Выпуск №10

Автор: Юлия Подлубнова

В Екатеринбурге готовится адаптированное для современного читателя переиздание книги Агриппины Коревановой «Моя жизнь» (1933–1936). «Артикуляция» публикует предисловие Юлии Подлубновой, в котором освещается творческий путь пролетарской писательницы и находятся переклички книги с современностью.

Агриппина Гавриловна Кореванова (1869–1937) пришла в советскую литературу как бы из ниоткуда, из самой гущи народной массы, если пользоваться советскими клише, из рабочей среды, причем поздний ее литературный дебют в 1933 году особенно зрим в сравнении с достижениями ее почти ровесника Горького, который собственно и заметил уральскую писательницу после публикации ее романа в свердловском журнале «Штурм» (1933) и рекомендовал его к выпуску в серии «История фабрик и заводов» (1936). «Немые до Октябрьской революции, женщины, крестьянки и работницы, начинают сами, своими словами рассказывать о прошлом. Они пишут книги, и эти книги имеют значение исторических документов»¹, – утверждал Горький в предисловии к «Моей жизни», сравнивая ее с книгами других таких же вынесенных советским мобилизационным литературным потоком работниц и крестьянок (Елены Новиковой, Галины Грековой). Пролетарка с Урала очень быстро смогла сделать литературную карьеру: после публикации романа ей дали премию Свердловского отделения СП Свердловского обкома партии и обкома ВЛКСМ, делегировали на Первый Всероссийский съезд писателей в Москву². К ее мнению стали прислушиваться, ей предоставили трибуну для высказываний в центральных и региональных газетах.

Смерть не успевшей ощутить бремя славы Коревановой оборвала в 1937 году стремительный литературный взлет, так навсегда закрепив ее в статусе автора одной книги, являющейся, скорее, фактом региональной словесности, и одновременно зафиксировав миф о женщине-работнице, преодолевшей классовую немоту и ставшей в одночасье советской писательницей, чуть ли не голосом своего поколения. «Это автобиографии, написанные для того, чтоб молодежь знала, как до Октябрьской, пролетарской революции жили “люди, обреченные на гибель”, – именно такими словами определила Кореванова судьбу ее поколения»³, – продолжал мифологизировать Горький в предисловии к изданию 1936 года.

Однако Агриппина Кореванова вовсе не являлась той пролетаркой-дебютанткой, образ которой так тщательно отстраивала критика 1930-х годов. В Государственном архиве Свердловской области, где находятся ее рукописи, можно найти стихи, пьесы, рассказы, наконец, дневник Коревановой, который она вела в разные годы. Там же есть свидетельство, что в период с 1894 по 1902 годы «было писано» много стихов, рассказов, «всего около 1000 страниц»⁴ (среди них пьесы «Пожар господского дома», «Елена»). В 1915 году она написала пьесу «На паперти божьего храма», в 1916 – «Поляна счастья». Без точных датировок пьесы «Свадьба 80-х годов», «Междувластие». Много стихотворных текстов датировано 1919–1921 годами. Поэт, прозаик, драматург – Кореванова всю жизнь создавала тексты. Ее дебют в 1930-е можно лишь с оговорками называть таковым, скорее, стоит говорить о том, что Кореванова в советские годы наконец обрела своего читателя, получила признание.

Судя по всему, ее произведения до 1933 года нигде не печатались. Пьесы, насколько известно, на профессиональной сцене не ставились. Даже на волне литературной славы писательница, видимо, осознающая невысокую художественную ценность ранее написанного, ничего из своего наследия не издавала (или не успела). Интересен и сам факт, как появилась «Моя жизнь»: она была собрана, по совету известного на Урале партийного деятеля Серафимы Дерябиной, из дневников и отчасти сохранила дневниковый характер: «Дума ты моя крепкая!.. Друг ты мой, неоценимый!.. Только с тобою я поговорю, только с тобою подумаю, только ты одна разделишь мою грусть, мои слезы, мои тяжелые думы… Ты одна моя, верная подруга жизни! Ты вырастила меня, ты няньчила меня, ты научила меня, ты дала мне воспитание, ты дала мне все!.. <…> Ты была моей матерью, другом, учителем и хранителем. И я верю, что, когда я умру, ты будешь говорить обо мне, как о своем несчастном друге, ты скажешь о моей трудовой, обиженной, одинокой жизни и о том, как я нашла себе новый путь, новых людей, близких мне и дорогих. Ты была одна со мной неизменно, ты, мой лучший дорогой друг – книга!»⁵ И только социальный запрос на пролетарские автобиографии, голоса женщин-работниц плюс некоторое литературное везение обеспечили книге Коревановой тот уровень видимости в советской культуре, который она получила.

Что же такого в автобиографической книге Коревановой, что заставляет обращаться к ней сейчас, когда советские дискурсы выглядят в лучшем случае ретро? Чем созвучна «Моя жизнь» современности? Говорит Кореванова: «Что же заставляло меня писать? Я думаю, две причины. Первая причина – моя неудачная жизнь толкала меня на самоубийство. И вот я решила записать все мои мученья, чтобы нашли люди после смерти мои тетради и узнали бы причину, заставившую меня покончить с собой. Вторая причина – это злоба и ужас перед несправедливостью жизни, гнев за угнетение женщины и за ее бесправие, жалость к бедным и ненависть к тугому кошельку. Обо всем этом я писала, хотя и неумело, плохими литературными словами, но с жаром и горечью. Злобно высмеивала я своих врагов и обличала несправедливость. Толку, конечно, от этого писания было мало, но меня это как бы утешало. О том, чтобы печатать, я и не думала. Напишу о ком-нибудь и прочитаю мужу. Посмеемся оба, на том дело и кончается»⁶.

