Выпуск №8
Автор: Владимир Коркунов
О трёх книгах русскоязычных поэтов Украины
Находясь близко к тексту (в качестве редактора, составителя или издателя), ты сам отчасти становишься им-текстом, проходя все круги превращения из подборки в книгу.
Меня подмывало написать об этой изнанке издательского/редакторского дела, но тогда я встал бы на опасную грань разглашения «медицинской тайны». Всё-таки процесс книгорождения должен оставаться внутри книжного роддома — в макете InDesign или в выведенной в формате pdf детской зоны.
(Конечно, когда-нибудь я проведу экскурсию и в этой святая святых — но тут нужен особый повод и разрешение от авторов.)
Когда я думал, какие книги выбрать для обзора, то решил остановиться на трёх сборниках русскоязычных поэтов Украины. Близких и далёких, собранных из букв русского алфавита, но — иностранных (ни у одной страны нет монополии на язык).
И интересных.
Пожалуй, последнее стало самым важным критерием.
Андрей Костинский, «Репетиция рассвета»
М.: ЛитГОСТ, 2019. — 80 с.
Ранние тексты Андрея Костинского сводились к неявному высказыванию — предварительному знанию, которое заштриховывали лексико-фонетические парадоксы. Источником этой поэзии была не постмодернистская ироническая языковая игра; его, скорее, нужно искать в визуальных жанрах начала XX века и околохармсовском пространстве:
Зззззззза эти шшаги пессссссссок зззззззаметёт Илион.
И будут сто месс петь, но с «ть»
на конце. Как будет она сладка.
Как будет быстра упряжка бессменных хасок бессмертных.
Сани с ани, ма, цьі и в прижизненный кадр
двадцать пятым войдут кораблём – негомерно.
Как же встречу тебя, режа стопы осколками звёзд,
лунной плахи касаясь, ожидая её ятаганность!
Вторая магистраль, проходящая сквозь поэзию Костинского (и речь здесь идёт о его нынешнем творчестве), — лирические миниатюры, нечто среднее между отлитыми в бронзе верлибрами Владимира Бурича и современной «актуальной» поэзией, но тоже — в сознательном, а не заумном изводе: «разделочная доска горизонта/ скелет рыбы без листвы/ чешуя взошла звёздами/ луна смотрит рыбьим глазом/ моргнёт/ и нет рыбы».
В книге Андрея Костинского 54 стихотворения (включая поэму «Дом»), написанных за 33 года. Своеобразное избранное. С одной стороны, страшновато заворачивать итог многолетней работы в обложку 80-страничной книги. С другой — в «Репетицию рассвета» концептуально вложен рост: тексты из словесного хаоса («полу-вы-ли пели-выли») прорастают в окольцованную смыслами птицу — или солнце — или дерево — или рассвет:
каждый год надевая
под мезгой по кольцу
деревья между стволами
стискивали пространство
выжимая воздух
кольцами в небо
как бы обручаясь с ним
Татьяна Ретивова. Инородное бормотание: Стихотворения
М.: ЛитГОСТ, 2019. — 170 с.
«Инородное бормотание» — вторая книга «русской американки» Татьяны Ретивовой, на этот раз — в отличие от сборника «Похвалы из заграни(цы») — без примеси переводов, эссе и пр. Стихи вязкие, застывшие между верлибром и белым стихом; наговором и — действительно «бормотанием»: «Это крачка во времени/ Учит меня краткости и/ Кротости в своей белой// Арктике недоступной».
С каким рядом соположить эту поэзию — понять поначалу сложно. Помогает биография Ретивовой, по насыщенности ещё более вязкая, чем тексты сборника.
Татьяна — правнучка писателя-эмигранта Евгения Чирикова, автора «Отчего дома», известного ещё и полученной от Ленина запиской с предложением покинуть страну или отправиться в лагеря. Прадед и дед Ретивовы примкнули к Белому движению и эмигрировали в Европу, позже, после Второй мировой, перебрались в США; родители долгое время работали на «Голосе Америки». В 90-е Ретивова переехала в Киев, где работала переводчиком для американской компании, затем организовала салон «Бриколаж» и основала издательство «Каяла».
Несколько косные для русского уха стихи Ретивовой («Самое преданное на свете/ Оно цветёт Иван-чаем/ вдоль осиновой рощи») — следствие многоязычного детства: автор на близком уровне владеет английским, русским и французским. И пишет — создаётся впечатление — на «русском как иностранным». (Это отдельный кульбит: начав писать на русском, Татьяна перешла на французский, а затем до 90-х писала на английском.)
