Выпуск №12
Автор: Елена Соловьева
История одного стихотворения
Ольга никогда не спрашивала Наташу о том, как та пишет стихи. Ни в пятом классе, ни в выпускном, ни – боже упаси – двадцать лет спустя после школы, когда они встретились в кафе недалеко от Летнего сада, и Ольга решительно заказала коньяк. Она всё делала решительно. С самого начала, когда предложила заучке-отличнице в очках и смешном пальто отправиться вместо уроков в трамвайную самоволку по городу. К морю. За окном, заляпанным весёлой водой весны, – шпили, блеск каналов, слепящая на солнце грязь луж. Тогда они ещё не были подругами. Строго говоря, не были и теперь. Просто как-то встретились, разговорились, Наташа умела слушать, и дома её никто не ждал. Ни котёнка (потому что аллергия), ни ребёнка (потому что не вышло), ни мужчины (потому что как-то не заводится).
Изящество её биографии, всплывающей время от времени в сети как предисловие к небольшим поэтическим подборкам, мог оценить только специалист или горемыка-коллега. Уважаемые маргинальные издания, репутация в узком кругу ценителей, переводы с нескольких языков, автор многочисленных статей-рецензий-конечно-же эссе, участник фестивалей с труднопроизносимыми названиями и лауреат такой-же-язык-сломаешь-но-всё-равно-не-запомнишь литературной премии. А вместо сердца к сорока годам – шутила она иногда – тоненькая книжка стихов, единственная изданная, с изящными иллюстрациями, лёгкими, как летящие в пустоте паутинки. Но вынь её, вычти эти тридцать страниц, и – человека не станет…
Ольга же ценила другую плотность бытия, и ей всегда было тесно: в первом браке и во втором, который с треском разошелся по швам буквально несколько месяцев назад; теперь она снова одна с двумя детьми, мальчиком и мальчиком и старушкой-мамой, нужно немедленно что-то предпринять, как-то отвлечься… Но она бы сильно удивилась, расскажи ей Наташа, что лучшим средством от сердечных недугов любой этиологии считает улицы родного Питера, особенно в апреле, когда кружишь по ним без остановки и наматываешь их, как прохладные бинты, которыми так хорошо пеленать культю какой угодно потери…
Да, но ведь не апрель. Ноябрь. Промозглый ветер с Невы. А помнишь – мы не доехали до моря в третьем классе? Давай доедем сейчас, только до другого, тёплого. И встретим там Новый год. И начнём новую жизнь. Поэтессы должны любить море зимой, а бухгалтерши после второго развода вынужденно становятся романтиками… И потом, имя Наташа самое популярное в Турции. Половину русских баб, вышедших за турок, зовут Наташами, ну или может четверть…
– Я не доверяю восточным мужчинам.
– Я не доверяю мужчинам вообще. Зато море там называют красиво – Акдениз, и моя подружка, которая гораздо умнее нас с тобой, давно обзавелась там апартаментами, на второй линии, между прочим, пляж видно с балкона…
Билеты Оля, которая не привыкла долго раздумывать над своими поступками, купила через интернет тем же вечером. А Наташа опять согласилась, боясь разочаровать вновь обретённую подругу. Хотя совсем не мечтала о Турции, представлявшейся ей до невозможности пошлой, как стихи сетевых поэтесс, ставших звёздами. Общие места, возведённые в культ НРЗБорчивой публикой. Какая-то сплошная, прости господи, ах-ахматова. Наташа в том же фейсбуке никогда не принимала участие в её обсуждении, но в глубине души, как ни отмахивалась, иногда чувствовала себя уязвленной: лайки, тысячами вываливающиеся под никудышным, с её точки зрения, рифмоплётством, словно высвечивали её собственную обделённость жизнью. Но не со стороны ремесла и славы, а со стороны простой невозможности завести обычную семью, детей, мужчину. Они зудели и напоминали, что даже подаренные ей в горшках цветы чахнут, а ювелирная, скрупулёзная работа со словом, весь этот «синтаксический аскетизм» и «филигранная звукопись» истончают её саму, сокращают до размеров хайку, делают болезненно хрупкой, но не позволяют, тем не менее, доковыряться до настоящего нерва жизни – так, чтоб передёрнуло от боли и слёзы брызнули из глаз. Что её поэтические конструкции, едва обозначающие себя на границе немоты, слишком эфемерны для реальной жизни и сознательно ищут тень, как табунок скромняг-ландышей.
«Хотя боль и слёзы это ведь как раз и есть что-то из репертуара ах-ахматовой, а ландыши вполне живучи», – подлавливала она себя. А если хорошенько поскрести Турцию, как засаленную посуду, то за варварским налётом проступят благородные клейма и за пошлыми декорациями проглянет изящная Греция, её мраморные руины и амфитеатры; в конце концов, Троя теперь спрятана где-то там, и Эфес, и обломки античных статуй. Да и авиакомпания, которой они полетят, называется «Пегасус».
Но вскоре уговаривать себя Наташе уже пришлось по-другому, и даже не уговаривать, а усмирять животный страх. Турки сбили над Сирией российский военный самолёт, и две страны ощутимо оказались на грани «вооружённого конфликта», как сообщали в новостях.
«Полетим всё равно! — мрачно отрезала Ольга. — Билеты у нас невозвратные». Но в самолёте так качественно приложилась к бутылочке виски из дьюти-фри, что почти забыла свою сумку в туалете стамбульского аэропорта имени Сабихи Гёкчен (хорошо, что Наташа заметила, и они быстро вернулись), а потом долго не могла найти переход из международного терминала во внутренний, пьяно повторяя: «Грёбаный Газипаша, ты где? Ку-ку!» Это «ку-ку» привело Наташу в состояние тихой истерики, она боялась, что Ольгу не пустят на рейс, и они застрянут в столице уже почти враждебного государства без билетов и помощи. Олино здравомыслие и уверенность теперь не казались ей такими уж безупречными, и она успокоилась только в салоне авиалайнера, под завязку забитого людьми.
