаза, согрел ее в ладонях. Хоть и провозглашала она Лариске, что уже отслужила эту службы и так рада, что не нужно больше краситься, одеваться, как на парад или войну. С меня хватит, пусть теперь Милка воюет на этой войне.

Любовный опыт у нее, признаться, был тоскливый. Выбравшись из-под развалин первого брака с дочерью на руках, она расцвела было, догоняя девичье счастье. Даже паспортистка, когда Ольга пришла за документами на прежнюю фамилию, отказалась признавать ее – в паспорте, полученном в браке, она выглядела лет на десять старше, чем сейчас. Так и цвела бы и наслаждалась поклонниками. Но влюбилась снова, слезы, страсти, в клочья разорванные сердца, его развод и их скоропалительный брак. Естественно, неудачный. То, что нравилось ей в нем вначале, его заводная энергия, толкавшая его – и ее рядом с ним, в приключения и развлечения, спустя пару лет стало утомлять и раздражать. Все его гонки, байдарки, забеги и заезды, путешествия, занесшие его в конце концов на другой край земли, когда ей хотелось сидеть дома, с журналом или сериалом. Кто-то должен был перерезать веревку, связывающую их, и это сделала она. Милка плакала, конечно, девчонка еще была. А он, обосновавшись на берегу океана, писал письма, даже присылал деньги на проживание. Ему не сложно – с заработками, как в Силиконовой долине, можно прокормить с два десятка бывших жен. А ей дочь надо растить.

Третьего мужа она выбрала в полную ему противоположность, даже не сама выбрала, поддалась на теткины уговоры: тебе солидный мужчина нужен, без этих выкрутасов, а одна не проживешь, даже и не думай себе. Вот и возник рядом солидный и скучный, на двадцать четыре года старше нее. Никаких гонок, спусков в пещеры, путешествий на спор, без подготовки, через океан. Зато он обожал повседневные поучения в соусе всезнания и скованной вежливости: как готовить грибной суп, как чистить плиту, в каком порядке расставлять парадные тарелки и бокалы на полках. А главное, новый муж был абсолютно беспомощен в постели, неловок, мягок, неумел, хотя старателен и по-своему нежен. То ли с возрастом, то ли всегда был таким, не зря же был женат только раз, много лет назад и совсем недолго. И она отдыхала от буйств прежнего брака, утешалась и отогревалась на его плече, на рыхлой безволосой груди. После ледяной и огненной ртути бывшего мужа – именно это ей и надо было, этот сладкий компотик.

Наслаждалась она лет восемь, занятая на работе, ремонте, детских занятиях и болезнях, хлопотах по дому и прочей суете дней, пока не проснулась однажды ночью от волны, проскочившей по телу, от полузабытого липкого сна, из которого запомнились только танцы на улице, резкие толчки, стоны, крик. Муж привычно храпел над плечом, а она лежала, вспоминая грубые руки, мявшие во сне ее грудь, наглые губы, проникавшие в ее естество, и поняла, что заснуть заново не получится.

Она лежала без сна до звонка будильника, весь день вздрагивала, вдруг вспоминая картинку из сна. А вечером решилась поговорить с мужем. Он удивился сначала, но гордо расправил грудь и пообещал выполнить супружеский долг.

Разумеется, у них ничего не получилось. Она ползала губами по рыхлому телу, скручивала соски, прижималась к нему, шептала на ухо горячие глупости. Вялый червяк не просыпался. Обращение к врачу, отдельно стоившее ей ночей ласк и уговоров, помогло мало. Разбуженный таблетками червячок поднимался, озирался, нырял пару раз в мокрую нору, ужасался и скрывался обратно.

Однако муж был убежден, что свершает супружеский подвиг. Он по-прежнему был неловок и неумел, однако теперь это не радовало ее, не казалось милой особенностью родного человека. Теперь он забирался на нее едва ли не через ночь, наседал вялым жирным телом, без прелюдий и ласк, и кончал до того, как она успевала разогреться. Секс стал пугать ее, если эти барахтанья, оставляющие ее в слезах, назывались сексом.

К тому же он стал выставлять ей счета – требовал кормить его мясом, от которого она давно отказалась, к его приходу домой держать стол накрытым, а кровать согретой. Он велел купить электрические простыни, и ей, как бы глупа ни была ее боязнь электричества в постели, пришлось подключать их каждую ночь.

Она старалась ложиться позже, но куда деться в их двухкомнатной квартире, и она сидела на кухне, дожидаясь, когда из спальни раздастся храп, что-то готовила и там же ела, вот когда начал расти вес, училась вязать, но запуталась, забросила. Она ложилась в кровать в тихом страхе, что он потянется к ней. И он, бывало, просыпался посреди ночи, притягивал ее к себе и делал несколько неспешных движений. Иной раз она даже теплела, раскрывалась ему навстречу, но в этот момент движения прекращались, и он снова засыпал, оставляя ее лежать теперь уже до утра без разрядки, без сна и подниматься с опухшими глазами и раскалывающейся от боли головой.

Однажды он уехал по работе на четыре дня, и на третью ночь она обнаружила, что может сама доставлять себе радость. А ведь она ничего особенного не делала, ее пальцы только прикоснулись к взывающему к ним бугорку, остановились и двинулись вокруг, кругом и вдоль. Полученный оргазм поразил ее – электрическая волна прошла по лону, охватила бедра, подбросила ее над простыней и уронила, оставив в блаженной слабости.

Но когда она попыталась приласкать себя, лежа рядом с мужем, после того, как он затих после пары ничтожных ласк, он устроил ей скандал, кричал и топал около кровати, словно она изменила ему у него на глазах. Она испугалась, что он разбудит дочь, и больше не пробовала, тем более ласкать вязкое вонючее лоно было неопрятно и неприятно.

