Выпуск №12

Автор: Бернхард Шлинк

Перевела с немецкого: Карлыгаш Токтыбаева

 

День, когда она перестала любить своих детей, ничем не отличался от других дней. Когда она на следующее утро спросила себя, чем вызвана потеря любви, то не нашла ответа. Может, усилились боли в спине? Довела ее до этого ежедневная домашняя работа, рутинная и отупляющая? Задела ее ссора с персоналом? Произойти должна была какая-то мелочь. Ведь ничего значительного в ее жизни больше не происходило.

А вот потеря произошла. Она сняла трубку, чтобы позвонить дочери и обсудить с ней свой день рождения: гостей, место проведения, еду, и положила ее на место. Ей не хотелось разговаривать с дочкой. Ей не хотелось говорить ни с кем из своих детей. Ей не хотелось их видеть – ни на дне рождения, ни до него, ни после. Потом она сидела у телефона и ждала, что появится желание позвонить. Но оно так и не появилось. Когда вечером зазвонил телефон, она сняла трубку: иначе обеспокоенные дети стали бы звонить привратнику и натравили бы к ней персонал. И она соврала, что не может разговаривать: у нее гости.

Она ни в чем не могла упрекнуть своих детей. Отношения у них были хорошие. И женщины в доме престарелых говорили ей, что она хорошо с ними ладит и какими хорошими они уродились: один сын – уважаемый судья, другой – директор музея, одна дочь замужем за профессором, другая – за известным дирижером! Как они к ней внимательны! Они приходили к ней, а в промежутках между посещениями отправляли к ней своих детей, оставались у нее на один-два дня, иногда забирали ее к себе на два-три дня и приводили всю семью на ее день рождения. Они помогали ей заполнять бумаги – налоговую декларацию, страховку и пособие, сопровождали ее к врачу и при покупке очков и слухового аппарата. У них свои семьи, своя работа, своя жизнь. Но они давали матери возможность участвовать в этом.

Она легла в постель в подавленном настроении. При расстройстве желудка, рините или начале простуды ложатся спать с аспирином, чтобы на следующее утро проснуться, будто ничего и не было. Но у нее не было средства против расстройства любви, и она приготовила чай из ромашки с мятой, и была уверена, что на следующее утро всё будет в порядке. Но на следующее утро ей также не хотелось видеть детей и говорить с ними по телефону, как и накануне вечером.

 

2

Она совершила обычную утреннюю прогулку: мимо школы, почты, аптеки и овощного магазина, через посёлок к лесу, мимо косогора к «Пивному двору» и назад. По пути ее взгляд всегда останавливался на равнине, она любила ее. Пересечь ее можно было за час. Врач сказал, что она должна каждый день ходить хотя бы час. Дождь, который шёл последние дни, прекратился ночью, небо было голубым, воздух свежим. День обещал стать жарким. Она слышала звуки леса: ветер в деревьях, дятла и кукушку, треск сучьев, шелест листвы. Она смотрела на оленей и зайцев, их было много, и они не были пугливыми. Она бы с удовольствием вдохнула запах леса; он лучше всего такой – еще мокрый от дождя и уже прогретый солнцем. Но она уже несколько лет не чувствовала запахов. Обоняние в один прекрасный день исчезло, как и любовь к детям. Врач сказал, вирус.

Вместе с обонянием исчезли также и вкусовые ощущения. Еда для нее не значила много, и то, что она не могла больше чувствовать вкуса, было не страшно. Плохо было, что она не могла больше ощущать запахов природы, не только леса, но и цветущих фруктовых деревьев, цветов на балконе и в вазе, теплой и сухой уличной пыли, на которую падают первые капли дождя.

Кроме того, она воспринимала потерю обоняния как нечто позорное. Человеку нужно уметь чувствовать запахи. Это как уметь видеть, слышать, ходить, читать, писать и считать. Оно всегда функционировало и вдруг перестало, и не потому, что было повреждена снаружи, а произошел сбой внутри. К этому добавился страх, что она будет вонять. Она вспомнила посещения своей матери в доме престарелых. На ее замечание, что у некоторых стариков нехороший запах, мать объяснила ей: «Они не чувствуют запахов». Она теперь так же воняет? Она была чрезмерно чистоплотна и использовала туалетную воду, которая нравилась ее внучкам. «Как ты хорошо пахнешь, бабушка!» Но если ее перелить, то от тебя будет нести туалетной водой.

Никто, кроме ее врача, не знал, что она больше не чувствует запахов и вкуса. Она хвалила еду, когда была с детьми, она нюхала букеты, которые они приносили. Показывая им цветы на балконе, говорила: «Понюхайте, у них такой чудесный аромат!»

Так она должна была поступить и с потерянной любовью. Зрение, слух, обоняние, ходьбу, чтение и письмо должна ещё дополнять любовь к детям и внукам. Отказываться звонить им, как она поступила вчера, нет, такого она больше себе не позволит. День рождения будет нормально отпразднован, посещения и в будущем нормально состоятся. Снова всплыло воспоминание.

Когда она была маленькой, она задала вопрос своей матери, вышедшей замуж за вдовца с двумя детьми и с трудными, требовательными родителями, братьями и сестрами его бывшей жены, любит ли она этих родственников первой жены мужа, о которых она была вынуждена заботиться.

Мать улыбнулась: «Да, родная.»

«Но…»

«Любовь не от чувства, а от воли».

Годы и десятилетия это у нее получалось, а вот теперь не удавалось. Если этого очень хотеть, то можно превратить обязанность в склонность и из ответственности сделать любовь. Но у нее уже не было ответственности по отношению к детям и обязанностей по отношению к внукам. Не было ничего, что она могла бы превратить в любовь. Но и причины не было, чтобы обижать детей, которые так удались, раздражать женщин и позорить себя.

Она начала прогулку быстрым шагом. Пустота, которая образовалась после потери любви к детям, хоть и испугала ее, но принесла облегчение. Она чувствовала легкость, какая бывает при высокой температуре или после долгого поста – чувство, будто ты перенес болезнь, но чувствуешь себя хорошо. Когда она села за стол «Пивного двора», то почувствовала, что сильно устала и выбилась из сил.

Может, отпраздновать день рождения здесь? Когда она еще была замужем, ее муж и она приходили иногда сюда или останавливались, проезжая на машине, чтобы выпить кофе. Было время, когда он освобождался от работы, а она от детей, чтобы обсудить то, о чем невозможно поговорить в обыденной рутине. Пока он однажды не привез ее сюда, чтобы сообщить ей, что он уже два года спит со своей ассистенткой.

С тех пор здесь пристраивалось, перестраивалось, украшалось. Двор, в то время бедноватый, сейчас выглядел импозантно, и внутри, должно быть, ничего не напоминало ту комнату, в которой напротив нее сидел муж и мямлил, и хотел сочувствия за его большое сердце, которое любит сразу двух женщин. Воспоминание, так долго вызывавшее боль, боли уже не вызывало. И сочувствия, которое искал ее муж, тоже не было, лишь печальное равнодушие к человеку, которому всё в жизни давалось легко, но который считал, что ему это приходится завоевывать в тяжелой битве. Она бы охотно вычеркнула из жизни последние годы брака. Но он настоял на том, чтобы остаться с ней, пока самый младший ребенок не закончит школу. Но до этого времени интрижка с ассистенткой тоже завершилась. Вторую жертву от него его жена не приняла, и он начал новую интрижку со следующей ассистенткой.