«Если пассажиров так много, среди них русские и половина с детьми, значит, обойдётся», – выдохнула она, располагаясь у иллюминатора над крылом, на жестяной обшивке которого успела рассмотреть жёлтую лошадку с крыльями. «Тоже добрый знак». Но едва взлетели – Пегаса скрыли сумерки, и только тревожно мигал на фюзеляже сигнальный огонёк.
На паспортном контроле Наташа опять опасалась каких-то неприятных вопросов, но никто ничего не спросил. «Газипаша» оказался маленьким, домашним аэропортом по дороге в Аланию. Они пешком дошли от своего «боинга» до небольшого здания зала прилетов. Ольга уже протрезвела, была мрачна и оглядывалась в поисках киоска, чтобы купить воды. Сразу стало понятно, что прибыли на юг – пахнуло чуть ли не донником. Полная луна напомнила приплюснутую дыню-торпеду. Отмахнувшись от милитаристских ассоциаций, Наташа, пока Ольга перекуривала, первой погрузилась в автобус, который должен был доставить подруг в Махмутлар. Когда автобус тронулся, за окном замелькало бессчетное множество теплиц. Никаких античных развалин. Воображение начало достраивать представление о пейзаже на основе вырванных у зимних сумерек впечатлений. Углы освещенных кафешек, обочины, вывески и придорожные строения складывались в какой-то среднестатистический крымский юг, причем в его равнинной, нелюбимой Наташей части.
Через два часа автобус оставил незадачливых путешественниц на слабо освещенном променаде между пустыми отелями и Средиземным морем, называемом турками Акдениз. На календаре – 29 декабря. Впереди Новый год и январь – по местному месяц «оджак». Первое впечатление от места, в котором им предстояло провести две недели и начать «новую жизнь»: пальма, крошечный рукомойник в мраморной нише на тротуаре, сладкие, как рахат-лукум, названия кафе и отелей, где на всю громаду горит одно-два окна.
«Эти апартаменты сделаны из мрамора и свиста», – ворчала всё ещё страдавшая от похмелья Ольга, когда подруги немного осмотрелись в просторной трёхкомнатной квартире на седьмом этаже с большим балконом и картинами в пастельно-голубых тонах, изображающих летящих женщин. «Ты видела, что вентиляционное окно в ванной вообще не закрывается? Помёрзнем нахрен!» Наташа видела, ей казалось, что она уже лично перезнакомилась с каждым сквозняком, вольготно гуляющим по комнатам их нового жилья, действительно не приспособленного для зимы. Единственным источником тепла оказался кондиционер, но под его тридцатью градусами немедленно «свила гнездо» Ольга, и Наташу слегка покоробило, что её, наташино, мнение она в расчёт не взяла. Даже не поинтересовалась.
«Ничего, – почувствовав это, утешила её подруга, – в особо морозные ночи будем спать вместе. Но ты же поэт, тебе нужна не проходная гостиная, а укромный уголок для творческого одиночества, выбирай любую из двух оставшихся комнат». Наташа выбрала ту, где стояла большая двуспальная кровать. «Наверное, затем, чтобы чувствовать себя ещё более одинокой», – привычно наказала она себя.
И в первую же ночь поняла, как здесь влажно: бумага её блокнотов и книг стала волнистой, тяжёлой, волосы начали виться сильнее, нетронутые стопки полотенец в ванной комнате будто пованивали кошками. Проснувшись в шесть утра от пения муэдзина, Наташа подумала, что в январе люди на этом побережье страдают от дурного характера зимних ветров. Зато ближайшее кафе «Мис Симит», где продают бублики с хрустящей корочкой, обсыпанные кунжутом, пахнет в сумерках корицей и опавшими листьями; можно смело сменить пуховик на плащ; беспризорные собаки, «шарики-оглы» (Ольгино выражение) на пляже добры и чипированы, а море в шторм так вылизывает песок, что действительно пиши на нём всю свою жизнь заново, ведь люди, заходя в зону прибоя, шума, плеска и пены, теряют цвет, становятся серебристыми, а потом и вовсе исчезают в солнечном блеске.
В противовес безобидным пляжным собакам местные мужчины водили на поводках преимущественно бойцовых псов. Наташа отметила их (мужчин, а не псов) высокий рост и красоту, в массе своей превосходящую привлекательность местных женщин. Первое знакомство с маскулинной особью тоже произошло на пляже. Пожалуй, Наташа могла бы долго любоваться его мускулистой фигурой и пышностью чёрных ресниц, если бы не настойчивые приглашения посетить меховой магазин «Гавана»: «Такие красивый девушки! Куртку купи, шубу купи! Куда за вами заехать?» Невдалеке, презрительно повернувшись к ним спиной, пасла четырех разновозрастных внуков дородная старуха-турчанка, закутанная в чёрное.
Ольга, впрочем, быстро отшила молодого красавца. Пока её подруга со своими способностями к языкам, как говорится, «киксовала», она на слух, иногда сверяясь с разговорником, бодро освоила несколько расхожих фраз и, совершенно не стесняясь, щеголяла ими, нещадно коверкая слова. Прозябать в «Махмуларовке» «романтичная бухгалтерша» тоже не собиралась, и на второй день, вычислив нужную маршрутку-«долмуш», подруги отправились в Аланию, курортный город с яхт-клубом, разросшийся вокруг древней крепости, чьи развалины так слились с абрисом горы, на которой располагались, что казались её скелетом, выступившим наружу.
Дорога шла вдоль берега. Наташа глазела в окно, и настроение портилось, как случалось всегда, едва её настигал «синдром ах-ахматовщины». «Ну, конечно!» – мстительно шептала она.
Ей, петербурженке, архитектура «пляжных деревень», наблюдаемая вдоль трассы, казалась чудовищно помпезной; отдельные же образчики просто вводили в ступор, как курьёзная архитектоника сетевых «поэз», жадных до нагромождения эффектных красивостей. Все эти короны, венчающие здания отелей, псевдомраморные амуры размерами с дирижабль, позолоченные истуканы с луной и солнцем в руках на парадных входах. Тут поневоле задумываешься, какой крепостью психики должен обладать индивид, проходящий мимо них каждый день да не по разу. Наташу, наверное, мучили бы кошмары, как художницу из «Дневника» Чака Паланика, за которой гонялась по лесу статуя Аполлона в три человеческих роста высотой.
