Выпуск №2

Автор: Марианна Гейде

 
Из сборника «Лесные люди»

***
Перед тем, как установить контакт, их предупредили:
– Там всё происходит несколько заторможено,
потому что перед тем, как сказать, они в уме считают до пяти,
или до десяти – в зависимости от того, кто перед вами,
простолюдин или человек высокого положения,
чем выше статус, тем длиннее паузы,
этому их обучают с детства,
чтобы они могли контролировать агрессию,
чтобы иметь время всё обдумать и принять решение,
хотя обычно решение они уже приняли с самого начала,
и медлят только ради приличия;
они все по природе довольно злые,
поэтому завели такой обычай,
чтобы хоть как-то сохранить сообщество.
Старейшины так и вовсе молчат минуты три, прежде чем слово вымолвят,
с ними нужно быть особенно терпеливыми.
Они говорят в таких случаях: «ничего, ничего,
боги на небесах – те могут ответить спустя годы,
а могут и вовсе никогда не ответить».
Поэтому старайтесь соблюдать их правила,
потому что если вы не будете соблюдать правила,
то они решат, что вы дикие,
и уничтожат вас просто из предосторожности.
Группа приняла эти сведения со всей серьёзностью:
к этому располагала судьба предыдущей группы.
Предыдущая группа отнеслась к ним недостаточно серьёзно.
Хотя, по существу, это было не так уж важно:
решение, как было сказано, они приняли почти сразу
и просто выжидали повода:
что-что, а это они умеют.

 
***
Они верят: Боги –
сумасшедшие ремесленники, производящие разнообразные объекты,
немедленно теряющие к ним интерес, как только работа закончена,
и выпускающие их в мир, влачить своё никчёмное существование.
Богам до них нет никакого дела:
одни творения поедают другие,
третьи питаются продуктами разложения и первых, и вторых.
Кажется, будто боги заинтересованы в этой войне,
но и это неверно:
богам до неё нет никакого дела,
они просто жаждут друг друга переплюнуть:
одно божество создало поркупина, и все засмеялись,
другое – панголина, и все удивились,
третье создало полоза – и все залюбовались,
божества ревнивы и тщеславны,
божества гневливы:
не понравилось создание – мигом в прах сотрут.
Одно божество вдруг взяло и создало человека.
Остальные посмотрели.
Сперва задумались,
потом начали браниться:
зачем оно это создало?
Для какой цели?
Всем будет только хуже.
Это существо опасно и всё испортит.
Лучше ты его уничтожь, пока не поздно.
Не на шутку переполошились боги.
А божество, повинное в этом переполохе, сидело себе и ухмылялось,
ничего не отвечало,
ничего не предпринимало –
просто выпустило человечков в мир и отошло в сторону,
и глядит, что теперь будет.
Они верят, что божество и теперь на них смотрит.
И детям про это рассказывают.

 
***
Жили в предчувствии конца света,
непонятно откуда у них взялось это ощущение,
но оно было таким же устойчивым, как неустойчиво было всё вокруг:
государственный строй,
общественный договор,
личные отношения.
Даже собственным воспоминаниям доверять не стоило:
потом всегда выяснялось, что были свидетели, и они говорят совершенно другое,
хотя и им тоже нельзя было доверять;
одним словом, предчувствие конца света было чем-то единственно стабильным и заслуживающим доверия.
Так они и жили:
долговременных планов не строили,
кратковременные старались осуществить побыстрее:
потом может быть поздно.
И вот оказалось, что предчувствие их не обмануло:
конец света действительно наступил,
но оказался совсем не таким, какого они ждали.
Они думали, что конец света будет чем-то ярким,
чем-то захватывающим,
но, главное, чем-то быстрым.
Допустим, кратким обменом репликами между двумя ядерными державами,
или столкновением двух небесных тел,
или, может быть, там даже будут задействованы Гог, Магог и, непременно, Блудница, восседающая на Звере
(в это они не особенно верили, но никогда не отрицали такую возможность полностью).
А оказалось, что конец света – процесс долгий и муторный,
совершенно лишённый всякой романтики,
всякой зрелищности,
он больше похож не на краткую вспышку, а на медленное тление углей в прогоревшей печи,
только угли в печи – это, по крайней мере, красиво.
Красиво и тепло.
А здесь серо и холодно.
И, главное, они поняли:
им предстоит дожить свои жизни во время конца света,
умереть во время конца света,
у кого-то ещё и дети вырастут во время конца света,
и неизвестно, насколько это всё затянется,
и как именно следует жить во время конца света, нигде не сказано даже в общих чертах.
А многие вообще понятия не имеют, что живут во время конца света,
этих они презирают и втайне им завидуют:
даже когда свет закончится совсем, они, наверное, ничего не почувствуют,
просто ахнут и растворятся.

 
***
– Аггели, много вы о них знаете!
Если не знаете, то и не говорите,
а лучше послушайте:
во-первых, это неправда, что у каждого человека есть свой личный ангел-хранитель.
Это было бы слишком.
У рядового ангела-хранителя клиентура двадцать-двадцать пять человеческих душ,
у архангелов пятьдесят-семьдесят,
и ещё несколько ангелов в подчинении,
чтобы передавать им часть своих кейсов –
такова структура небесной иерархии.
Ангелы выслушивают молитвы,
тысячи молитв в день.
Иногда совсем пустые, глупые жалобы,
на них и отвечать-то не стоит.
Иногда такие, что с ними идут к архангелам,
потому что у них больше полномочий,
иногда… впрочем, не будем углубляться в подробности их деятельности, речь не о том.
Время от времени у какого-нибудь ангела случается синдром выгорания,
тогда он срывается и говорит жалующемуся:
ну так пойди и убей себя,
сдохни уже наконец,
как ты заебал.
Такого ангела дисквалифицируют и выгоняют в аггели.
Аггели к небесной иерархии никакого отношения не имеют – у них своя иерархия.
Они как дикие собаки, живут стаями.
Людей сторонятся – они ещё в бытность свою ангелами от них навидались и наслушались,
но живут поблизости от людских поселений –
там для них много пищи:
гнев, ярость, боль, страх, зависть, отчаянье –
этим питаются аггели.
Сами на людей нападают редко,
это уж люди себе придумали, чтобы оправдать собственные пороки,
мол, их бес попутал – да никто их не путал,
сами всё сделали, а теперь валят на бесов.
Бесы просто крутятся возле людей и подбирают их объедки.
Вот случайно набрести на стаю аггелей – это может закончиться плохо:
будут пугать, стращать дивами, заставлять испытывать отвращение и ужас – и этим питаться.
Есть специальные места, куда людям ходить не полагается,
разве что монахам, прошедшим специальную подготовку.
Остальным лучше обходить стороной такие места:
можно навеки лишиться рассудка.
Вот что вам неплохо бы знать про аггелей.
Да, кстати, если вы спросите, чем они занимались, пока у них была должность, я скажу вам:
они слушали.
Больше ничего, только слушали.
В этом, собственно говоря, и заключалась их работа.
Вмешиваться в людские дела у них не было никаких полномочий.
Люди должны были сами всё сделать. Или не сделать.
А до Бога их ламентации вообще никогда не доходили –
Он един, неподвижен, неделим, ничем не колеблем и не омрачён,
Его, можно сказать, нет.
– А серафимы? – робко спросил мальчик, – они чем занимаются?
– А вот чем занимаются серафимы – этого я тебе сказать не могу, – строго ответил учитель, – это секретная информация.

