Выпуск №7
Автор: Валентин Алень
Кооотик…
Завешенное тюлем окно приоткрыто.
Электрический чайник на круглом столе булькает, щелкает, затихает.
Свет не горит. Комната освещена неверным и переменчивым сиянием телевизионного экрана. От кровати отделяется силуэт мужчины в майке. Он ждет вспышки телевизионного света. Находит чайную ложку, банку. Заваривает кофе. Подойдя к окну, мужчина в майке сдвигает занавеску и смотрит смотрит смотрит.
Кооотик…
Утро застает её лежащей на животе. Ночь. Мужчина откладывает книгу. Книга скучна, тонкие страницы разлохматились. Свет гаснет. Так проходит жизнь. Но не стоит огорчаться.
Дело в том, что всё хорошо. Всё хорошо, пока кот язычком щупает соски. Волна дрожи бежит по телу к пальцам ног. Его лапки на груди женщины чуть напрягаются. Он может выпустить коготки и еле заметно царапать. Коготки спрятаны. Сполохи телевизионного экрана отражаются в стеклах репродукций на противоположной стене. Повернувшись на бок, можно следить за происходящим на экране. Она переворачивается на живот. Кот ходит по спине, ступая по освещенным неверным и переменчивым светом позвонкам.
Мужчина в кабинете у начальника, получает указания. Работа его однообразна. Общение с коллегами не развлекает. Оно отнимает силы. Впрочем, всё не так плохо. Есть те, которые ждут. Он отворяет дверь в свою квартиру. Снимает сумку с плеча, сбрасывает ботинки и проходит прямиком к компьютеру.
Кооотик…
Кот знает свое дело. Это хорошо обученный и очень очень способный кот. Он обводит язычком соски. Кожа груди покрывается мурашками. Спинка кота выгибается. Кот вновь обводит язычком и легонько закусывает сосок. Она вздрагивает. Зубки выпускают сосок. Это очень хорошо обученный, с прирожденными способностями кот. Теперь он больно упирается лапкой в ключицу, но это сладкая, точно дозированная боль. Мордочка его наклоняется к шее женщины. Он лижет шею. Водит шершавым язычком. Закусывает кожу. И отпускает и отпускает. За окном легко шумит московская ночь. Всё не так плохо.
Но и не так уж хорошо. Мужчину средних лет с круглыми вялыми плечами зовут Юлий. Кот принадлежит ему. Это его кот. Он многому научил кота. Кот сейчас дремлет, свернувшись где-нибудь за креслом. Это любимое существо Юлия. Юлий выключает компьютер, раздевается. Спит. Утро застает его спящим на боку, правая рука под подушкой удушена подушкой удушена подушкой. Всё хорошо.
Женщину зовут Инга.
Когда-то любили они друг друга. Но время идет и проходит. Электрический чайник булькает на столе, булькает, щелкает, затихает. Красный огонек в его ручке гаснет. Лапки кота на ее голом животе. Кот вертит хвостом в воздухе, опускает хвост ей на грудь. «Щекотно», — вполголоса говорит она. Кот осторожно ступает лапкой на пупок. В темноте внимательно рассматривает шов от аппендицита. Смотрит смотрит. Потом разворачивается и спрыгивает с ее тела спрыгивает с кровати на ворсистый ковер ворсистый ковер. Это хорошо обученный кот. Инга стонет в темноте. Окна соседнего дома гаснут одно за другими. Хоккейный матч закончился. Мы проиграли.
Кооотик…
Иван не спит. Что до Юлия, то он зарабатывает редактированием скучных технических текстов. Он думает отказаться от этой работы. Кот приносит больше. Юлий отдает кота одиноким людям или тем, кому грустно. Это хорошо обученный эротический кот, он не предназначен для удовлетворения похоти. Только нежность и нега нежность и нега.
Она зовет кота Мюсли. Мюсли мюсли мюсли мюсли.