«Когда я увижу небольшое здание, соразмерное человеческому восприятию, расплачусь от умиления, – сообщила она Ольге. – Такое ощущение, что меня без перерыва пичкают масляными тортами, хотя кремовые розочки уже лезут из ушей!»
Недовольно сморщила она нос и на главном променаде Алании: даже вполне аутентично-приличный маяк, стоящий на узкой косе, уходящей в море, не мог поначалу примирить её с псевдо-пиратским шиком туристической части городка. Но Ольга неожиданно развеселилась, высоко оценив местные скульптуры: дородного голого младенца, вышагивавшего по газону, с причёской на гангстерский манер, золотого Аполлона с веслом и каменный памятник подушке, на которую она, посмеиваясь от удовольствия, немедленно прилегла: «Какие очаровательные уродцы! Тут каждое фото тянет лайков на двести, а то и больше!» Всучила Наташе свой айфон, а потом ещё долго постила в инстаграм. Фейсбук она презирала за «излишний снобизм», зато в инсте всегда собирала «за соточку», возвращая тем самым подругу к печальным размышлениям о том, где проходят «подлинные магистрали жизненной силы».
Для Наташи они явно проходили в другом месте, и даже не по легендарному Пляжу Клеопатры, довольно живописному, безлюдному и дикому в лёгкий зимний шторм, с единственным работающим кафе, где все сидящие мужчины напоминали почему-то писателя Чарльза Буковски. История о песке, специально привезённом Марком Антонием для возлюбленной, тоже представлялась ей вульгарно-туристической и какой-то захватанной многими грязными руками, как асадовские мотивы. Ей хотелось чистоты и простора, заброшенности «только тебе принадлежащего мира», чья энергетика ещё не вычерпана жадной до впечатлений толпой, не слущена миллионами фотоснимков; неброская красота, доступная только ценителям «тонких удовольствий», какого-то, прости господи, верлибра, ускользающего из узилища общих правил и рифмы… И она такое место вдруг обнаружила. Но пока поднимались на гору и протискивались в лаз разрушенной стены, упорно сопротивлялась удовольствию, как зачастую бывало и с мужчинами, боялась нарастания теплой волны, неминуемо влекущей за собой жёсткую и унизительную зависимость. Но, не спросясь её, наслаждение накатывало.
Тропинка за стеной, отсекающей «достопримечательности» от жилого массива, сразу же, будто выдохнув, впадала в колючую ересь ежевики и тонко пахнущей пряной травы, в которой Ольга, не зря гордящаяся званием «зрелой хозяйки», немедленно опознала тимьян. Возле бедных маленьких хибар на гранатовых деревьях там и сям висели засохшие неубранные плоды. Подивившись южному расточительству, Наташа сорвала один, потрясла около уха, он зазвучал маракасом. Словно по сигналу на плоской крыше ближайшей мазанки появилась кошка, застыла сфинксом и уставилась, не мигая, на непрошенных гостей.
«Смотри, – обрадовалась через некоторое время Ольга, – нас ведут кошки, передают одна другой!» И вправду на самом краю тропинки в молчаливом карауле уже сидела очередная Мурка, угольно-чёрная и кривая на один глаз.
Но Наташа, проигнорировав животное, с азартом охотничьей гончей устремилась вперёд, к ограде дома, увешанной сухими грушевидными тыквами, которые местные умельцы расписывают, делая кукол. Тучные грозди плодов самых разных размеров словно обещали неведомый праздник: безликие, недавно высушенные, лакированные, уже превращенные в чернобровых красавиц, рыжих белочек, лукавых чертенят, но чаще всего в пару бай-баян: голубоглазых Деда Мороза со Снегуркой в сантовской униформе. Сквозь решетчатую ограду подругам приветственно подмигивали и другие сказочные вещи: кресло-качалка из ротанга, хэмовские трубки около бронзовой пепельницы, мозаичный светильник из «Тысячи и одной ночи». Но высокий седой турок, вышедший на порог хибары, на пылкие предложения Ольги о покупке только отрицательно покачал головой. Весь в чёрном, в чёрной же чалме, он был крив на один глаз.
«Да они тут блинами жопу подтирают!» – разозлилась не солоно хлебавши подруга, а Наташе, напротив, неуступчивость хмурого турка по контрасту с давешним пляжным зазывалой показалась приятной. Раздражение от неудачной сделки Ольга компенсировала, когда они снова спустились с очарованной части горы в город. Торговцы в маленьких лавках (большие магазины «романтичная бухгалтерша» пока презирала, гоняясь за «этникой») старались вовсю. Ольга азартно торговалась, освоив волшебное слово «индирим», то бишь «скидка». Главным трофеем стали алые с синим узором шальвары, которые она выудила из большой стопки, отпихнув, даже не приласкав, возлежавшую на них толстую кошку или кота, Наташа не очень разбиралась. В «аутентичный пандан» к штанам пошли чайные стаканчики «армуд» – во многом благодаря их второму имени «бардак», окончательно Ольгу развеселившим. А голубоглазого дынного Санту, стоившего, кстати, недёшево, она всё-таки в сувенирной лавке на автовокзале – «отогаре» – приобрела.
30 декабря, накануне Нового года, погода решила подруг наказать. Дождь зарядил до рассвета. «Ничего, – бодрилась Ольга, не терпевшая, когда кто-то нарушал её планы, будь то хоть небесная канцелярия, – ранний гость до обеда!»
«Но, наверное, только в России, – уныло добавила она часа в три пополудни, глядя на змеящиеся по стёклам водяные дорожки, – однако давай, дорогая, натягивай дождевик, пойдём! Мы сюда не книжки читать приехали!» Наташа нехотя отложила сборник Элис Манро с говорящим названием «Кем ты себя воображаешь?». Ольге, соответственно народной поговорке из анекдота, было проще дать, чем объяснить, почему ты дать не хочешь. «Этот девиз “про дать” я могла бы вышить на своём родовом гербе», – кисло соображала Наташа, пока закутанные в прозрачные дождевики «весёленьких» расцветок, синий и оранжевый, подруги спускались в лифте. Дальше мысль она не развивала, опасаясь обнаружить простой факт: «отношений» с мужчинами она до последнего сторонилась по той же причине – даже несимпатичного человека ей было сложно обидеть отказом, а симпатичные в «отношениях» безжалостно доминировали, абсолютно, по Наташиному мнению, к ней не прислушиваясь.