Она встала и пошла назад. Да, жизнь будет продолжаться, будто бы ничего и не случилось. Если бы она могла перестать жить для других, чтобы наконец жить своей жизнью! Но для этого она слишком стара. И она не представляла себе, что такое собственная жизнь. Делать наконец то, что доставляет ей радость? Единственная радость, которую она знала – довольствоваться любовью, порожденную ее ответственностью и выполнением долга. Была ещё природа. Но она уже не чувствовала ее запаха.

 

3

Утром в день рождения она стала прихорашиваться. Лиловый вязаный костюм, белая блузка с белой вышивкой и белой лентой, лиловые туфли. Парикмахерша, к которой она обычно ходила сама, пришла к ней и уложила седые волосы в локоны. «Если бы я была пожилым господином, я бы стала ухаживать за Вами. А если бы я была Вашей внучкой, я бы гордилась Вами перед подружками».

Пришли все: четверо детей, два зятя, две невестки, 13 внучек и внуков. По дороге к «Пивному двору» сыновья и зятья шли группой, дочери и невестки тоже шли вместе; старшие внучки и внуки вели разговоры о выпускных экзаменах и учебе в университете, младшие – о поп-музыке и компьютерных играх. Она присоединялась ненадолго то к одной, то к другой группе, сначала дружелюбно здоровалась, шла немного вместе и отходила, когда их разговор возвращался к прежней теме, на которой она их прервала. Это ей не мешало. Но если раньше она была бы счастлива, что ее любимые дети, имеющие свои собственные семьи, так хорошо понимают друг друга, то сейчас удивлялась тому, о чем они говорят. Поп-музыка и компьютерные игры? Какая профессия принесёт богатство? Стоит ли делать ботокс? Как дёшево провести каникулы на Сейшельских островах?

Для аперитива сервировали стол на террасе, для обеда – длинный стол в соседней комнате. После супа речь держал самый старший сын. Воспоминание о том времени, когда дети были маленькими, восхищение успехом, которого она добилась в общине после того, как дети выросли, благодарность за любовь, которой она окружала и окружает детей и внуков – немного сухо, но с добрым намерением и в приятной форме.

Она представила себе, как он ведет заседание или совещание. Представить же себе своего мужа, своё замужество и развод она не могла; это всё было как фотографии русской революции, которые Сталин заставил отретушировать и с которых исчез Троцкий. Будто его никогда и не было.

– Вы думаете, что я не смогу вынести, если вы упомянете вашего отца? Будто я не знаю, что вы встречаетесь с ним и его женой? Что вы праздновали его восьмидесятилетие с ними? Вы же с ними на фотографии в газете!

– Ты никогда не говорила о нём после того, как он переехал. Мы думали…

– Вы думали? А почему вы не спрашивали? – она переводила изучающий взгляд с одного на другого, дети смотрели на неё с раздражением. – Вместо того, чтобы спросить, вы думали. Вы подумали, если я не упоминаю о нем, это означает, что я не перенесу, если вы заговорите о нем. Вы подумали, я буду сломлена? Что я буду рыдать, орать или беситься? Что я запрещу вам встречаться с ним? Что я поставлю вас перед выбором – он или я? – она покачала головой.

Теперь заговорила младшая дочь:

– Мы боялись, что ты…

– Боялись? Вы боялись меня? Я так сильна, что нагоняю на вас страх, или так слаба, что не вынесу, если вы упомянете отца? В этом же нет никакого смысла! – она заметила, что её голос зазвучал громче и резче. Теперь уже и внуки стали смотреть на неё с раздражением.

Вмешался старший сын.

– Всё в своё время. У каждого из нас своя история с отцом, каждый из нас рад поговорить с тобой спокойно о нём. А теперь давайте не будем заставлять официанток затягивать с подачей следующего блюда; иначе их программа собьётся.

– Программа официанток… – она заметила мольбу на лице младшей дочери и не стала продолжать.

Ей было нетрудно ничего не говорить, когда подали салат, жаркое и шоколадный мусс. Все разговаривали, и она старалась прислушиваться к тому, что говорили ей ее соседи по столу и визави. С ней было так всегда, когда много человек говорило одновременно; у её врача было даже название для этого – party-тугоухость – и информация, что против этого ничего нельзя поделать. Она научилась дружелюбно поворачиваться к собеседнику, при случае понимающе улыбаться или кивать, одновременно думая о чём-то другом. Чаще всего её визави ничего не замечал.

Перед кофе поднялась Шарлотта, самая младшая внучка, и постучала ложкой о бокал до тех пор, пока не стали ее слушать. Она сказала, что дядя произнес речь для матери, и ей бы тоже хотелось это сделать для бабушки.

Все внуки и внучки, которые сидят здесь, научились у бабушки чтению. Не читать слова и предложения, этому их научили в школе, а читать книги. Бабушка всегда, когда они бывали у нее на каникулах, читала им вслух. Но прочитать за время каникул книгу до конца она никогда не успевала. Книга же была такой интересной, что они сами дочитывали ее. А вскоре, когда начинался учебный год, бабушка присылала другую книгу этого же автора, которую они, конечно же, должны были прочитать.

– Это было так здорово, что мы уговорили деди и Анни делать так же. Спасибо, бабушка, что ты сделала нас читателями и научила получать радость от чтения книг!

Все захлопали, Шарлотта подошла к ней с бокалом, обойдя стол кругом, поцеловала ее. В тот момент, когда Шарлотта вернулась на свое место, а разговоры еще не возобновились, она спросила:

– Кто такая Анни?

Она спросила это, хотя знала, что это, должно быть, вторая жена её бывшего мужа, что ее вопрос смутит всех.

– Анна – жена отца. Дети сделали из дедушки «деди», а потом из Анны «Анни», – старший сын сказал это деловито и спокойно.

– Жена отца? Ты имеешь в виду не меня, а вторую жену отца? Или уже появилась третья? – она понимала, что становится невыносимой. Она не хотела этого, но уже не могла остановиться.

– Да, Анна – вторая жена отца.

– Анни, – подчеркнула она с иронией, – Анни. Я должна быть, очевидно, благодарна, что вы не называете её бабушкой и не сделали её второй бабушкой?

Не получив ответа на вопрос, она спросила:

– Шарлотта, как, ты называешь иногда Анни бабушкой?

– Нет, бабушка, мы называем ее только Анни.

– Какая же она, эта Анни, которую вы не называете бабушкой?

Вмешалась ее младшая дочь:

– Не могли бы мы прекратить это?

– Мы? Нет, так как мы не начинали, то и не можем прекратить. Я это начала, – она встала. – Я могу прекратить это. Я прилягу ненадолго. Заберёте меня к чаю на машине через два часа?

 

4

Она отказалась от предложения проводить ее и ушла одна. Что получилось из ее добрых намерений? Всё же она встала и ушла. Лучше было бы оставаться и дальше пытаться узнать, удастся ли вывести детей из себя? Судью, чтобы он повысил голос и топнул ногой? Директора музея, чтобы он швырнул посуду на пол или об стену? Дочерей, чтобы смотрели не умоляюще, а с ненавистью?

