Выпуск №1

Автор: Татьяна Бонч-Осмоловская

 
Intan Paramaditha. Apple and Knife. Trans. Stephen J. Epstein. Brow Books, 2018. 208 сс.
 
И. Парамадита родилась в Индонезии, училась в США, затем переехала в Австралию. В Америке она получила дипломы по теории кино и английской литературы. И.Парамадита отлично говорит по-английски, однако пишет и публикует свои рассказы на индонезийском языке, предоставляя переводить их профессиональному переводчику.

Книга «Яблоко и нож» включает тринадцать рассказов. На обложке книги – женская рука, поднятая в жесте сопротивления, сжимает в кулаке что-то дающее много пены, возможно, губку для мытья посуды. Узкие белые полосы пены обрамляют руку подобием решетки, и все это происходит на нежном жемчужно-розовом фоне. Если развернуть книгу на девяносто градусов, чтобы прочитать название и имя автора, рука окажется направленной  горизонтально, слева направо, полосы пены – тоже горизонтально, и жест изображает не бунт, а полет супервумэн, стремящейся дотянуться с мылом и мочалкой до самых потаенных уголков домашнего хозяйства. Тоже неплохая интенция, если на то пошло.

В фокусе рассказов Интан Парамадиты столкновение традиций: местной и мировой, патриархальной и феминистической, сказочной и обыденной. Персонажи разнообразны: музыкант, куртизанка, чиновник или бизнесмен, жена богатого человека, бедный молодой бандит, служащая рекламного агентства, знаменитый французский писатель, сельская ведьма, молодая журналистка… Одни обеими ногами стоят в древней местной традиции, другие оказываются в новом, корпоративном, европеизированном, гендерно-модифицированном мире.

Книга открывается коротким рассказом «Слепая женщина без пальца ноги» — переложением истории Золушки, рассказанной одной из старших сестер. Жанр пересказа истории голосом второстепенного персонажа, в особенности, антигероя, в целом не нов, как не ново и переворачивание ролей – это Золушка была тщеславной и лицемерной, а сестры, что сестры, просто для бедной девушки шанс выйти замуж за богатого и знатного – это единственный шанс вырваться из смертной нищеты, кто же не будет стараться изо всех сил. Заглянув за занавес «и жили долго и счастливо», рассказчица показывает, что по большому счету, не выиграла ни одна из сестер: нищие слепые старухи бродят от деревни к деревне, рассказывая страшные истории и тем зарабатывая на пропитание, а знатная жена слабеет с каждым годом, рожая и рожая дочерей, не способная родить наследника. Любопытно двойное отражение старой сказки: индонезийская писательница пересказывает европейскую сказку на индонезийский лад, прививает одну культуру на другую, как ветку яблони на банановую пальму. А затем этот гибрид пересаживается обратно на западную почву. Теперь западный читатель, знающий историю Золушки наизусть, видит ее в восточном преломлении, словно возвратившейся из экзотического путешествия. Концепция двойного отражения интересная, но если ее так рассматривать, история оказывается слишком хорошо сохранившейся, та же Золушка, те же сестры. Если бы европейский писатель захотел пересказать ее с точки зрения сестер, получилось бы примерно то же самое – тот же предсказуемый сюжет без неожиданных поворотов, нормальные в общем сестры, тяжелая судьба, как и у бедных девушек средневековья, да и у девушек во многих современных странах.

Героиня следующего рассказа, «Кровь», вместе с другими сотрудницами рекламного агентства придумывает концепцию для рекламы женских прокладок. Все уже было сказано в предыдущих рекламных роликах: удобство, легкость, надежная защита – и нужно погрузиться в глубины личной или коллективной памяти, чтобы придумать нечто новое. Героиня и погружается – до воспоминаний, как учительница наставляла девочек стирать использованные прокладки до прозрачности и заворачивать в газету, прежде чем выбрасывать, не то – придет бледное привидение с длинными черными волосами, достанет прокладку из ведра и высосет из нее кровь. Привидение и кровь ходят бок о бок в народной культуре, и объяснение удовлетворило девочку. Мама, с другой стороны, учила ее, что кровь – это жизнь. Когда выросла, девочка избрала менструальную кровь орудием мести любовнику, усомнившемуся, что он был первым – хотел крови, получи крови по всему сидению автомобиля. А теперь она должна бороться с живительной менструацией в угоду рекламной концепции? Ну уж нет. Проще уволиться с работы и, заглянув напоследок в корпоративный туалет, встретить ту самую даму бледную с алым ртом, нашедшую использованную, но не простиранную прокладку. Слишком физиологично? По мне, тоже. Для индонезийской культуры, я подозреваю, еще и безумно страшно. Но героиня осмеливается не только заглянуть привидению в лицо, не только найти ее красивой, но и задать вопрос: зачем? Потому что кровь – это жизнь, исчерпывающе отвечает привидение. Этот окончательный ответ, в котором героиня солидаризируется с матерью, а не с традиционной культурой, с личным опытом, а не с корпоративными задачами. Для западной культуры и не чересчур физиологичный, не первый откровенный рассказ о месячных во всех проявлениях, просто очередная прогрессивная феминистическая история с этническим оттенком. Но, могу предположить, для индонезийской, как и для российской – шокирующий. Западный читатель учитывает шок читателя местного, что, собственно, и делает текст прогрессивным и феминистическим, а автора – востребованным на литературной сцене.