Поэзия Ретивовой одновременно апеллирует к текстам американских верлибристов (Ричард Хьюго, Сильвия Плат, Джон Хай и др.) и, с другой стороны, — русскоязычных поэтов-эмигрантов в спектре от Ходасевича до Бродского:
И неведомо мне куда
Я тащусь, без компаса,
Морскими путями,
Каботажным плаванием,
Вдоль Эллады ль, Колхиды ль,
Не отрываясь от берега.
Гуськом за греками,
Затаив дыхание,
Прикусив губу, я.
Ещё одна отличительная черта «Инородного бормотания» — прививка благородства. «Высокий штиль» высказывания как бы приподнимает текст над обыденностью, получая поэзию в платоновском смысле — на границе пафоса (но не переходя в него) и катарсиса в значении дистилляции и возвышения стиха после пережитых эмиграционных страданий.
Дмитрий Дедюлин. Зеркальные метаморфозы: Стихотворения
М.: ЛитГОСТ, 2019. — 178 с.
«Зеркальные метаморфозы» — первая поэтическая книга Дмитрия Дедюлина. Буквализированная метафора про срез творчества: в дебютный сборник вошли тексты, написанные… за полгода. Да, Дедюлин плодит стихи в промышленных масштабах с совершенно разным качеством, как будто попеременно усаживая читателя то за праздничный стол, то отправляя на кухню, заставленную грязной посудой. Эта стратегия напоминает (нейро)проект Вадима Банникова и отчасти Дмитрия Быкова (у него Дедюлин перенял написание стихов в строчку) — вот только если Банников при небольших силлаботонических вкраплениях тяготеет к верлибру, то Дедюлин сводит к абсурду, деконструируя на паях свободный и регулярный стих. В ход идут лексические повторы, сниженная лексика, каламбуры и пр.:
литературная премия — это погремушка для Деда Мороза —
это детская игрушка для двухлетнего поэта который мнит себя
Дедом Морозом — вот он встанет сейчас и прицепит себе вату
вместо бороды — не по годам развитой молодой человек —
вундеркинд, пойдёт на трясущихся кривых ножках к родной
мамыньке чтоб причесала кудри
(разбивка на строчки — по книге; она отличается от рукописи, но в формате А4 это несущественно).
Выработка качества в спам-объёме текстов Дедюлина происходит не через количество, а внутри количества. Дмитрий Кузьмин, отзываясь на сборник, резюмировал: «В целом задача автора в том, чтобы удержать хрупкий баланс злободневного и архетипического, и на этом пути ему кое-что удаётся, но не то чтобы особенно часто».
Вот и получается, что пробелы во внутренней редактуре — синонимы отсутствующей педали тормоза, и автор скорее проходит бесконечную вереницу чекпоинтов (основной массив текстов), чем успешно финиширует (публикабельный материал).
Андрей Костинский
снимок
солнце
завёрнутое волной
распрямляется
на берегу
отпечатки следов
к себе
покажи
где живешь
где умру
без
Татьяна Ретивова
Песнь беглянки
Моя суть, вывернутая наизнанку,
Клин клином вышибает,
Языком Шекспира проклиная.
Не мне судить, не мне, но…
Из моего подсознания, гонимого
Приведениями, вот так искореняется
Лесть прелести чужеродной,
Иноземной, несоборной, не
Апостольской и невероятно шаткой,
Ибо она стоит на сваях, вся в гнили
Допотопной, а внизу изумрудный ил
Обволакивает соблазном взбалмошных
Девственниц-Офелий. О, и мне однажды
Гамлет сулил монастырь! Неоднозначно.
Косами через борт шхуны отправлялась я,
Горемычной беглянкой странствуя
Вслед за пазорями сияющими.
Отдышавшись, радела я одна у края света,
Пока не осознала, что лучше молчать,
Чем фальшивить. Обходить голоса —
Голосами, оставить мертвым
Хоронить своих мертвых. Осуществлять
Переход на другой язык молниеносно,
In the blink of an eye, чем всю суть выплескивать
Вопиющим гласом в пустыне,
Бесконечным эхом, скользящим
По миражу бытия священного.
Москва-Киев, март-май, 2006 г.
Дмитрий Дедюлин
воспоминания о будущем
жирные свиньи которые слушали Элвиса Пресли в самом сердце Лас-Вегаса,
закусывали текилу жареным крокодильим хвостом и отправлялись спать
волоча за собой тяжкий груз дневных воспоминаний о том как они танцевали
на эстраде под саксофон и бросали жетоны в игровой автомат который
находился у самой стойки а они подходили и наливали себе ещё текилы
и шептали своим жёнам: «Я раздену тебя, моя шоколадная мартышка, моя
розовая пасхальная свинья а потом разделаю под орех и съем» крутя
сальто-мортале в угрюмом зале там где стоят тренажёры и одинокий бык
тужится растягивая эспандер будто это меха подгулявшей гармони и он
играет на ней «Falling In Love» и «Love Me Tender»