«Где-то в этой грёбаной Махмутларовке есть развалины византийской крепости Наулу, какая-ни-какая, а достопримечательность!» – Ольга уверенно шагала по практически безлюдным улочкам. Для прогулок ей всегда требовалась цель: магазин, «туристический объект», «пикник», «ресторан»; просто «романтично» бродить она не умела. И немало бы подивилась, начни Наташа рассказывать ей о своей нелюбви к «спортивной эстетике», заставляющей стороной обходить натоптанные туристические тропы… Но сегодня боги дождя встали на сторону ведомых: сверяясь с картой на Ольгином айфоне, подруги явно выбирались из «туристической резервации» в район, где жили местные, и наконец уткнулись в низкорослую банановую рощу.
«Ты такое когда-нибудь видела? – Ольга от восторга даже присвистнула, разглядывая стройные шеренги растений, гроздья плодов на которых неведомые хозяева заботливо упаковали в чёрные полиэтиленовые пакеты. – Я и не знала, что бананы окучивают! Смотри!»
Но Наташа, как зачарованная, смотрела вниз, на диковинные цветы. Они толстыми змеями свешивались с коротких стволов до самой земли: мясистые фиолетовые стержни венчала остроконечная и тяжело набухшая головка бутона. В их абрисе и косматой чешуйчатости проступало что-то змеиное, что-то отсылающее к эдемскому совращению Евы. Того и гляди псевдолуковицы обнаружат хищные животные инстинкты, как лианы-убийцы из фильмов ужасов или детородный орган синего быка из «Альтиста Данилова»… Вселенское изнасилование!
«Не зевай! – Ольга разглядела дырку в чёрном пакете и, запустив туда руку, скручивала банановую гроздь. – Люблю такие аккуратненькие!» Она так и светилась первобытной радостью охотника-собирателя.
«Так поймают же!» – пискнула было Наташа, но закон «легче дать, чем объяснить» уже вступил в свою силу. После такого приключения жалкие развалины крепости на холме за банановой рощей подруг уже не впечатлили.
«Что будем делать с добычей? Она ещё деревянная!» – спросила Ольга, вывалив дома на кухонный стол зелёные недозрелые грозди.
«У Маркеса их жарили», – осторожно предположила Наташа.
«Как именно?» – немедленно приступила к делу «зрелая хозяйка», в накатившем азарте не уточнив, кто такой Маркес. И, не дождавшись инструкций, принялась эмпирическим путём претворять в жизнь книжную премудрость подруги.
Оказалось, что в путешествие Ольга предусмотрительно захватила несколько отечественных «бич-пакетов», и теперь, порубав бананы на круглые дольки, обваливала их в сухом быстроразводимом пюре. Потом золотистые кругляши скворчали на сковороде, плюющейся оливковым маслом, а в финале по вкусу напоминали простой русский картофель-фри.
Наутро 31-го декабря подруги опять не совпали в настроении. Наташа выбралась из-под двух одеял разбитой: всю ночь её со звериной настойчивостью, извиваясь толстыми пружинистыми стеблями, преследовали два цветка банана. Они отвратительно дрожали от возбуждения, а один, не выдержав, с треском лопнул, выплюнув наружу медузу склизких, как мутный кисель, длинных лепестков-щупалец. Она даже вспомнила ах-ахматовское: «Мой сон закрутился, как старая пленка! Я очи открыл, не стерпев этот ад…»
«Круто! – позавидовала вялому Наташиному рассказу за утренним кофе Ольга. – Поздравляю с первым трахом на турецкой земле! У тебя пойдёт! Оргазм-то хоть испытала?» И, не обращая внимания на лицо товарки, вытянувшееся от таких виражей интерпретации, принялась колдовать над двумя чайниками, поставленными один на другой.
«Кофе, как видишь, у них полное говно, – пояснила она свои действия, – пить можно, только сдобрив кардамоном. Откуда вообще пошло это выражение «турецкий кофе»? Они его пробовали? А чай еще хуже, так просто не заваривается. Его, видите ли, подогревать надо! Он как все мужики хочет, чтоб за ним поухаживали: сначала просейте, потом запарьте, поставив один чайник на другой с кипятком!»
Последнюю фразу Ольга произнесла, подражая интонациям «Алисы», сетевого бота, голосом которой общался с ней айфон. В минуты дурного расположения духа Ольга с Алисой даже ругалась, то обзывая, то доводя каверзными вопросами. И Наташа только молилась, чтобы с механической девушки подруга не переключилась на неё.
Но сегодня разрумянившаяся Ольга сочилась благодушием, как зрелый персик соком. 31 декабря! Праздник! Солнце! Вечеринка! Вчерашний плен дождя кажется дурным сном! Прирождённая домоправительница просто купалась в своей стихии. Она даже пригласила гостей – русскую женщину Татьяну, которая наблюдала за апартаментами в отсутствии хозяев, с мужем-турком.
«Её Али-баба вроде ничего, – сообщила она, управившись с чайниками, – похож на такого благородного индуса».
«Его так и зовут?» – поморщилась Наташа, представляя утомительные диалоги с малознакомыми людьми, один из которых явно толком не знал русского. Ещё одно обстоятельство, почему она никогда не вышла бы замуж за иностранца. И даже, как была уверена, не завела бы интрижку. Кроме физической близости, ей требовалась близость «душевная», неосуществимая по её понятиям на уровне бытового словарного запаса; слишком многое со своим мужчиной они должны были друг другу рассказать. «Болтовня болтовнёй, – съехидничала Ольга, когда Наташа попыталась поделиться сокровенным, – но вы только книжки друг другу читать собираетесь? Или ещё чем-нибудь заняться попробуете?»
«Так его вправду зовут Али-баба?» – перевела Наташа «стрелки», крутя в пальцах возникший перед ней армуд с вполне ароматной жидкостью. Ольга умела добиться своего даже от чая-иноземца.