 
***
Население Лимба,
в общем-то, благожелательно:
никогда не набросятся на тебя,
никогда не оскорбят и не унизят,
не дадут понять, что если ты хочешь быть здесь –
а ты, как правило, здесь быть не хочешь,
но тебя никто не спросил –
то должен делать то-то и то-то,
ну, как это в Аду принято.
Но они всегда смотрят куда-то мимо тебя,
говорят с кем-то, кто не имеет отношения к тебе,
с кем-то, кто их предал,
с кем-то, кого они предали,
словом, никогда они не станут говорить с тобой,
никогда они не будут смотреть на тебя,
они в своём собственном Лимбе,
а ты – в своём.
Раз уж ты теперь здесь оказался,
пройдёт какое-то время, и ты поймёшь, почему ты здесь оказался,
и тоже больше не будешь ни о чём спрашивать,
тоже будешь смотреть мимо, говорить мимо,
не видеть ничего, кроме своего собственного Лимба.
Вот теперь ты дома. Расслабься. Это Лимб.
Здесь больше никогда ничего не произойдёт.

 
***
Чем дальше,
тем сильнее становилось чувство,
переходящее в уверенность,
что его слушают
ну, те.
От этого возникла потребность
выражаться туманными полунамёками,
эквивоками,
кеннингами,
эллипсами
и какими-то уже совсем неопознаваемыми геометрическими фигурами речи.
Причём он подозревал,
и это также неуклонно превращалось в уверенность,
что «те» все эти его уловки давно раскусили
и теперь просто наслаждаются спектаклем,
потому что торопиться им некуда,
а тут бесплатное развлечение.
То есть, что значит «бесплатное».
Им за это-то, собственно говоря, и платят.
А вот его собственные адресаты вконец перестали понимать, что он имеет в виду
и смотрят на него, как на помешанного.
Соглашаются для вида,
а сами думают: «спятил человек.
Не будем его расстраивать»,
и уже не пытаются проникнуть в ход его мысли.
Тогда он махнул рукой и начал в своих разговорах с друзьями и близкими,
которых уже и близкими-то назвать стало затруднительно,
обращаться непосредственно к «тем».
Стараться как-то их заинтриговать,
заранее предчувствуя, как они обломаются,
когда выяснится, что это был блеф,
а иногда сообщить им что-то действительно стоящее,
но так, чтобы они ни в жизни не догадались,
что именно на это стоило бы обратить внимание,
и тогда уже его злорадство принимало какой-то мистический,
почти божественный характер:
ведь они и сами никогда не узнали бы, как обломались,
а он знал,
то есть, получается, он знал нечто такое, чего не было, но могло бы быть, если бы он попустил,
такие вещи, как учили теологи, может только бог и ангелы высших чинов.
То есть, он как бы становился на место ангела высшего чина,
и это было уже что-то посерьёзней простой игры с «теми».
Словом, его речь постепенно мутировала в какой-то такой предмет,
вроде горгулий, которых помещали в таких местах на крыше храма,
где никто из прихожан не мог их видеть,
да и никто из духовных лиц обыкновенно тоже их не видел,
иногда и настоятель храма не подозревал об их существовании,
это был такой секретный разговор между каменотёсом и заказчиком,
и в качестве последнего выступала не церковь, а сам господь бог…
Словом, ни свои, ни «те» давно уже ничего не понимали,
те и другие просто внимали этим дико сплетённым речам,
не ища в них никакого смысла.
И своих, и «тех» давно тошнило от смыслов.
Слишком хорошо известны были все эти так называемые смыслы.
Хотелось чего-то чистого,
чего-то красивого и невнятного,
чего-то не от мира сего.
Так что он, в общем, и для тех, и для других
и был ангелом,
может, не высшего чина,
может, просто ангелом.
Нынче и таких днём с огнём не сыщешь.
Раньше было много.
А теперь днём с огнём.

 
 
Из сборника «Люди с островов»
 
Люди с островов
Людям с островов показали картинку с изображением Тайной Вечери и спросили, что они на ней видят. Они ответили: видим людей, которые едят. Тогда им рассказали историю о таинстве Евхаристии, и о том, как Господь предсказал свою смерть, и снова спросили: теперь что вы видите на картине? Люди с островов снова ответили, что видят людей, которые едят. Сколько ни бились миссионеры, пытаясь добиться от островитян более развёрнутого ответа, но те лишь иногда варьировали детали, например, отвечали: «люди едят и пьют» или «люди пьют и о чём-то спорят», но глубинный смысл происходящего так и остался от них скрыт. Тогда миссионеры пришли к заключению, что люди с островов, по-видимому, от природы лишены света разума, а, стало быть, созданы не по образу и подобию Божьему, а как-то по-другому. Разгорелись настоящие богословские дебаты: кто-то утверждал, что люди с островов произошли от людей и демонов, кто-то – что от демонов и животных, кто-то – что это потомки самого Каина, а кто-то даже доходил до того, что это какая-то первая, неудавшаяся версия людей, которую Господь пощадил и не уничтожил, но спрятал подальше от посторонних глаз сюда, на Острова. Его тут же объявили еретиком и предали анафеме. Вопрос, что делать с людьми с островов, однако, оставался открытым. Миссионеры приступили к ним с другим вопросом: как вы думаете, для чего мы здесь? Но и тут люди с островов проявили свою природную примитивность мышления, ответив: «хотите забрать нашу землю и скот». Высший смысл происходящего снова оказался им недоступен.
 
