Выпуск №12

Автор: Цотне Чиковани

Авторский перевод с грузинского под редакцией Надежды Казариновой

 

Я скоро умру. Я стар. Я устал.

Умру потому, что сам того желаю. Этот мир для меня уже чужой. За свою долгую жизнь я много раз оставлял  места, где мне было нехорошо, уходил от людей, с которыми было неприятно, но теперь все неприятное уже во мне самом,  и пора уйти  от себя тоже.

Кто я? Прежде всего – бывший солдат Красной Армии. Так я себя воспринимаю. Это определило всю мою жизнь. Хотя случалось в ней немало и до, и после.

Я прошел всю войну. Много видел и пережил.  Едва ли стоит повторять, что война – это ужас. Об этом не устают говорить все, однако войны не останавливаются в мире ни на миг. Что до ужаса, так он у каждого в жизни свой, и я расскажу о моем прежде, чем покинуть этот мир.

Стояла зима. Мы отступали. Наш взвод должен был доставить в центр какое-то важное донесение. За нами по пятам шли немцы. Было нас человек восемь. Раненые, обмороженные, голодные мы проходили по 10-15 километров в день. Пересекали бескрайние заснеженные степи, скользили по замерзшим рекам и болотам. До места назначения оставалось дней шесть, и было ясно – если не случится чудо, мы не доберемся. Но об этом никто не говорил.

Невыносимая жестокость обстоятельств вытравила в нас всё человеческое. Мы превратились в движущиеся механизмы и делали только то, что было возможно физически.

У нас был командир. Он отдавал приказы коротко и негромко, и мы их просто выполняли. Его лицо выглядело даже более бесчувственным и холодным, чем окружающая природа, но нас это не беспокоило, скорее, придавало сил. В то время сострадание, даже к самим себе становилось непосильным бременем.

На четвертый день нашего похода чудо случилось. В бесконечной белой степи мы вдруг увидели маленькую избу и дым, который валил из трубы. Ожидание тепла и еды удвоило наши силы. Мы почти бегом преодолели оставшиеся километры и вошли в избу.

 Посередине комнаты мы увидели огромную печь, в которой горел огонь, на ней стояла кастрюля с горячей едой. Это было похоже на сон. В избе были старик и старуха. Старик по имени Василий показался добрым и веселым мужичком. Будучи когда-то лесником, он жил в стороне от деревни, практически в лесу. В свое время он успел повоевать еще в первую мировую.

– Ох, солдатушки, солдатушки! Не мне ли знать, что такое служба? Не я ли гонял кайзера  в лютую зиму? – приговаривал он, похлопывая каждого из нас по плечу и подкладывая при этом в наши тарелки вареную картошку и селедку.

– Сорок лет живем мы тут с моей старушкой. Гости к нам заглядывают редко. Чаще людей зверье навещает. И сын вот тоже на войне. Давно от него вестей нету, разве что письма в такую глушь не доходят?

Жена лесника была не такой веселой. Она смотрела, скорее, недружелюбно и мрачно и хотя тоже подкладывала нам еду, но молча. Может, чувствовала что-то неладное…

Потом старик тихо спросил: «Как там на фронте? Немцы близко?»

Мы не отвечали, а командир как будто и не слышал вопроса.

Вместо ответа он произнес: «Товарищ, вы нам должны дать еды и в дорогу. Нам еще дня три идти».

– Ну разве я сам не знаю? – обиделся старик. – Конечно, отдадим всё, что есть. Настенка уложит, пока вы будете отдыхать. Не так ли старуха? – обратился он к жене бодрым голосом. Но она опять промолчала.

Не знаю, был ли старик действительно так добр или понимал, что мы и без спроса все заберем, но принимал он нас по-отцовски.

После еды мои товарищи пристроились, кто где мог, и крепко заснули.  В поисках места поудобнее я начал рассматривать убранство дома. Деревенская изба была для меня диковинкой, я никогда раньше ничего подобного не видел. До войны я учился на архитектора и планировка домов меня очень интересовала. Особенно меня впечатлила большая печь посередине комнаты. Она была украшена узорами, разрисована яркими красками, на полках разместились деревянная утварь и иконы. Столь яркие и красивые вещи не могли не согревать душу после того черно-белого мира, из которого мы сюда забрели на миг.

Среди этого разнообразия я вдруг заметил маленький серебряный крест, висевший на углу печи и, сняв его, стал рассматривать. Мне он очень понравился и, чего греха таить, мелькнула мысль, не забрать ли его с собой, и как раз в этот момент я прямо физически ощутил чей-то пристальный взгляд. Подняв голову, метрах в двух от себя увидел… старуху. Она стояла и молча смотрела в мою сторону. Однако мне показалось, что смотрит она не на меня, а сквозь меня в бесконечную пустоту глазами, полными тоски и обиды. На мгновение наши взгляды встретились, а серебряный крест на длинной цепочке медленно раскачивался, разделяя нас. Я быстро отвел глаза, вернул крест на место и пошел спать. Смущение длилось недолго, и я сразу  заснул.

Ранним утром мы проснулись от резкого приказа: «Подъем!» Все начали неторопливо собираться. Было трудно. Сама мысль, что предстоит оставить теплый дом, была невыносима. Но физических сил у нас точно прибавилось. Горячая еда и тепло сделали свое дело. Эти люди нас в буквальном смысле спасли от гибели. «Как бы их отблагодарить?» – размышлял я. «Может оставить оружие? Но зачем оно им? Может, немного спирта? Хотя спирта у них явно больше, чем у нас. Наверняка командир доложит о благородном поступке лесника и его жены руководству и, возможно, их наградят», – решил я, наконец.