Когда за ней приехал самый старший внук, она уже не хотела никого раздражать и провоцировать. По дороге Фердинанд рассказывал об экзамене, который ему предстояло сдать через несколько недель. Она считала, что он всегда готов к компромиссу. Сейчас же она была готова признать, что он очень скучный. Она устала.

На следующий день после праздника она заболела. Ни насморка, ни кашля, ни боли в желудке или проблем с пищеварением. Просто высокая температура, против которой не помогали ни жаропонижающие средства, ни антибиотики. «Вирус», – сказал врач и пожал плечами. Но он позвонил старшему сыну, и тот прислал свою вторую дочку, которая должна была пожить с ней. Эмилии было 18, и она ожидала места в университете для обучения медицине.

Эмилия меняла постельное белье, натирала ей спину и руки французской медицинской водкой, ставила холодные компрессы на икры. По утрам она приносила свежевыжатый апельсиновый сок, в обед – тертое яблоко, по вечерам – красное вино со взбитым желтком и то и дело мятный или ромашковый чай. Несколько раз в день она проветривала комнату и настояла на том, чтобы делать несколько шагов по комнате и коридору. Раз в день она наполняла ванну, затем, подняв ее, сажала в ванну. Эмилия была сильной девушкой.

Это продолжалось пять дней, пока температура не стала снижаться. Она не хотела умирать. Но она так устала, что ей было всё равно, будет она жить или умрёт, выздоровеет или останется больной. Может, ей даже больше хотелось оставаться больной, чем стать здоровой. Ей нравилось лихорадочное полузабытье: то очнешься, то снова погрузишься в сон, и всё, что она видит и слышит, будто в дымке. Более того, раскачивание дерева перед окном превращалось в танец феи, а пение дрозда в голос волшебницы. Ей также нравилась интенсивность, с которой она чувствовала кожей горячую воду в ванне, прохладу французской водки. Даже когда несколько раз были морозы, ей и это нравилось; мороз заставлял ее мечтать о тепле и ни о чем больше не думать, ничего не чувствовать. Ах, как приятно, когда ей стало действительно тепло!

Она стала снова молодой. Она бредила, видела сны, и всё это было картинками из детства. С феей и волшебницей приходили обрывки сказок, которые она любила: «Беляночка и Розочка», «Братец и сестрица», «Золушка», «Шиповничек». Когда ветер врывался через открытое окно, она вспоминала принцессу, которая могла упросить ветер: «Дуй, дуй, ветерок, возьми у курдёнка его шляпку», – дальше она не помнила. Когда она была молодая, она хорошо каталась на лыжах; и в своем сне она скользила по белым склонам вниз, поднималась вверх, парила над лесами, долинами и деревнями. В одном из снов она должна была кого-то встретить, не знала, кого и где, только то, что встреча будет в полнолуние и как звучит песня, по которой они должны были узнать друг друга. При пробуждении ей показалось, что она когда-то, когда была впервые влюблена, видела этот сон, и она вспомнила первые такты старого шлягера. Мелодия не покидала ее целый день. Один раз ей приснилось, будто она на балу и танцует с мужчиной, у него нет одной руки, но он водит одной рукой так надежно и легко, что она даже не должна передвигать ногами. Они хотели танцевать до утра, но она проснулась в реальности на рассвете, так и не дождавшись утра во сне.

Эмилия часто сидела у постели и держала ее за руку. Какой защищенной чувствовала себя ее рука в сильных руках сильной девушки! Благодарность за то, что за ней так следят, заботятся и ухаживают, что она может позволить себе быть слабой, что она не должна ничего говорить, не должна ничего делать, вызывала у неё слёзы. Она плакала и не могла остановиться, слёзы благодарности становились слезами печали о том, что в жизни не произошло того, что должно было случиться, и слезами одиночества. Ей было хорошо от поддержки Эмилии. В то же время она была так одинока, будто Эмилии и не было.

Когда ей стало лучше и дети один за другим стали приходить к ней, было точно так же. Дети были тут, а она была одинока, будто их не было рядом. Это конец любви, думала она. Быть одиноким с человеком, будто его нет с тобой.

Эмилия оставалась у неё, делала с ней сначала небольшие, а потом более продолжительные прогулки, сопровождала ее на обед в ресторан дома престарелых и смотрела по вечерам вместе с ней телевизор.

– Тебе не нужно учиться? Или зарабатывать деньги?

– У меня была работа. Но твои дети решили, чтобы я оставила ее и ухаживала за тобой. Они платят мне, сколько я зарабатывала бы. Это была не очень хорошая работа, не жалко ее.

– А сколько времени ты будешь при мне?

Эмилия засмеялась:

– Пока твои дети не решат, что ты уже снова здорова.

– А если я уже до этого замечу, что мне уже лучше?

– Я думала, ты рада, что я здесь.

– Терпеть не могу, когда другие знают лучше, чем я, как мне и что мне нужно.

Эмилия кивнула головой:

– Понимаю тебя.

 

5

Могла ли она выставить Эмилию? Дети восприняли бы это как признак того, что она всё ещё больна, как они объяснили себе её поведение на дне рождения. Может ли она подкупить Эмилию, чтобы она убедила детей в том, что она выздоровела?

– Нет, – засмеялась Эмилия, – как я объясню родителям, откуда у меня вдруг появились деньги? Если же я им ничего не расскажу и буду делать вид, будто их у меня нет, то я должна буду продолжать работать.

Вечером она сделала еще одну попытку:

– Не могла бы я подарить тебе деньги?

– Ты никогда не дарила ни одному из нас то, что ты не подарила бы всем остальным. Когда мы были маленькими, ты брала с собой в поездку кого-нибудь из нас, а через два, три года уже и остальных.

– Ты немного преувеличиваешь.

– Отец всегда говорит, что без тебя он не стал бы судьёй.

– И всё-таки это несколько преувеличено. А тебе можно будет совершить со мной поездку? Поездку, чтобы мне стало лучше?

Эмилия посмотрела с сомнением:

– Ты имеешь в виду лечение?

— Я хочу выехать. В квартире чувствуешь себя, как в тюрьме, а тебя воспринимаешь, как охранника. Мне жаль, но это так и было бы так, даже если бы ты была святой. – Она улыбнулась. – Нет, это так и есть, хотя ты святая. Без тебя я бы не справилась.

– И куда ты хочешь?

– На юг.

– Я не могу сказать отцу и матери, что я еду с тобой на юг. Нам нужно наметить цель, маршрут, остановки, они должны знать, куда им звонить в полицию, где нас искать, если мы не объявимся. А как ты собираешься ехать? На машине? Родители никогда не позволят это. Возможно, разрешат, если я буду вести машину, но если ты будешь за рулем, то нет. Ты еще была здорова, а они собирались позвонить в полицию, чтобы тебя пригласили на переэкзаменовку и провалили, чтобы ты больше не имела права садиться за руль. А теперь, когда ты больна…

Она удивленно слушала свою внучку. Как боязлива эта сильная девушка, как она фиксирована на родителях. Что за цель, какие ещё маршрут и остановки она должна определить?

