Выпуск №2

Автор: Елена Островская

 
У меня красный диплом. Единственная «четвёрка» в нем – по курсу истории КПСС. А на следующей странице – по «Житиям святых» – «пять». Наверное, биограф мог бы предсказать моё будущее, сравнив одни эти названия и цифры. Впрочем, ничего особенного, в дипломах востоковедов прошлых веков можно ещё и не такое обнаружить.

Ужас в том, что я до сих пор не помню ни слова, ни звука из этого грандиозно мистического времени лекций по истории коммунистической партии. Сожалею ли я об этом утраченном хроносе? Не то слово – очень и очень. Однако слишком многое случалось и происходило тогда, чтобы это сакральное знание могло войти в дырявый сосуд. Ладно, так уж и быть, расскажу обо всём по порядку.
Курс читал старый коммунист, доблестный воин, прошедший всю войну, известный историк, автор трудов. Как талантливый и неординарный художник слова, он живописал историю своей прекрасной Дамы от явления на свет, через отрочество, юность и «мои университеты» к поклонникам и воздыхателям, сторонникам и преданным соратникам, победам и падениям. Он не делал скидок, вещая слушателям, которым не исполнилось ещё и восемнадцати лет. Мы не штурмовали Зимний, не ходили в атаки, не работали на заводах, не закалялись в цехах, не писали стихи и не строили светлое будущее. У нас пока всё было неопределенно, но, безусловно, весело и напоено воздухом будущего. Мы вернулись из колхоза и летних морей. Загорелое, бурное юношество, взбудораженное узнаванием друг друга – первый курс, начальная неделя!

На первой лекции узналось, что у преподавателя нет глаз. Загорелое лицо пересекала черная пиратская повязка, второй глаз был лишь слабо намечен. На преподавателе прекрасно сшитый костюм удивительного цвета спелой сливы, сорочка из батиста, в манжетах запонки с камнями, немыслимый галстук. Он входит, опираясь на трость, открывает портфель, достает папку и книги, верной рукой раскладывает всё перед собой, сцепляет длинные тонкие пальцы. О Боги! Вот что он думал? Как можно пережить явление чудесного в рутинный серо-бурый быт? Лично у меня в голове тут же произошла революция. Я, зачитавшая до дыр все книги о пиратах всех библиотек города, была потрясена. Еще бы, тоскливо-мутный предмет будет читать морской волк, флибустьер. Он, привыкший прикрывать глаз от света океана, он, участвовавший во многих переделках, неоднократно тонувший и терявший корабли, он, схоронивший прекрасную возлюбленную из знатного рода!.. Вот это да!!!

Меня переполняет восторг, я тут же страстно шепчу в мелкое ленкино ухо: «Ленка, Ленка, пират-пират, Лен!!! Ленаааа, меня сейчас разорвет, хочу прыгать, хочу кричать над пропастью!!!» Моя Лена, миниатюрная строгая блондинка, вечная отличница всех учеб, немка по крови и духу, делает страшные глаза и шипит на меня змеей. Она вообще никогда не делала мне замечаний, всё могла донести мимикой. Но ведь до меня не доходит, у меня революция, у меня буря, я поднимаюсь и присаживаюсь, я скриплю деревянным стулом, я произвожу массу звуков. А Лена уже повернула ко мне свое личико, расширила до невозможности глаза и покрутила маленьким острым пальцем у виска, поджала губы. Не успевает унять мою бурю своим холодным душем. Флибустьер уже вопрошает: «Милочка, откуда такой шквал эмоций? Предмет наш долгий, сложный, сядьте поудобнее, откройте тетрадь, я сейчас начну рассказывать». Ого, он обратился ко мне. Я улыбаюсь, растекаюсь. Похоже, он почувствовал наше душевное единство, избирательное сродство, оценил мистическим взором мой аристократизм, уникальный ум и красоту… «Дуууурааа», – слышу я змеиный шёпот подруги, и в тот же миг она пребольно щиплет меня под партой. На тетрадке записка от неё: «Да сядь ты уже, мешаешь». Я прихожу в себя. Лена моя сидит вся аккуратненькая, кудряшка золотых волос упала на лоб, девочка старательно ваяет конспект.

Лекции по истории пиратства начинались в 8.15. Тогда я ещё не ведала, что каждое опоздание отрезает время с другого края нашей жизненной протяженности. Я опаздывала. А иначе и быть не могло. С утра можно встретить маму и поболтать с ней о Вселенной, о новых черных дырах, о мальчишках с курса, о пустынных верблюдах и миражах. Она приходила поздно, я уже спала. Но, бедная, поднималась в шесть утра, чтобы увидеться с безумной дочерью. К тому времени моя жизнь неслась вскачь: после пробежки, душа и утреннего китайского, я мчалась на кухню выкидывать сваренную отцом овсянку. Он её варил и уходил спать. А вот если вставала мама, мы пили кофе, болтали и хохотали!

Аудитория 201 филологического факультета – зал петербургского университета с инкрустированным скрипучим паркетом, до отказа набитый стульями и партами старой формации. Черные парты с откидными столами сами по себе издавали невероятные звуки, стулья вековой давности пели. И вот я опаздываю, сильно-сильно опаздываю. Тихонько открываю дверь, а флибустьер сидит напротив входа. Шаг первый – открыть дверь и аккуратненько так посмотреть. Если он не останавливает лекцию, то зелёный короткий светофор. Но вот этот путь – от двери до свободной парты сзади – страшное испытание моему балетному искусству. Всё-таки мне очень пригодилось, что в детстве я непродолжительное время мечтала стать балериной. У нас в СССР часто умирали вожди народа, их последний прощальный заплыв в гробу через Красную площадь неизменно сопровождался Лебединым озером. Это весьма содействовало моим домашним упражнениям, в чешках на носочках и занавеске на плотном торсе. О, как я танцевала! Ровно до тех пор, пока дед не заявил, что балерине следует сесть на диету. М-да, в тот же день я решила стать космонавтом, у них было прикольное питание в тюбиках.

