Выпуск №8
Автор: Кирилл Фролов
БИБЛИОТЕКА
– Так, теперь нужно заехать в Покровское – там церковь начала девятнадцатого века, возможно, сохранились фрески. Я был там лет тридцать назад, и уже тогда деревня вымирала. Так что сейчас она тоже, скорее всего, заброшена, – объявил водитель внедорожника Саша своим спутникам.
Целью экспедиции по захолустным деревеньками Весьегонского и Сандовского районов были заброшенные памятники архитектуры – церкви, усадьбы, кое-где даже остатки водяных мельниц и дореволюционных пожарных станций. В нескольких деревнях удалось сфотографировать очень симпатичные деревянные домики с резьбой.
Большинство деревень было заброшено, в остальных жили по нескольку стариков и дачников, довольно редких в этих местах из-за бездорожья. В некоторых деревнях участники экспедиции набредали на заброшенные фермы, дома культуры, амбулатории, детские сады, школы, магазины. В Заболотье школа была ещё с целыми стёклами, а в классных помещениях стояли парты, стулья, застеклённые шкафы с заформалиненными лягушками, на стенах висели карты и портреты писателей и учёных. В одном из классов на доске было написано мелом: «Школа, мы скучаем! Выпуск 2001 г.». А сверху недоверчиво поглядывали на нежданных гостей русские классики – сердитый Толстой, угрюмый Тургенев и задумчивый Пушкин, отделённый от Тургенева пустым гвоздём, обрамлённым еле заметным прямоугольным контуром на стене.
Дорога в Покровское была грунтовой, местами с огромными непросыхающими лужами. В некоторых местах колеи были настолько глубокими, что водитель Саша опасался за подвеску своего внедорожника:
– Здесь только на вездеходе проехать можно!
К удивлению заезжих искусствоведов, Покровское оказалось жилым. Многие дома были окружены довольно аккуратными огородами, в палисадниках росли цветы – в основном золотые шары, мальвы, бархатцы, водосборы. В ответ на шум приехавшего автомобиля в окнах стали приподниматься белые, обшитые кружевами занавесочки.
Машина подъехала к церкви, из неё вышло четверо человек. Они подошли к двери храма, но увидели на ней замок.
– Что вы хотели? – услышали они сзади скрипучий голос. Обернувшись, путешественники увидели древнюю старуху в белом с цветочками платке и болотного цвета кофте поверх заношенного фланелевого халата.
– Мы… Мы из Москвы… Мы исследуем памятники архитектуры, – начала объяснять запинаясь Марина.
– А как можно внутрь попасть? – осмелел Андрей под суровым взглядом старухи.
– А-а-а, тогда вам нужно к Татьяне Ивановне, – ответила старуха. – Но она сейчас на работе – рабочей день же сейчас! В самом разгаре!
Гости удивились: в большинстве окрестных деревень жили либо старики, либо дачники, и если кто-то и работал, так только на собственных огородах.
– А где работает Татьяна Ивановна? – продолжила переговоры Марина.
– Известно где! В библиотеке. В Доме культуры. Вон, видите здание такое белое за кладбищем? Вот вам туда – это вот и есть Дом культуры.
Татьяна Ивановна, на вид тоже как минимум лет восьмидесяти от роду, седая, в толстых очках, в коричневом пиджаке с брошкой в виде розочки поверх белой блузки с воротником жабо, восседала за рабочим столом и заполняла какие-то маленькие пожелтевшие прямоугольные кусочки бумаги.
– Козлова Татьяна Ивановна, заведующая Покровской сельской библиотекой, – торжественно представилась старушка гостям.
Кроме Татьяны Ивановны, в библиотеке сидели ещё три старухи. Одна, в толстенных очках на резинке, водила пальцами по страницам толстой книги, вплотную к ней приблизившись и беззвучно шевеля губами. Вторая листала подшивку пожелтевших газет. Третья вязала на спицах. При виде гостей вязавшая и листавшая газеты подняли головы и принялись гостей разглядывать. В течение нескольких последующих минут в библиотеку входили и другие люди – сначала уже виденная приехавшими старуха в болотной кофте, потом ещё несколько старух и наконец очень смуглый старик с одним-единственным жёлтым, торчащим наружу зубом.