Юлий зовет мюслями свои мысли. Но это не важно. Проснувшись, Юлий включает электрический чайник. Умывшись, мюсли заваривает он кипятком, без молока. Он на диете после операции на желудке. Кофе строго запрещен. Уплетая мюсли, смотрит канал «Дискавери». Сегодня он работает дома. Ссутулившись над клавиатурой, Юлий правит чей-то безграмотный текст.
Кот неподвижен. Может показаться, что кот просто уснул. Но это не так. Лоб Инги в испарине. Мужчина в майке до колен подхватывает кота большой ложкой, другой рукой шарит по столу в поисках зажигалки. Язычок пламени греет мельхиор. Кот подтаивает по краям, понемногу растворяясь сам в себе. Рука женщины перетянута ремешком кулак сжимается разжимается сжимается разжимается. Юлий набирает в шприц раствор кота. Выдавливает фонтанчик в воздух. Осторожно вводит острие в вену женщины. Всё не так плохо, в общем-то.
Утро застает Ингу с книгой в руках. В это время Юлий уже мчит в офис в начиненном сонными горожанами вагоне метро. Протискивается к дверям. В его квартире кот (кота зовут Степан) быстрыми движениями язычка отправляет в ротик катышки кошачьего корма. Облизывается. За окном легко шумит московское утро.
Кооотик…
Котик гадит в лоток за холодильником. Закапывает. В задумчивости бродит по неприбранной квартире.
Женщина полулежит в кресле. Если включить верхний свет, на шее ее можно будет увидеть царапины. Монитор гаснет. Сегодня она прослушала ролик Планта и Элисон Краусс «Растоптанная роза» десять раз. «Я — растоптанная роза», — шепчет Инга. Улыбка не отменяет серьезности ее заключения. Ее чувства понятны Наташе, Ире, Ксении Николаевне.
Это жизнь. Пусть будет всё хорошо у Ивана, Игоря, Рустема.
Ночное небо вспыхивает и гаснет вспыхивает и гаснет снова: передают новости. Инга вздрагивает и приподнимется на локте, вслушиваясь. Накинув на плечи рубашку, идет на кухню. «Янковский умер. Так жалко». Плачет. Иван прижимает ее к груди запястьями, кисти рук в пене. Он мыл посуду.
Огромная комната с высоким потолком плохо освещена лампой с оранжевым абажуром. Кот упирается передними лапами в ключицы Ксении Николаевны. Кот смотрит, не моргая, в глаза. Ксения Николаевна чувствует его дыхание сухой кожей когда-то красивого лица. Кот подгибает лапы и целует Ксению Николаевну в губы. Морщины на щеках пожилой женщины разглаживаются, собираясь у глаз. Две слезинки выкатываются из слезных протоков. Кот неслышно спрыгивает в высокий ворс дорогого ковра. «Спасибо вам, Юлий», — говорит женщина. «Дверь прикройте, я потом встану закрою. Конверт вон там на столе».
Юлий забирает кота и деньги. Прикрывает массивную дверь. Этих денег хватит на лекарства и еду. На несколько дней, от силы неделю. Лекарства стали очень дороги.
Руби уже на рельсах
Ты пытаешься думать не о ней. Но ты не можешь думать не о ней. После Руби у тебя были женщины, но ни одна не задержалась. «Почему?» — спросила Марина.
«Ты в самом деле хочешь знать?»
«Да. Не бойся меня обидеть. Я же люблю тебя».
Ты достал из холодильника водку и налил ей 100. Марина выпила.
«Ну, говори же».
«Теперь выпей пива» — ты протянул ей жестяную банку.
«Я не хочу». Но ты настоял.
«Ты – пиво после водки» — сказал ты, глядя в сторону. Марина повернулась рывком. «К сожалению, я не могу сейчас предложить тебе безалкогольное пиво».
Марина ушла и не вернулась.
Ты сидишь за красным пластиковым столиком на краю парка.
Руби уже на рельсах – бормочешь ты. Две влажные дорожки от глаз к подбородку.