Люди-грибы
Они – что-то вроде грибов. Кажется, что перед нами отдельный организм, у каждого есть индивидуальные черты лица, личные предпочтения, каждый может рассказать свою историю. Но, будучи связанными прочной сетью телепатических контактов, они, по сути, являются одним-единственным индивидом. Это сбивает с толку: в любой момент они могут обратиться к коллективной памяти и вспомнить всё, что произошло с совсем другим представителем вида хоть за тысячу километров. Впрочем, так далеко они редко уходят от дома, предпочитают держаться своей группы. Не слишком кучно, чтобы не нарушать баланс: из-за коллективной памяти они не очень-то нуждаются в физических взаимодействиях. Некоторые живут мелкими группками, что-то вроде семей. Хотя взаимоотношения их не похожи на те, что бывают в человеческих семьях или у наших животных: вот ещё что роднит их с грибами. Потомство дают только очень старые особи, такие, из которых уже, как говорится, песок сыплется. Но это не песок, а своего рода споры. Когда старик уже находится на смертном одре, споры эти начинают проклёвываться, это зрелище необычное и довольно отталкивающее, поэтому умирать, давая жизнь потомкам, старики уходят в какое-нибудь укромное местечко. Поскольку смерть неразрывно связана у них с рождением, то и обряды соответствующие – ни радости, не печали они не выказывают, но придают себе некоторую торжественность, меняя цвет чешуек, обычно переливчато-радужных, на какой-нибудь строгий тон. Да и о чём их печалиться – коллективная память сохраняет каждого, как если бы он никуда и не делся, просто по каким-то причинам находится вне зоны доступа. Мужчин и женщин у них нет, любой, кто доживает до старости, в конце концов изойдёт на споры. Заботятся обо всём молодняке одинаково, что естественно, учитывая, что родитель уже мёртв и не может ни о ком заботиться. Набор эмоций у них невелик: опекающее отношение к молодым, холодно-отстранённое – к взрослым, параноидальный страх перед чужаками. Кроме «грибных людей» раньше здесь жили и другие разумные виды, но скоро уступили им первенство – «грибные люди» из-за своих телепатических способностей, а также и оттого, что в совокупности являли собой одно-единственное разумное существо, оказались великолепны в военном деле и легко подстерегали, окружали и уничтожали чужаков. Делали они это, заметим, без всякой ненависти, а лишь заботясь о сохранности своей территории. Ненавидеть они не умеют, какая у грибов ненависть. Когда нашей третьей экспедиции удалось наконец установить с ними контакт, то мы спросили – зачем они уничтожили две предыдущие, да ещё с такой ледяной жестокостью. Грибные люди лишь пожимали плечами и отвечали: «да так, для порядка». Нас переполнило чувство благодарности и какой-то абсурдной эйфории. Вскоре, однако, выяснилось, что причина тому – галлюциногены, которые выделяют грибные люди, когда испытывают страх и любопытство, из-за чего, по-видимому, в былые времена они и стали объектами охоты со стороны своих не слишком успешных конкурентов. Когда мы сообщили им об этом, то они рассмеялись и сказали, что могут отдать нам парочку молодых людей-грибов, мы можем их забрать себе и веселиться на здоровье, пока их не съедим. Нас такое безобразное предложение несколько удивило: только что люди-грибы беспощадно уничтожали всех чужаков, а теперь отдают нам своих детей. Но люди-грибы отвечали, что один-другой человек значения не имеет, важно спасти грибницу. Мы забрали маленького человека-гриба к себе на базу и начали изучать, командир строго-настрого запретил нам его пугать, говорил, что на нас возложена величайшая миссия, говорил о долге перед человечеством, словом, тарахтел без перерыва, а вечером, когда они нас окружили, всё это стало совершенно неважно.
 
Безумные боги
Их боги были безумны. Их было множество и занимались они, в основном, выяснением отношений друг с другом, а людей хоть и сотворили, но судьбой их совершенно не интересовались. В одной из версий люди образовались из перхоти богов. Тем не менее, существовал целый ряд ритуалов, когда боги удостаивались значительных приношений, но не для того, чтобы их умилостивить или чего-либо от них добиться – люди этого племени были достаточно разумны, чтобы заметить, что боги на эти дары никак не реагируют и посылают радости и недуги совершенно независимо от того, почитают их или нет. Доктор P. долго пытался выяснить, зачем же люди соблюдают ритуалы и отделяют от своего и без того скудного достатка значительную часть, чтобы скормить её равнодушным богам, и ему отвечали: делить пищу с богами означает быть причастным высшему миру, кто делится с богом, тот и сам чуть-чуть бог, поэтому они и делают жертву. Если же боги и обратят своё внимание на какого-нибудь человека, который слишком много о себе возомнил и вздумал и вправду считать себя богом – горе тому: боги будут соревноваться друг с другом в лихости и посылать на его долю самые разные невзгоды, пока совершенно не разотрут его в пыль; от таких людей другие стараются держаться подальше, чтобы и им не досталось. Таковы были их отношения с богами. В свою очередь люди интересовались, как с богами обстоит дело у народа, к которому принадлежит доктор Р. Доктор ответил уклончиво: сам он с божественным сталкивался всего несколько раз и всякий раз находился при этом под воздействием какого-либо химического препарата, поэтому не мог поручиться за достоверность подобного опыта, один раз, например, ему явился предмет, который был одновременно очень большим и исчезающе малым, непомерно тяжёлым и очень лёгким, и он знал, что этот предмет – вероятно, бог, но не знал, что делать с этим знанием, и никому про это не рассказывал, только вот сейчас, этим людям, и люди засмеялись и сказали: это совсем маленький и слабый бог, у нас его мало почитают, только один день в году приносят ему в жертву бататы и земляные орехи.

 
 
Из сборника «Существа, не вошедшие в классификацию»
 
Медуза
Медуза от рождения знает, что взгляд её способен обратить живое существо, в том числе, её самоё, в камень. Она осведомлена о судьбе своей знаменитой родственницы и предшественницы. Поэтому она осторожна: избегает зеркал, воды, любых отражающих поверхностей. Её свирепость неуловимым образом сочетается с невероятной осмотрительностью. Смертный поразился бы, узнав, насколько изощрено боковое зрение медуз. Не удивительно, поэтому, что медуза не имеет представления о том, насколько она безобразна. В её голову, покрытую шевелящимися змеями, такая мысль не забредала и в самых глубоких потёмках. Знай она о своём безобразии, это, быть может, заставило бы её на минуту задуматься и потерять бдительность. Быть может и так, что из всего их шипящего выводка выжить удалось лишь тем, которые никогда не соблазнились такой постановкой вопроса. Мы глядим на медуз украдкой, боком, стараясь не встретиться взглядом, с отвращением и завистью.
 