– Разве недостаточно, если мы рано утром скажем, где будем вечером? Если рано утром сообщим, что вечером будем в Цюрихе?

Она хотела не в Цюрих. Ей хотелось совсем не на юг. Она хотела поехать в город, в котором она начала учиться в университете в конце сороковых годов. Да, город расположен южнее. Но это был не юг. Весной и осенью там было дождливо, а зимой много снега. Только лето было обворожительно.

Таким сохранился город в её памяти. После учебы она там больше не была. Потому что не получилось? Потому что она боялась этого? Потому что она не хотела рассеять волшебство воспоминания о последнем лете, лете со студентом, у которого не было одной руки, с которым она танцевала на балу медиков тогда и сейчас, в лихорадочном сне? На нем был темный костюм, левый рукав был в левом кармане, он вел ее надежно и легко правой рукой, и он был лучшим танцором из всех, с кем она танцевала в этот вечер. К тому же он был разговорчив, рассказывал так, будто это был анекдот, как он в 15 лет потерял из-за бомбы руку, о философах, которых он учил, будто они были его чудаковатыми друзьями.

Или она не побывала там, чтобы не вспоминать о боли расставания? После бала он проводил ее до дома и поцеловал ее у двери, и они встретились сразу же на следующий день, а после этого виделись каждый день, пока он вдруг не уехал. Был сентябрь. Многие студенты покинули город, а она из-за него осталась и наплела родителям что-то о практике. Она проводила его на поезд, и он обещал ей писать, звонить и скоро вернуться. Но от него не было больше никаких слухов.

Эмилия разговаривала на балконе по телефону с родителями. После этого она доложила, что родители согласны, но ждут звонков утром, в обед и вечером.

– Я взяла на себя ответственность, бабушка, и надеюсь, что ты не доставишь хлопот.

– Ты имеешь в виду, чтобы я не сбежала? Чтобы я не напилась? Не связывалась с посторонними мужчинами?

– Ты же знаешь, бабушка, что я имею в виду.

– Нет, не знаю, – подумала она, но ничего не сказала.

 

6

На следующее утро Эмилия воспринимала бремя ответственности гораздо легче и радовалась путешествию. Она нашла увлекательным поехать в город, в котором бабушке было столько же лет, сколько ей сейчас. Во время поездки она стала задавать вопросы – о городе, университете, организации учебы, как она жила, что она ела и как она развлекалась. И как было после войны: чего им хотелось больше – получать удовольствие или зарабатывать деньги? Они много флиртовали и как они предохранялись?

– Ты встретила дедушку во время учебы?

– Мы встретились еще в детстве, наши родители были дружны.

– Звучит не очень интригующе. Мне хотелось бы чего-то захватывающего. Я даже перестала встречаться с Феликсом, потому что не хочу перетаскивать школьную историю в университет. Новый этап – это новый этап. Феликс был okey, но я хочу сейчас больше, чем просто okey. Я читала, что это может функционировать, когда родители устраивают браки детей. Для меня это ничего бы не значило. Я …

– Но это же было не так. Наши родители не договаривались о нашем браке, а были просто дружны. Мы виделись еще детьми несколько раз, и это всё.

– Ну не знаю. Родители отправляют детям импульсы, которые детьми не осознаются. Они, наверно, и родителями не осознаются. Родители просто думают, что их дети по социальному положению семей и деньгам подходят друг другу, что было бы хорошо, если бы они поженились. И они это думают всегда, всякий раз, когда видят детей вместе. Они делают какие-то замечания, намёки, ободрения, которые цепляются, как маленькие крючки.

И так продолжалось дальше. Эмилия прочитала ещё, что девушки в 50-ые годы верили, что они могут забеременеть от поцелуя. Что мужчины на следующий день после свадьбы могли подать на развод, если выяснялось, что их жена не девственница. Что спорт стал популярным среди девушек потому, что они могли сказать, что девственная плева была порвана во время занятий спортом. Что молодые женщины спринцевались после полового акта уксусом, чтобы не забеременеть, и ковыряли матку вязальной спицей, чтобы вызвать выкидыш.

– Я так рада, что всего этого сегодня нет! Вы, девственницы, жутко боялись ведь первой брачной ночи? И что, в твоей жизни дедушка был единственным мужчиной, с кем ты спала? И у тебя нет чувства, что ты что-то упустила?

Она смотрела на внучку, на ее миловидное гладкое лицо, весёлые глаза, энергичный подбородок, открывающийся и закрывающийся рот, который без устали выдавал одну глупость за другой. Она не знала, должна она смеяться или ругаться. Неужели всё поколение такое? Они все живут исключительно в настоящем времени и могут воспринимать прошлое только в искаженном виде? Она попыталась рассказать о военном и послевоенном времени, о чем мечтали тогда девушки и женщины, с которыми она встречалась, об отношениях мужчин и женщин. Но то, что рассказывала, звучало бледно и пресно, она сама понимала это. Тогда она начала рассказывать о себе. Когда она дошла до поцелуя после бала, то рассердилась на себя – историю с одноруким студентом следовало утаить. Но было уже поздно.

– Как его звали?

– Адальберт.

Эмилия не перебивала ее больше. Она сосредоточенно слушала и, когда рассказ дошел до прощания на перроне, взяла бабушку за руку. Она уже чувствовала, что у этой истории печальный конец.

– Что бы сказали твои родители, если бы увидели, что ты сняла руку с руля? – она освободила свою руку.

– Ты больше ничего о нем не слышала?

– Через несколько недель он появился в Гамбурге. Но я не стала с ним разговаривать. Я не хотела его видеть.

– Ты знаешь, кем он стал?

– Как-то раз я видела в книжном магазине его книгу. Понятия не имею, стал ли он журналистом, или профессором, или кем-то ещё. Я не заглядывала в книгу.

– А как его фамилия?

– Тебя это не касается.

– Перестань, бабушка. Я же хочу только выяснить, что написал мужчина, который любил мою бабушку, которого любила моя бабушка. Ты знаешь изречение: Now, if not forever, is sometimes better than never? (Если не навсегда, то иногда лучше, чем никогда.) Это же верно. Так, судя по тому, как ты рассказала, твои воспоминания не такие уж и горькие. Они также и сладкие. Горьковато-сладкие.

– Паульзен, – помедлив, сказала она.

– Адальберт Паульзен, – повторила Эмилия, чтобы запомнить имя.

Они съехали с автобана и двигались по небольшому извилистому шоссе вдоль реки. Гуляли они тогда у реки? Были на другом берегу, где не было еще ни дороги, ни автобана? Заходили ли в ресторанчик, к которому подвозил паром? Она не была уверена, что узнает ресторан, а еще замок и деревню. Возможно, это была лишь атмосфера реки, леса, гор и старинных строений, она не изменилась. Они с удовольствием гуляли, в рюкзаке вино, хлеб и мясная колбаса, плавали в реке, лежали на солнце.

Они уже должны приехать. Нет никакого смысла спать. Но она всё же заснула и проснулась только тогда, когда Эмилия припарковалась перед отелем, который она утром нашла по компьютеру.