Когда муж заявил, что полюбил другую, она даже обрадовалась. Он сам рассказал ей об избраннице, встреченной на кассе универмага, и она специально зашла туда и разыскала или решила, что разыскала, девушку лет на пятнадцать ее младше, трафаретную блондинку с нарисованными бровями и нарощенными ногтями. Гордый новым статусом прелюбодея и развратника, муж предлагал Ольге оставить все как есть, но она деликатно направила его к кассирше, убеждая, что с ней он будет счастлив, они заведут своего ребенка, он ведь думал о ребенке, помнишь, говорил как-то лет шесть назад, а у нее уже не получится, она уже не сможет подарить ему малыша, ее лоно усыхает судорожно и преждевременно, она больше ничего не хочет, уходи, пожалуйста, будь счастлив.

Она выдохнула и сползла спиной по стене, когда он закрыл дверь. Кассиршу было не жаль, если той так хочется замуж, что даже за Славика готова выскочить – сама виновата. А она за свою ошибку заплатила, с нее хватит.

Кот ткнулся ей в колени, оказавшиеся вдруг на коридорном коврике, на уровне его носа, и она прижала пушистую морду к лицу. Как же хорошо: он ушел, сам от нее ушел, оставил ее одну с дочерью и котом в ее квартире, в ее постели. Все решилось наилучшим образом.

Только кот умер.

Еще до того ушла из дома дочь. Полгода назад ей исполнилось восемнадцать, и она заявила, что высшее образование устарело, в год появляется тысяча новых профессий, которым нет смысле учиться в университете. Она хочет жить сейчас, а не через шесть лет. Ольга вспомнила собственную учебу, страх перед экзаменами и возвращающиеся кошмары, что она должна сдавать забытый предмет, и не решалась спорить с дочерью. Она ведь не хочет, чтобы дочь повторяла ее глупости.

Мила устроилась на работу, сняла комнату вместе с подругой, потом написала, что будет жить с парнем. Она приводила его к Ольге пару раз, невзрачный ботаник, программист, как ее неудавшийся папочка. Ну что ж, по крайней мере, зарабатывает. 

Дочь была с ней откровенна: не уверена, что у меня с ним на всю жизнь, но сейчас он мне нравится. Замуж не собирается, не влюблена без ума, и то хорошо. Деньги у нее есть, зарабатывает, и Павел присылает бывшей падчерице, чужой дочери – наверно, даже больше, чем бывшей жене. Милка еще и волонтерит, а по вечерам – вечеринки, кафе, концерты, кино, гости. Хорошая у нее девочка, пишет ей каждый день, приходит по выходным. Вот только учиться так и не пошла. Все эти разговоры, что мир стал другим. А Ольга отстала, осталась в прошлом, никому здесь ненужная.

Мужчин у нее больше не было. Тетя, сосватавшая ей прежнего мужа, умерла. На работе сидели старые бабы, и она стала такой же обрюзгшей вялой клушей. Была Лариска, хваставшаяся, как она встречает мужчину на вечеринке, едет с ним в гостиницу, а утром обнаруживает, что он уже ушел, заплатив за номер и завтрак, и вытягивается в постели, вспоминая вчерашнее блаженство. Ольга верила и не верила Лариске, но не могла представить себя на ее месте.

Да и выглядела она так, что мужчины на нее не засматривались: одевалась мешкообразно, думала серо, никуда не ходила и никого не видела. Ее тело покрывалось вязким жиром, распухало грузной нелюбовью, тонуло под сухой золой одиночества. Но желание наплывало иногда, колотилось в межножье или, хуже того, заползало в сны.

Она сходила к врачу, рассказала, что боится отношений, боится приблизиться к мужчине. А что вы хотели в вашем возрасте, оборвала ее врачиха с полудюжиной золотых колец на пальцах, гормональная система, понятное дело, на нуле. Хотите, зверобой попейте. Или попробуйте фенибут, я вам рецептик выпишу.

В аптеке Ольга попросила описание препарата и не стала тратить деньги на ненужное. Не было у нее желания, не было сил любить, обнимать и согревать, и никакие таблетки помочь ей не могли. Время сползало по стареющему телу, по раздавшейся до пятого размера груди, спускалось по двум жирным складкам по спине, по висящему животу, по грубым, в щербинах целлюлита ляжкам, по сходящимся в судорогах, как на последних стадиях беременности, икрам. Время ползло медленно, чтобы оборваться, когда она промерзнет до конца.  

А потом и кот умер.

Квартира, еще недавно тесная совместной жизнью чужих друг другу людей, встречала ее пыльной тишиной.

Завернутая в полотенце, Ольга прошла на кухню. Там тоже плитка – холодная, каменная. Ольга поежилась, поставила чайник, заварила чай, вышла на балкон и долго стояла, глядя на заплеванный двор. Окончательно продрогнув, она вернулась на кухню, достала из холодильника пакет кефира, вылила прокисший кефир в раковину, отправила туда же остывший чай и набрала Ларису.

– Ты чего, вообще! – Лариса была человеком действия. – Ну, так нельзя. Загранпаспорт у тебя есть, не просрочен? Сейчас Петенька приедет, заберет, жди.

Ларисин Петенька, толстенький и надежный, шофер и компаньон, как у испанских сеньор – и к дому доставит, и в магазин сгоняет, и слезы хозяйке вытрет, прибыл уже через час, взял у Ольги паспорт, отказался от чая с высохшим печеньем и ушел, шумно дыша и звеня ключами на лестничной площадке.

Через неделю Лариса заехала за ней в пять утра.

– Хорош сопеть, – заявила она лохматой со сна Ольге. – Вещи собирай, ты сваливаешь отсюда. Одевайся потеплее, зима на дворе, – хохотнула она.

Ольга побелевшими холодными руками засовывала в чемодан свитер, рейтузы, еще рейтузы, таблетки, нижнее белье, носки, много теплых носков. Куртка, сапоги с мехом, шарф, перчатки.