– Простите, Татьяна Ивановна, а не могли бы вы открыть нам церковь? – спросила улыбаясь Марина. – Там, говорят, фрески сохранились…
– Да, конечно, с удовольствием! Через сорок минут у меня обеденный перерыв, тогда я вам всё и покажу. Понимаете, наша церковь – памятник архитектуры, и наш долг её охранять, вот мы и запираем её – мало ли, кто может войти!.. А вы пока можете ознакомиться с нашими фондами: вот классика, вот советская литература, вот зарубежная, детская, периодика…
Татьяна Ивановна показала рукой на подписанные по трафарету красной гуашью стеллажи и стыдливо остановилась у надписи «Новые поступления».
– Вот с новыми поступлениями у нас прямо беда, не знаю, что и делать. Я каждый квартал заполняю бланки запросов на пополнение фондов и посылаю с автолавкой в Сандово. Даже в Тверь, в центральный бибколлектор уже писала! И ни ответа ни привета аж с девяносто восьмого года! Вот то, что вы здесь видите, – это Дима, правнук Клавдии Ивановны, нам отдал после её смерти: Библия старинная, Джек Лондон, Чехов и Серафимович. Я, конечно, благодарна ему была, но хочется ведь чего-то нового, современного…
– Извините, а сколько у вас в деревне жителей? – спросил Олег, делавший фотографии помещения и находившихся в нём людей на протяжении всего монолога Татьяны Ивановны.
Татьяна Ивановна потупилась и, глубоко вздохнув, проговорила:
– Семнадцать. Из них шестнадцать записаны в библиотеку.
– Один Сергеич у нас тут незаписанный! – пропела высоким скрипучим голоском одна из молчавших доселе читательниц.
– Даже не уговаривайте и не уговаривайте! – прохрипел однозубый старик. – Эти все книги ваши – сплошные выдумки! Я сам вам про свою жись такого рассказать могу – на десять рóманов хватит!
Татьяна Ивановна строго посмотрела на Сергеича и продолжила:
– Видите ли, библиотека – это ещё и культурный центр. Молодёжи у нас давно уже нет, Дом культуры не функционирует, поэтому всю его функцию взяла на себя библиотека. Три раза в неделю у нас проходят репетиции фольклорного ансамбля, сегодня вот в 15-00 состоится заседание читательского клуба: обмен мнениями о прочитанном за неделю. Клуб народных ремёсел функционирует: вот эти вот все корзины и туеса в углу – это всё наши местные умельцы делают (Сергеич широко улыбнулся красными дёснами и единственным оставшимся страшным зубом). Есть коллекция детской литературы – вот правнук Клавдии Ивановны, Дима, когда мальчонкой был, всё, бывало, если дождь особенно, к нам в библиотеку ходил. Я до сих пор его формуляр берегу – мало ли что! А так – самой младшей читательнице нашей шестьдесят восемь.
– Это Лида, у ней сегодня давление, – важно сообщила одна из старух.
– …А самой старшей – девяносто четыре.
– Филипповна, слышь? Про тебя говорят! – гаркнул Сергеич в ухо старухе в очках на резинке, которая в течение всего разговора продолжала читать, шевеля губами и не обращая внимания на гостей, и только теперь, после окрика Сергеича, приподняла голову.
– А-а-а? – пробасила Филипповна.
– Что читаешь? – рявкнул Сергеич.
Филипповна посмотрела на обложку и, проведя пальцами по названию, прочла его вслух:
– «Сестра Кер-ри».
– Ишь, тоже «Сестру Керри» взяла. А ты читала? Мне очень понравилось! – негромко сообщила одна из старух другой, а потом добавила, уже громче, для гостей:
– Марья Филипповна у нас Фадеева больше всех любит!