Стражи Господни
Он глядел на этих существ во все глаза: вместо лиц у них были какие-то складки, наподобие кожистой розы, суставы словно бы вывернуты, что позволяло им передвигаться с невероятной гибкостью, кожа была бледной, почти прозрачной, сквозь неё пробивались и пульсировали синие жилки, они обступили его, не приближаясь, и нервно обнюхивали воздух, пытаясь уяснить себе форму представшего перед ним предмета. Потом, как будто успокоившись на его счёт, обменялись краткими кивками и отступили.
– Видите, они сочли вас неопасным, – ободряюще произнёс Z., – они хорошо понимают и чувствуют человеческие намерения. Можете проходить.
Х. с опаской поглядел на существ, ему всё ещё было не по себе, существа как будто засекли его страх, исчислили, взвесили и нашли удовлетворительным.
– Они тут повсюду, – упредил Z. его вопрос, – вы будете постоянно находиться под их недрёманым оком, хотя в буквальном смысле они вас и не видят.
– А это зачем? – поинтересовался Х.
– Ну, по правде говоря, раньше мы делали их зрячими. Но они слишком быстро впадали в депрессию. Вид у них, что ни говори, довольно отталкивающий. А так они одновременно и внушают страх, и сами его не чувствуют. Настоящие Стражи Господни.
Х. поёжился. Ему захотелось вернуться, хоть это и было бы постыдным.
– Зато здесь вы можете полностью быть спокойны за свою безопасность, – успокоил его Z. – Может, даже с кем-нибудь из них подружитесь. Хоть я бы и не рекомендовал. Жутко заносчивые твари, даром что пиздорылые, – и Z. довольно гоготнул, здесь, по-видимому, Стражей Господних терпели как меньшее из зол.
 
Из описаний местной фауны
Там ещё водятся крылатые твари, вроде стрекоз, со жвалами, острыми, как бритва, завидев жертву, подлетают к ней так, чтобы она не видела, у самих же глаза устроены глядеть во все стороны, поэтому трудно их подстеречь и изловить или убить. Усевшись, впиваются в кожу жертвы, впрыскивая в неё вещество, которое притупляет боль и вызывает счастливую рассеянность. Сами же отщипывают плоть по кусочку и поедают. Одна такая тварь большого вреда не нанесёт, но нужно, не поддаваясь дурману, сбросить её поскорей и бежать подальше от этого места, потому что иные, опьянившись этим стрекозьим зельем, так и бродят кругами, точно помешанные, и возвращаются все объеденные и вполне безумные. А кто и вовсе не возвращается.
Ещё водятся там ящерицы, что все вылупляются самками, по достижению зрелости же спариваются и откладывают яйца, после чего превращаются в самцов.
А есть и другие, которые, в отличие от прочих, способных отрастить себе новый хвост или лапку вместо оторванных, могут отращивать себе новую голову, и эта новая голова умеет плеваться огнём. Подросшим ящеркам кто-нибудь из старших откусывает голову, чтобы свершилось превращение. Когда они охотятся, то выслеживают добычу и поджаривают её своим дыханием. Если и эту, вторую голову оторвать, то ящерица умирает.
В заливах же водятся существа, не то растения, не то животные, по форме в точности воспроизводящие человеческое ухо. Они лепятся на камнях, затонувших лодках, а иногда и на крупных рыбах и растут там, как жутковатые цветки, поджидая добычу – рачков или мальков, пока те заползут в эту живую ушную раковину, и тут захлопывается клапан и добыча оказывается взаперти в маленькой камере, где будет переварена и поглощена. Никто не знает, почему эти существа имеют такую странную форму. Она внушала местным жителям суеверный страх, когда те ныряли в поисках моллюсков. Они говорили: «море всё слышит. От моря ничего не укроешь» и остерегались их срывать, хотя они съедобны и даже вкусны.
Есть там и птицы, способные подражать человеческой речи. Их местные боятся ещё сильней. Встретишь такую птицу – и она тебе что-нибудь скажет, и это непременно сбудется. Потому в лесах принято молчать, если и говорить – то лишь шёпотом и самое необходимое, сквернословить же в лесу строжайше запрещено: птица услышит, запомнит, и понесёт выученное проклятье – не тому, кто сказал, постороннему, чужому человеку. Говорят: «идёшь в лес – язык оставь дома», или «молчит, будто в лесу».
Ещё, говорят, водится там зверь, весь покрыт трубчатыми иглами, имеет вытянутый хобот и острые когти, и если убить его и взрезать живот, то внутри найдёшь камень, с помощью которого сможешь читать мысли людей и животных и направлять их к действиям, но только зверя этого пока что никому не удалось не только изловить, но даже увидеть своими глазами, то ли потому, что он камнем этим своим заранее чувствует приближение людей и прячется, то ли потому, что его и вовсе никогда не существовало и древние его просто выдумали. Точно без того в этих краях мало удивительного. Но местные ко всему привыкли и ничему не удивляются, вот и сочиняют всякое.

 
 
Из сборника «Люди и нелюдь»
 
Странная физика
Тогда кто-то закричал: Авессалом застрял, нужно его вытащить. Мы стали тащить, но тут Авессалом стал кричать, что ему невыносимо больно. Чем сильней мы тянули, тем больше он кричал. И мы не знали, что делать, и стали заталкивать Авессалома обратно. Авессалом снова стал кричать, но скорее уже не от боли, а от страха. Но мы всё равно его выпихнули, потому что если бы мы этого не сделали, то он бы так и застрял между двумя мирами, а от этого стало бы плохо и ему, и обоим мирам, в них бы всё пошло наперекосяк. Теперь Авессалом остался по ту сторону, а мы по эту. Нам было неловко, потому что мы понимали, что на его месте мог оказаться любой из нас и радовались, что выбрались невредимыми. Мы избегали смотреть друг на друга, потому что на лице каждого отображались наши собственные неприглядные чувства. Мы одновременно и хотели разбрестись в разные стороны и больше никогда друг с другом не встречаться, и что-то нас удерживало, возможно, груз общей ответственности за случившееся, который, будучи разделён на всех, делался легче, потому что, как только мы окажемся сами по себе, каждому достанется ровно столько груза, сколько раньше было на всех. Странная физика. Поэтому ничего не оставалось, как топтаться, курить и пялиться в землю, посыпанную пеплом, точно в каком-то скорбном обряде. Вдруг Иоахим сказал: «посмотрите туда!» и показал пальцем. Мы все посмотрели и увидели эту штуку. Она была ни на что не похожа. Как будто кусок дикой плоти, покрытый какими-то отростками, который то раздувался, то опадал, словно человеческое сердце. Хотя и на сердце не похоже. От этого зрелища нам сделалось жутко, потому что одно дело – когда встречаешь такие штуки по ту сторону, а совсем другое – по эту, где им совсем не место. Мы пялились на неё в ужасе, не в силах двинуться с места. В конце концов Иоахим сказал: «это нам отдали взамен. Чтобы не нарушалось равновесие». И ещё он сказал: «не надо было нам вообще туда лезть». И потом ещё: «у нас не было другого выхода». А Зое сказала: «как можно быть таким невероятным занудой!», и тут нас как-то сразу попустило, и мы поспешили убраться подобру-поздорову. Мы старались не оборачиваться, но спиной чувствовали, что эта штука пытается последовать за нами, но что она не может, у неё ни рук, ни ног, ни хвоста, чтобы ползти, так что она лишь сильней вздувается и сжимается, вздувается и сжимается, точно задыхается. Больше мы к этому порталу не возвращались и не можем сказать, что с ней потом стало. Авессалома тоже больше не видели. Возможно, эта штука и была Авессалом.
 