Они вышли на улицу. Петенька курил у подъезда, дожидаясь их у старого вольво с подкрашенным бампером. Они перелезли через грязный сугроб. Ольга поздоровалась с Петенькой, распахнувшим багажник жестом фокусника, приглашающего влезть в чрево шкафа и испариться на глазах зрителей. Ольга закинула чемодан внутрь, вес небольшой, да и чемодан невелик, сойдет за ручную кладь.

– Куда мы едем, может, скажешь наконец? Паспорт когда вернешь? – в машине Ольга повернулась к Ларисе, хохочущей, как птица-пересмешник.

– Не переживай, все норм.

Ольга замолчала, обидевшись. Не хочет сказать, и не надо.

Лариса заговорила у регистрации на рейс, отправляющийся через полтора часа.

– Держи посадочный талон, сразу оба, я зарегистрировалась на весь маршрут заранее. Иди уже! – Лариса протянула ей конверт, поцеловала, подтолкнула к стойке. – Будь умницей, пока-пока!

Почему два – туда и обратно, что ли, и когда обратно, хотела спросить Ольга, но Лариса убежала, а девушка за стойкой, в зеленом твидовом пиджаке и с таким же зеленым платочком под воротником, уже тянула руку за билетом. Ольга отдала билет и чемодан, прошла паспортный контроль, хлопая сухими ресницами в лицо пограничнику. Она проходила залы аэропорта, поднималась и спускалась по эскалаторам, как вели указатели, не понимая, куда направляется. В зале вылета она разыскала сидение между двумя пассажирами, уткнувшимися в телефоны, каждый с внушительным новым чемоданом у ног. Ольга обрадовалась, что сдала свой потертый чемодан, почти рюкзак, в багаж. Все здесь были такие новые, представительные, уверенные в себе – и стюардессы, и пассажиры, словно они в самом деле понимали, отчего железная повозка, беременная сотней человеческих тел, держится в воздухе, даже не размахивая крыльями. Ладно, летчики и стюардессы, им на курсах в головы вбивают. Но пассажиры, мелкая тля, перетаскиваемая с места на место летучими трудоголиками-муравьями, они-то отчего так довольны?

Полет длился шесть часов с часовой пересадкой в неведомом аэропорту, где Ольга снова спускалась и поднималась по эскалаторам, проходила ярко освещенными коридорами, уворачиваясь от самоходных машин, перевозящих ее более уверенных спутников, водрузивших свои новенькие чемоданы на платформы. Ольга шла, не глядя на плакаты по стенам, с которых улыбались лица всех возрастов и национальностей, занятые полезными умными делами.

Во втором самолете ей досталось место у окна, и она смотрела на облачную равнину под крылом, освещаемую закатными лучами. В конверте, который ей вручила Лариса, вместе с посадочными талонами она обнаружила карточку с изображением озера и записку: «Сюрприз! Тебе досталась путевка мечты! Помнишь, я тебе рассказывала, что с год назад подавала заявку в писательский дом? Я уже забыла о них, а они подтвердили – дали путевку. И представь, как раз на рождественские праздники, когда мы с Алексом летим в Тенериф. Я созвонилась с ними и переписала на тебя. Прилетай, они тебя ждут. Это отдельный дом, на две недели весь твой. Там все на автомате и контроле, ни о чем не беспокойся. Если только пожар – тогда выходи на дорогу и бей в колокол. Приедут пожарные и спасут тебя. Тебя встретит человек в аэропорту, отвезет в дом и через две недели заберет. Наслаждайся! Целую!»  

Ольга усмехнулась – история повторяется. В институте – когда говорили, что каждый студент раз в год получает путевку в профилакторий, она была там однажды, и то по Ларискиной путевке. Она помнила кислородные коктейли – розовую, приторно сладкую воздушную пену, она дышала ею через трубочку, пока не надоест и еще чуть-чуть. Еще там давали бесплатные диетические обеды. И у нее украли только что полученную стипендию. Вытащили из кармана пальто, которое она бросила на вешалке перед столовой. Интересная штука память, какие моменты из нее выплывают – розовая пена, надо же. И как в памяти соединяются две точки сплошной линией, столовая с пальто на вешалке и неведомый дом на озере. Эти две точки, похоже, и есть история ее жизни.

Приземлились они уже в темноте, так что паспортный контроль она проходила в глубокой дреме. Пограничник спрашивал что-то на неведомом языке, а она только засовывала под его стекло переданные Ларисой бумаги. Как ни странно, ее впустили в страну.

Встретил ее двойник Петеньки, такой же толстенький и рыхлый, назвавшийся Эдом. Он коротко поздоровался с ней по-английски. Школьные запасы английского давно высыпались из Ольги, и она с трудом промямлила что-то в ответ. Но Эд и не ждал ответа, он подхватил ее позорный мятый чемодан, ставший еще более мятым и неказистым после перелета, и засеменил к стоянке, кивнул ей у машины – открыто, пристегните ремень, и ловко вырулил наружу.

На шоссе он вел себя прилично, должна была признать Ольга, намного спокойнее других водителей, обгонявших, не утруждая себя сигналить поворотниками. Страшное началось позже, когда четырехполосное шоссе закончилось, вслед за ним началось и тут же закончилось двухполосное, и они помчались по тропе между высоких кустов. Машина ныряла вниз и вверх на пригорках, поворачивала на такие же темные тропы и, не снижая скорости, пересекала другие. Ольга проваливалась в полуобморок, но подскакивала на взлете на новый пригорок, когда фары падали в беззвездное небо и опускались в коридор между обрубленных кустов. Встречные автомобили слепили ее, но не Эда, так же уверенно ведшего машину в темноте еще один час.

