Выпуск №1

Автор: Вера Котелевская

 

***

не уснуть

как нравился нам
тёмной вишни буфет

весна лила слёзы
роняла себя в абрикосовый снег

друзья
хлопали до утра дверьми

сосед-старик ни разу
не вызвал милицию

я знаю тебе не по вкусу верлибры
но там где ты

слоги и паузы не звучат
я сбиваюсь

зато слышен грохот разбитого мной кувшина
пыльный дождь
хлопает по дну стакана
на самом краю крыльца
с камаза сгружают уголь

этот космос
летящий внутри головы
прорывающий лба бумагу
для первых морщинок

 

***

Чёрно-белая книга,
большие листы,
крупные буквы.
В ней говорилось о тайном подарке на букву «вэ».

Девочке обещают подарок.
Туда надо ехать в гремучем грузовике.

Ветер терзает косынки, сушит губы.

В маленькой голове миллиарды вопросов, бусины букв
вздрагивают на кочках.

Велосипед, воланчик, волчок.

И тут расступаются ветки с хрустом –
перед девочкой сад.

Вишни.
Полностью чёрные.

 

***

за холмом
где играли в костры
начинались поля

бессмертники маки
пенные головы кашки

зимой
мешковина редкого снега
слепила –
сверху

прежде чем вжикнешь в санках
можно было тягаться с солнцем
в жмурки

слетая с холма
ты аккурат подкатывал к стенам тюрьмы

дальше краснел биллборд в пять этажей
с тремя патриархами в полупрофиль

самое яркое пятно в округе

но мне больше нравился мотоцикл ява
в который сосед сажал свою шлюху:
её пшеничные волосы вспыхивали из-под шлема
его крепкие руки обхватывали руль
сиденье скрывала роскошная
искусственная попона
вот это жизнь!
на солнце
бензобак сверкал как явление бога

мама вносила бельё
папу вносили менты
брат гонял в хоккей

когда мы съехали
мне ещё снился холм
было больно:
наверняка
его срезали
заслонив новостройками
всё моё поле

 

***

наконец
когда мы по разные стороны света
я посмотрела «Фанни и Александра»

теперь я могу вернуться
могу всё изменить

разомкнуть тяжёлые на седьмой минуте
веки

сказать: на надо
было идти в мединститут
не надо было
молиться ларам
лакировать родительские могилы
мчать к морю
в пустой электричке
откусывать от целого хлеба
пить безвозмездно
пихтовый воздух

но
что бы осталось

давай смотреть на пожар
хрусталя
(этот хвойный вертеп!)

восстановим
беспамятство

 

***

а там –
кроит рукав-бабочку
долотиха-портниха

и воду зелёную пьёт
на весу стеклотара

за взгляды в окно и назад
будет лёгкая кара –

(мне всё будет сладко, легко,
расхитительно, лихо)

и буду глазами глотать
углы синих тетрадок

пещеру кроить в малахите
слепого подъезда

любить стадионов пустых античный
порядок

тонуть посредь речки из шёлкового
обреза

 

***

зубная боль
зонты платанов
вздулись до горизонта

тело
противится смерти
я
ловлю локоть
в прихожей

мы
так и не просыпаемся

…говорят,
всю ночь у них бушевала гроза

 

***

Отрываешься от земли.
Ногу, руку, волосы.
С таким усердием,
что заходится сердце.
Лоскуты лесов и полей
распахиваются, как поездная колода

(может, всё было так,
а может, и нет),

вдруг исчезаешь,
появляешься,

а теперь –
навсегда уже.

Не заикнуться,
когда так вот рядом,

как авиапассажиры.
Ангелы-хуянгелы.

 

***

в голове
только синяя рыба

мы погуляли
помяли размоченный хлеб
скатали сухие снежки

говорят, эта книга природы когда-то
хлопала на ветру
била до смерти – но ничего
терпели и пели ей гимны

возвращаясь с прогулки
сбей с башмаков снег
повремени
на плите подоконника:
горячо и черно
и ключ
на ощупь как гильза
пахнет асфальтом и стройкой
солью айвой заратустрой

 

***

А в баре за углом впервые
ликёр из мяты и ещё
подвал художника: он красит ночь за ночью
спасителя, русалок на заказ –

жизнь хороша ещё с полудня,
от голода и мяты видишь небо,
а если взять кварталом ниже,
там россыпь перламутра,
пуговицы в магазине тканей… боже,
когда ты есть, спасибо –

и пока.

 

***

не сразу сбрасывай

привыкни к чёрному
теплу
к чернильной крысе

как солод ледяной
как сад зеркальный

как всё, что
не должно быть вслух

 

***

кому расскажу и до чьей
дотронусь руки
покажу пустынные времена
осыпающуюся с бумаги луну
поле с которого все игроки

выбыли
и поляна кругла
и ковыль лижет её по краям
и гудят чёрные пироги
в той кондитерской из-за угла

будто бы языческий мой помин
обымает круглую нашу всю
землю весь пятачок из окна
в восемь лет нежность ни по кому карантин

 

***

и этот рисунок тоже
неточный, и хорошо,
и по сладковатой коже
течёт воздух

и ангина засылает
воинов огня
и в лесу с ласковыми лисицами
вы сгорите к утру

оборачивай ноги
бегством, травой

спрашивай у мёртвой мамы
сколько до супермаркета вёрст

контора вся пронизана светом
дерево пахнет мёдом
стук машинистки костюм лак
будто в присутственном месте
готовишься выстрелить
в лоб царька

но расправляешь платок
и, развернув мятную конфету,
даруешь ему жизнь
вспомнив о нетронутой
июльской коже

 

***

круглые эти
с выпуклым краем печенья
поминальной ванили
ложные телеграммы

с одной или двумя м – не вспомнить
пряный покойник в гостиной
их генерал

кто теперь это расскажет
кто обернётся
оклик прудовых ртов
опять распознает

детский театр пролетариев
и завхозов

лето
ил по щиколотку
все вы живы

только нептун
глотает чью-то невесту
пионер в горн учиняет
сиесту

 

***

соврал
жене и любовнице,
детям, ученикам, кредиторам,
редакторам, прокурору, сантехнику –

o solitude, my sweetest choice
(покормил
кошку)

 

***

себе он оставил
даму с единорогом

красный язык льва
растёт с гобелена

ткачи будто пригоршнями
бросали сюда гранат –
и весь сад забрызган теперь его кровью

мне нравятся тусклые скулы отеля
в котором он пестовал
сладкое чадо – алляйнзайн

складывал на столе
руки
часами молчал

да, города!

города
говорящие ночью с собою

больше нам не по силам

что там, в их сухожильях,
сжимающих клёны и камни?

они мне теперь
кажутся невозможнее
чем грядущее

а достаточно выйти и крикнуть шёпотом:
ты – это я в девятнадцать
и город поверит
(ты – нет, конечно)

и пустит неспящих внутрь
кровеносного сада