Река
– Эта река. У нее есть одна особенность.
А. пригляделся. Река и река, не слишком глубокая, не слишком широкая, скорее это был ручей, во всяком случае, в этом месте. А. вопросительно обернулся.
– Она бежит против течения.
А. посмотрел на него с недоумением.
– Что значит «против течения»? Звучит довольно абсурдно.
– Против течения, – повторил В. – Все реки здесь текут на юг, эта на север.
– Это еще ничего не значит, – упорствовал А., – куда она течет, такое у нее и течение, что вы мне голову-то морочите.
– Здесь просто не видно, – примиряющим тоном заметил В., – не видно, потому что здесь земля ровная. А вы пройдите подальше, туда, где начинаются холмы, сразу и увидите – она бежит против течения.
А. поежился. Ему уже не хотелось смотреть на эту реку, на холмы, на В., его действительно раздражал говорящий барсук, да не просто говорящий, а говорящий какие-то вещи, противоречащие логике и здравому смыслу.
 
История о Сынах Божьих
Все слышали историю об Иисусе из Назарета, который был сыном самого Бога, соединял в себе природы человеческую и божественную и умер на кресте, чтобы искупить грехи человечества. Но мало кто знает, что получился он не с первой попытки, хотя только его Бог-Отец в итоге признал. Были и другие, о которых Священная История стыдливо умалчивает. Технология была всегда одна и та же – берется девственница, посвященная Богу, появляется ангел, дух слетает в виде голубя – и оп-ля! – происходит непорочное зачатие. Во втором варианте, правда, и сама девственница должна была быть непорочно зачатой, но по причинам, которые будут изложены ниже, от этого плана отказались, хотя католики до сих пор считают, что нет, не отказались, ну да что взять с католиков.
Итак, первый Сын Божий был весь в отца. Гневливый, взбалмошный, эгоистичный ребенок с садистскими наклонностями. Поскольку он происходил от девушки, посвященной Богу, все считали его ублюдком и дразнили (в итоге в последней версии девственницу снабдили мужем, чтобы как-то обойти этот неловкий момент). Дразнили, впрочем, недолго. Как-то семилетнего Сына Божьего окружили мальчишки не старше его и принялись кричать: «Шлюхино отродье, шлюхино отродье!» Мальчик, недолго думая, выпустил из рук молнии и испепелил наглецов. Прибежала мать и запричитала: «Что же ты наделал! Воскреси их немедленно!» – тот же отвечал надменно: «Так им и надо, сучьим детям. Будут знать, как бога живого хулить!» Так и не воскресил. Позже мать отвела Сына Божьего в храм, он уселся на полу и принялся играть в бабки. Все зашикали на него: «Ты что делаешь? Веди себя подобающе!» – а он отвечал спокойно: «Я у себя дома, что хочу, то и делаю». Отвели Сына Божьего к раввину, чтобы тот наставил его в Слове Божьем, он заглянул в Тору, одним взглядом оценил ее и принялся кричать: «Я этого не говорил никогда! И этого! Все переврали проклятые евреи! Сейчас я вам все заново продиктую!» Раввин его выставил. Подросший Сын Божий вел жизнь самую беспутную, пил, прелюбодействовал, вступал в драки, переходившие в кровавые бойни, потому что на всякий косой взгляд швырялся молниями, а когда был в хорошем настроении, то возносился в небеса, иногда прихватив с собой какую-нибудь смазливую девицу, вызывал дождь и делал радугу. И хоть люди его боялись за его божественные способности, но и любили, потому что он мог устроить дождь из манны, сделать так, чтобы в реке вместо воды потекло вино и другие забавные штуки. А вот идти на крест он категорически отказывался. «Мне, – говорил он, – нравятся людишки, они нелепые, зато забавные. Пусть остаются как есть, что с них взять, они же големы!» – «Как это големы?» – возмутился Бог-Отец. «Да так, ты их из глины слепил и оживил, стало быть, они големы». – «Я дал им свободу воли», – напомнил Бог-Отец. «Да мне-то можешь не рассказывать, не дал ты им никакой свободы воли. Это все иллюзии. Если бы они, обладая пусть зачаточным, но все же разумом, осознали, что у них нет никакой свободы воли и что они просто глина, в которую плюнули божественной слюной, то были бы очень расстроены и стали бы неэффективными. А так они много о себе мнят и потому хоть что-то делают. Вот, вина мне прислали, и двух козлят, и девушку красивую. Уважают». Видимо, все же не все уважали, потому что в один прекрасный день в дымину пьяного Сына Божьего зарезали в каком-то притоне. Бог-Отец решил его не воскрешать и попробовать еще раз.
Сын Божий номер два был рожден уже от непорочно зачатой девственницы. Бог-Отец счел, что в первом его отпрыске было слишком уж много человеческого, поэтому решил перестраховаться. И сперва все было вроде бы как задумано: мальчик был приветлив, внимателен к матери, почтителен к священникам, когда подрос, начал понемногу творить разные общественно полезные чудеса, к тридцати годам обзавелся множеством учеников и достаточным количеством врагов, чтобы история с искуплением могла состояться, но вот как дошло до распятия – опять вышла неувязочка. «Я не боюсь смерти на кресте, – говорил он Отцу, – я ведь твой сын и знаю, что после смерти воскресну. Но как я могу бросить моих учеников? Они ведь тоже должны будут погибнуть, когда понесут весть о моем воскресении. А тот, кривенький, который должен будет меня предать? Как он сможет с этим жить? Он не вынесет груза на душе, наложит на себя руки и навеки погубит свою душу. Я же Сын Твой, как я могу заставить человека погубить свою душу? А все эти люди, которые будут кричать «распни его!»? На них ляжет проклятье, народ их будет рассеян, они будут подвергаться гонениям, их будут сжигать в печах и всегда припоминать им этот их не очень красивый поступок! Не буду умирать на кресте, они от этого не спасутся, а только хуже станут». Словом, второй сын получился каким-то педиком, Бог-Отец махнул на него рукой и позволил дожить до старости в окружении любящих детей, внуков и несостоявшихся апостолов.
А третий Сын Божий получился уже как надо.
 