Наконец он остановился у белых металлических прутьев ворот поперек тропы, протянул руку к электронному замку и набрал шифр. Ворота распахнулись, пропуская Ольгу в запущенный зимний сад. Эд быстро провел ее по дому, показал кухню, библиотеку, махнул рукой в сторону лестницы на жилой этаж – там спальня. Обогревательная система включена, только ничего не трогайте, электричество работает, горячая вода идет. Плиты газовые, кастрюли найдете в ящиках. Белье в комоде, продукты в холодильнике и в чулане. Яблочное варенье, вы любите яблочное варенье – здесь роскошный сад, садовник сам варит. Можете печь пирожки, если умеете. Ольга понимала, наверно, половину того, что он говорил. Но в общем уяснила себе – озеро внизу, спальни наверху, делать ничего не надо. Телефон на столе. Если что нужно – звоните, приеду, отвезу в город, тут пять минут, недалеко, можно и на велосипеде, но сейчас не сезон. Или пешком, если хотите прогуляться. Если разожжете пожар – колокол во дворе у входа. Не скучайте, до скорой встречи! Эд ушел, оставив ее одну в освещенной кухне.

Ольга открыла холодильник, в самом деле заполненный продуктами. Три вида ветчины и шесть, она сосчитала, видов сыра, и отдельно несколько кусочков на доске под стеклянным колпаком. Ольга перекусила сыром и хлебом, выпила чаю и отправилась спать, чувствуя себя Машенькой в отсутствии медведей.

Медведи не появились ни на следующий день, ни еще на один. Она выбиралась из дома вечером или поздним утром, разбуженная лучами холодного солнца, а по большей части спала у себя в комнате, завернувшись в пуховое одеяло. Раз в день она спускалась на кухню, подкреплялась кофе и сыром и заходила в библиотеку. Вдоль стен смотрящего на озеро зала стояли книги. От нечего делать Ольга пролистала поэтические сборники. Все было чужим и непонятным. Разве что книжка под названием «где ляжет корова» остановила ее взгляд. Ольга испытывала нежность к коровам, не к крупнорогатому скоту на полях, скорее к образу коровы как таковому, к женской силе и красоте, корове с грустными глазами и лунным полукругом рогов, луноликой богине Гере, всему этому далекому, мифическому, детскому. К тому же книжка оказалась с картинками – то ли туманные пейзажи, то ли геометрические абстракции под настроение. Стихи, чувствовала Ольга сквозь непонятные строчки, точно были не на английском, но стихи были хороши, она читала их вслух, как могла разобрать, и они отражались и пели внутри нее. Потом книжка закончилась, и она вздохнула, возвращая ее на полку.

Темнело рано. Когда часы в столовой били четыре, на озеро уже ложилась ночь. Выходя из дома, Ольга упиралась в черноту. Она накручивала круги по тропинке, огибающей дом – мимо клумбы с засохшими гортензиями, мимо каменной пирамиды у пруда. Дальше начиналась тьма – шагнешь в траву и провалишься, упадешь, покатишься вниз по склону холма до темной воды. С другой стороны дома, за воротами, тянулась проселочная дорога, по которой Эд привез ее. На дальнем холме светились огни соседского дома, на другом холме – другого. Сделав три, четыре, пять оборотов вокруг дома, Ольга возвращалась в комнату.

Днем она выходила в выложенный брусчаткой двор. Каменная ограда окружала дом, под ней разворачивали листья магнолии и остролисты, извивались глицинии и прятались в каменной кадке у двери последние замерзающие цветы, кажется, анютины глазки. За воротами начиналась аллея лиственниц, шевелящая сухими голыми ветками. Ольга спускалась к озеру, перебарывая притяжение свинцовой воды, забиралась сквозь приставучие кусты в лес, бродила по пружинистому мху под молчаливыми еловыми ветками.

На восьмой день она выбралась в город. Дошла пешком, тут всего несколько километров, час пути, только бы не заблудиться – свернуть направо у ближней развилки, потом налево и снова направо, не забрести в тупик чужой фермы, пустующего соседского дома. В городе она заглянула в продуктовый. Не то чтобы в чулане чего-то не хватало, но надо куда-то заглянуть, оказавшись в незнакомом месте. Ольга выбрала коробку мармелада и пачку ромашкового чая, расплатилась помявшейся в кармане куртки пятеркой и вышла на улицу. С соседней витрины глядели фотографии замков над обрывами, освещенных закатным солнцем. Ольга, с продуктами в руках, толкнула стеклянную дверь.

Глазастая брюнетка с пухлыми черными губами была рада видеть ее в местном экскурсионном бюро. Из-под блузки девушки выглядывал краешек татуировки.

– Меня зовут Лиз, очень приятно.

– Меня зовут Ольга, – представилась в ответ Ольга.

– Вы хотите отправиться в путешествие?

У нее был странный выговор, который Ольга едва могла разобрать.

Девушка протянула ей буклеты и заверещала быстро и непонятно, перелистывая страницы. У нее были узкие пальцы с длинными черными ногтями.

– Это далеко отсюда? – Ольга ткнула наудачу в изображение изумрудного холма, окруженного белой кромкой камней.

При звуках Ольгиного голоса девушка споткнулась и сосредоточилась, прислушиваясь к помятому, как давешняя купюра, эху ее английского. Наконец она кивнула и медленно и тщательно выговорила:

– Сорок минут на машине. Экскурсии каждый час. Поедете?

– Хорошо, – согласилась Ольга, – запишите меня.

– Шестьдесят евро, включая дорогу. Пойдемте, я вас отвезу. Можете оставить здесь продукты, заберете на обратной дороге. И возьмите буклет, пролистаете в пути.

Лиз встала из-за стола. На ней была короткая шерстяной юбка и кожаные сапожки поверх плотных черных чулок.

Вместе с Лиз, решившей не дожидаться других клиентов, они вышли на улицу. Видимо, бизнес в турбюро не очень, даже один случайный гость в радость, решила Ольга.