«Хасан вроде бы… Но они для меня все Али-баба! А теперь галопом на рынок! Сегодня по расписанию “летучий базар”. На один день они спускаются с гор на своих кибитках. Где именно, Алиса? Повторяю по слогам: ба-зар в Мах-мут-ла-ре». «Махмутлар – населённый пункт в Турции на берегу Средиземного моря…» – затупила Алиса, но Ольга с ней сегодня не спорила. Всё заслоняла мегазадача высшего порядка: устроить гостям настоящее славянское застолье. Как презентовать «загадочную русскую душу» в предполагаемых кулинарных условиях, она пока не выяснила.
«Их турецкая еда – сплошь рулетики-«вертуны», – философствовала Ольга по дороге на рынок, пока Наташа силилась уложить в своём сознании два взаимоисключающих для северянки факта – календарный январь и оранжевые мандарины на ветках. – Ты слушаешь? Рулетики, говорю, и сладости, и дюрюмы с разнообразной начинкой. Интересно, как это связано с национальным характером? Хитровывернутые, небось! У нас, простодушных, только блины рулетиком бывают, если с начинкой, и голубцы!»
Наташа уныло кивала, её коробило вдруг воспалившееся у Ольги чувство национального превосходства, это уничижительное «али-баба»… Да и странное послевкусие сна не давало покоя. Когда в 12:00 из репродукторов снова воззвал муэдзин, она вздрогнула и отчего-то подумала: что, если заунывные звуки вовсе не обеденная молитва? Что, если это приказ, типа «восстаньте, жители города, отложите свои дела и вырежьте всех иноверцев»?
Неприятные ассоциации множились. На «летучем рынке», за два квартала перекрывшем подступы к супермаркету «BIM», Наташа вспомнила о пиратах. Когда-то на побережье заправляли они, ещё до того, как Марк Антоний подарил Аланию Клеопатре. Крепость на горе называлась Коракесион. И корсары прятали в здешних скалах награбленные сокровища, а в пещерах держали невольниц, считая их главной ценностью. Почему главной? Достаточно взглянуть на прекрасные черные глаза и быструю усмешку девчонки, которая сейчас чистила за прилавком рыбу. Она виртуозно управлялась со сверкающим на солнце ножом, препарируя жизнь совершеннее любого стихотворения, хоть рифмованного, хоть верлибра. Небрежно вытирала руки, по локоть заляпанные кровью и чешуёй, о фартук, а потом кокетливо поправляла выбившийся смоляной локон.
Рыба делилась на три вида – совсем мелкая, крупная и дорада. Торговать девчонке помогали две худые и суровые, как морские канаты, женщины. Обе с сигаретой. Но базар был не рыбный, не сырный и даже не мясной. В основном с близлежащих гор и полей крестьяне везли овощи. Что там «авокада ХХXXL» , так восхитившая Ольгу в первый день в лавочке зеленщика по соседству. Тут целая поэма – горы стручковой фасоли, золотистого лука, зелёный сумрак салата и ажурной капусты, обморок от запаха клубники…
Ольга пробовала всё и не пропустила ни одного аттракциона: зачерпнула горсть земляных орехов, потрескивающих на механической жаровне с вращающимся барабаном, выпила стакан гранатового сока из ручного пресса, пристально наблюдала за манипуляцией лепщицы гюзлеме, пока та стряпала им с Наташей тонкие лепёшки с сыром и зеленью.
Когда навьюченные снедью подруги вернулись домой, Ольга, прежде чем приступить к готовке, соорудила на балконе роскошный натюрморт «для инсты», оттенив нежной зеленью кресс-салата розовую мякоть бараньей шейки и рубин двух расколотых по такому случаю гранатов. На заднем фоне картинки хорошо просматривалась полоска моря. Простые, но энергичные рифмы, банальные, но милые большинству людей эпитеты, способные, как пишут «Вконтактике» поклонники Ах-ахматовой, выразить «прямо их чувства». «100 лайков без бэ». Войдя в раж, Ольга устроила целую фотосессию: и то меняла винные бутылки в центре композиции, то заботливо расправляла кружева салата и капусты, выбирала ракурсы, добавляла в палитру ягоды клубники и лимон. Наконец закатила на съёмочную площадку карликовый арбуз…
Наташа отдыхала, не мешая подруге развлекаться; вдохновение, которое читалось на Ольгином лице, и глухота ко всему остальному, кроме своего занятия, напоминали Наташе её же саму, когда она «работала» (этим глаголом давно было заменено легковесное «сочиняла»). Так ли уж разнится «материя жизни», которую они обе, каждая на свой манер, хотели присвоить? Ольга, и Наташа это видела, в данный момент не просто снимала «картинку на 100 лайков», а хотела доступными ей средствами выразить переполнявшее её чувство радости от встречи со щедрой южной землёй, предвкушение грядущего большого праздника. Хотя турки Новый год таковым не считали: витрины украшали только немногие владельцы русских лавок.
Ольга же даже в запале праздничного азарта не теряла рациональности. Например, для того, чтобы презентовать «русскую душу», она сразу отказалась от пельменей из-за их трудоёмкости. Остановилась на блинах и салате оливье, майонез в котором решила заменить сметаной.
«Шурпу выдадим за русский национальный суп, в конце концов, у кого повернётся язык назвать шашлыки нерусским блюдом? – вслух рассуждала она. – Хотя главный наш стратегический элемент – водка. Но платить 1000 рублей за бутылку я не готова! Что творят, нехристи!»
Вопрос со спиртным её вообще сильно возмущал. Ольга предпочитала крепкое, а здесь, по её словам, «доплачивать приходится за каждый градус по нарастающей». В итоге она удовлетворилась бутылкой ракы, добрав остальное вином. «Нет, ну ты посмотри – ежевичное, земляничное, гранатовое, я так, блядь, в эльфа превращусь! А ты-то уж точно!» Хотя Наташа больше двух бокалов обычно не пила.
Но в новогодний вечер перебрала. В основном из-за смущения. Она всегда страдала в обществе малознакомых людей, а тут ещё Ольга, переборщив по обыкновению с дегустацией ракы, «устроила похохотать». Очевидно, ей не понравилась хваткая приземистая Татьяна, её широкое чухонское лицо и простовато-хитрая, крестьянская смекалка. Она умалчивала о том, где и как познакомилась с Хасаном, который серебристой благородной сединой и смуглостью кожи действительно напоминал состоятельного индуса. Но русского не знал совсем и представление о застольной беседе получал через супругу, которая важничала и держала себя светской дамой.