Меловые горы
В меловых горах они вырывают себе норы. Нора может быть просторной, это дело вкуса. Но хорошим тоном считается, чтобы нора была небольшая: чтобы было где вытянуться для сна, чтобы пищу принимать в одном углу, а естественные нужды справлять в другом. Но некоторые любят, чтобы можно было развернуться, походить из стороны в сторону. В этом им не чинят препятствий – роют они самостоятельно и если кому-то хочется потратить своё время на это, дело хозяйское. Обычно те, кто решил рыть себе нору, торопятся поскорей закончить, чтобы преступить к главному своему занятию – сидеть и глядеть на небольшое пятно света, льющегося сквозь единственное круглое отверстие, пробитое в стене на локоть выше среднего человеческого роста. Вот на этот счёт указания самые недвусмысленные: отверстие должно быть только одно, круглое, размером с человеческую голову. Поэтому со стороны гора точно испещрена ласточкиными гнёздами. Только это не для ласточек вход, совсем не для них.
Хотя, бывает, какая-нибудь птица, а ночью – летучая мышь залетает в кельи. Там им не рады. Оттуда их гонят, как и всё, что обитатели келий делают, безмолвно. Никакому предмету из внешнего мира здесь не рады. Еду им приносят раз в сутки, тогда же и выносят помойное ведро. Такое послушание назначают вновь прибывшим. Они его принимают со смирением. Когда-нибудь придёт и их час и им разрешат рыть нору. На то, что освободится какая-нибудь из нынешних – надежды мало. На них уже большая очередь из тех, кто занимает в иерархии место повыше. Впрочем, рыть нору – большая честь и часть пути. Говорят, что недалёк день, когда рыть новые норы запретят – гора уже так ими источена, что похожа на муравейник, и чтобы она не обрушилась, нужно сокращать количество нор. Послушник вздыхает и дальше несёт себе ведро.
Пищу дают им самую простую – хлеб и сушёные фиги. Воду. То, что позволяет жизни ровно мерцать в телах, не взрываясь снопами искр, а поддерживая лишь настолько, чтобы мозг продолжал работать без перебоев.
Они сидят целыми днями в своих камерах, мысленно повторяя слова молитв. Повторяют до тех пор, пока смысл этих слов не растворяется. Им можно перебирать чётки, можно обходиться без них. Это предмет дозволенный и поощряемый, хотя и не обязательный.
Месяц, другой – им становится невыносимо скучно. Полгода, год они могут изнывать от тоски, уставившись в круг света над головой. Многие начинают колотить головой о стену, выть, разрывать на себе одежду. Другие доводят себя до изнеможения непрерывной мастурбацией. Некоторые сходят с ума и измазывают келью собственным калом. Никто, в общем-то, на этих бесноватых внимания не обращает. В первый год такое не редкость. По-прежнему приносят хлеб, воду и фиги и выносят ведро, не говоря ни слова.
А где-то на второй год, а кому повезёт – тем и раньше, приходят видения. Чаще всего в том месте, где круг света пробивается в отверстие, появляется лик. Этот лик обращён к обитателю кельи. Иногда он что-нибудь произносит. Иногда просто смотрит – милостиво или с укоризной. Иногда появляются ангелы – то с двумя крыльями, то с шестью, то поодиночке, то стаями. Иногда ангел видом настолько ни с чем из земных вещей не схож, что и не знаешь, как приступиться к его описанию – то ли громадный сгусток слизи, ребристый по краям, и подрагивает, точно медуза, и тянет по всей келье светящиеся отростки, нащупывая обитателя кельи. То прекрасная женщина, чьё чрево разверсто, а из него выглядывает множество рук с шевелящимися пальцами, и из каждой ладони смотрит глаз. То ангел – это как бы огромный рот, который норовит тебя проглотить, и во рту преострые зубы, и так страшно, точно и впрямь сейчас настанет тебе конец, но тут главное не сморгнуть, иначе всё исчезнет. А если не сморгнёшь – то там ещё рот, и ещё, и под конец, когда семижды семь ртов тебя проглотят, то увидишь что-то совсем другого рода: например, огромный город, растущий сверху вниз, как осиное гнездо, и обитатели его снуют туда-сюда, крылатые и прозрачные. Или услышишь пение, как бы происходящее внутри твоей груди, незвучное, но разрывающее грудную клетку, точно сам обратился в одно огромное сердце, которое сжимается и разжимается в ладони кого-то великого и неведомого.
Тем, кто, прежде, чем принять послушание и после многих его ступеней получил право рыть нору, совершил какое-либо злодеяние, сперва являются не ангелы, а демоны. У этих видения бывают мучительны, а то и кровавы. Они чаще других сходят с ума и иногда заканчивают тем, что размозжат себе голову или удавятся. Но, в общем, их стараются к пещерам не допускать. И, во всяком случае, сперва убедиться, что они и в самом деле захотели в пещеру, а не просто пытаются улизнуть от наказания. Всё же Святая Гора – не тюрьма, и освобождение, которое она предлагает, совсем другого рода.
Как только видения начинаются, обитатель кельи даёт какой-нибудь знак тем, кто приносит еду. Или условный стук, или положит чётки на поднос, или ещё как-нибудь даст понять, что пришло время. На следующий день вместе с хлебом, водой и фигами он получает бумагу и письменные принадлежности. Всё, что увидел или услышал, он старается записать как можно подробней. Если владеет даром художника – то и зарисовать. Всё это потом забирают и тщательнейшим образом изучают.
В монастыре огромное собрание таких свидетельств. Их классифицируют, ищут между ними сходства и закономерности, кратко резюмируют и составляют по ним описание горнего мира. Не всякое описание находят пригодным. Не всякое видение можно признать за правдивое свидетельство. Может, в нём следы прежних прегрешений, а может оно искажено какой-нибудь болезнью. Но, в общем и целом, можно сказать, что у нас уже есть довольно подробное описание мира по ту сторону. Часто описания совпадают. Некоторые совпадения в подробностях неоспоримо доказывают, что иной мир не просто существует, но является столь же единым для всех, как и этот, наш обычный. Что различия больше говорят об особенностях переживающих видения, каковые и в нашем мире заставляют разных людей видеть разное, глядя на один и тот же предмет, чем о самом предмете. Мы можем теперь не просто опираться на слепую веру в нечто неточное, сомнительное – а иметь настоящую уверенность.
Вот почему наш монастырь готов отделять от скудных плодов труда нашего тем, кто обитает в горе. И вот почему сам наш несчастный монастырь жители долины до сих пор не стёрли с лица земли, хотя им от нас нет никакой пользы.
Там, в долине, жизнь полна скорбей, и волнений, и всякого зла, и несправедливости, и преступлений, и всякой скверны. А так подумают они о горе и тех, кто в горе, и почитают, если обучены грамоте, о тех чудесах, что явились людям из горы, а если не обучены – то посмотрят картинки, и жизнь их станет чуть-чуть полегче, и смерть им будет казаться чуть-чуть милей.
 
