Выпуск №1

Автор: Юлия Стаховская

 
ДОМ

Этот дом из красного кирпича стоит над рекой.
Мелкий гравий дорожки заключает в объятия клин травы,
как и ты меня —
так в птице дня округляется желток света.

Вдоль позвоночника библиотеки пробегает дрожание ветра,
страницы колышутся, как несказанные слова,
на животе стола в пуповине тарелки — маслины.

Совсем скоро заслоны падут, и чернильная каракатица ночи
выпустит в нас облако иллюзий.
А там уже ничего не будет — одни лишь касания букв.

НАРЕЧЕНИЕ

Зеленая бутылка июня с трухлявой пробкой жары
стоит на самой верхушке горы и поблескивает: панцирями крыш,
окнами домов, шелестящими закладками деревьев между страницами улиц.

Ты знаешь — у лета имя сидровое, и если потрясти — оно взрывается:
яблоком города, грушей куполов, попкорном запахов.

Мы нашли эту бутылку на горе в тени мирового древа,
и посмотрели сквозь пузатое дно июня, и произнесли его.

Кошачьи пирамиды ушей в траве мы увидели, и переполох муравьев
возле стен наших ног, и мнимое спокойствие города на левом берегу.

Мужчина поддевает ногой тысячелистник, женщина хватает ртом кашку,
ребенка пока что не видно — сидит в неизвестном цветке,
и лапкой щекочет пчела его неопыленное имя.

АРБУЗ

Стояла жара: мы и автобус приклеивались к конверту дороги, как марка.
Белый хлопок футболок, лен брюк расцветали на задних сидениях салона.
Кое-где выглядывали соцветия панам, шуршали крылья газет и журналов,
а ты говорил мне:
Арбуз — это кровь лета, и я вижу, как на серой подкладке засохших полей
она сворачивается в кружочки, втискивается в футляры…
Хочу сфотографироваться на фоне нашего юга —
этой саванны с зелено-черными телами ягодных зебр.
Выйти нельзя остаться — ответил водитель и врубил радио на полную.

В Ялте мы купили арбуз. В нем было полно темных семечек.
И тогда уже я сказала тебе:
Смотри — это негативы, с твоих фотографий — там — у дороги.

ЛИНИЯ

Каждый может увидеть, как со дна наших лиц
всплывают пострадавшие.
Покрытые илом субмарины отцов с мидиями глаз,
ржавыми бровями деталей.

Береговая линия — сон — граница пены и камня
сползает по скалам и срывается вниз
внезапно… и до непристойности ровно.

И тогда действительность обретает форму закрытости
оранжерейного зала,
в котором можно лелеять лиану страдания
себе в утешение в фарфоровой кадке.

Где устьями рук, как запястьями рек,
ступают роскошной печали павы
и улыбка выдает себя, как лук,
стрелой лукавой.

ДОРИСОВЫВАЮ ЕЙ МОРЩИНЫ

река изменила русло
и теперь на ее дне видны все стежки
вышитые гладью воды

память изменила время
я приближаюсь с саперной лопаткой
к фотоальбомам:
1945. вот прадед где-то в Австрии.
а вот в Закарпатье.
бах-х!!! взорвалась уцелевшая мина…
с фотографии сыпануло
чуть ли не ложку черно-белой земли

а это моя бабушка? неправда. она не была маленькой.
дорисовываю ей морщины на фарфоровом личике.
а вот я. кажется, точно такая же. всегда точно такая же.
с ножницами. чтобы вклеить себя в будущее.

СТИХОТВОРЕНИЕ НА КОШАЧЬЕМ ХВОСТЕ

                       Розе Ауслендер

Каждый день — голубая бездна,
лестницы дел поджигают друг друга, как спички.
Все тяжелей оторваться от груди сна,
черное молоко ее — сладкое.

Придет кот в смокинге: сам атласный, лишь сорочка и лапы белые,
свернется на тебе, словно раковина.
Приложи ухо, слышишь, урчание моря.
Скажет: я на улице был и вернулся, там осень.

С украинского перевела Ия Кива