– Да-а-а! По мне, так Фадеев как раз самый луччий! – изрекла напоследок Филипповна и снова опустила голову к открытой книге.
Тем временем Татьяна Ивановна посмотрела на часы и объявила, что пришло наконец время обеденного перерыва. Все присутствовавшие, кроме Филипповны, направились из библиотеки, минуя кладбище, в церковь. Татьяна Ивановна отперла тяжёлый амбарный замок и со скрипом открыла массивную дверь. Свет внутрь проникал только из дверного проёма: окна были забиты досками.
– Это вот Владимир Сергеевич с Димой, правнуком Клавдии Ивановны, позапрошлым летом окна перекрыли и полы настелили. Но, конечно же, это полумера: нужна полная реставрация и здания самого, и фресок, – важно произнесла Татьяна Ивановна, а затем, как бы невзначай, добавила: – Кстати, в основу большинства изображений положены гравюры Доре.
Кто-то из москвичей достал фонарик и посветил на довольно хорошо сохранившиеся изображения на стенах. Марину больше всего впечатлила грустная Богородица, держащая белую пелёночку разведенными в стороны руками. Олег стал делать фотографии. Воцарилась тишина, которую через несколько минут прервала Татьяна Ивановна:
– Кстати, раз уж у нас разговор такой зашёл, вы не могли бы там у себя в Москве как-нибудь посодействовать пополнению наших фондов? Ведь тринадцать лет уже фонды не пополняются! Честно говоря, в ближайшие год-два нам здесь уже совсем нечего читать будет! – в голосе Татьяны Ивановны послышалась нотка отчаяния. Она опустила глаза, опустила голову, а затем, постояв так с пару минут, снова воспряла:
– Кстати, а вы случайно не писатели? А то мы могли бы вам встречу с читателями организовать, пока вы тут у нас гостите…
– Да нет, мы так, искусствоведы, любители старины…
– Ну так, значит, статьи какие-нибудь пишете? Статьи мы тоже читаем!
– Да нет, мы поедем, нам ещё в Терехово надо, в Спасское сегодня успеть…
– Ой, а поесть-то на дорожку! – испуганно вскрикнула одна из старух, взмахивая руками.
– Нет, нет, спасибо! – поспешно отказалась Марина.
– Ну хоть молочка-то на дорожку! Сергеич, добеги до моей избы, там на кухне банка трёхлитровая с молоком – своё же, натуральное!
По дороге в Терехово Олег рассматривал свои фотографии – помимо фресок и церкви с разных ракурсов, ему очень понравились снимки, сделанные в библиотеке: Филипповна в очках на резинке водит пальцем по строчкам, Татьяна Ивановна в пиджаке и белой блузке под надписью «Русская классика» на выцветшей полоске бумаги… Андрей держал в руках трёхлитровую банку молока, Марина – корзинку душистой чёрной смородины, а у сидевшего за рулём Саши в кармане лежал сложенный вчетверо пожелтевший тетрадный листок с перечнем желаемой литературы, написанным аккуратным почерком Татьяны Ивановны. На небо набегала грозовая туча, начинавшая прятать жаркое июльское солнце. Путешественники смотрели на неё и молчали.
БРЕСТ-МОСКВА
Путешествия в плацкартном вагоне порой дают человеку возможность окунуться в миры, в которые он редко погружается в другое время. И самое выгодное место с этой точки зрения, конечно же, боковушка. Помимо чьей-то тебе доселе совершенно незнакомой жизни над тобой (или под тобой, в зависимости от того, чётное тебе выпало место или нечётное), твоему взору и слуху открывается ещё как минимум три мира: один прямо напротив и два по бокам. Это если в купе едет семья. А если люди путешествуют поодиночке или парами, то количество миров существенно возрастает.