 

7

Чего она ожидала? Дома были уже не серые, а белые, жёлтые, цвета охры и даже зелёные и синие. Магазины – филиалы крупных сетей, а там, где в памяти сохранились рестораны и кабачки, фастфуд. И ее любимый книжный магазин стал относиться к какой-то сети и продавал еще  бестселлеры и журналы. По-прежнему через город протекает река, как и раньше, и переулки были такими же узкими, и дорога к замку такая же крутая, и вид с замка такой же обширный, как и тогда. Она села вместе с Эмилией на террасе и стала смотреть на город и деревню.

– Ну? Всё так, как ты себе представляла?

– Ах, детка, дай мне ещё немного посидеть и посмотреть. К счастью, я не так уж и много себе представляла.

Она устала, и когда они поужинали на террасе и вернулись в отель, легла в постель, хотя ещё было только 8 часов. Эмилия попросила разрешение немного прогуляться по городу, и эта просьба ее удивила и растрогала. Разве Эмилия не самостоятельна?

Хотя она сильно устала, заснуть не могла. На улице было еще светло,   всё было четко видно: трехстворчатый шкаф, у стены зеркало на столе – по потребности косметическом или письменном, два кресла перед полкой, на ней бутылка воды, стакан и корзина с фруктами, телевизор, дверь в ванную комнату. Эта комната напомнила ей те номера, в которых она ночевала с мужем, сопровождая его на конференции, комната хорошего, а для небольшого городка даже лучшего отеля, но настолько функциональная, что лишена всякой индивидуальности.

Она вспомнила комнату, в которой Адальберт и она провели первую совместную ночь. Кровать в ней стояла, стол с кувшином для мытья и тазик, зеркало висело над столом, а на двери был крючок. Она была функциональная. Но в ней были тайна и волшебство. Адальберт и она взяли под строгим взглядом хозяйки сельской гостиницы два одноместных номера. После ужина они разошлись по своим комнатам, и она знала, что он придёт, хотя они ни о чём не договаривались. Уже утром она знала это и достала свою красивую ночную сорочку. Теперь она ее надела.

Приобрела бы эта комната тоже своеобразие с Адальбертом? Пришлось бы ей и с ним много ездить? Ночевала бы она с ним часто в отелях? Какой  была бы жизнь с ним? Такая же, как с мужем, на котором большая ответственность, который бывает часто в разъездах, редко дома, имеет на стороне интрижки? Она не могла представить себе, что жизнь с Адальбертом могла бы быть такой же, но и другую жизнь представить себе не могла. При мысли о жизни с Адальбертом присутствовал страх, своеобразное чувство зыбкости. Это потому что он оставил ее?

Она закрыла окно, с улицы доносился приглушенный шум: весёлый смех молодых женщин, громкий разговор молодых мужчин, автомобиль, медленно проезжающий по улице, музыка из открытого окна, звон разбитой бутылки. Пьяный уронил бутылку? Она боялась пьяных людей, хотя умела твердым голосом дать им понять, что не позволит им требовать ничего от нее. Всё-таки это странно, подумала она, что умение пугать кого-то не спасает от страха перед ними.

Чем дольше она лежала, размышляя, тем меньше ей хотелось спать. Кем хочет стать Эмилия? Какой врач из нее выйдет? Решительный или осмотрительный? Почему ей это интересно? Всё-таки она любит внучку? А как насчёт других внуков и детей? Она переложила на Эмилию дневные и вечерние телефонные звонки и отмахивалась, когда родители Эмилии хотели поговорить с ней. Ей по-прежнему хотелось, чтобы семья оставила ее в покое. Ничего не изменилось. Было бы ещё лучше, если бы и Эмилия оставила её в покое.

Она встала и пошла в ванную. Она сняла ночную рубашку и посмотрела на себя. Худые руки и ноги, обвисшие груди, дряблый живот, тяжелая талия, морщины на лице и шее – нет, себя она тоже не любила. Ни то, как она выглядела, ни то, как она чувствовала, ни то, как она жила. Она снова надела ночную рубашку, легла в постель и включила телевизор. Как они естественно любили, мужчины и женщины, родители и дети! Или они все играли в игру, в которой один вводит в заблуждение другого, чтобы тот делился с ним своими иллюзиями? Просто ей надоело играть в эту игру? Или ей уже не требовалось участие в этом, потому что ей не нужны иллюзии на оставшиеся для нее годы?

Ей не нужны больше путешествия. Путешествие – это иллюзия, она ещё короче, чем любовь. Она завтра поедет домой.

 

8

Но когда она на следующее утро в 9 часов постучалась в дверь Эмилии, ответа не было, а когда она пришла на завтрак, то ни за одним из столов на террасе Эмилии не было. Она отправилась в регистрацию и узнала, что юная дама полчаса назад вышла из гостиницы.

– Она не просила что-нибудь передать?

– Нет, ничего.

Но через некоторое время пришла любезная девушка из регистратуры и сообщила, что юная дама позвонила и просила передать, что она придет в 12 и поведет бабушку на обед.

Ей не нравилось, что она вынуждена сидеть здесь. Она собиралась уехать в 10, чтобы в 11 быть на автобане и в 4 оказаться дома. Но потом она стала ждать. Солнце освещало внутренний двор и террасу для завтрака, обслуга не стала её мучать, не отправила в буфет, а принесла ей оттуда всё, что она попросила. Помидоры с моцареллой, копчёную форель, морскую редьку со сметаной, овощной салат с йогуртом и мёдом – после потери вкуса еда всё равно оставалась разнообразной. А как по-разному ощущать любовь разных детей и внуков, подумала она. Точно так, как я всё еще получаю удовольствие, ощущая мягкое плотное мясо форели и ватную морскую редьку, я должна обращаться с детьми и внуками. Может, Эмилия познакомилась вчера вечером в городе с юношей и теперь так же энергично заботится о нем, как вчера заботилась о ней и выполняла желания родителей? Она была энергичная, сильная, упорная. И у нее большое сердце. Она будет хорошим врачом.

Она осталась сидеть до тех пор, пока не стали накрывать столы для обеда. Её лицо горело, посидев на солнцепёке, она получила небольшой ожог. Она встала, чувствуя легкое головокружение, пошла в фойе и села в кресло. Она заснула и проснулась, когда Эмилия села на ручку кресла и вытерла носовым платком ей рот.

– Я во сне распустила слюни?

– Да, бабушка, но это пустяки. Я его нашла.

– Ты что …

– Я разыскала Адальберта Паульзена. Это было просто – он есть в телефонной книге. Я знаю, что он был здесь в университете профессором по философии, сейчас он вдовец, у него есть дочь, которая живет в Америке. Библиотекарша университета показала мне книги, которые он написал – целую полку.

– Давай поедем домой.

– Разве ты не хочешь его увидеть? Ты должна его увидеть! Мы же для этого сюда приехали.

– Нет, мы…

– Ты, наверно, не осознаешь это. Но поверь мне, это твое неосознанное желание привело тебя сюда для того, чтобы вы увиделись и помирились.

– Мы должны…

– Да, вы должны помириться. Ты должна простить ему его поступок. Иначе ты не найдёшь покоя, и он тоже не найдёт покоя. Я уверена, что он мечтает об этом, но не осмеливается, потому что ты его прогнала тогда в Гамбурге.

– Будь добра, Эмилия, пакуй свои вещи. Мы пообедаем по дороге.