Рассказчица из «Крика в бутылке», молодая женщина, исследователь неназванной природы, может, социолог, может, журналист, приходит к старой ведьме, вернее, знахарке, помогающей женщинам избавиться от нежелательной беременности. Еще одно табу – как можно девушке появляться в таком месте, как можно открыто говорить об этом, как можно писать такой рассказ! О ведьме шепчутся, ее проклинают, и – каждый знает, где она живет и чем занимается. Даже телевидение приходило снимать о ней передачу «Темная сторона женщины», хоть на экране и замазало глаза и размыло очертания фигуры ведьмы. Она занимается тем, что остается во тьме, скрытым, непроговоренным – и героиня хочет узнать об этом. Ведьма говорит загадками: «Некоторые птицы не желают разрушить себя в пламени. Я знаю, что есть воды, которые скорее желают застыть, чем стать истоком, ради спокойствия, которого они не знали». Впрочем, ведьма держит не бездушный абортарий, она просит у женщин не только деньги, но и ткань, чтобы завернуть в нее плод, чтобы ребенок мог чувствовать, как мать обнимает его и в ином мире. Она собирает крики несостоявшихся матерей в бутылки, заполнившие уже шкаф в комнате ведьмы от пола до потолка. Сотни бутылок с запертыми в них криками матерей, прощающихся с нерожденными детьми. Если не разрешить женщине этот крик, этот вой, этот смертный плач, он останется с ней навсегда, и она онемеет. Ведьма открывает для девушки одну из бутылок, принадлежащую уже умершей женщине, и раздается крик, мертвая приближается и смотрит, касается девушки сухими губами. Что за привидение это было? Женщины, ребенка, самой смерти? Девушка убегает, она узнала все, что хотела знать, или не узнала, но все равно больше знать не хочет. А ведьма уверяет, что они еще увидятся, и одна из бутылок была или будет ее. Темная сторона жизни женщины. О чем не говорят вслух, особенно в традиционалистском, патриархальном обществе. А в женском – говорят, как ведьма, и пишут, как Парамадита.

Самым многослойным показался мне рассказ «Кучук Ханем», по имени знаменитой египетской танцовщицы, однажды развлекавшей Гюстава Флобера. Это тоже переворачивание истории, известной ранее только со слов Флобера, а теперь ее рассказывает другая участница встречи. Для Флобера она стала прототипом Саломеи и царицы Савской, а в быту – он подхватил от нее блох. А для Кучук Ханем, в интерпретации Парамадиты – он заразил ее сифилисом и из-за него она потеряла старого возлюбленного. Здесь автор так же играет на теме экзотики для раскрытия феминистического высказывания, но не родной, современной индонезийской экзотики, а потребовавшей хотя бы минимальной исследовательской работы, египетской ориенталистской экзотики XIX века. Это, на мой взгляд, ценно. В рассказе перемешаны эротика, экзотика и литература. И кровь, поскольку старый поклонник, отлюбив в последний раз танцовщицу, отрезал себе язык, только что ублажавший ее, и покинул спальню навсегда. Всякому гостю, просившему у нее драгоценную шаль, Кучук Ханем будет показывать засушенный язык – хотите экзотику, расставайтесь с языком, метафорически говоря – возвращайтесь на родину без рассказа об экзотической любовнице. Никто и не рассказывал. Флобер был последним. И все же – кровь, любовь, эротика, экзотика, история и литература – на мой взгляд, чересчур всего много для современного короткого рассказа.

Народные легенды и древние поверья позволяют автору взглянуть на будничную историю с другого ракурса, осознать себя героиней собственной сказки. При этом ни в одном из текстов женщина не показана беспомощной жертвой. Да, мир жесток, и порядки в нем зачастую жуткие, но автор не принуждает читателя жалеть ее героинь. Они не беспомощны, они отвоевывают свое место под солнцем. Или не отвоевывают, жизнь есть жизнь, всякое может случиться. Героини выворачиваются, как кошки в прыжке, и отвечают – наглому начальнику, претенциозному любовнику, неверному мужу, авторитарному отцу, давлению большой женской семьи, старой школы и новой офисной работы. Да и кто тут охотник и кто жертва? Начальник или секретарша, молодой бизнесмен или волчица-оборотень, мужчина, изменяющий жене, или Царица Юга, старательный гном или принцесса, повелительница гномов?

На женское тело воздействуют самые разные силы – семейные традиции, общественные установки, будь то индонезийское или западное общество, сверхъестественные, рыночные, физиологические, все они тянут в разные стороны, заставляя тело уложиться в назначенные ему формы. Наблюдение за этими силами, фиксация их воздействия на женское тело, выговаривание этих напряжений в слово – занятие Интан Парамадиты. Сборник ее рассказов многомерный, как эти давящие на женщину силы. В единое гармоничное описание современная женщина не укладывается. Сжимая мыльную тряпку в руке (или в женский кулак уместился весь мужской мир, все оргазмирующее общество?), она стоит и рассказывает, какая она есть.