Сложные жизненные обстоятельства в начале жизни Коревановой (смерть матери, новая женитьба отца, нелюбовь мачехи), поставившие ее в положение изгоя в собственной семье, сформировали комплекс отчужденности, который сопровождался первоначальной авторефлексией, что, в совокупности, дало возможность обратиться к письму как способу коммуникации и выработать инструментарий для изображения и осмысления окружающей действительности и своего места в ней. Фактически Кореванова занялась проговариванием накопленных за долгую жизнь травм – ее книга автотерапевтическая и одновременно выводящая в зону видимости явления, неизбежно сопровождающие жизнь женщины из пролетарской среды в патриархальном и социально расслоенном обществе.

Истинным сюжетом книги является накопление автогероиней сурового жизненного опыта, ее прохождение через испытания и мучения. Кореванова подробно фиксирует человеческую несправедливость, ее текст наполняют сцены насилия: «Он вытащил меня на середину комнаты и стал бить кулаками, а потом головой об пол. Изранил меня о посудные черепки, а от кулаков из носа и изо рта у меня хлынула кровь. Все на мне изорвал. Наконец, бросил меня на полу, задохся. Мне бы только вскочить да убежать, но я не могу пошевелиться. Он отдохнул и снова принялся бить»⁷ (избиение мужем); «Девочка чуть ли не каждый день доводила меня до слез. В кого только она меня не превращала! То начнет кормить меня из своего рта жеванными пряниками, представляя, что я ее кукла. То примется бить меня, будто я непослушный ребенок, и заставляет меня насильно плакать, то наденет на шею шнурок, привяжет к двери и заставляет лаять и кусаться, как только кто-нибудь входит в дом» (о служении в барском доме)⁸.

Примечательно, что и после наступления советской власти оптика Коревановой не изменилась: в ее жизни по-прежнему существовала несправедливость, ее по-прежнему окружали люди добрые и злые. Как отмечала Лидия Гинзбург, «автор мемуаров, вообще мемуарного и автобиографического жанра, всегда является своего рода положительным героем. Ведь все изображаемое оценивается с его точки зрения, и он должен иметь право на суд и оценку»⁹. Будучи религиозной по своей натуре, хотя и отрицая религию в зрелом возрасте, Кореванова объясняет зло самим злом, заложенным в человеческой природе: «В бога я верила, хотя любви к нему не имела. <…> Вот, думала я, если я сделаю что-нибудь плохое, то бог меня за это накажет»¹⁰. В основе психологии героини Коревановой находится архетип мученичества. Однако, пройдя суровую жизненную школу, пережив многочисленные травмы и в конце концов проговорив их, она меняет свою жизнь.

«Литература воспоминаний, автобиографий, исповедей и “мыслей” ведет прямой разговор о человеке. Она подобна поэзии с открытым и настойчивым присутствием автора»¹¹, – подчеркивала Лидия Гинзбург. То, что сделала Кореванова в начале 1930-х годов в «Моей жизни», созвучно опытам травмоговорения в феминистской литературе. Именно поэтому некоторые фрагменты книги читаются более чем современно – как, например, тексты Галины Рымбу или Оксаны Васякиной. «Путь т. Коревановой – это путь многих. И ее личная биография воспринимается как биография миллионов. В том и заключается ее сила и значение»¹², – писала советская критика. Но, по факту, многие ли советские женщины смогли открыто и громко рассказать о своем травматическом опыте?

Понятно, что за возможность подобного прямого высказывания Кореванова должна была заплатить писательскими уступками. «Моя жизнь» вряд ли увидела бы свет, если бы была посвящена только частной жизни одной женщины и не имела дополнительной идеологической нагрузки. Потому Агриппина Кореванова искренне или не очень озвучивала принципиальные для советской историографии моменты: от бунта углежогов в Ревде в ХIХ веке, сведения о котором она передает со слов своей бабушки, до Гражданской войны на Урале. Она широко использовала клише советской прессы, воспроизводила топику советской риторики – всего этого в книге много, все это спокойно убирается в ходе редакторской работы, если задаться желанием получить текст Коревановой, в котором будет представлена дистиллировано чистая идентичность пишущей женщины-пролетарки со сложной судьбой.

Собственно, в том и заключается своевременность и современность  данного издания, что Кореванова не погребена под спудом времени, но продолжает жить «своей жизнью», истинно своей, даже если эта жизнь описана простыми словами.

____________________

¹ Горький М. Предисловие // Кореванова А. Моя жизнь. М.: Гос. изд-во «История заводов», 1936. С. 5.

² Коровин А. Пролетарская писательница // Уральский следопыт. 1984. № 4. С. 71.

³ Горький М. Предисловие. С. 5.

⁴ ГАСО. Ф. 561-р. Оп. 1. Ед. хр. № 28. Л. 4.

⁵ Кореванова А. Г. Моя жизнь. С. 198.

⁶ Там же. С. 103.

⁷ Там же. С. 88.

⁸ Там же. С. 38.

⁹ Гинзбург Л. Я. О психологической прозе. М., 1999. С. 180.

¹⁰ Кореванова А. Г. Моя жизнь. С. 33.

¹¹ Гинзбург Л. Я. О психологической прозе. С. 118.

¹² Михайлов Л. От крепостничества к пролетарской революции // Штурм. 1934. № 5. С. 203.