Они отправились в путь по таким же узким дорогам в обрамлении кустов живой изгороди, как те, по которым несколько дней назад ее вез Эд. При свете дня дорога уже не так пугала ее. Тропа не вставала на дыбы и не вихляла как бешеная. Мирная прирученная дорога, в ошейнике и наморднике. Если и поворачивает время от времени, то вежливо предупреждает знаками у обочины. Холмы вокруг тоже были вежливые и аккуратные – того насыщенного зеленого цвета, к которому Ольга уже привыкла, гуляя вокруг коттеджа. Редкие дома, то каменные, то в приличной янтарной штукатурке, производили приятное впечатление.

Скоро они выехали с тропы между кустов на гладкую двухполосную трассу, и Ольга открыла экскурсионный буклет. Ньюгранж, куда они ехали, это был Ньюгранж, он же Бру На Бонни, он же Сид Ин Бруга, он же Браг Мак – древнейшее в мире мегалитическое сооружение, на тысячу лет старше Стоунхенджа, на шестьсот – пирамид Гизы. Был сооружен пять тысяч, прописью – пять тысяч лет назад, по последним, самым точным исследованиям, за три тысячи двести лет до нашей эры, до изобретения колеса и обработки металла. В эпоху неолита люди собрали вдруг камни разных размеров и видов, доставили их на лодках и плотах за десятки километров на приглянувшуюся им равнину, втащили на вершину холма и сложили, некоторые говорят, гробницу.

Легенды рассказывают: в Бру На Бонни были похоронены боги, герои и цари, даже главный ирландский бог Дагда Мур и его сыновья, а также Луг, прародитель Кухулинна. На первое ноября, в ночь Самейна, дверь в глубину холма открывается, и древние боги, которых нынче зачислили в демоны, выходят наружу. Этот день Ольга уже пропустила, до следующего замечательного дня недотягивала совсем чуть-чуть. Все равно, чтобы попасть в Ньюгранж в дни зимнего солнцестояния, нужно подписываться на лотерею, а шанс выиграть главный приз – примерно один к тысяче. Так что ничего она не потеряла, что едет сейчас.

– Приехали, – Лиз остановила машину на парковке.

Они вместе дошли до круглого домика, оказавшегося туристическим центром. Лиз протянула ее деньги в окошко, выдала ей в ответ круглую наклейку.

– Отсюда спускайтесь к мосту, за ним сборный пункт, где будет ждать автобус, он перевезет вас через мост, – Лиз по-прежнему говорила медленно и отчетливо, и Ольга начала разбирать смысл сказанного. – Прикрепите наклейку к рукаву, чтобы экскурсовод вас узнал. Я встречу вас здесь через час. Если нужен туалет или кофе, они вниз по лестнице, до выхода к автобусу. Идите, не заблудитесь, тут одна дорога, – поддержала она Ольгу.

Все ее подталкивают, все эти уверенные в себе, удачливые и решительные люди. Ольга взяла бумажный кружок из рук Лиз, послушно прилепила его к рукаву. Автобус заполнился испанскими студентами, парой молодых мам с парой маленьких дочек у каждой, еще одной пожилой семейной парой с сыном-подростком.

На другой стороне моста автобус остановился, и туристы по одному спустились на землю.

– Меня зовут Джон, – перед ними возник мужчина в черной куртке и черных джинсах, держащий в руках фонарик. Мужчина открыто и светло улыбался. – Мы сейчас поднимемся ко входу, украшенному белыми камнями. Что вы видите перед собой?

– Холм, – после паузы произнес пожилой турист.  

– Верно, – обрадовался Джон. – Вы видите перед собой холм. Многие годы это был просто холм, пока в 1699 году не открыли, что у него внутри. Шотландец по имени Чарльз Кемпбелл обнаружил вход в подземелье, когда нанятые им рабочие выкапывали камни, чтобы построить дорогу.  Обратите внимание, такие открытия на нашей земле всегда совершают чужаки. Знаете, почему? Местные знают, что к нему под холм лезть не нужно.

Экскурсовод сказал «к нему», словно холм был одушевленным существом.

– Люди называют сооружение курганом или могильником, хотя в точности его предназначение неизвестно. Ученые продолжают спорить. Внутри холма были найдены обломки человеческих костей, но только обломки, очень мало для могильника. Странный метод захоронения уважаемых людей, вы не находите? Также во внутренней камере кургана были обнаружены кости трех собак – археологи предполагают, это дикие собаки, заблудившиеся на холмах и погибшие внутри холма. Кто знает, что происходило здесь в течение пяти тысяч лет! Все это только предположения и гипотезы, не подтвержденные фактами. Сейчас вы зайдете в ворота и увидите коридор с внутренними камерами, а пока обратите внимание на наружную кладку.

Ольга обратила внимание, что, даже не давая себе труда вслушиваться, внезапно понимает каждое слово экскурсовода, словно бы он говорил на ее родном языке. Она придвинулась поближе к нему, протиснувшись мимо девочек, повисших на материнских руках и пинающих друг друга розовыми резиновыми сапожками. Мать, привычная к детским шалостям, слушала экскурсовода, не обращая внимания на развлечения дорогого груза.