Ты расплачиваешься. Идешь мимо гаражей с неуклюжими граффити, мимо пустой детской площадки, идешь по засыпанной красивыми разноцветными листьями аллее. Вы шли по этой аллее с Руби, и ты говорил, говорил, ты читал ей стихи Целана, пояснял жестами строение Вселенной и Времени, рассказывал про объекты smalltalk, в которых заключен весь Мир, и тебе казалось, что ты произвел впечатление, и вы шли и шли вглубь парка и вам было хорошо, и внезапно Руби остановилась и повернулась к тебе. «Заткнись» — сказала она. И ты застыл, пораженный, а Руби взяла твою руку в свою, и вы свернули в заросли и… да, вот здесь, за этой сдвоенной ольхою – вспоминаешь ты. Конечно, вот за этой ольхою.
Ты целовал её всю, от пальцев ног до мочек ушей, ты любил её в травах, ты любил её прислоненной к шершавой коре. После вы курили в летнем кафе, в том самом. Но столики внесли внутрь, ведь была осень. «Тебе понравился секс со мной?» — спросила Руби. «Да!»
«Нет. Это не секс,» — улыбнулась она.
Ты спрашивал у других женщин: «Что такое секс?» Они отвечали, отвечали разное, но, спрашивая, ты не собирался слушать их ответы.
Секс – это не то, что произошло.
«Это путь? И обратной дороги нет?» — догадался ты. «Разумеется,» — она чмокнула тебя в темя и пошла прочь.
Ты встречался с ней в парке у заброшенной железнодорожной ветки. Однажды вы занимались любовью у невысокой насыпи. Ты услышал шум приближающегося поезда. Ты прервался. «Что с тобой? Это поезд,» — она откинула крашеную челку с намокшего лба.
«Но здесь уже давно не ходят поезда».
«Какого черта? С чего ты взял?» Поезд приближался. «Может ты, все-таки продолжишь?»
Это не был вопрос. Вагоны электрички понеслись мимо, головы на несколько секунд прижались носами к стеклам, чтобы после еще долго кивать и вертеть, обсуждая увиденное. «Смотри! Смотри в эти лица!» — кричала Руби. Поезд пронесся, взметнув за собой маленький торнадо бумажек и невесомых сентябрьских листьев, Руби рухнула в траву и застонала.
Ты обязательно пойдешь к этой насыпи, но не сейчас. Сейчас ты бродишь в зарослях орешника, глаза твои открыты, но не видят, потому что они видят другое.
Руби уже на рельсах.
Не стоит лукавить с самим собой. Не так давно ты проделывал то же самое с Анной. Ты кричал в лица, расплющенные о стекло: «Будьте вы прокляты! Я кончаю!» И Анна валилась в траву и стонала, но вы отряхивались, садились и в сгущающихся сумерках безумия нежно целовали друг друга в шею и пах. Но ты знал и она знала. Для вас с Руби знание было невозможно.
С тех пор, как вы любили друг друга для проносящегося поезда, Руби так и ждала тебя – присев на рельсы. Курила или читала книжку в бумажном переплете.
Ты поцеловал ее и присел на рельс рядом. Вы ласкали друг друга, Руби сняла джинсы, под которыми, как обычно, ничего не было, и отшвырнула их на насыпь. «Ты хочешь прямо здесь?» Она обхватила твою голову и прижала к животу. «А если…» «Ты боишься. Это хорошо, бойся. Но поезда не будет».
Она знала расписание.
В иссякающем свете ты ищешь ту поляну. Конечно, ты повторяешь и повторяешь: Руби уже на рельсах. Руби уже на рельсах.
