Выпуск №10
Автор: Ганна Шевченко
Квантовая неопределенность
Она вошла первой, а он еще некоторое время возился с замком. Пока он, ворча, приводил в движение заевший механизм, она сбросила плащ, сапожки, достала из тумбочки свои тапки и прошла в комнату. На стуле возле дивана стояла набитая окурками пепельница.
– Опять курил в постели! – крикнула она и открыла форточку.
Закрыв дверь, он подошел к ней, посмотрел сверху вниз, клюнул в губы, взял пепельницу и пошел выбрасывать мусор.
– И белье не поменял… – тихо сказала ему вслед.
Она, вся перламутровая и элегантная, здесь, в его неухоженной норе, смотрелась, как жемчужина в грубой оправе. Когда он вернулся, она вдевала одеяло в ситцевую прореху пододеяльника. Возле дивана лежал мятый ворох несвежего белья.
В сумочке заиграл телефон. Она ответила:
– Да, Игорь, я с Соловьевым. Как обычно. Сидим в кафе. Вспоминаем общагу. Заказали кофе и творожный пудинг. Сегодня? Во сколько? Только не напивайся, ладно? Целую.
Она положила телефон на стол:
– У него снова банкет.
– Творожный пудинг, – сказал Соловьев и захохотал.
– Когда зуб вставишь?
– Боюсь, – ответил он.
– Нечего бояться! Сейчас такие технологии…Ты ничего не почувствуешь.
– Да и денег нет…
Послышался другой сигнал. Соловьев полез в карман за телефоном.
– Слушаю, – сказал он, – да…Зачем? Ну, хорошо. Минутку…
Он вышел из комнаты, закрылся в кухне и продолжил сдавленным голосом:
– Теперь не слышит. Да как обычно, традиционные посиделки. Знаю, что у тебя банкет. Задержать? Надолго? Студентка? Понял. Ты долго будешь ее консультировать? Ну, давай, удачи, – Соловьев нажал отбой и зло проговорил себе под нос, – кобелина!
Он вернулся. Она закончила возиться с бельем.
– Что бы ты без меня делал, Соловьев?
– Футбол смотрел, – ответил он.
– Кто звонил?
– Да так, с работы.
– Скрываешь от меня своих баб?
– Ревнуешь?
– Тебе нужно жениться. Нельзя же вот так, всю жизнь…
– Пробовал – не получается.
– А как ты думаешь, Игорь мне изменяет?
– Конечно.
– С кем?
– Со студентками, – он снова захохотал.
– Да ну тебя.
Она свернула грязное белье и пошла в ванную. Он услышал, как она включает душ.
Вскоре она вернулась, завернувшись в его полотенце.
Соловьев тоже пошел в душ. Когда пришел, она, откинув одеяло, лежала на простыне.
– Ты ужасный! – рассмеялась она.
– Ты тоже не Шерон Стоун, – ответил он, – верни полотенце.
Она швырнула в него влажный комок:
– Нет, я Шерон Стоун. У меня основной инстинкт.
Промокнув влагу, он лег рядом:
– Почему это я ужасный?
– Пузатый, волосатый, стрижка отросла, борода, как у лешего. А почему я не Шерон Стоун?
– Ты лучше… Что случилось?
– От бороды несет табаком.
– А так?
– Щекотно, – она засмеялась, потом затихла.
– Знаешь, почему двадцать лет назад я выбрала его, а не тебя? – спросила она.
– Знаю. Он был перспективный, – ответил Соловьев и продолжил губами очерчивать контур ее тела.
– А ты грубый.
– Я грубый? – он покрыл ее, как одеяло.
– Ты грубый.
– Я грубый?
– Ты грубый.
– Я грубый?
– Ты…
– Ох! – вскрикнул он.
– Что случилось? – испугалась она.
– Спина схватила, давай ты сверху.
Перевернулись.
– А я бесперспективный, – продолжил он, – поэтому твой муж – доктор наук, а я школьный учитель. Но мне это нравится. У меня есть ты. И творожный пудинг.
Он снова захохотал. Когда замолчал, в комнате стало тихо, слышался только птичий щебет за окном и шум проезжающей машины.
– Сваришь кофе? – спросила она после, укладываясь ему на плечо.