Отчёт наблюдателей
Наблюдатели вернулись и подробно описали всё, что видели. Доклад их одновременно и расстроил комиссию, и дал ей много пищи для ума. Вот расшифровка их интервью:
Вопрос: Подтвердились ли рассказы о человеческих жертвоприношениях?
Ответ: Да, они соответствуют действительности.
В: Удалось ли вам присутствовать на обряде?
О: Да, после пяти лет, проведённых среди местных, они прониклись к нам доверием настолько, что допустили до обряда.
В: Как именно происходил обряд?
О: Очень сдержанно. Выбранную заранее жертву приводят в пещеру, где обитает божество, привязывают к жертвенному камню и оставляют. Сами остаются поодаль и ждут. Через какое-то время божество является и пожирает жертву.
В: Как это выглядит со стороны?
О: Жертва начинает биться в конвульсиях, задыхаться, изгибаться дугой, это продолжается какое-то время, трудно было сказать точно: внутреннее время для нас в этот момент как бы остановилось, а измерительные приборы нам с собой взять не позволили. Одному из нас удалось незаметно пронести телефон, но он вышел из строя. Потом жертва замирает, её тело расслабляется и опадает, через какое-то время к ней подходят и проверяют, есть ли дыхание, бьётся ли сердце. Обнаружив отсутствие признаков жизни, её оставляют в пещере, а вход заваливают камнем.
В: Что происходит с телом после?
О: Через две недели камень убирают, от тела к этому времени остаётся лишь кучка костей. Их используют для создания ритуальных предметов.
В: Вам удалось выяснить, что в это время творится в пещере?
О: Нам разрешили находиться у входа, под присмотром местных, внутрь проникнуть не было никакой возможности, снаружи не было слышно никаких звуков и незаметно ничего, что могло бы насторожить.
В: Как часто происходит ритуал жертвоприношения?
О: Два раза в год, во время равноденствия.
В: Приносят ли в жертву детей?
О: Иногда, если они очень настаивают. Некоторые довольно рано осознают своё предназначение быть жертвой и в возрасте шести лет принимают обет. Но в жертву их приносят не раньше, чем они достигнут двенадцати лет, за это время они могут передумать и отказаться от обета, хоть это и считается позорным и никто никогда не отказывается. Но чаще жертвам лет шестнадцать-семнадцать. Редко больше: потом уже у них появляются разные мирские интересы и они предпочитают заняться ими, а с божеством встретиться, когда придёт их час. Больных или убогих жертвами никогда не выбирают. Такое приношение оскорбит божество.
В: Они верят в то, что божество нуждается в пище? В подношениях?
О: Они ни во что не верят. Это мы можем верить или не верить во что-либо. Присутствие божества открывается им в виде непосредственного переживания. Они знают, что божество существует. Оно ни в чём не нуждается, потому что всемогуще. В тот момент, когда божество снисходит, чтобы получить приношение, они переживают его присутствие и как бы участвуют вместе с ним в приятии жертвы.
В: Сами вы это почувствовали?
О: Да.
В: То есть, вы разделяете их верования?
О: Говорю же, это не верование. Невозможно верить или не верить в то, что точно знаешь.
В: Вы принимали какие-либо ритуальные продукты – пищу, питьё, может быть, возжигались какие-нибудь благовония?
О: Вас интересует, не обдолбались ли мы чем-нибудь? Нет, накануне жертвоприношения все, кто участвует в церемонии, должны соблюдать пост, а за сутки до начала церемонии вовсе воздерживаются от приёма пищи.
В: Хорошо. Зачем божеству жертва, если оно всемогуще и ни в чём не нуждается?
О: Жертва нужна не божеству. Жертва нужна людям. Чтобы они хотя бы два раза в год могли соприкоснуться с его существом. Чтобы во всё остальное время они могли вспоминать об этом и как бы хранить след божественного присутствия в своей обыденной жизни.
В: Почему именно два раза в год?
О: Такая традиция установилась в последние несколько сот лет. Говорят, были времена, когда жертвы приносились чаще, раз в месяц. Но тогда население стало слишком быстро сокращаться. А в другие времена жертвы, наоборот, стали приносить реже, только в случае неурожая или какой-нибудь эпидемии. Но тогда люди стали забывать божество, перестали чувствовать его присутствие. Поэтому сошлись на том, что раз в полгода – это оптимальный срок. За это время они как раз успевают почувствовать нехватку.
В: То есть, если бы они перестали приносить жертву, божество никак бы их не покарало?
О: Нет, конечно. Божество не карает и не являет милость. Оно неподвижно.
В: Получается, что они могли бы отказаться от этого обряда, но продолжают его отправлять просто для того, чтобы… чтобы, я не знаю, не перестать верить?
О: Нет, говорю же, это вы можете верить или не верить. Чтобы не перестать участвовать. Чтобы не отпасть. Они говорят про таких, как вы, с сожалением: вы отпали от божества. И вся жизнь ваша от этого оскудела. Впрочем, вы всё равно встретитесь с божеством в конце жизненного пути.
В: Так значит земная человеческая жизнь не имеет для них ценности?
О: Конечно же имеет. Потому её и приносят в жертву. Нельзя приносить в жертву то, что не имеет никакой ценности, это неуважение к божеству. Те, кто, как вы говорите, веруют, вечно пытаются отделаться от божества какими-то подачками. Поэтому ваша вера для них смехотворна. И, если уж на то пошло, посмотрите, как высоко вы сами цените человеческие жизни.
В: Вы всё время говорите: «ваша вера», «вы отпали»… А сами себя вы теперь считаете одним из них, получается?
О: Пока ещё да. Но, по-видимому, со временем перестану. К следующему равноденствию.
В: Своего ребёнка вы бы принесли в жертву?
О: Если бы только он действительно захотел.
В: Вы бы предпочли там и оставаться?
О: Да, разумеется.
В: Ваш коллега NN так и поступил, насколько мы знаем.
О: Да, так и поступил. У него ни семьи, ни детей, ни обязательств. Ему здесь, среди вас, всегда было скучно, вот он и остался.
В: Но вы решили вернуться.
О: Я чувствовал свой долг перед истиной. Я должен был вернуться и рассказать всё как есть. Потому что вы ведь не успокоитесь, полезете к нам со своими гуманистическими ценностями, со своими правами человека, со всяким этим своим хламом. Я подумал, что, может, если вам взять и просто всё рассказать, вы поверите и от нас отстанете.
На этом расшифровка интервью обрывается, что именно происходило дальше – неизвестно. Какие именно выводы сделала комиссия, остаётся для нас загадкой. Как бы то ни было, деятельность комиссии в этом регионе вскоре была свёрнута. Неизвестно, было ли это результатом беседы с членами исследовательской группы или же сокращения финансирования. Дальнейшая судьба того, кто отвечал на вопросы, также нам неизвестна.
 