«Что она ему там лепит? – шипела Ольга, когда Наташа сопровождала её покурить на балкон, – тоже мне фря, давно ли жопу лопухом подтирала, а теперь туда же!» Разнообразие Ольгиных присказок про «жопу» удивило Наташу с филологической точки зрения, но ещё больше удивило впоследствии умение подруги общаться, совершенно не зная языка своего визави.
Пока Татьяна цедила «эльфийское пойло», рассказывая в основном Наташе грустную историю про дочь, страдавшую где-то в диковинном Арамиле из-за загадочной болезни, Хасан и Ольга быстро сошлись, сравнивая ракы. Турок тоже принёс к столу бутылочку, но гораздо более дорогую. А теперь учил правильно разбавлять напиток, чтобы получать мутный оттенок нужной консистенции.
«Анисовые капли какие-то!» – звонко смеялась Ольга, с ложечки давая Хасану закусить оливье, приговаривая «рашен-традишен». Вскоре турок совсем позабыл о супруге, наливающейся грозовой тучей с краю стола, и, расслабив узел галстука, самозабвенно переключал каналы телевизора, пытаясь найти нужную музыку, чтобы пригласить «вундербар фрау» на танец. Они с Ольгой к тому времени успели перейти на ломаный немецкий, нагло выключив из беседы переводчицу. Турок лет десять проработал в Германии, а Ольга что-то помнила из школьного курса.
Остановился Хасан на выступлении Аллы Пугачёвой – видимо, мелодия ему вполне подходила. Хотя роскошные телеса поп-дивы, повторяющие габариты его жены, он совсем не одобрил. И когда блистательная Алла делала жест, пытаясь оголить плечо, в притворном испуге махал руками, мол, «старуха, прикрой свои бледные ноги». Наконец, как гроссмейстеры делают «ход конём», а батальоны идут в лобовую, Ольга «пошла танцем», международным языком которого владела значительно лучше, чем школьным немецким. Изрядно захмелевшая Наташа с лёгкой завистью наблюдала за ней, мысленно сравнивая фигуру подруги с утрированно-женственным армудом, а плавность линий с грушевидной дыней. Турок немедленно «поплыл», снял пиджак и выскочил на подтанцовку…
Вечер «переставал быть томным», но тут Татьяна ринулась в туалет, а вернувшись оттуда, сообщила, что чем-то отравилась и они вынуждены откланяться. Хасан непременно свозит девушек на экскурсию в античный город Аспендос, но дня через два, а теперь им пора. Муж подчинился нехотя, долго и жадно прощаясь с Ольгой глазами.
«Мы лучшие!» – победно провозгласила та, едва дверь за гостями закрылась, и с шумом рухнула на диван, как пустая гильза от праздничного фейерверка; через пятнадцать минут – воплощенная невинность – она уже посапывала, уютно свернувшись в «гнезде» под кондиционером. Наташе не спалось, она чувствовала странную незавершенность, которую ещё один бокал ежевичного, пригубленный в одиночестве, только усилил. Рассвет не спешил разгораться, внизу, всего в метрах пятистах от их дома, глухо бухало море. Наташа засунула недопитую бутылку в карман плаща и, даже не удивившись своей смелости, пошла на берег. Попадись ей кто-нибудь по дороге, она бы немедленно повернула назад. Но никто не попался. Даже чипированные «шарики-оглы» словно растворились в сумерках. Она уселась прямо на песок, совсем близко от линии прибоя, так, чтобы набегающая волна слегка касалась тёмного стекла бутылки «Ежевичного». Ей казалось, что таким образом она чокается с самим Акдениз, пригубливает с ним на брудершафт, превращаясь с каждым глотком – нет, не в эльфа – а в одну из тех лихих девчонок, которые умеют пить «из горла» и купаются исключительно голышом. О том, чтобы войти в воду, не могло быть и речи. Во-первых, холодно, во-вторых, Наташа видела, как намедни полосу прибоя не смог преодолеть даже накачанный мачо. Его вышвырнуло на песок, и он постыдно быстро ретировался, стараясь не привлекать внимания, хотя к заплыву готовился долго и картинно, демонстрируя немногочисленным зрителям свои бицепсы, трицепсы и модные алые плавки.
Да и такой экстремальный способ «единения со стихией» Наташе сегодня не требовался, ей вполне хватало воображаемого покачивания на волнах своих грёз, где шипение, с которым пузырьки пены лопалась на песке, сливалось с сумерками медленно светлеющего горизонта и винными парами ежевичного вина… Свернувшись в позе зародыша на песке, она находилась внутри колыбели проклёвывающегося в ней здесь и сейчас дольника, пыталась сквозь звук прибоя до конца расслышать ритмический рисунок будущего стиха, пока без слов… Растворялась, становилась равноправной частью некоего универсума, испытывала наслаждение единения с целым, где уже не существовало отдельно ни моря, ни неба, ни турок, ни русских, и уж тем более ни бессильной злости Татьяны или закусившей удила в победно-мстительном танце Ольги…
Поздним утром 1 января, которое Наташа всегда любила значительно больше самого праздника, ей было почти также хорошо. Пока она меланхолично поклёвывала оставшиеся салаты, выбирая из них кружочки конфетти, Ольга фыркала в душе. «Надо смыть с себя эту Татьяну, – бодро перекрикивала она струи воды, – иначе она нас сглазит!»
«Скорее уж прибьёт из-за угла!»
По давнишней привычке – приходить в себя 1 января под телевизор – Наташа автоматически нащупала пульт. До прихода Хасана они не могли настроить «ящик», но теперь в их распоряжении оказалось просто нездоровое изобилие телепродукта, соперничающее красками с местным базаром.