Зайти в аудиторию к флибустьеру получалось лишь на носочках, а продвигаться вглубь зала – только на одной ноге. Через пару месяцев моих одиозных танцев лекции по истории КПСС стали курсом не просто с высокой посещаемостью, но собирали вольнослушателей даже с других факультетов. Аудитория мне сопереживала, кто-то заранее притаскивал думочки, чтобы прорвавшийся смех уходил в вату сна. Я не смеялась, я считала: «Раз-два-три, морская фигура замри!» Флибустьер останавливает речевой поток, он слушает движение океана. Океан стоит на одной толстой ноге, вторая согнута и приставлена к коленке, руки сложены лодочкой над головой. Про себя я произношу: «Ом». Мне пошли на пользу уроки йоги, которые мой еврейский папá давал всем желающим на пляже перед домом отдыха с 4.30 до 6.30 весь наш одесский сезон. Лекция продолжается. Теперь я – ёжик в тумане, бегу-бегу в конец аудитории, едва касаясь земли короткими лапками…

«И как ты собираешься сдавать КПСС? Что ты себе думала, скажи! И в кого ты такая разгильдяйка? Лена, ты ведь ленинградка, из интеллигентной семьи, родители – учёные, умнейший брат, достойные родственники…» – это моя микро-Лена на вопрос о конспекте к экзамену. Конспекта по КПСС у меня не было, у меня вообще не было конспектов, я все запоминала. Но этот курс был какой-то трансцендентной, запредельной истиной. Мне долго пришлось умолять подругу о помощи. Наконец Елена согласилась, но с одним условием – я должна буду приходить к ней в общежитие. О, нет! Общага востоковедов тех времен была притчей во языцех и по раздолбанности, и по уровню бытовой энтропии.

Лена предупредила, что рядом поселились наши калмыки, с которыми моя немка крепко дружила. Она всегда была бесстрашной. И вот мы уже сидим рядом за столом, изучаем Ленин аккуратный почерк и учим историю КПСС. Точнее, это Ленка учит, а я пялюсь в текст и не верю своим глазам. Какой еще Троцкий? Какая перманентная революция, охватывающая сетью страну за страной? Фрида Кало – а-ха-ха-ха-ха! «Ленка, он совсем чудак! Зачем какую-то Фриду сюда приплел?» Лена смотрит злыми глазами, губы растянуты в нить. Она ничего не произносит, но понятно – сейчас выгонит. Наступает время обеда. А Ленка ведь немка. Революция – революцией, а обед – обедом. Мы садимся за стол, застеленный аккуратной скатертью, подруга ставит посуду, раскладывает приборы. Вокруг страшные шкафы, на них железные и пластмассовые тазы, вся комната в верёвках для сушки белья, чемоданы, книги и множество вещей от неряшливых соседок по комнате. В Ленином локусе чистота и Орднунг, кушать следует молча, хорошо прожевывая, сидеть аккуратно и чинно. Немного расслабиться и хоть что-то мяукнуть дозволит мне Лена лишь во время компота с плюшкой. Но тоже не чересчур – «Хватит, ты уже очень много слов произнесла, а нам надо дальше учить, там колоссальный материал».

На третьи сутки Ленка всё выучила, а я только пробежала текст глазами. Она меня экзаменует, ставит «кол». Приговор немки – «Ты должна это выучить наизусть, другого пути не вижу!» И я учу, иногда стенаю и юродствую. Но Ленка меня знает: ни мои слюни и сопли, пущенные внезапно, ни гомерический смех, ни бесцельные философствования, ни запредельное торможение её не сбивают – периодически она сухо командует: «Учи! Учи!» Лена меня экзаменует, выявляются лакуны. Я шлю мощнейшие посылы в космос: «SOS!!!»

Ответ всё-таки пришел. В дверь постучали, Лена ушла за шкаф к двери. «Лена, здравствуй, как твои дела? У нас сегодня позы, пойдем отложу тебе в миску?» Слышу её змеиное шипение. Кто-то уходит со своими калмыцкими пельменями. Она возвращается, я по её требованию тут же декламирую историю КПСС, историю коммунизма и его творцов. В дверь стучат, Лена уходит за шкаф: «Лена, здравствуй, там мясо принесли наше, пойдем, мы уже стул тебе поставили». Видимо, она делает жуткие глаза. Слышу лишь звук закрываемого замка. Мне страшно, Ленка нас закрыла, она не отпустит меня. Она садится напротив, приглаживает выпавшую кудряшку и приветственно кивает мне… Стук в дверь. Лена смотрит на меня пристально, секунду думает, почему-то достаёт метлу, огромную дворницкую метлу! Мне уже очень страшно. Да, я, конечно, могу представить, что она отдубасит меня этой метлой за тупость. Но нет, идёт к двери, открывает: «Лена, эээ, ээээ, хорошо, мы, конечно, подметём все лестницы!»

Мы сидим до глубокой ночи, я пропела все стихи о КПСС до последней точки. Мини-копия Мерлин Монро довольна. Она хитро смотрит на меня и вдруг разрывается от хохота: «Лена, веник дай, Лена, а соль у тебя есть? Лена, выпей архи, и позы, мясо, Лена…», она задыхается от смеха.