– Сварю, – ответил он и посмотрел в зеркало напротив.
Она тоже приподнялась и посмотрела по направлению его взгляда.
Отражение на миг застыло.
– Фотография – запечатление мгновения, его срез, – заговорил Соловьев, откидываясь на подушку. – Раньше, когда существовали дагерротипы – длящегося времени, а теперь коротенького его отрезка. Пространство – такой же снимок, но сделанный человеческим мозгом. Пространственно-временного континуума не существует, есть только время и время, улавливаемое органами чувств, интерпретирующими его как пространство. Горы растут, мы этого не замечаем. Мы не видим даже, как растут наши дети, когда они рядом. Человек может только сличать, как по снимкам, по фиксациям своей памяти. То есть, в принципе, человек – категория вневременная. А время – категория внечеловеческая. И как при пересечении двух плоскостей возникает прямая, так возникает пространство.
Она улыбнулась:
– Так и знала, что сейчас начнешь философствовать. А я недавно статью научную читала, пишут, что весь мир – энергия и все частицы находятся одновременно везде. Это называется квантовая неопределенность…
– Квантовая неопределенность – это то, что между нами происходит вот уже двадцать лет, – он привстал, – пойду кофе варить.
– Ты меня любишь?
– Каждый раз об этом спрашиваешь…
– Хочу снова это слышать.
– Кроме тебя никого и никогда… – он прижал ее к себе, поцеловал в губы, нехотя поднялся и вышел. Она поднялась, набросила на плечо полотенце и скользнула в ванную.
Послышался сигнал мобильного. Соловьев метался по кухне, не мог найти телефон. Он оказался на табурете под полотенцем.
– Что еще? – недовольно спросил он.
– Мудак ты, Соловьев! – говорил голос в трубке, – Я же просил тебя, задержи ее подольше, расскажи ей какую-нибудь историю! Ты же историк, Соловьев! Она ворвалась, набросилась на студентку, поцарапала мне рожу, разбила вазу, потом схватила сумку и уехала к теще…
Соловьев не дослушал. Он бросил телефон, ворвался в ванную, отдернул шторку и увидел ее. Она стояла под душем, тело ее лоснилось от воды, соски сморщились, как изюмины. Увидев его, она протянула мочалку и сказала:
– Потри мне спинку, Соловьев.
Сказ о деревьях
Его стихи в редакцию прислал незнакомый человек, написал, что в городе Я-ске живет никому не известный поэт. К публикациям он якобы равнодушен, но многие считают, что стихи его достойны внимания, поэтому он, его друг, решил предложить их в редакцию. Он указал имя, адрес и контактный телефон автора. Я открыла файл.
Начинающие поэты пишут просто и плохо, затем начинаются мытарства в поисках голоса и мастерства, многие забираются в дебри избыточности, переусложнения, искусственного остранения, и мало кому удается выйти на чистую воду. Неизвестный автор писал просто и хорошо.
Я проверила его имя в Google, заглянула в Журнальный зал, но такого поэта не нашла.
Для того, чтобы оформить гонорар, публикуемый должен предоставить в бухгалтерию паспортные данные, ИНН и номер пенсионного свидетельства. Всего этого в письме не было, поэтому я набрала указанный номер телефона. Потом набрала еще раз. Потом еще. Я набирала этот номер в течение трех дней и в ответ слышала одно и то же: абонент временно недоступен. Написала несколько писем человеку, который прислал мне стихи. Ответа не последовало. Осталось одно – адрес.
В интернете я нашла расписание электричек на Я-ск и в первый свой выходной в 06.57 села в электричку «Москва – Тула». Судя по расписанию, дорога занимала около трех часов, и я решила выехать пораньше, чтобы у меня было достаточно времени на поиск и общение в случае, если я найду этого человека. Ни один редактор не поедет разыскивать неизвестного автора, и мне трудно объяснить мотив этого поступка, но я попробую.
Представьте, что вы любите кристаллы пирита и всегда готовы приобрести их в свою коллекцию. Многие знают об этом и идут к вам со своими предложениями. Но при внимательном изучении оказывается, что вам несут кристаллы, искусственно выращенные людьми, знакомыми с технологией. Они вызревали в теплых лабораториях и никогда не были включены в древние хребты на высоте восемьсот метров над уровнем моря. В Я-ск я ехала в надежде, что увижу натуральный пирит.
