Выпуск №10

Автор: Наталия Черных

Павел Лемберский. Де Кунинг. — Нью-Йорк: Литтера, 2019. — (TIP TOP STREET. (Русская литература в Америке); За тебя, малыш. — Киев: ФОП Ретiвов Тетяна, 2018. — (Современная литература. Поэзия, проза, публицистика).

Автор в переписке анонсировал эти книги как последние для него на русском языке, и сказанное кажется мне тем контрапунктом, который рождает симфонию (надеюсь, что симфонию) рассказа о прозе Лемберского. А проза действительно необычная и нелегкая, она больше подойдет гурману, чей вкус еще помнит нечто кроме Сорокина и Пелевина, да простят меня наши гении прозы.

Сразу скажу, что я не любитель эмигрантского этнического колорита. Написала эту фразу для того, чтобы показать магнетизм Лемберского-прозаика, несмотря на некоторые мои антипатии. Как в более крупном, но плотном и цельном сборнике «За тебя, малыш», так и в фактурном, перенасыщенном «Де Куниг» этнических мотивов предостаточно, но без них общее полотно не состоялось бы. Даром что Де Кунинг, обилие веселого и цветного ужаса: название точное! Эпиграф к книге «За тебя, малыш» взят из текстов группы Дэвида Бирна «Токинг Хэдз», он подтверждает мою мысль: «Home is where I want to be/ But I guess I’m already there» («Дом там, где хочешь быть, но я думаю, что я уже там»).

Обе книги невероятно тщательно (самим автором) посажены (как растения) в определенном времени. Именно эти предметы были вокруг человека именно этого года рождения именно в этом городе этой страны; именно это он слушал и любил; он встретил в издательстве Джеки О, он пережил лето бесчинствующего серийного убийцы Дэйвида («Сын Сэма») Берковица, он слушал вживую Led Zeppelin в Мэдисон Сквер Гарден. Но при этом временной контекст просвечивает как мелкое решето. В нем на невероятной скорости сменяют друг друга большие вещи: классическая музыка, рок-музыка, кино и… человеческие отношения со всей их теплой бестолковостью (и ведром для попкорна), которые тоже являются произведением искусства. Не знаю, вкладывал ли автор такой смысл в свои тексты, но я как читатель ловлю его, словно солнечный блик в глаза. И вижу в этом новизну прозы Павла Лемберского. Обе книги ведут читателя к любованию красотой, но через неприкаянное безобразие мира. Потому что память о чистом и прекрасном когда-то занимала все зерно человека, но человек вырос, и теперь на нем много лишней одежды с наветренной стороны. Не вся эта одежда чиста и красива, даже больше: чистой нет вообще, и она вся уродлива. Но человек прекрасен. Две сестрицы, танцующие интеллектуалки, светятся изнутри. Женщина, влюбленная в дорогую одежду, отливает перламутром.

«А ведь нас четверо в студии: Дэн, две бабы и ваша покорная. И все, кроме меня, сплошные концептуалисты, а одна из баб почти не видит ничего к тому же. Короче, им без разницы, шевелится у него там трицепс или нет. Это мне одной Бог наказал реалисткой быть. Это мне одной надо, чтоб он не двигался. Это для меня одной анатомия не пустой звук. Это я одна полагаю, что человек, как объект репрезентации, еще кому-нибудь может быть интересен.» («Две сестры»).

В женщине красота как-то сразу бросается в глаза, потому у Лемберского так много раскованных до абсурда и вопреки ему прекрасных женских образов. Можно на досуге поговорить о красоте абсурда, но это не самое приятное занятие. Мужчины у Лемберского более графические, характерные.

При чтении я нашла стенку, чтобы ее бодать. Этой стенкой оказался веселый вопрос: что лучше — быть дебилом или извращенцем? Лемберский для себя ответил на этот вопрос, но своего мнения читателю не навязывает. Да, это толерантная проза, она приучает читателя сначала к небольшим, а затем к увеличенным дозам яда: того, что раньше назвали бы пошлостью, дурновкусием, бульварной эротикой. Однако — и чем еще интересна книга — яд срабатывает как антидот к другому, более серьезному: к мании русского писателя-эмигранта. Рассказчик-персонаж внедряется в жизнь чужой страны, осваивается в ней, обустраивается и наконец обретает новую почву. Он не замыкается в своем иллюзорном величии. Адаптация идет трудно, болезненно и долго. Однако ностальгия (которая вредит прежде всего пищеварению) отступает, а с ней и многочисленные мании и фобии. Особенно четко эта перемена заметна в рассказах, где есть эпизоды приезда на бывшую родину. Теперь герою-рассказчику доступны два рода красоты, и ни один не кажется лучше, чем другой. Возникает объем, экспрессия, новый повод для нового рассказа, новый творческий процесс.

«А город, в котором жить, — еще успеешь запомнить, куда торопиться? “Импайр Стейт Билдинг”? Успеется. Так и не побывал.» («Wish you were here»)

«За тебя, малыш» отличается от «Де Кунинга» более плавным ходом повествования, более редкими деталями и менее частым их мельканием. «Де Кунинг» написан так, как теперь снимают клипы для суперкоманд, используется все, каждая деталь (пасхалка) должна бить крохотным молоточком по восприятию читателя. Даром что автор — киноман со стажем: завершающий текст книги «За тебя, малыш» называется «Исповедь нью-йоркского киномана».

«…мир Лемберского быстр и проворен, ибо драйв внятности диктует автору ритм речи; мир этих рассказов ясен, причудлив, полон автора, но не эгоизма, стремительного повествования и творящей странности, но не вычурности, а отменного воображения — единственного товара дозволенного искусству», — пишет внимательный Александр Иличевский в кратком тексте, предваряющем чтение «Де Кунинга». Я согласна с этим интеллигентски-русским «отменным воображением», потому что оно не отказалось ни от рок-музыки, ни от современного кинематографа, ни от Де Кунинга с Энди Уорхолом. Это свойство отечественного писателя (которое он берет из уникального языка) — мягко и полно усваивать чужую культуру, а потом как плод выдавать нечто удивительно космополитичное и в то же время аутентичное (как так получается, я, наверно, до смерти не пойму). Это можно назвать (со скидкой на эстетское порно, интеллектуальные беседы и детские воспоминания) чудом русской литературы. В обеих книгах оно есть; с заокеанскими шумами и ветрами, с особым ритмом жизни Нью-Йорка (где я никогда не была и не побываю, но я люблю этот город), с крупной этнической прошвой, с инструментами для игры в рок-н-ролл.

«На минуту оглянитесь по сторонам, осмотритесь вокруг, и вы сразу поймете, что жизнь далеко не абсурдна. Напротив, жизнь имеет смысл. Я даже готов утверждать, что абсурдны те, кто полагает, что жизнь абсурдна».