Но однажды ты услышал шум поезда. А ведь всё было как всегда: ты пришел в назначенное время. Руби сидела на рельсах в своих порванных на коленях джинсах, и после недолгих ласк – долгие уже не требовались – вы начали делать это, и тут, краем уха, кромкой сознания ты услышал шум приближающегося поезда. Ты испугался. Но Руби закрыла твои уши своими ладонями, и ты не слышал, но понял по движению ее губ, что она кричит: «Верь мне! Всё будут хорошо», и ты даже сквозь ее ладони слышал свисток – сначала короткий, потом непрекращающийся. Она повалила тебя на шпалы, вы вытянулись между рельсов и прижались к земле и в твои освобожденные уши ворвался чудовищный грохот колес, ты кричал так, что твои легкие еще долго болели, и она кричала, но крики были ничтожны внутри этого грохота и ваши тела содрогались в ужасе и экстазе. Последний вагон пронесся над вашим телами, и вы скатились под откос.
«Ты – сумасшедшая. Я больше в этом не участвую,» — сказал ты, оглядывая себя снаружи и как бы изнутри. Она хохотала. Как сумасшедшая.
Вы напились тогда, в том самом кафе.
«Я думал, что обделаюсь,» — признавался ты. «Why not?» — хохотала она, и ты хохотал в унисон. В кафе, кроме вас, был хозяин, отпустивший официантов.
Поначалу ты и думал, что обделался. Спина, ягодицы и ноги были в коричневом. Это смутило. Вскоре ты сообразил, что коричневая субстанция – шоколад, из которого в то время делали шпалы. Тогда как раз крупные поставки газа дошли по трубам до Швейцарии, и швейцарцы расплатились слитками Tablerone. Их пустили на шпалы. Этот сорт шоколада известен своей твердостью, но ты – ох уж эти страстные любовники – растопил плитки жаром своей спины (позже и ты побывал в позиции сверху). Вы шли из кафе в обнимку, шатаясь, горланя на разные лады «Руби уже на рельсах! Руби уже на рельсах!», хохоча и матерясь невпопад. Руби тошнило. Посреди ночи ты взял такси и первый раз отвез ее до дому.
Повторить такое с другими женщинами ты и помыслить не решался. Теперь ты знаешь: не повторится уже никогда. Ну а сам ты понемногу привык. Человек ко всему привыкает. Только один раз ты вновь испугался по-настоящему.
Вы занимались любовью под грохот проносящегося над вами поезда. Ты никогда не мог определить, сколько времени прошло. Но в этот раз ты понял, что грохот и лязг не кончаются, что они и не закончатся. Тебе было уже не до любви. Ты кричал о своей догадке, но Руби, конечно, не могла тебя слышать. Ты понял, что над вами мчится кольцевая, ваша закольцованная электричка, первый вагон которой соединен с последним. Но пульс колес стал реже, зашипела гидравлика и поезд остановился. Головы высунулись в приоткрытые окна.
Ты нашел это место. Это небольшая полянка в глубине парка, недалеко от той железнодорожной насыпи. Ее не пересекают тропинки, нет проплешин, вытоптанных кроссовками любителей барбекю. Мало кто находит это место, ты же бываешь здесь не часто, и в промежутках следы твои успевают зарасти. Ты достаешь из пластикового пакета бутылку из-под пепси с водопроводной водой.
Ты поливаешь клумбы, которые называешь мемориалом Руби. Руби называла себя Звезда Любви. В тот последний вечер на рельсах она раскинула руки и ноги как Морская Звезда. Но она была Звездой Любви и хотела, чтобы ты похоронил ее как Звезду. Молодец, ты выполнил ее волю. Ты сделал всё как она просила: Клумба Левой Ноги, Клумба Левой руки, Клумба Головы, Клумба Правой Руки, Клумба Правой Ноги. В середине Клумба Сердца. Для Клумбы Сердца ты выбрал рубиновые голландские тюльпаны. Первое время, приходя на мемориал, ты падал на колени, ронял лицо в землю, еле прикрытую проросшей травкой, и рыдал в голос. Но всё проходит. Две мокрые дорожки от глаз к подбородку, ты улыбнулся воспоминаниям дней безумных, положил пустую бутылку обратно в пакет, и направился к центральной аллее, приговаривая «Эх, Руби, Руби».