Вот и сейчас, после январских каникул, я еду поездом из Минска в Москву на нижней боковухе. Сосед мой, московский хипстер с модной чёрной бородкой, который вот-вот должен взобраться к себе на верхнюю полку, уже битый час громко и подробно разговаривает по телефону с человеком, который только что провожал его на перроне. Я уже знаю о его жизни больше, чем о своей собственной, и его жизнь предстаёт весьма насыщенной. Завтра, лишь только выползет он, сонный и помятый, из вагона, тотчас пойдёт встречаться с Викой, потом забежит к Саньку, а после этого к Марату, с которым они вместе пойдут в спортзал. А ещё я знаю, что он хочет писать и в пиар.
Две унылые и сонные пары напротив насмотрелись уже картинок в телефонах и позёвывают. А вот наискосок от меня самая жизнь только начинается.
Пожилая чета – худощавый седой старичок лет семидесяти и маленькая пухленькая старушка с завивкой под овечку – раскладывают еду на столике.
– А пирожки ты взяла?
– Вот.
– А котлетки?
– Вот же.
– А яйца?
– Да тут ставить уже негде. Утром поедим.
– Да вот тут, по боках, ещё место есть.
Старичок задумался и заулыбался.
– Вообще, я жизнью вполне задаволен. Еды вдоволь, а что ещё человеку надо? Разве что…, – тут благостное выражение лица у старичка уступило место хитрому, он потёр ладони и, бросив игривый взгляд на жену, закончил мысль, – стопочку-другую пропустить бы… Жаль, в поезде нельзя!..
– Вот, тоже, скажешь: «стопочку-другую»! Мы ж в поезде! Тут нельзя!
– Ну так я и говорю: жаль, что в поезде нельзя! Я же не говорю, что сейчас стопочку налью…
– Ну так как же ты её нальёшь-то, в поезде-то? Тут же нельзя! Вечно ты выдумаешь – стопочку-другую!.. Тут же поезд!..
После ещё нескольких минут оживлённого обсуждения воображаемой стопочки-другой мои соседи чуток помолчали.
Потом старик снова заговорил:
– Тамара, а где наши кексики?
– Да вот они, – суетливо зашуршала пакетами Тамара.
– А чего ты их не ешь-то?
– Они уж больно твёрдые для меня. Их же ещё перед Новым годом покупали.
– А по мне так нормальные ещё вполне кексики! Вот и Лёнька тоже: «торт» да «торт!» А я ему говорю: «Зачем тебе торт? Надо сначала кексики доесть!» А он мне такой: «Я, папаша, не нищий! Могу себе позволить!»
– Эх, в жизни всего надо попробовать…, – глубокомысленно проговорила Тамара и вздохнула.
– А я ему толкую: «Зачем же торт покупать, когда кексики есть? Кексики ещё вполне ничего. Надо сначала кексики доесть, а потом уже торт покупать!» А то что же это получается? Кексики что теперь, выбрасывать, что ли? Люди вон голодают, а мы тут будем кексики нормальные ещё вполне выбрасывать? А он мне всё своё: «Не беспокойтесь, папаша, не выброшу я ваши кексики, если вам их жалко. Но я, – говорит, – должен тестя с тёщей как следует принимать, а не прошлогодними кексиками!»
– Ох-охох! Как говорится, сколько людей, столько и мнений!..
– А я говорю ему: «Да мне-то торт-то этот твой не нужен совсем! Я вон кексики ещё поем – кексики-то вполне ещё свежие, съедобные! Что же их теперь, выбрасывать, что ли? Нужно кексики сначала доесть, а потом уже торт!» Вроде обиделся даже.
– Эх-эхех! У каждого свой вкус, как говорится. Кому, как говорится, арбуз, а кому – свиной хрящик. Вот тебе кексики нравятся, а Лёньке, может, торта захотелось! Ну что же он, не может себе позволить на Новый год?
– Ну так я и говорю ему: «Ну если хочешь, ну иди, купи себе этот свой торт, если он тебе так нужен!» А он мне: «Да на кой он мне нужен-то? Я же для вас стараюсь с Тамарой Ивановной! Я же хочу по-людски принять вас!» А я ему: «Да нам-то он зачем, этот торт твой? Я вон кексики поем! Кексики-то вот вполне хорошие ещё, доесть надо, не выбрасывать же!» А он обиделся…
– Ох-охох! Чужая душа, как говорится, – потёмки… А ты что ж салат-то не ешь? Вон крабовый ещё остался, оливье, шуба… Картошечки вот возьми, – забеспокоилась Тамара Ивановна, тихонько разбивая яичко о крышку столика.