– Я договорилась на четыре о твоей встрече с ним.

– Ты договорилась…

– Я была там, я хотела знать, как он живёт, и так как я уже была там, то подумала, что могу сразу же договориться о встрече. Он немного поколебался, как и ты, но потом согласился. Я думаю, что он рад встрече с тобой. Он взволнован.

– Это две разные вещи. Нет, детка, эта твоя идея не очень удачна. Ты можешь позвонить ему и отказаться, или я просто не пойду. Я не хочу его видеть.

Но Эмилия не сдавалась, приводила доводы. Она же ничего от этого не потеряет, она будет только в выигрыше. Разве она не чувствует, что она постоянно ощущает горечь, а так не должно оставаться. Неужели она не понимает, что там, где можно простить и сделать добро, нужно это делать. Неужели она совсем не любопытная, это же последнее приключение, которое  предоставляет ей жизнь. Эмилия говорила и говорила, пока ее бабушка не устала. Она уже не могла выдержать этого ребенка, который был так уверен в себе, в своих психологических глупостях и в своей психотерапевтической миссии. Она сдалась.

 

9

Эмилия предложила довезти ее, но она предпочла взять такси. Ей не хотелось рекомендаций ещё и напоследок. Когда она высадилась из машины и направилась к невзрачному дому 70-х годов, она была совершенно спокойна. Ради такого дома он ее бросил? Должно быть, он приобрел его, став профессором. Он стал обывателем. Или он был им всегда?

Он открыл дверь. Она узнала его лицо, темные глаза, кустистые брови, густые волосы, уже седые, острый нос и большой рот. Он был выше, чем она его себе представляла, худой, и костюм, с левым рукавом в левом кармане, висел на нём, как на вешалке.

Он улыбнулся:

– Нина!

– Это была не моя идея. Моя внучка Эмилия решила, что я должна…

– Проходи, Ты можешь мне объяснить, почему ты не хотела прийти сюда.

Он прошел вперед, и она последовала за ним по коридору и через комнату, полную книг, на террасу. Её взгляд пробежал по фруктовым деревьям и лугам к лесистому склону горы. Он увидел, что она удивлена.

– Мне тоже дом сначала не понравился, пока я не оказался на террасе.

Он пододвинул ей кресло, налил ей и себе чай и присел напротив.

– Почему ты не хотела побывать здесь?

Она не могла определить, какая у него улыбка. Насмешливая? Смущенная? Сожалеющая?

– Не знаю. Представить, что увижу тебя снова, было невыносимо. Возможно, эта мысль стала привычной. Но это было так.

– А как твоя внучка решила, что ты должна меня повидать?

– Ах, – махнула она рукой, – я рассказала ей о нашем лете. У нее были такие дурацкие идеи о жизни и любви, что я подчинилась ей.

– Что ты рассказала ей о нашем лете? – он перестал улыбаться.

– О чем ты спрашиваешь? Ты же был со мной, когда был бал медиков, когда был поцелуй у двери и в комнате гостиницы, – она стала злиться. – И на перроне ты был, и сел на поезд, и уехал, и не стал подавать о себе вести.

Он кивнул.

– И сколько же ты напрасно прождала?

– Я не знаю, сколько дней и недель это было. Это длилось вечность, это я помню еще, что вечность.

Он печально посмотрел на нее.

– Это было даже не десять дней, Нина. Через десять дней я вернулся и узнал от твоей хозяйки, что ты переехала. Молодой человек был с тобой, он погрузил твои вещи в машину, и вы уехали.

– Ты врешь! – напустилась она на него.

– Нет, Нина, я не обманываю.

– Ты хочешь сказать, что я теряю почву под ногами? Что я не доверяю больше своему разуму и памяти? Что я схожу с ума? Как ты можешь говорить такие вещи?

Он откинулся назад и провел рукой по лицу и голове.

– Ты помнишь, куда отправился тогда?

– Нет, я не помню. Но я помню, что ты не написал, не позвонил и что…

– Я поехал на философский конгресс в Будапешт и не мог оттуда ни позвонить, ни написать тебе. Была холодная война, и так как я не должен был находиться там, я не мог отправить оттуда сообщение тебе. Это я тебе объяснял.

– Я знаю еще, что ты совершил поездку, от которой мог бы и отказаться. Но ты был таким, у тебя была философия, потом ничего, затем твои коллеги и друзья, ну и потом был мой черед.

– Это тоже не так, Нина. То, что я, как сумасшедший, работал над своей диссертацией, было связано с тем, что я хотел быстрей закончить ее, найти работу и жениться на тебе. Ты хотела выйти замуж, это было ясно, и юноша из Гамбурга опередил меня. Вы ведь были знакомы с детства? Разве ваши семьи не были дружны, а он не был ассистентом твоего отца?

– Это такая же ложь, как и всё, что ты говоришь. Мой отец консультировал его во время учебы в университете и во время практики, потому что он нравился отцу, но ассистентом, нет, мой муж никогда не был ассистентом у моего отца.

Он устало посмотрел на неё.

– Ты боялась выпасть из своего буржуазного мира в мой убогий мир? Не получить со мной того, к чему ты привыкла и чем ты пользовалась? Я стоял перед домом твоих родителей в Гамбурге, так это было?

– Что это значит – сделать из меня изнеженную буржуазную девицу? Я тебя любила, а ты всё разрушил и просто не хочешь это признать.

Он замолчал, отвел взгляд на луга и горы. Она тоже посмотрела туда и увидела на лугу овец, которые паслись.

– Овцы!

– Я как раз собрался их считать. Помнишь, что я мог приходить в ярость? Возможно, я тебя этим испугал. Я до сих пор могу приходить в ярость, и считать овец помогает мне сдерживаться

Она попыталась вспомнить вспышки гнева у него, но не смогла. Вот её муж мог заморозить своим холодным гневом. А если он сдерживал его несколько дней, то приводил ее в полное отчаяние.

– Ты кричал на меня?

Он не ответил ей. Вместо этого спросил:

– Ты расскажешь мне о своей жизни? Я знаю, что ты разведена; я видел в газете фотографии с 80-летнего юбилея твоего мужа с другой женой. И его дети были на фото, это ваши дети?

– Ты хочешь услышать, что моя жизнь пошла вкривь и вкось? Что мне нужно было бы дождаться тебя?

Он засмеялся. Она вспомнила, что ей нравился его открытый громкий смех, но что он ее одновременно пугал. Она поняла, что он смеялся не только над ее вопросом; своим смехом он снял напряжение разговора. Но что смешного было в ее вопросе?

– Я как-то писал о том, что события жизни не могут быть правильными или неправильными, что люди живут разной жизнью. Нет, я не думаю, что твоя жизнь не удалась.

 

10

Она рассказала. Она оставила учебу, потому что была нужна мужу. Он получил место главного врача, хоть и не был доктором наук, и от него ожидали скорой защиты докторской диссертации. Кроме этого, он взял на себя редакцию важного специального журнала. Она занималась редактированием и писала статьи за него.