Улицу и дом я нашла довольно быстро. Поднявшись на третий этаж, я позвонила в нужную дверь. Мне открыла пожилая женщина лет восьмидесяти с узкими щелочками глаз и дряблыми, нависающими веками. Седые волосы туго стянуты на затылке в небольшой пучок. Одета она была в шерстяной коричневый халат, подол которого украшал орнамент из бурятского национального фольклора. Обута в глубокие войлочные тапки и гетры до колен. Я сказала, что мне нужно видеть поэта, и назвала имя.
– Зачем он вам? – спросила женщина.
– У него талант, – ответила я.
– Толку–то… – сказала она.
– Можно его увидеть?
–Я не знаю, где он.
– Он уехал?
– Не знаю.
– Как его найти?
– Не знаю, – повторила она.
– Он ваш сын? – спросила я.
– Сын, – ответила она таким тоном, словно это родство вызывает у нее чувство досады.
Я развернулась и пошла по ступенькам вниз. Вдруг она окликнула меня:
– А вы кто?
– Читатель.
– Попробуйте спросить на автостанции. Там в забегаловке иногда околачиваются его друзья. Они всегда втроем. Святая троица…
Она мне объяснила, как туда пройти, и я отправилась на вокзал.
Мне повезло. К зданию автостанции примыкала дешевая чебуречная. Двери были открыты. Рядом с входом, прижавшись спинами к пластиковой стене, сидели на корточках три алкоголика. Они держали друг друга под руки, видимо, как шли, поддерживая друг друга, так и сели под чебуречной. Они дремали. Тела их были плотно прижаты друг к другу, а головы клонились в разные стороны. Глядя на это трехголовое существо, я вспомнила о Цербере, охраняющем выход из царства мертвых.
Я тронула за плечо крайнего справа, он не отреагировал, я хотела тряхнуть следующего, но тут кто-то дернул меня за рукав. Я обернулась и увидела рядом с собой маленького человечка. Он был ниже моего плеча. Одной рукой он держал велосипед, другую, вытянув указательный палец, прижал к губам:
– Ц-с-с-с…
У него были розовые щеки, ясные глаза, маленькая бородка и седые редеющие волосы. Этот человек походил на десятилетнего ребенка, которого гримеры искусственно состарили лет на сорок для того, чтобы играть в сказке. И синяя куртка-ветровка на нем была подросткового покроя. Он немного смутился оттого, что я рассматривала его, съежился и стал казаться еще меньше.
– Не будите их. Они держат стену. Если они встанут, все рухнет.
– Я ищу одного человека, может, вы знаете? – я назвала имя, и он заулыбался лукаво и искристо, как Ленин в советских учебниках.
– Знаю, – ответил он.
– Как мне его найти?
– Записывайте.
Я достала ручку и блокнот, он продиктовал адрес, я поблагодарила его. Он снова по-ленински улыбнулся, взобрался на велосипед и уехал. У него на куртке между лопаток был нашит кленовый лист бежевого цвета. Будь он ребенком, я бы подумала, что он порвал куртку в уличных сражениях, и мать придумала оригинальный способ замаскировать разорванное место.
Через двадцать минут я сидела в автобусе указанного номера и ехала в направлении дачного поселка. Располагался этот поселок рядом с городком, и минут через двадцать я вышла на нужной остановке. Небо заволокли тучи. Я заглянула в сумку и поняла, что забыла дома зонт. Мне показалось это странным, я никогда не выкладывала зонт из сумки. Мне нужна была пятая линия справа от остановки. Остановкой назывался невысокий ржавый столб со стершейся табличкой и толстое бревно, которое дачники используют вместо скамейки. Я пошла вправо искать пятую линию. Домики и дворы были похожи один на другой. На некоторых висели поржавевшие таблички с указанием номера линии. Вскоре нашлась пятая, и я свернула в узкий проулок в поисках самого крайнего дома.