– Да я, пожалуй, и не хочу уже больше салатов-то этих. Я вот картошечки поем с колбаской да с цыбулинкой. И яичко вот ещё возьму себе с хлебцем. Всё ж таки нет ничего лучше, чем картошечка с колбаской, да с сальцом, да с хлебцем, да с цыбулинкой!
Старики задумчиво жуют, поглядывая в окно на огни пробегающей мимо станции.
– Да уж чем Бог послал…
– А то вот ещё огурчика бы сюда солёненького, грибочков жареных…
– Да где ж я тебе грибочков-то жареных возьму-то? Зимой-то? За грибочками летом идти надо. Ну или осенью. А сейчас-то какие грибы-то? От тоже скажешь!
– Тамар, да я и не говорю, что сейчас за грибами идти! Я так, к примеру говорю: картошечку, говорю, с грибочками жареными хорошо! Да с огурчиком солёненьким.
– Ну так а я и говорю: где я тебе сейчас грибочки-то жареные возьму? Зимой-то? Это подождать надо! До лета. Как лето придёт, тогда и пойдём за грибами! На вот, пирожка возьми!
Старик несколько минут молча жевал, потом, устремив свой взор на сорок пять градусов к верхней полке, произнёс с благостной улыбкой!
– Эх, а всё-таки хорошо мы живём! Не знаю, как ты, Тамар, а я вполне задаволен! Дочку вот навестили, на нижних полках едем. А еды нам тут ещё дня на два хватит!
И, сделав паузу и хитро прищурясь, добавил:
– А вот к эдакой закусочке не хватает стопочки!..
– Где ж ты видел, чтоб стопочку тебе в поезде наливали? – нахмурив брови, укоризненно качает головой Тамара Ивановна. – Здесь же нельзя, в поезде-то! Ишь чего придумал-то! Стопочки ему не хватает! Тут же поезд – в поезде же нельзя…
– Да это я понимаю! Это я так – для примера! Дескать, хорошо бы было, если б можно было сейчас стопочку-другую…
Верхний свет в вагоне погас. Поезд постукивая рассекает ночные просторы, временами мелькают придорожные огни, освещая сказочным светом заснеженные станционные хибарки.
– Я им за полтора месяца больше идей сгенерил, чем весь их пиар-отдел вместе взятый, хотя они и на курсах каких только ни побывали, и на тренингах… А я ни на курсах ни на каких не был, ни на тренингах, ни книг по пиару толком никаких не читал, но чувствую, что моё это! – продолжал свой телефонный разговор молодой человек, сидящий на противоположной половинке моей нижней боковушки и никак не спешащий лезть на свою полку. – Я говорю: я у них всего полтора месяца проработал, а бизнес-идей им сгенерил больше, чем весь остальной пиар-отдел…
ЭЛЕКТРИЧКА
1
– Не, ну что значит – неудобно? Поначалу – да, кому-то неудобно в полчетвертого вставать. А теперь я даже привыкла, даже в отпуске так встаю. Ну а что? Час мне чтоб собраться, завтрак детям приготовить, двадцать минут всего до станции идти. Электричка в 4-52 – я всё успеваю!
– Ну да, привычка – есть привычка. Человек и не к такому привыкает.
– Ну нет, зря вы так! Это очень удобно! Я пока еду – вышиваю или вяжу. За три года я уже не знаю сколько всего успела сделать в электричке. Вот свитер этот, например, нравится? В электричке вязала. И шарф тоже. И потом – тут у нас коллектив: вот Света и Тамара тоже в Редкино живут. А Галя – из Озерков, но она у золовкиной племянницы тут ночует, когда ей на смену ехать, буквально в пяти минутах от станции. Очень удобно!