– Сегодня вы видите здесь пологую пирамиду, заросшую травой. Вход в холм отделан белым кварцем, найденным при раскопках и переложенным на стену камень за камнем. Между белыми камнями уложены более крупные камни, это серый гранит, его нет нигде в окрестной земле. Гранит добывали далеко отсюда, на самом красивом побережье в мире, оттуда я родом, – рассмеялся экскурсовод, и все рассмеялись вместе с ним. Ольга обнаружила, что смеется раньше всех. – Не все археологи уверены, что в оригинальном сооружении кварц так же украшал наружную стену. Некоторые полагают, он мостил площадку перед входом, где проходили церемонии, поклонения, жертвоприношения, танцы, мы не знаем что. Мы вообще мало что знаем про это сооружение, только гадаем, что было здесь пять тысяч лет назад. Потом его разрушили, и оно пропало с поверхности земли. Стало просто холмом над рекой. Местные в холм не лезли и близко старались не подходить. Как я сказал, тут копали для строительства дороги и нашли сооружение под холмом. Те строители выбрали из земли много белых камней, теперь в стене дыры. А затем, в девятнадцатом веке, пришли туристы, особенно американцы, и на камнях снаружи и внутри кургана стали появляться надписи, инициалы, любовные записки, знаете, как бывает. Покончили с граффити в девяносто третьем году, когда ЮНЕСКО назвало курган объектом мирового культурного наследия. И теперь, – экскурсовод скосил взгляд на подростка, уже примерявшегося к белой кладке, чтобы выковырять плохо держащийся камень, – вандализм карается крупным, очень крупным штрафом и, может быть, даже тюрьмой.  

Мать цыкнула на парня, и тот отскочил от стены и спрятался за спинами родителей. Экскурсовод продолжал как ни в чем не бывало.

– Вес всего сооружения около двухсот тысяч тонн. Диаметр его около восьмидесяти метров. На постройку пошли камни разных видов – известняк, песчаник, гранит. Древние люди добывали их на побережье и в меловых равнинах. У них не было телег, напоминаю, колесо к тому времени еще не изобрели, но они умели перевозить камни по воде и доставили их сюда по реке, через которую вы только перебрались. А потом они вкатывали камни на вершину холма на сооружениях из бревен, вроде сухопутных плотов, с одного бревна перекатывали камень на другое, тащили и поворачивали. Так древние изобрели рок-н-ролл, – экскурсовод счастливо засмеялся.

Это профессиональное у них, шутить одни и те же шутки из экскурсии в экскурсию, подумала Ольга, заливаясь вслед за ним.

– Что могло заставить древних перетаскивать тяжеленные камни со всей округи и даже дальше, – экскурсовод поднял глаза к небу и ответил себе сам, – только женщина! Или религия, что некоторые считают одним и тем же, – не ожидая, когда они отсмеются, он продолжил. – В настоящее время высота нашего мегалита около одиннадцати метров, в то время как исходный размер сооружения был выше, некоторые археологи оценивают его в сорок метров. Если вы оглянетесь, – экскурсанты послушно оглянулись, – вокруг холма вы увидите крупные камни, чуть выше человеческого роста. Видите?

Ольга послушно закивала. Пара криво стоящих камней загораживала вид на долину прямо перед ними, трудно было их не заметить.

– До наших дней сохранилось двенадцать таких камней, и это примерно треть от начального числа. Археологи говорят, эти камни были установлены много позже завершения основного строительства, всего около двух тысяч лет до нашей эры. Совокупность таких камней, как предполагают ученые, представляет собой календарь времен неолита.

– Как Стоунхендж? – выкрикнул молодой парень и гордо обернулся на девушку по соседству.

– Как Стоунхендж, – согласился экскурсовод. – Причем диаметр окружности, по которой стоят камни – сто три метра, а у Стоунхенджа – всего девяносто семь, что означает, наш курган не только старше знаменитого британского сооружения, но и крупнее его.

Он взглянул в лицо юноши:

– Вопросов нет? Продолжаю. Сейчас мы зайдем внутрь кургана. Трогать ничего нельзя, постарайтесь не касаться трещин на стенах. Фотографировать нельзя, уберите, пожалуйста, фотоаппараты, да, и цифровые тоже. У кого рюкзаки, перевесьте их на грудь, чтобы ничего не задеть спиной. Сейчас мы пройдем по коридору к внутренней камере. Не забывайте нагибаться у входа, древние были ниже нас. Вы окажетесь в центральном зале. А что еще находится в глубине холма, ученые не знают. Дальше, чем древние дорожные рабочие, они не раскапывали, предпочитая оставить новые находки археологам будущего, – экскурсовод остановился. – Если вы поверили тому, что археологи пожертвовали собственными открытиями ради археологов будущего, – добавил он, – вам можно рассказывать что угодно, вы любой ерунде поверите. Ирландские археологи не раскапывали, не раскапывают и не будут раскапывать ирландские холмы. Теперь обратите внимание – коридор, по которому мы пройдем, обрамлен каменными воротцами. Их поставили до того, как был изобретен гиннесс и люди всего мира стали его пить. Фигуры у нас уже не те, что у древних. Будьте осторожны, старайтесь пройти внутрь, не сбивая воротца. Если у кого-то клаустрофобия, пожалуйста, идите последним. Захотите бежать наружу, пожалуйста, только других с ног не сшибайте. Хотите кричать, когда побежите назад, кричите, но постарайтесь не врезаться в стены. Все понятно?

Экскурсия загудела одобрительно.

– Теперь смотрите, – продолжил экскурсовод. – Видите, в курган открываются два входа, тот, что пониже – побольше – в него мы зайдем и пройдем внутри по коридору. А второй – узкий, над ним. Когда мы окажемся в центральном зале, я покажу вам фокус, второе отверстие окажется не там, где было! Все готовы? Держитесь вслед за мной, не теряйтесь, пойдемте!

Он включил фонарик и пригнул голову, проходя под каменной аркой. Ольга первой последовала за ним. Коридор в самом деле был узким, ей пришлось всю дорогу наклонять голову и поворачиваться боком, особенно проходя ворота из плоских каменных глыб внутри каменного холма. В последние ворота она вообще еле протиснулась.

Через несколько минут Ольга стояла во внутреннем зале кургана, задрав голову вверх. Огромные камни лежали один на другом, поднимаясь вытянутым куполом, словно она попала внутрь огромного каменного колокола. Булыжники и плоские камни, чем выше, тем мельче, заполняли щели между крупными плитами. Между булыжниками теснились совсем мелкие камешки, а дальше, наверно, неразличимые отсюда дробинки и песчинки, словно во фрактальной решетке.