Некрашеный покосившийся забор. Ветхий домик едва виднелся в глубине двора. Я открыла дряхлую калитку, вошла и увидела неухоженный двор, заросший травой по колено. Перед домом росли несколько деревьев: два тополя, два клена, яблоня и береза. К крыльцу вела тропинка, негусто выложенная островками плоских камней. Дом выглядел нежилым. Пара ступенек, ведущих на крыльцо, порог с облезлыми перилами и прохудившимся козырьком, и никаких следов живности. Ни будки для собаки, ни блюдца для кошки. Картину двора дополняло небо, к этому времени почерневшее от тяжелых туч.
Я ступила на крыльцо и постучала в дверь – тишина. Еще раз постучала – снова тишина. Несколько раз с силой ударила кулаком, но снова не услышала ничего, кроме шума приближающегося урагана. Резкий ветер набросился на деревья и стал трепать их кроны. Закапал дождь. Сначала редкими каплями, потом гуще и гуще. Вскоре небо прорвалось, и к земле потянулись звучные струны гигантского контрабаса. Пока небо исполняло ураган, деревья бились в истерике: то всхлипывали, вздымая к небу корявые лапы, то смиренно кланялись и затихали.
Я решила, что человек с велосипедом обманул меня, ради шутки назвал первый попавшийся адрес. Дождь стоял непроходимой стеной. Я присела на корточки возле порога, прислонившись спиной к двери, и стала ждать завершения. Вдруг мне показалось, что я услышала скрип половицы за дверью и едва уловимый толчок в спину. Прислушалась, но больше ничего подозрительного не услышала. Сидела, смотрела, как небо поливает землю, и ждала.
– Раньше они жили на дне океана, – услышала я тихий голос. По коже побежали мурашки.
– Кто? – спросила я.
– Деревья, – ответил голос, – раньше они жили на дне океана. Но потом морской владыка изгнал их на землю.
– Почему?
– Сначала они были вялые, как водоросли. Но потом окрепли, разрослись и стали вырабатывать много хлорофилла. Владыка испугался, что под водой станет много кислорода и глубинные воды перестанут быть загадкой.
Я повернулась и заглянула в узкую щель между дверью и косяком. Увидела часть плеча, небольшой фрагмент затылка. Человек сидел на корточках, как и я, прислонившись к двери. Мы слушали дождь, прижавшись друг к другу спинами. Нас разделяла дверь.
– А люди в те времена жили на земле? – спросила я.
– Да, но совсем немного, только по берегам рек и морей. Земля была пустынной. Но когда владыка изгнал деревья, они посадили на плечи детей, взяли в руки котомки и пошли заселять сушу, превращать пустыни в непроходимые леса.
– Люди взяли котомки? – переспросила я.
–Деревья! – ответил он.
Не знаю, что на меня нашло, но я ни с того ни с сего сказала ужасную глупость:
– Я из редакции. Мне прислали ваши стихи. Для получения гонорара нужны ваши паспортные данные, индивидуальный налоговый номер и номер пенсионного страхового свидетельства…
Внезапно он разразился звонким безудержным смехом. Он хохотал так, что звенели стекла в веранде. Он выделывал голосом такие импровизации, что мне стало не по себе. Он визжал во всю глотку: «Йии-хи-хи!!! Йаа-ха-ха!!! Йуу-ху-ху!!! Йоо-хо-хо!!!». Когда он наконец замолчал, то встал на ноги и отошел от двери. Я снова посмотрела в щель и увидела спину невысокого человека в синей куртке с нашитым на нее кленовым листом.
Дождь лил еще минут пятнадцать. Все это время я стояла на крыльце и прислушивалась к каждому шороху за дверью, но больше не услышала ни звука.
Вода залила тропинку, ведущую к калитке. Не было видно даже плоских камней, выложенных на случай дождливой погоды. Когда на краю неба показалось солнце, я сняла сандалии, закатила джинсы до колен и отправилась прочь. Добравшись до остановки, я села на бревно и стала ждать автобус. А надо мной были тучи. И небо. И тучи. И небо. И тучи.
Африканка
Когда Надя пришла на собеседование, ее удивило название минимаркета – «Африка» – и еще изображенная на фасаде сбоку от входа странная пальма. Ствол ее был янтарно-коричневый, а листья почему-то желтые. Наде захотелось познакомиться с художником и спросить, почему у этой пальмы желтые листья. Но когда пришла осень, и сквер, ведущий от трамвайной остановки к магазину, разбросал пеструю листву, Надя поняла, что эта пальма – осенняя, и перестала о ней думать.