– И что – каждый день так ездите?
– Не, ну почему же каждый день? У меня сутки через двое график. Сутки я в Москве, а потом домой. Я здесь в Редкино прямо в соседнем доме ещё в магазине работаю. Очень удобно. А ещё я в Сашкиной школе техничкой на полставки устроилась. Ну и что? Приду вечерком, когда уже нет никого, за два часа весь участок свой перемыть успеваю. И опять же – три с половиной тысячи на дороге не валяются. Очень удобно. И школа рядом.
– А в Москве где работаете?
– В колл-центре.
– И что – не устаете за целые сутки?
– Так у нас же перерывы есть! Каждые три часа – 15 минут. Ну чтобы в туалет там сходить, поесть чего. У меня вот и термос с собой, и контейнеры… А еще в районе одиннадцати вечера Москва уже засыпает, а Камчатка с Магаданом еще не проснулись – так там вообще минут двадцать без звонков бывает. А если еще и перерыв к этому добавляется – то аж 35 минут выходит! Тут и поспать можно. Очень удобно!
–… А компания у нас очень хорошая подобралась: мы и дни рождения тут отмечаем, прямо в электричке, да и просто угощаем друг друга, если кто-то что-то интересное приготовил.
2
Я знаю его уже лет двадцать. За это время он стал лысоват, вокруг глаз появились морщинки, а в рыжеватой бородке – седина. Он неказист – у него кривые и темные зубы, да и тех неполный комплект, да еще и косоглазие. Он сильно хромает, потому что у него одна нога заметно короче другой. Но когда он заходит в вагон, ударяет по струнам гитары и начинает петь, всё вокруг преображается – голос у него всё так же прекрасен. Поет он всегда простецкие песни про то, что в каждой строчке только точки после буквы «л», но в его устах давно омертвевшая эстрадная любовь почему-то оживает.
Несколько лет я его не встречал, отчего начал уже немного за него волноваться. А вдруг он потерял голос – а значит, и средства к существованию? Или его избили или даже убили какие-нибудь подонки, когда он возвращался в Тверь последней электричкой?
Впрочем, в последней электричке я ни разу его не встречал. В последней электричке вообще никто не поет. Хотя нет – бывают редкие исключения.
3
В первый раз я увидел ее как раз таки в последней электричке. Я был очень усталым и заснул, откинув голову набок, на холодное и жесткое стекло окна. В районе станции Подсолнечной я проснулся от пронзительно-нежных звуков свирели. Я поднял голову, и мне на какое-то мгновение почудилось, что сон мой продолжается или что я в этом сне уже навсегда. У дверей тамбура стояла негритянка в засаленной дублёнке и играла на крохотной глиняной дудочке. Потом она отняла сувенирную дудочку от губ и запела приятным сопрано: «Спи-и-и-и, луна, спи-и-и! Повернись на правый бо-о-ок!»
Осознав, что я уже не сплю, я потянулся к рюкзаку, чтобы достать из него фотоаппарат и заснять это чудо, но пока я доставал его, певица уже покинула вагон.
В следующую свою поездку в последней электричке я держал фотоаппарат наготове, но она так и не появилась. Я вновь увидел ее только через два месяца, и появилась она совсем в другое время и на совсем другой станции. Протискиваясь через усталую и раздраженную толпу, она выводила своим оперным голосом: «Я взглядом ищу твой па-а-а-арус! Твой пленительный белый па-а-а-арус!» Потом подносила к губам все ту же глиняную дудочку и издавала простенькие звуки пастушеской свирели.
В третий раз я увидел чернокожую певицу уже летом. Несмотря на жару, она была всё в той же дублёнке. Войдя в вагон, она подняла вверх голову, закрыла глаза и спела какой-то вокализ. Свирели на сей раз с ней не было. Вместо нее она опустила руки на клавиши воображаемого фортепиано и заиграла на нем буззвучное grave forte fortissimo.