– Я хорошо справлялась. Редактор, пришедший позже на место Хельмута, предложил мне место ассистентки. Но Хельмут сказал ему, что для этого нужно дождаться, когда я стану весёлой вдовой. А потом пошли дети, и их было бы больше, если бы при четвёртом не было бы осложнений. У тебя одна дочь, не знаю, как вы этого добились, но когда детей четверо, уже невозможно думать о продолжении образования. У меня было много дел. Но это было прекрасно, видеть, как растут и взрослеют дети. Старший – судья в Федеральном суде, следующий – директор музея, девочки — домашние хозяйки и матери, как я, но одна замужем за профессором, а другая – за дирижером. У меня 13 внуков, а у тебя?

Он покачал головой.

– Моя дочь не замужем, у нее нет детей. У нее небольшой аутизм.

– Какой была твоя жена?

– Она была почти такого роста, как и я, и такая же худая. Она писала стихи, чудесные, сумасшедшие, отчаянные стихи. Я люблю стихи, хотя я их часто не понимаю. Я также не понимал депрессию, с которой Юлия боролась всю жизнь. Не понимал, что было причиной ее начала и конца, было ли это вызвано ритмом луны или солнца, или играло какую-то роль, что мы ели и пили.

– Но она ведь не покончила с собой!

– Нет, она умерла от рака.

Она кивнула.

– После меня ты искал совсем другую. Я хотела бы больше читать, но так долго читала только то, что должна была читать для редакции, а потом читала то, что читали дети, потому что хотела обсуждать с ними это, и всё это привело к тому, что я разучилась читать для себя. Сейчас у меня вроде бы много времени для чтения. Но если я уже читала, как я должна начинать делать это?

– Я стоял на кухне, когда ты подошла к дому, и я сразу узнал твои шаги. Ты ступаешь так же твердо, как и тогда. Тук, тук, тук – я не встречал больше ни одну женщину, которая так решительно ходит. Тогда я думал, что ты и сама такая решительная, как твоя походка.

– И я тогда думала, что ты будешь вести меня по жизни так же легко и надежно, как вёл меня в танце.

– Я охотно жил бы так, как танцевал. Юлия совсем не танцевала.

– Ты был счастлив с ней? Был ты счастлив в жизни?

Он глубоко вздохнул и откинулся назад.

– Я не могу больше представить свою жизнь без нее. Я также представить себе не могу, чтобы у меня была другая жизнь. Конечно, я могу придумать себе что-то иное, но это останется чем-то абстрактным.

– У меня это не так. Я постоянно представляю себе события иначе, чем они произошли. Что если бы я довела учёбу до конца и работала? Если бы пошла на должность ассистентки редактора? Если бы я развелась с Хельмутом сразу после его первой измены? Если бы я воспитывала детей не так серьезно и строго, а хаотичней и радостней? Если бы жизнь была для меня не только колесом с обязанностями и ответственностью? Если бы ты не бросил меня?

– Я… – он замолчал.

Ей нужно было повторить это ещё раз. Но она не хотела ссоры, не собиралась изменить его. Она спросила:

– Могу я понять, что ты написал? Я бы попробовала.

– Я пришлю тебе что-нибудь, что может тебя заинтересовать. Ты мне оставишь адрес?

Она открыла сумочку и дала ему визитную карточку.

– Спасибо. – Он взял визитку. – А я так и не заказал за всю мою жизнь визитную карточку.

– Ещё не поздно, – засмеялась она. Она встала:

– Ты не вызовешь такси?

Она последовала за ним в его кабинет. Он был расположен рядом с комнатой с выходом на террасу, тоже с видом на горы. Пока он звонил, она оглядывала комнату. И здесь стены с полками, рядом с письменным столом с книгами и бумагами с одной стороны стоял стол с компьютером, с другой – пробковая доска со счетами, записками, газетными вырезками, фотографиями. Высокая худощавая женщина с печальными глазами, должно быть, Юлия, а женщина помоложе с замкнутым лицом – его дочь. На одной фотографии в объектив смотрела собака с такими же печальными глазами, как у Юлии. На другой снимке стоял Адальберт в черном костюме рядом с другими господами в черных костюмах – будто абитуриенты-переростки. Мужчина в медицинском халате и женщина в сестринской одежде, стоящие, взявшись за руки, перед входом в дом – наверно, родители Адальберта.

Потом она увидела маленькую черно-белую фотографию с ним и с ней. Они стояли на перроне, обнявшись. Этого не может быть… Она покачала головой.

Он положил трубку и подошел к ней.

– Нет, это не наше расставание. Мы тебя встречали один раз на вокзале, твоя подруга Елена, мой друг Эберхард и я. Это было после полудня, и мы отправились к реке и устроили пикник. Эберхард получил от дедушки в наследство для инсценировки граммофон и нашел у старьевщика старые пластинки, и мы танцевали ночью. Помнишь?

– Фото всегда висело у твоего стола?

Он покачал головой.

– Не в первые годы. В последние. Такси сейчас подъедет.

Они вышли на улицу.

– Ты ухаживаешь за садом?

– Нет, этим занимается садовник. Я срежу розы.

– Спасибо, – сказала она, положила руки ему на плечи и почувствовала его кости. – Ты здоров? Ты кожа и кости.

Он легко обнял ее правой рукой.

– Будь здорова, Нина.

Подъехало такси. Адальберт открыл дверь, помог ей войти и закрыл дверь. Она повернулась назад и видела, как он стоит и становится всё меньше и меньше.

 

11

Эмилия ждала в фойе, вскочила и бросилась ей навстречу.

– Ну как?

– Я расскажу тебе завтра в пути. Всё, что я хочу, это поужинать и пойти в кино.

Они ужинали на террасе во внутреннем дворе. Было рано, они были первыми посетителями. Стены домов приглушали шум улицы и транспорта. На крыше пел черный дрозд, в семь часов зазвенели колокола, больше ничего не нарушало тишину. Эмилия, слегка обидевшись, не хотела разговаривать, и они ели молча.

Ей было неважно, какой фильм она смотрит. Она в своей жизни не так часто ходила в кино и не привыкла к телевизору. Но её увлекала смена пестрых картинок на большом экране, и ей хотелось быть чем-то занятой в этот вечер. Фильм был захватывающий, не настолько, чтобы она обо всем забыла, но настолько, чтобы она всё вспомнила: мечты, которые были у нее в детстве, ее мечта о чем-то, что больше и прекрасней, чем семейные и школьные будни, ее жалкие попытки найти это в балете и в игре на пианино.

Маленький мальчик, историю которого они смотрели, был в восторге от кино, он не давал покоя местному киномеханику в сицилийской деревушке, пока тот не разрешил ему помогать при показе фильмов, и в конце фильма стал режиссером. От ее же детских мечтаний в конце осталась только одна мечта: найти хорошего мужа, и это ей тоже не удалось.

Но она никогда еще не позволяла себе жалеть себя и не позволила этого и сегодня. Эмилия вышла из кинотеатра в слезах, обняла ее и прижалась к ней. Она ласково похлопала Эмилию по спине, успокаивая ее; заставить себя обнять ее она не смогла. Эмилия быстро отстранилась от нее, и они поспешили по летнему вечернему городу в отель.

– Ты действительно хочешь завтра вернуться домой?

– Мне не нужно рано быть дома, и мы не должны уезжать рано. Тебе подходит завтрак в 9 часов?