Она насчитала два русских канала, два казахских и 55 арабских. На одном готовили плов, на другом пели песни, по остальным шла война, которую, как объяснил вчера Хасан, в мусульманском мире считают естественным процессом обновления крови. Северная Корея хвасталась, что провела испытание водородной бомбы, некоторые страны ей не верили; Наташа, поёжившись, остро затосковала о нечленораздельной нирване зарождающегося стихотворения, в которой сегодня ночью пребывала на берегу Акдениз; привыкла, оказывается, таким способом приводить свой личный мир в равновесие. В Стамбуле продолжались теракты, и когда подруги вышли прогуляться – странное тревожное впечатление произвело на них одно кафе, лаконично украшенное национальными флагами да портретом Ататюрка в мерлушковой шапке и галстуке. Там сидели только мужчины, яростно вколачивающие в длинный стол «предметы, формой напоминающие костяшки домино», как пошутила Ольга. Наташа её легкомыслия не разделяла, ей мерещились недоброжелательные взгляды, устремлённые им вслед.
«Да брось ты, вот Татьяна точно смотрела на нас волком!» Ольга не преминула-таки завернуть в маленькую туристическую контору, где вчерашняя гостья, уже совершенно оправившаяся после якобы отравления, бойко втюхивала «тур в Аспендос» русской супружеской паре. Зато Хасан, по её словам, сильно приболел, и обещанная экскурсия переносится на неопределённое время.
«Кто бы сомневался!» – усмехнулась Ольга и тут же спросила у Алисы, как им из Махмутлара самостоятельно добраться до древнего города. У супермаркета «BIM», не обращая внимания друг на друга, дремали худой пёс и рыжая кошка. Им совсем не была свойственна агрессивная энергия мужчин из давешнего кафе. От вчерашнего «летучего базара» не осталось и следа – ни куска верёвки, ни картонной коробки – он исчез враз, будто по волшебству. Зато Ольга разглядела деревце с зелёными лаймиками, и в её глазах зажёгся алчный огонёк.
«Прикрой-ка меня, – скомандовала она подруге, – делай вид, что говоришь по мобильнику». Возвращаться домой без «добычи» Ольга не любила. А такая роскошная для северного человека халява и вовсе приводила её в состояние детской радости.
«Лаймы надо не срывать, а скручивать с ветки!» – поучала она Наташу через пять минут, когда подруги шагали уже дальше вверх по направлению к горам. Здесь «пляжная резервация» обезлюдела совершенно. Наташе становилось не по себе, когда она представляла многоэтажную пустоту, законсервированную на весь несезон внутри невостребованных отелей. А сколько сейчас таких же громад по всему побережью растит и множит внутри гулкое зимнее эхо, напоминая гигантского ящера, выброшенного на берег, нелепого в своей беспомощности, с бутафорского тела которого отслаивается штукатурка из папье-маше, а по шкуре пробегают предсмертные сполохи потухающих гирлянд. Казалось, совсем скоро, уже не на день, а навсегда со своих гор спустятся сюда крестьяне. С изработанными руками, в тёплых шерстяных носках и калошах, со всеми имеющимися в наличии курами, овцами и многочисленными детьми; развесят на нарядных балконах бельё, разожгут жаровни для гюзлеме, и мудрая растительная жизнь начнёт утверждать себя заново, превращая в руины извращенную пляжную цивилизацию.
Новую пищу к размышлениям о «руинах и цивилизациях» Наташа получила на следующий же день, когда неугомонная Ольга, весь вечер пытавшая несчастную Алису, предприняла экспедицию в античный Аспендос, пообещав подруге «настоящую Грецию, лучшую в округе». Очередное их авантюрное приключение началось сказочно. Они так и не выяснили, где находится билетная касса на «отогаре» в Алании, зато познакомились с «разводящим» – мужичком преклонных лет на настоящей пиратской деревяшке вместо правой ноги. Он выполнял роль справочного бюро и кассира одновременно. Но нужный автобус оказался вполне современным и комфортабельным, Ольга его одобрила, как и лимонную жидкость для омовения рук, которую предложил перед началом пути шофёр. Она пять раз для верности повторила ему название нужного перекрёстка и заметила, что в салоне ни одна женщина не сидит рядом с мужчиной. «А теперь отсюда пять километром пёхом до Аспендоса», – объявила она, когда подруги оказались на обочине трассы Д-400, перед поселковой дорогой, никак на картах не пронумерованной, но зато обсаженной по обочинам апельсиновыми рощами – настоящая матрица всех правильных «сказочных» дорог.
И весь путь до древнегреческого полиса Наташа недоумевала, почему турагенства не включат этот маршрут в свои реестры отдельной экскурсией. На горизонте нежно синели горы, где-то неподалеку явственно журчала река, апельсиновые рощи с созревшими плодами никто не охранял; надо ли говорить, что Ольга немедленно с восторгом набрала полрюкзака. Они даже устроили небольшой привал, чтобы подкрепиться, на веранде закрытого на зиму придорожного кафе. «И никакие здесь не пять километров, – объявила Ольга, когда они вошли в невзрачный посёлок, предваряющий хорошо сохранившийся комплекс амфитеатра на несколько тысяч мест, – хотя, я, конечно, понимаю таксистов, когда они растопыривают пальцы и делают большие от ужаса глаза, каждый зарабатывает, как может!» Пока Ольга разбиралась с билетами, Наташа оглядывалась вокруг и думала, насколько современная жизнь, весь её обзавод, кажутся бледными и несостоятельными, прилаживаясь к мощным руинам четвертого века до нашей эры. И приветливые лепщицы гюзлеме около скромных едален, и грязный трактор около древних камней…
Сначала они бродили по чаше амфитеатра, выбирая лучшие места для обзора арены. Позировали Ольгиному айфону, оседлав каменные скамьи на львиных лапах, проверяли, окликая друг друга на расстоянии, вправду ли так хороша здешняя акустика, что «Пинк Флойд» записали тут клип для «Стены». Наблюдали за свадебной фотосессией молодой турецкой пары на ярусах галерей, обсосанных временем до состояния полустёршихся леденцов. Потом двинулись собственно в Аспендос, который, как сообщила Алиса, основал прорицатель Мопс вскоре после Троянской войны. Сейчас развалины простирались на несколько километров и, как водится, заросли кустами, вполне способными оказаться пряностями, о чём и сообщали слабым зимним запахом. Навстречу попадались в основном турки и козы, под ногами хрустели пустые скорлупки удивительно крупных виноградных улиток. Они всегда поражали Наташу размерами именно в развалинах древних городов, будто добрели, разбухая на законсервированном в них времени. Дорога или остаток улицы, вымощенная булыжниками, лоснящимися от воска времён, веками втираемого в них ногами, шла вверх. Уровень за уровнем раскрывались панорамы одна лучше другой, чтобы в финале, на краю обрыва – подарить вид на разрушенный римский акведук, фрагменты которого терялись в дымке ближе к горам. Долина просматривалась вся целиком: со шпилем мечети, белыми прямоугольниками обязательных теплиц, оливковой рощей, блеском ниточки-реки, но общую гармонию пейзажа структурировали античные полукружья древнего акведука, и Наташа поняла, что так же, если перевести его в графику, должно выглядеть стихотворение, мелодию которого она услышала в новогоднюю ночь на берегу Акдениз.