Хотя летом она думала не только о пальме. Часами она рассматривала пальцы на ногах и представляла их с накрашенными ногтями: синими, лиловыми, зелеными; но покрасить их в экстремальный цвет так и не решилась. Купила открытые босоножки и, ступая по тротуару, смотрела на свои бледно-розовые ногти. Сравнивала их с ножками проходящих мимо женщин и находила чужие более привлекательными. Но это касалось не только ножек. Всю свою внешность она не любила и считала неудавшейся, хотя была хороша собой и, несмотря на свою картавость, нравилась мужчинам.
Этим летом у Нади появились двое. Первый – Вадим Николаевич, администратор магазина, усатый сорокалетний пижон, похожий на кота. Надя пошла на эту связь только потому, что он извел ее своим напором. Когда она появилась в коллективе, он тут же принялся за ней ухаживать. Задавал дурацкие вопросы, несмешно острил, рассказывал известные анекдоты. Она отдалась ему в складском помещении на мешках с мукой, рядом с полкой, заставленной банками с огурцами и маринованными грибами. Любовником он был предсказуемым, как трамвай. Сначала усы щекочут ухо, потом шею, затем грудь. После слышится постукивание банок на полке «дзинь, дзинь, дзинь…» – усатый трамвай Вадим Николаевич начинает движение, касаясь плечом ближайшего стеллажа. Это «дзинь-дзинь» длится недолго, без остановок и поворотов, пока на правое бедро не выплескивается вязкая и горячая клякса тормозной жидкости. Всегда на правое.
После этого Вадим Николаевич перестал изводить Надю своей словоохотливостью и лишь бросал игривые взгляды, проходя мимо. Теперь Надя могла спокойно стоять за прилавком и думать о своем. Вспоминала о нем раз в неделю, когда принимала смену, а он ждал ее на складе с бутылкой коньяка.
Второй – Альберт, обаятельный двадцативосьмилетний клерк. Если во внешности Вадима Николаевича было что-то кошачье, то Альберт походил на собаку колли. У него было вытянутое лицо и маленькие карие глаза. Он работал младшим специалистом в экономический службе городской администрации. Жил в доме напротив «Африки». Каждый день после работы заходил купить что-нибудь на ужин. Он с интересом всматривался в отрешенные оливковые глаза, но не видел там ничего, кроме своего отражения.
Как-то он попросил у Нади номер телефона. Она лениво написала ряд цифр на чеке, оставленном на прилавке. На следующий день он позвонил и предложил встретиться, Надя согласилась. Извиняясь за ремонт, он повел ее к себе домой. В углу прихожей лежали куски обоев, в гостиной на полу топорщился недостеленный линолеум. Рядом с разложенным диваном стоял столик. Альберт пошел на кухню и принес шампанское и коробку конфет.
– К шампанскому нужно фрукты, – сказала Надя, положив в рот конфету. – Включи музыку.
– Я люблю «Brazzaville», ты не против? – спросил он.
– Нет.
Альберт нажал кнопку. Полилась мелодия.
– Почему ваш магазин называется «Африка»?
– Не знаю.
– Можно, я буду называть тебя Африканка или Африка?
Надя пожала плечами.
Альберт освободил Надю от одежды и стал исследовать губами новый континент. Сначала северную территорию, восточную, западный склон, спустился к южным границам и наконец обосновался в центре, в самой сейсмоактивной зоне.
Альберт часто встречал Надю после работы, они ужинали и, включая «Brazzaville», продолжали заниматься географией, Теперь, когда Надя слышала в маршрутке эти мелодии, в центре материка становилось горячо.
Но стоя за прилавком, она не думала ни о Вадиме Николаевиче, ни об Альберте. Глядя в большие окна магазина, Надя представляла осеннюю Африку. Как гоняет ветер по небу большие парусники сухих пальмовых листьев, как садятся они в море, образуя желтую флотилию, как с грохотом падают кокосы и как обнажаются высокие, коричнево-янтарные стволы, становясь совсем не похожими на деревья.