Экскурсовод рассказывал о технике строения купола, о канавках, которые были проделаны древними строителями на поверхности камней снаружи холма, чтобы вода не проникала внутрь. И за пять тысяч лет она не проникла, а каждый, кто знаком с нашим водопроводом, подтвердит, что это гениальное достижение, привычно пошутил экскурсовод.

Вполуха слушая его рассказ, Ольга глядела на купол, глядела на нишу в глубине коридора, посередине которой находилась гранитная чаша с углублением, как раз чтобы окунать ребенка. На стенах были вырезаны знаки, не только инициалы вандалов, о которых рассказывал экскурсовод, но ломаные линии и фигуры: ромбы и зигзаги, лучи и звезды, змеи и волны, круги и спирали. Она заглянула вглубь ниши с чашей: на камне была изображена тройная спираль, раскрывающаяся, свивающаяся к центру и вновь раскрывающая наружу. Ей хотелось прикоснуться к витку спирали, провести по раскрывающейся линии, выводящей в наружное пространство камня, но она помнила строгие запреты экскурсовода.

– А теперь я выключу свет, – предупредил тот, – и мы окажемся в темноте. Вы увидите, как выглядит внутреннее пространство нашего кургана триста шестьдесят дней в году. Не бойтесь, через минуту я нажму другую кнопку, чтобы смоделировать рассвет зимнего солнцестояния. В эти дни, если утро случается ясным, солнечные лучи на несколько минут проникают внутрь, проходят верхним коридором и ложатся в точности на узорчатый камень в глубине. Когда солнечный свет достигает каменного узора, тот загорается и дышит вместе с лучом, передвигающимся по скале. Видите?

Ольга ахнула. Алое облачко коснулось стены, сдвинулось и заплясало на узорах, словно считывая старинные знаки, переливающиеся красным, как извивы артерий.

– Обратите внимание, – продолжал экскурсовод, – вы смотрите наружу через верхний вход, видите? Теперь он находится на уровне наших глаз, вернее, это мы поднялись до его уровня, пока проходили по коридору. Подъем был незаметным, мы протискивались между камнями, не замечая, что поднимаемся.

– Я побывала, я была, – путаясь в прошедших временах, Ольга рванула ближе к экскурсоводу, отпихнув парочку молодых ребят, – в таком же кургане, с таким же сводом из камней. На Черном море, на его северном берегу, две с половиной тысячи лет назад там была древнегреческая колония. Они устроили пещеру в скале, в четвертом веке до нашей эры, точно такую же, из камня, с таким же куполом. Люди называют ее курганом, царским могильником, хотя ни следа захоронения там не нашли. Говорят, могилы были разграблены. Но там вход, если поглядеть изнутри, узкий, высокий, как вагина. Понимаете, там святилище, женский храм, храм рождения, а не могильник! – тараторила она.

– Конечно, – спокойно согласился экскурсовод. – Разумеется, это храм рождения, как и здесь, у нас. Все древние общества были матриархальными. С тех пор как люди осели на земле, стали выращивать злаки, держать коров, самым важным было, чтобы земля производила урожай, быки пахали землю, коровы приносили телят, а женщины – детей, чтобы людской род продолжался на земле. В первом тексте, записанном на древнеирландском языке в четвертом веке нашей эры, говорится о женщине, которая заблудилась в снежную бурю и попала внутрь холма. Она спряталась там от холода и заснула, а во сне к ней, сюда, вглубь этого холма, пришел солнечный бон Луга – и она забеременела и через девять месяцев родила сына. Женщину звали Дехтина, а ее сына – Кухалинн, который стал великим героем. Эта история сохранялась в народной памяти тысячелетие, с пятого века до нашей эры и до оформления письменности в четвертом веке нашей эры. Как вы думаете, важная была история, чтобы ее помнить и пересказывать тысячу лет? Камни заросли землей, вход в курган был потерян, а история сохранилась. Конечно, речь не идет о физическом контакте с божеством. Легенду нужно понимать метафорически. Смотрите, женщина проходит узким коридором до камеры с высоким сводчатым потолком. Она спит, она ждет. И тут наступает рассвет. Ее настигает солнечный луч, вы видели, он играл на узоре, он попадает вглубь женского естества. Очевидно, она беременеет. Когда она идет обратно, она проходит сквозь узкие ворота, проходит по коридору, наружу, через еще одни ворота, и выходит к новому свету и жизни. Вы понимаете, в древней истории говорится о зачатии земли от солнца. Земля была женщиной, солнце – мужчиной, солнечный свет необходим для зачатия и рождения жизни на земле. Все это акты плодородия. Древние храмы возводились в глубине земли по образу женских внутренних органов, в них воспроизводилось метафора зачатия, возникала надежда на возрождение в новую жизнь.  

– Так же и в христианстве, – вмешался испанский студент, – там тоже надежда на новую жизнь и рождение в самый короткий день года, около зимнего солнцестояния.

– Зимнее солнцестояние – удачный момент для зачатия, – согласился экскурсовод, – не только уникальностью расположения звезд на исходе самой длинной ночи, в момент зарождения нового солнца, но также и с практической точки зрения – зачатый во время зимнего солнцестояния ребенок родится осенью, во время сбора урожая – и с большой вероятностью выживет и станет здоровым и сильным. Вообще удачный день. Вы слышали, река внизу называется Бонни, а наше сооружение еще зовут Бру На Бонни, что означает изгиб реки Бонни. На древнем языке эти слова можно прочитать как «матка коровы», матка белой лунной коровы. А белый кварц, которым выложен холм, некоторые ученые трактуют как изображение кожи белой коровы. Снаружи кожа, внутри – потайная камера, где зарождается жизнь. Приглядитесь к древним узорам около входа, кто-то видит там лицо божества, путь жизни, кто-то женские гениталии, путь рождения, – он помолчал. – А тройную спираль понимают как триединство жизни-смерти-возрождения после смерти.