Люди и нелюдь
Иоганн был послан в этот городок с торговой миссией, но, будучи от природы чрезмерно любопытным и имея при этом некоторые амбиции сделаться описателем нравов или чем-нибудь таким, пристально всматривался в жизнь людей и подробности их быта.
Не могло ему не броситься в глаза одно любопытное обстоятельство: в городке наряду с людьми проживала нелюдь. Примерно половина на половину.
С нелюдью не то чтобы плохо обращались. Нелюдь свободно посещала публичные места, хотя к выборам в городской совет не допускалась. Нелюдь могла вступать с людьми в торговые или иные деловые отношения. Нелюдь не подвергали каким-либо оскорблениям или насмешкам. Можно даже сказать, что многие нелюдь уважали. Многие нелюдь боялись. Иногда про нелюдь плели всякие небылицы. Но, если уж на то пошло, про людей их тоже плели. Во всяком случае, дружеских или каких-либо других личных отношений между людьми и нелюдью никогда не наблюдалось. Люди и нелюдь взаимно избегали друг друга и старались взаимодействовать только по делу. Нелюди, скажем, были искушены в рыболовстве и делании снастей, так что люди часто покупали у них рыбу и всяческие крючки и приманки.
Самый пуант заключался в том, что для Иоганна, лица стороннего, не было никакой возможности с виду отличить, кто человек, а кто нелюдь. Бывало, разговорится с кем-нибудь, а тут другие и намекнут ему: мол, поосторожней, это же нелюдь. Или наоборот: прицельно ищет встречи с кем-нибудь, предполагая, что он нелюдь, ан нет, окажется просто человеком с какой-либо странностью: скажем, переболел в детстве какой-то заразой и нет-нет да и застынет, вперившись в воздух, а так человек и человек.
Долго допытывался Иоганн у людей, как они отличают нелюдь, но они толком даже не могли это объяснить сколько-нибудь связно: это, говорят, чувствуется. Это как если в лесу встретишь какое-нибудь животное. Лося или кабана. Тут уж всё зависит от того, какое у него настроение будет. А ты, если у тебя при себе нет ружья, только и можешь, что застыть как столб и читать молитву – может, тогда он на тебя и не обратит никакого внимания. А лучше всего не встречаться с ним вовсе. Так и с этой нелюдью.
В конце концов Иоганну удалось завести знакомство с молоденькой нелюдью, которая торговала на рыбном рынке морскими гребешками. Нелюдь пригласила его в дом. Иоганн принял приглашение, раздираемый любопытством. Вошёл. Дом как дом, он слышал, что нелюди живут по-спартански, никакой лишней мебелью свои жилища не захламляют, так и было: стул, стол, кровать. На стенах ни распятия, никаких иных религиозных атрибутов. Только в углу, не перед окном, где светло, ящик с землёй, и из него вовсю прёт какое-то растение. До самого верха – а высотой оно с добрый человеческий рост, только всё изогнуто – голый скорее ствол, чем стебель, венчаемый пучком глянцевитых плотных листьев, а в середине рот-не рот, пасть-не пасть, а что-то вроде. Как будто бы фиолетовые губы приоткрыты, а за ними – два ряда молочно-белых зубов. А если приглядеться, то где-то ещё глубже ровное мерцание, как будто огонёк горит. Страшно.
Иоганн спросил:
– Что это?
Нелюдь ответила:
– Это мой домашний дух. В каждом доме, где живёт нелюдь, есть такой дух.
Иоганн спросил:
– Где вы их берёте?
– Размножаем черенками. Раз в год он даёт черенок. Обычно его обрезают и прижигают. Но если рождается ребёнок, то его оставляют и это теперь его дух.
– А зачем обрезают?
– Чтоб лишний рот не кормить, – объяснила нелюдь.
– А чем вы его кормите? – у Иоганна появилось недоброе предчувствие.
– Рыбой, – строго ответила нелюдь, – а чем же ещё?
– Рыбой, – повторил Иоганн.
– Да, рыбой, – серьёзно повторила нелюдь, – что бы вам там ни наговорили.
На Иоганна это посещение произвело самое странное впечатление, и вот ещё: с тех пор он всегда мог отличить нелюдь от человека и сам не мог себе этого объяснить до конца: ну, видно же, что нелюдь. И, завершив свою миссию, покинул городок с видимым облегчением.
 
Случай во время экскурсии
«Рассказывали, что когда Y. рисовал оригинал, он сам толком не знал, чего хочет, движимый неким внеразумным импульсом, так что оригинал выходил несовершенным, нескладным в пропорциях и неряшливым в деталях. Тогда, чуть успокоившись, он приходил в себя и рисовал с оригинала копию, в которой уже точно знал, чего хочет и как это должно быть исполнено. Правда, ему было это делать крайне скучно. Эту совершенную копию он отдавал заказчику, а оригинал оставлял себе. Заказчик, как правило, оставался доволен и часто копии отправлялись на выставки. И таким вот образом получалось, что копии видела широкая публика, а оригинал лишь те, кого Y. принимал у себя в мастерской, а он мало кого жаловал. И таким образом у критиков сложилось противоположное мнение о таланте Y. Те, что видели работы в мастерской, находили у Y. большой талант, а те, что видели только выставленные работы, никакого таланта у Y. не находили. Это при жизни, а после смерти и вовсе началась какая-то галиматья: оказалось, что все более-менее известные картины Y., как считалось, находящиеся во владении заказчика, обнаружены у него в мастерской, и существует, получается, параллельно, так что непонятно, какие из них всё же считать основными, а какие копиями. И какие, в конце концов, выставлять. И кем теперь считать Y. – художником, получившим некоторую известность, но бездарным, или талантом, но непризнанным. Словом, из-за своего нелепого перфекционизма Y. раздвоился и так раздвоенным и остался. Зато вошёл в историю искусства как любопытный казус. Или поговаривали, что оригиналы Y. писал пьяным, а копии – трезвым. А ещё – что оригиналы писал он сам, а копии – нанятый для этого человек. Или наоборот, что Y. скупал эти оригиналы по дешёвке у какого-то психически нездорового нищего гения, копировал и продавал под своим именем. Ну вот это уже чушь собачья, которую и повторять не стоит. А вот лучше скажите, вам никогда не казалось, что этот наш мир тоже существует в двух ипостасях? И что живём мы, в основном, в копии, а иногда нас вдруг раз – и выбрасывает в оригинал? А потом обратно? Мне вот постоянно…» – тут вдруг экскурсовод как будто подвис, как гусеница на своей шелковине. Группа студентов художественного училища смотрела на него с недоумением. Они уже минут пятнадцать подозревали, что экскурсовод не в себе и сейчас, похоже, получили тому подтверждение. Тут одна девочка, у которой недостало ума понять, что происходит, задала вопрос: «А вот то, на что мы сейчас смотрим, это копия, или оригинал?». Экскурсовод тут же вышел из своего абсанса и быстро ответил: «Это? Разве вы не видите?». Девочка ещё раз посмотрела и сразу поняла, но промолчала, потому что вдруг её выбросило в этот параллельный мир и там у неё ума хватило.