4
– Не жалею! Не зову! Не плачу! Всё пройдёт, как с белых яблонь дым! – задекламировала с театральным надрывом женщина пенсионного возраста в замызганной светло-зеленой болоньевой куртке.
– Эти стихи не мои. Их написал великий русский поэт Сергей Александрович Есенин. А сейчас, если позволите, я прочту вам кое-что из своего собственного творчества.
Опустив голову, она вздохнула поглубже и взорвалась внезапным вихрем собственного творчества:
– Муж-алкоголик – вот наказанье! Сын-алкоголик – хоть в петлю лезь!..
5
– Ну я, слава богу, интересной жизнью живу, – самодовольно рассказывала о себе полная женщина лет пятидесяти с ярко-красными губами под цвет свитера домашней вязки и с крашенными в черный цвет волосами. – Как-никак, три раза замуж выходила.
Спутница ее, блёклая, седая, сухощавая и сутулая, укутанная в серую шубку из искусственного меха, жадно внимала ее словам.
– Ну а что, если мне становится неинтересно с человеком? Если с ним поговорить не о чем? Нельзя же основывать совместную жизнь только на сексе! У меня есть интересы в жизни – я вяжу, я макраме увлекаюсь. – Она приподняла с колен клубок красной шерсти, оставив на коленях две спици, воткнутые в узенькую полоску начатого изделия. – И вообще, у меня в жизни есть принципы, от которых я не готова отказываться! Я, например, люблю своё тело. Да, люблю! Вот, например, зубную щетку я никогда больше месяца не использую – выбрасываю!
Спутница её в изумлении покачала головой.
– Да, я интересная женщина, я знаю это. Володька – второй мой муж – из семьи ушёл ради меня, двоих детей бросил. Ну а мне-то что? Сердцу не прикажешь! Через три года он мне надоел – я его и выгнала! Я сразу поняла, что он рано или поздно надоест мне – даже прописывать у себя не стала. Ну, сама посуди, кто он такой? Ни образования, ни кругозора, ни увлечений… Ни даже принципов жизненных никаких! Да и внешность – так себе. Да и размер (понизив голос и чуть склонив голову в сторону собеседницы) – не ахти! – Ну, ты ведь понимаешь, о чем я? – заговорщически добавила интересная женщина, а блёклая женщина понимающе закивала.
– А я женщина интересная, я не хочу замыкаться, зацикливаться на интересах мужчины. У меня есть увлечения (она снова приподняла клубок), у меня есть принципы в жизни, я люблю своё тело. Вот щетку зубную, например…
6
– «Стилистика русского языка и культура речи» – это чё это?
– Ну это пожилая такая, в зелёной кофте.
– Это в очках которая, с химией?
– Нет, с химией – это детская литература. А стилистика – это с пучком.
– А, понятно… А вот это – «педагогическая антропология» – это лысенький такой, в костюме?
– Да, он.
– «Отлично».
– А вот это что – «методика работы с одаренными детьми»?
– А это книжку такую синюю нам конспектировать давали.
– А-а-а…
Две женщины лет сорока, возвращаясь из Москвы домой в Клин, читали вкладыши из только что выданных дипломов.
Потом у одной из них зазвонил телефон.
– Здравствуй, моя девочка! Как ты себя чувствуешь? Как настроение?.. К доске выходила? … Сама вызвалась? По математике? Ну ты даешь! Это очень смелый поступок! … Да ты чё? Все правильно решила? Валерий Семенович похвалил? Ну, это дело надо отметить! Я как раз тортик везу. … А что Светка? Все ещё обижается? … Угу… Угу… Ну так ты так и объясни ей, что Игорь просто так общался с тобой, а нравится тебе Андрюха. … Ну ты сама войди в её положение – конечно, она ревнует, они же уже три года вместе – с пятого класса!..
7
– Молодой человек, извините, не могли бы вы дать мне хоть немного денег? Ну или просто поесть купить?