Девочка на руках матери оглушительно завопила – сестра ущипнула ее сквозь толстые рейтузы.

– Пожалуйста, выходите таким же путем, как пришли. Не забывайте наклонять голову, чтобы не удариться о потолок, – экскурсовод первым направился к выходу.

Снаружи Ольга разглядела его спину, удаляющуюся к воротам. Автобус с новой группой уже дожидался у границы.

Оглушенная и ослепшая, она поднялась в автобус, села рядом с вопящими малышками, наконец выбравшимися из каменной норы.

Лиз ждала ее у туристического центра. Ольга едва дошла к ней на подкашивающих, дрожащих ногах. Она не могла говорить. Лиз шумно вздохнула, будто всхлипнула, и обняла ее. Ну что ты, что ты, глупышка. Что ты там увидела, в пещере? Не бойся, это все призраки, никого там нет. Дыхание Лиз согревало ее щеку. Она потянулась к губам девушки. Садись в машину, милая, я отвезу тебя. Ольга ткнулась ей в плечо. Они ехали по петляющей и разветвляющейся дороге между ферм при свете половины луны и редких звезд. В открытом окне Ольга замечала падающие звезды, но не успевала придумать желание. Луна светила ей в глаза.

Наутро кровать парила в светлом облаке. Свет летел отовсюду, сверху и снизу, падал с неба и поднимался с брусчатки двора, кружился вниз и вверх. Снег смягчил остроту камней каменной ограды. Каждая ветка вытягивалась от ствола в рукаве снежной шубы. Листья магнолий и глициний, колючки елей и остролистов были засыпаны снегом, каждый лист прятался под собственной муфтой. Даже анютины глазки в каменной кадке у входа в дом выглядывали из-под снега.

Ольга шла вдоль аллеи лиственниц, потерявших нежные колючки, только грозди шишек усыпали ветки. Она зашла в лес и остановилась около опушенной снегом ели, взяла осторожно ветку в рот, нежно, медленно слизала снег, ощутив холод на губах. Блаженство случайной встречи, нежного колючего поцелуя.

Она спустилась к озеру, где-то здесь, она помнила, шла тропа между засохших стеблей. Над водой розовели облака. Ей внезапно вспомнился «на краю дороги стоял дуб», потом сразу князь Андрей, разглядевший небо над головой. Оставим его, Андрея, а то пойдешь гулять по забытым текстам, далекая радуга, гений и злодейство, на фронте без перемен, стой на месте, пока не сработает взрыватель проклятой мины, а по ногам уже бегут мурашки, беги, проваливаясь в мягкую землю, к озеру. Что оказалось прочнее всего прочего, осколки чужих слов, проявляющиеся ниоткуда страницы.

Она опустилась на каменную скамейку в будке у воды. Возможно, это был «Розовый бутон», детский домик, название и интимное, и всем известное, как в «Гражданине Кейне». Нет, какая-то служебная будка, скамья с торчащими из сиденья штырями, у стены бак с чистой водой и еще один с гипохлором для фильтрации воды.

Она вспомнила вчерашнюю ночь, оргазмы, волнами сотрясавшие тело. Годы серости, стылости и увядания испарились в одну ночь неистраченного счастья, поднимавшего ее выше и выше. Это было сильнее всякого прошлого оргазма, сильнее всего, даже того, что она испытала в родах. Ничего не нужно было пояснять, предостерегать, бояться, уговаривать, ожидать, надеяться… Она растворялась в электрических спазмах, прокатывающихся по ногам, откидывалась на подушки, падала в краткий обморок и просыпалась вновь, ощущая зов и экстаз несчастного тела.

Ольга сидела одна в будке, глядя на солнечный луч. Ее следы виднелись на снегу. Теперь те, кто придет, будут знать, что она заходила сюда. Выходя, она прикрыла покрепче рассохшуюся дверь, оставив все как было. Только следы на снегу. 

Снег кружился между небесами, бросал белые хлопья поперек стволов. Ветер сдувал снежинки с еловых веток, разворачивал над водой и бросал ей в лицо. Земля покрылась снежным пухом, дальние деревья скрылись в тумане. К ночи снег завалит дорогу, завалит дом, закроет верхушки елей, как, снова вспомнилась чужая история, в сказке о погибшем альпинисте.  

У берега рос камыш или осока, стебли травы в снежных шапках белели над дребезжащей водой. Снег все сыпал густыми мелкими хлопьями. Туча закрыла восходящее солнце, снова наступила ночь, и розовое облако над лесом на другой стороне озера растаяло. Все стало тяжелым, густым, даже дышать было трудно. Ни проблеска на морщинах воды.

Ольга уселась на заснеженную землю. Она сняла ботинки, сложила куртку, брюки и свитер на камень, спрятала белье в рукав и шагнула в воду, разлетевшуюся под ее ногами хрустящей ледяной коркой. Ее кожа покрылась мурашками и снежинками, словно у белой коровы.

Дно было илистым, и она поскользнулась и зачерпнула ладонью колючий лед, но спустя пару шагов озеро набрало глубину, и она целиком ушла под воду. Свинцовое зеркало дрогнуло, сверкнуло изумрудом и голубизной. Слева разгоралось жемчужно-желтое свечение. Над кромкой леса, канатоходцем перепрыгивая от одной к другой острой макушке, поднималось светлое пятно, ползло вправо, разрастаясь над озером.

Бочкообразный пеликан зашлепал обваренными бордовыми лапами поверх вскипающей волны за мыс, пока не скрылся в облаке пара. Елки взмахнули ветками, роняя на землю дождь тяжелых шишек. Разноголосое сквернословие лебедей долго неслось над лесом.