Эмилия кивнула. Но она была недовольна бабушкой последние два дня.

– А ты будешь спать, будто ничего не произошло?

Она засмеялась.

– Даже если ничего не произошло, я сплю, будто ничего не произошло. Ты знаешь, если ты молод, то ты или спишь, или бодрствуешь на ногах. А в старости есть еще третье – ночи, когда ты и не спишь, и не бодрствуешь. Это особое состояние, и одно из секретов старения состоит в том, что нужно его принимать таким, какое оно есть. Если ты хочешь, то можешь побродить по городу, я разрешаю тебе.

Она пошла в свой номер и легла в постель. Она была готова к ночи, когда засыпаешь, просыпаешься, вспоминаешь, размышляешь, засыпаешь. Но она проснулась только на следующее утро.

Потом они сели в машину, снова поехали по дороге, повторяющей извилины реки. Эмилия поняла, что ее вопросы ни к чему не приведут, и больше ничего не спрашивала. Она ждала.

– Это было не совсем так, как я тебе рассказала по дороге сюда. Он меня не бросал. Я его бросила.

Это было, собственно, всё. Но для Эмилии она продолжила.

– Когда мы прощались на вокзале, я знала, что он скоро вернется и что он не сможет писать и звонить. Я могла бы его дождаться. Но мои родители догадались, что у меня нет никакой практики, и отправили Хельмута. Он должен был привезти меня домой, и он меня привез. Я испугалась жизни с Адальбертом, бедности, в которой он вырос, которая ему ничего не давала, его мыслей, которые я не понимала, разрыва с моими родителями. Хельмут был из моего мира, и я убежала в свой мир.

 

12

– Почему ты рассказала мне всё по-другому?

– Я верила, что это было по-другому. Даже когда разговаривала в Адальбертом.

– Это же не может …

– Нет, Эмилия, это может быть. Я не могла вынести, что сделала неправильный выбор. Адальберт говорит, что не существует неправильных решений, в таком случае я не могла выдержать, что решила именно так, как решила. Да и принимала ли я вообще какое-то решение? Такое чувство, что меня тянуло сначала к Адальберту, а потом сильнее в мой старый мир и к Хельмуту. А когда я в своем старом мире и с Хельмутом не была счастлива, то не могла простить Адальберту, что он не заметил моих страхов, не помог мне, не удержал меня. Я почувствовала себя покинутой им, а воспоминание всё свело к одной сцене, когда он прощался со мной на перроне.

– Но ведь ты сама приняла решение!

Она не знала, что ей следует ответить. Что разницы нет, потому что в любом случае она должна жить с последствиями этого решения? Что она не знает, что это такое – принимать решение? После того как Хельмут привез ее домой, было понятно, что она должна выйти за него замуж, появились сами собой дети, и измены тоже появились. Обязанности, ради которых она жила, присутствовали, они должны были выполняться. Какие тут решения?

Она с раздражением сказала:

– Должна была принимать решение не заботиться о детях? Не ухаживать за ними, когда они болели, не разговаривать с ними о том, что им было интересно, не брать их с собой на концерты и в театр, не находить для них хорошие школы, не помогать им с домашними заданиями? И с вами, внуками и внучками, разве я не выполняла…

– Твои обязанности? Мы для тебя всего лишь обязанности? Твои дети были для тебя обязанностью?

– Нет, я, конечно, люблю вас. Я…

– Это звучит так, будто любовь для тебя всего только обязанность.

Ей показалось, что Эмилия слишком часто ее перебивает. В то же время она не знала, что говорить дальше. Они покинули проселочную дорогу и втиснулись в тесный поток машин на автобане. Эмилия ехала быстро, быстрее, чем по пути из дома, иногда отчаянно и лихо.

– Не могла бы ты ехать медленнее? Я боюсь.

Пугающе резко повернув, Эмилия вклинилась в правый ряд между двумя медленными грузовиками.

– Довольна?

Она устала, не хотела засыпать, но заснула. Ей приснилось, будто она маленькая девочка и бегает, держась за руку матери, по городу. Хотя она знает улицы и дома, но чувствует себя чужой в этом городе. Это потому, думает она во сне, что я ещё маленькая. Но это не помогает, чем дольше они ходят, тем тягостней и страшнее ей становится. Потом ее испугала большая черная собака с большими черными глазами, и она проснулась, вскрикнув от страха.

– Что такое, бабушка?

– Сон приснился.

Она взглянула на щит: до дома было недалеко. Эмилия, пока она спала, переместилась снова на левую полосу.

– Я доставлю тебя домой и потом уеду.

– К родителям?

– Нет. Я не должна ждать места в университете дома. У меня есть немного денег, и я навещу мою подругу в Коста-Рике. Мне всегда хотелось выучить испанский язык.

– Но сегодня вечером…

– Сегодня вечером я поеду во Франкфурт и останусь у другой подруги, пока не куплю билет на самолет.

У нее было такое чувство, что она должна что-то сказать – приободрить или предостеречь. Но она не могла так быстро сообразить, что именно. Поступает Эмилия правильно или неправильно? Она восхищалась решительностью Эмилии, но не могла этого сказать, пока не была убеждена, что это верно.

Когда Эмилия привезла ее домой и упаковала свои вещи, она проводила ее до остановки автобуса.

– Спасибо тебе. Без тебя я бы не выздоровела. Без тебя я решилась бы на эту поездку.

Эмилия пожала плечами.

– Без проблем.

– Я тебя разочаровала, да?

Она подыскивала слова, которые могли бы помочь разложить всё по местам. Но не нашла таких слов.

– У тебя всё будет лучше.

Подъехал автобус, она обняла Эмилию, Эмилия крепко обхватила ее. Эмилия вошла в автобус через переднюю дверь и прошла к заднему сиденью, примостилась на нем на коленях и, пока автобус не исчез за поворотом, махала рукой.

 

13

Лето оставалось прекрасным. По вечерам часто были грозы, и она садилась на крытом балконе, смотрела, как облака темнели, как ветер качал деревья и падали капли, сначала единично, а потом стеной. Когда становилось прохладно, она укрывалась одеялом. Иногда она засыпала и просыпалась, когда наступала ночь. Утром после грозы воздух был опьяняюще чистым. 

Она сделала свои прогулки продолжительнее, планировала поездку, но не могла на нее решиться. От Эмилии пришла открытка из Коста-Рики. Родители Эмилии не простили ей, что она позволила Эмилии уехать. Она должна был хотя бы взять адрес подруги во Франкфурте, чтобы они могли бы перед отлетом найти и поговорить с ней. В конце концов она заявила, что не желает больше слышать это, и если они не могут прекратить эти разговоры, то не должны больше приходить к ней.

Через пару недель пришла бандероль от Адальберта. Ей нравилась тонкая книга в черном льняном переплете, она охотно ее рассматривала и с удовольствием брала в руки. Ей нравилось и название книги – «Надежда и решение». Но она не хотела знать, что думал Адальберт.

Вот что в действительности ей хотелось бы знать, хорошо ли он еще танцует. Иначе и быть не могло. Надо было, когда она пошла к нему, остаться ненадолго, включить радио и потанцевать с ним, из комнаты на террасу, чтобы он одной рукой вел ее так надежно и легко, и ей казалось, что она парит.