Я хотел по привычке отправить своего собеседника, молодого и вполне здорового на вид парня, работать, но что-то остановило меня, когда я встретился с ним взглядом. С виду непьющий, чистоплотный. Может, и вправду в беду попал?
– Я не работаю, потому что у меня инвалидность есть по УО, даже книжку могу показать…, – словно читая мои мысли, произнёс паренёк и поспешно достал аккуратно завёрнутую в целлофан книжечку.
– Да ладно, я верю. Но денег все равно не дам. Лучше пойдем, я тебе еды куплю.
Но не успели мы и нескольких шагов пройти, как парнишку перехватили двое милиционеров. Со словами «блин, опять…» он покорно и спокойно последовал с ними.
Минут через двадцать, когда я уже сидел в вагоне тверской электрички, парнишка вошел туда же, радостно жуя шаурму.
– Менты угостили! – доложил он мне с набитым ртом и сел рядом.
Дожевав шаурму, он решил продолжить общение со мной.
– Я сам питерский, домой возвращаюсь. У меня комната на Гороховой. Мне как восемнадцать исполнилось, меня из детдома туда жить отправили – там раньше бабушка моя жила. Вот так вот поживу, поживу дома, потом надоедает – и опять отправляюсь куда-нибудь.
– А что ж ты на работу-то не устроишься? – не удержался я от своей привычной маленькой проповеди.
– Так не берут. Ни охранником, ни на завод. «Зачем, говорят, нам УО на заводе? У нас своих идиотов хватает!»
– А чем тогда ты занимаешься всё время?
– Просто живу. Путешествую. У меня проезд бесплатный на пригородных поездах – вот и катаюсь на них. Сейчас вот с Украины возвращаюсь – полтора месяца там на электричках катался, всю страну изъездил!
– Полтора месяца?! Ну а где ты питаешься?
– Когда есть деньги, покупаю еду в магазине. А когда заканчивается пенсия, прошу людей.
– Ну а мыться-то как?
– Можно в туалете под краном – если сверху только. Ну а на каждой большой станции есть душевые, куда путейцы после работы ходят. Можно начальника станции попросить, чтобы пустил помыться.
Тут он достал из-за пазухи общую тетрадь в линейку и открыл ее.
– Вот, смотри, это я в 2007 году из Питера до Владивостока и обратно на электричках путешествовал. Тут у меня все остановки записаны. И пометки разные полезные.
Я открыл тетрадь ближе к началу и прочел пару строк, выведенных корявым детским почерком: «бологое столовая душ магазин продукты два ларька с пирошками виноградовская бушевец петерсоновка».
– Ды быть того не может! Из Питера во Владивосток? Врёшь ведь!
– Ну, можешь не верить. Мне-то что?
Сказав это, он улегся на скамейке.
– Спать я что-то хочу. Тебе можно голову на ногу положить? А то тут больно жесткие сиденья.
– Ну клади, – дал я согласие, переборов неловкость, усиливаемую многозначительными взглядами двух пожилых пассажирок напротив.
Мой новый знакомый закрыл глаза, и стало казаться, что он и вправду спит. Но когда мы подъезжали к очередной остановке, он приподнимался с моего бедра и громко – чтобы было слышно всем пассажирам вагона – объявлял:
– Крюково! Наступна Алабушево!
Люди оборачивались и смотрели на меня. А я пытался своим видом дать понять, что мы с Денисом не пара и даже не друзья вовсе, и что час назад всего познакомились, и что я вообще никакой ответственности не несу за этого человека, и что он вообще считается УО, и не исключено, что вполне заслуженно. Но люди продолжали оборачиваться на нас всё с тем же видом неприятного удивления, граничащего с возмущением. Наконец я устал от всей этой безумной игры и заснул, обессиленно откинув голову к жесткому и холодному окну.
Через некоторое время в моём сне громко объявили остановку: «Подсолнечная, наступна Сенеж», и сладко заиграла свирель. От этих блаженных звуков я открыл глаза и увидел перед собой негритянку в засаленной дублёнке с прижатой к губам сувенирной дудочкой и скошенными к дудочке глазами.