Прозвучал очередной приказ командира: «Построиться во дворе!» Его голос  этим утром звучал еще более мрачно, чем обычно. Пока мы одевались, старик со старухой бережно укладывали еду в мешки нам с собой в дорогу. Затем поставили эти мешки около калитки. Старик попытался было подойти к нам и обнять на прощание, но командир его остановил.

– Стойте здесь, товарищ, – указал он ему на место возле избы.

Мы тоже уже построились во дворе.

Когда старик отошел подальше, командир повернулся к нам, оглядел с ног до головы и произнес слова,  которые вначале никто просто не понял.

– Зарядить оружие!

– Зачем? – осмелился спросить кто-то из нас.

– Старика и старуху расстрелять, избу сжечь.

Все молчали. В это было просто невозможно поверить, но не выполнить приказ было еще более невозможным. Кто-то трясущимися руками начал заряжать оружие. Некоторые колебались, пока не услышали ледяной голос командира:

– Не все расслышали приказ?!

После этого все покорно сняли ружья с плеч.

Старик и старуха с недоумением смотрели на происходящее.

Командир не медлил:

– Целься!

– Что вы, ребятки? – успел промолвить старик. Но его голос заглушил очередной приказ.

– Огонь!

Залп оглушил безмолвную степь.

В момент выстрела я закрыл глаза и не видел, попал в кого-то из них или нет. Когда я их открыл, то увидел окровавленного старика на снегу и склонившуюся над ним старуху. Командир приказа не повторил. Он просто быстро подошел и выстрелил ей в голову из пистолета.

– Двое достаньте у них документы. Остальные поджигайте избу! – прозвучал новый приказ.

Все быстро забегали. Я тем временем подошел к телам, лежащим на снегу, и склонился над ними. Старуха, сжав кулаки, лежала с открытыми глазами, и в них застыл взгляд, подобный тому, что я видел накануне у печи. Я попытался закрыть ей глаза. В этот момент кулак ее раскрылся, и из ладони выпал тот самый серебряный крест. Я быстро взял его и спрятал в карман шинели. Так хотелось верить, что она сама передала его мне, что я в это поверил. К этому времени огонь охватил уже всю избу.

Времени на то, чтобы захоронить тела у нас не было. Мы быстро двинулись в путь, оставляя за собой пылающий дом, в котором была прожита целая жизнь со своими радостями, невзгодами, с надеждой и счастьем, а теперь всё это серым дымом исчезало в тяжелом зимнем небе.

Через три часа мы сделали привал. Командир приказал нам построиться, встал перед нами и тихо заговорил.

– Товарищи бойцы! Я знаю, что вам невыносимо тяжело было исполнять мой приказ. Однако вы должны понимать, что это было необходимо. Поверьте, отдавать такой приказ еще страшнее, чем его исполнять. Но иначе было нельзя. У нас есть задача – доставить донесение чрезвычайного значения, и важнее этого быть ничего не может. Через 7-8 часов на том же месте будут немцы. Мы не могли допустить, чтобы они нашли там тепло и отдых, набрались сил и настигли нас. Старики не смогли бы им сопротивляться. Их заставили бы сказать, сколько нас, в каком мы состоянии и с каким оружием. Не уничтожив этот дом, мы поставили бы под угрозу всю операцию. Взять этих людей с собой мы не могли. А без дома они замерзли бы через несколько часов. Это война. За нами – родина. Ни наша, ни чужая жизнь не имеют цены, если не послужат победе. То, что я сделаю сейчас, не бывало раньше и не будет впредь. Я прощу у вас прощения.

С этими словами командир снял фуражку, и мы увидели на его вечно суровом лице сползавшую слезу.

Скоро мы двинулись дальше. Я то и дело поглядывал на это уставшее, но полное решимости лицо. Скажу откровенно – в тот момент я восхищался своим командиром.

Мы-таки  добрались до штаба и доставили донесение.

Закончилась война. Командир, как и многие из той группы, не дожили до победы. А я вернулся и продолжаю жить. Но, можете верить — можете нет, с тех пор не было ни дня, чтобы я не думал о случившемся той далекой зимой. И отношение мое к этой истории со временем стало меняться. Восхищение героизмом командира, который ради священной цели готов был пройти через такую боль, постепенно исчезло, и в какой-то момент я стал понимать, что испытываю к нему лишь жалость и сострадание. Он не был виноват. Он не был ни плохим, ни хорошим. Он был  сумасшедшим. Его свели с ума, как и всех нас. Спустя годы я начал задаваться вопросами: А что если бы немцы не подошли к этой избе? А если бы зашли и отдохнули, но нас не догнали? Кто знает? Но даже если бы они нас настигли, неужели война завершилась бы иначе? И вообще, можно ли оправдать убийство двух невинных людей, распахнувших двери своего дома и принимавших нас как своих спасителей и защитников? Нет этому оправдания, и никогда не будет.  За этим поступком можно обнаружить только одно – наше полное безумие, навязанное нам безумцами свыше.

Вот и все, что я хотел сказать на прощание.

А крест тот с тех пор всегда со мной.

Меня часто спрашивали, откуда он у меня, и я просто отвечал: «Это мой крест». Однако сейчас, перед смертью хочу его снять. Я достаточно его поносил и уйду в мир иной уже без него. Думаю, кресту этому место здесь, в мире людей, поскольку  каждый из вас за свою жизнь заслужил носить хотя бы малую часть его тяжести.