На обратном пути подруги выиграли в «догонялки» с дождём. Он собирался грянуть всё то время, пока они шли к трассе Д-400, и оповещал о своих намереньях внезапно налетавшими порывами сильного ветра, но первые капли упали на землю как раз в тот момент, когда автобус, идущий на Мангават, приветственно распахнул свои двери перед отчаянно голосующей Ольгой. Гроза бушевала всю ночь и даже на рассвете, как послесловие, вспыхивали молнии, отставшие от урагана.
Наташа уже настраивалась провести день в компании с книжками и капризным чаем, думая о той Греции, которую не столько увидела, сколько предчувствовала, но Ольга распорядилась по-другому.
Ещё в новогоднюю ночь она выудила у Татьяны адрес и телефон хамама, посетить который собиралась с серьёзной скидкой, потому что банщик Ахмет полулегально подрабатывал в несезон на площадях, принадлежащих туристическому комплексу с романтичным и сладким именем. Он и дверь пустующего отеля открыл не сразу, и внимательно просканировал взглядом округу, пропуская подруг внутрь.
Невысокий и коренастый, с животом, явно обозначенным под футболкой навыпуск, и волосатыми руками. Лица его Наташа не запомнила. Он оставил их переодеваться в комнате с теннисным столом и бильярдом. Ольга, быстро разоблачившись до купальника, начала оглядываться; на сей раз за «добычу» она сочла полку с разлохмаченными книгами – несколько изданий на немецком и каких-то прибалтийских языках, но в основном дешёвые покетбуки на русском.
«Или мы по-прежнему самая читающая нация в мире, или самая читающая нация в мире, уважающая турецкую баню!» – подвела Ольга итог ревизии, засовывая в сумку «Моего любимого sputnika» Мураками, «Музей невинности» Орхана Памука и три детектива Донцовой. Она, как всегда, чувствовала себя уверенно и эксплуатировала окружающую реальность по полной программе.
Наташе же было не по себе: от полутьмы и явной обширности помещения, через которое их молчаливо, без улыбки, провёл Ахмет (по особой акустике где-то в глубине угадывался бассейн), и от того, что они должны вместе с незнакомым мужчиной пройти через неизвестную процедуру. Кто их знает, что они там понимают под своим «хамамом»? Ольга не зря посмеивалась над подругой, что та быстро «обасурманивается». И дело не только в том, что Наташа ни разу так и не надела здесь платье выше колена и даже в комплект к джинсовой тунике выбирала не капроновые колготки, а плотные стрейчи. Просто всё вокруг не казалось ей таким уж простым и однозначным: да, турецкие женщины, собирающиеся стайками за хрустящими бубликами в «Мис Симит», выглядели весёлыми и беззаботными, а их чеканные сервизы напоминали сказочные города, украшенные башенками, но тёмные платки надёжно скрывали волосы и подолы юбок волочились по земле. Европейский прикид молодых турчанок и свободный стиль русских её не убеждали. Чем Ахмет отличается от тех мрачных мужчин, что стучали костяшками домино под портретом Ататюрка? Может, он сам там сидит в свободное время и потом будет показывать пальцем на тех, кого «обслуживал»? Ну её, эту Татьяну, с её мутными наводками, у них вон даже в автобусе незнакомые особи противоположного пола не садятся рядом… Может, летом, когда здесь полно народу, это всё и нормально, но сейчас-то, зимой, все наперечёт и на виду…
– Да брось ты истериковать, – отмахнулась Ольга, – вспомни про гинекологов, массажистов, зубных ортопедов, наконец, что за мрак тебя накрывает? Мы в двадцать первом веке живём и уже ближе к его середине! Феминизм как новая тоталитарная система не за горами. Окстись!
Тут возник и сам Ахмет, почти неразличимый в клубах белого пара, вырывающегося из приоткрытой двери парной. Ольга первая растаяла в молочном пахучем тумане.
НАТАША
сняв очки и мгновенно ослепнув
последовала в парную
кончиками пальцев робко нащупала
гладкий мрамор полка
(или как там он у них называется?)
потом её нашли руки Ахмета
и начали медленно намыливать,
верхняя часть купальника
исчезла как бы сама собой, соскользнула ненужная
отслужившей змеиной шкуркой
нижнюю Ахмет снял с неё уже сам
когда разложил распаренную
Наташу
на махровых полотенцах
накидке массажного стола
сначала вниз лицом
потом вверх
и принялся вылепливать её тело, начиная с груди
из той нечленораздельной
спасительной мглы
в которой она качалась на берегу Акдениз в новогоднюю ночь
только предчувствуя ритм нового стихотворения
вылепливал её и выкликал, как она выкликала
вытягивала взглядом из дымки
клубящейся над турецкой долиной
цепляясь жадным взглядом
за античные полукружья акведука
свою грецию, ту грецию
которой уже не могло быть в окружающем мире
которая осталась только слабой мелодией и намёком пространства
которой вообще не существовало никогда
она не открывала глаза
потому что знала
что за стеной тёмного и томящего узнаванием запаха
которым он окружал
умащивая её тело
не Ахмет
не человек
мифологическое существо
неясного бэкграунда
порождение хтони в белом хитоне
копытом поправшее
и гармонию античных статуй
и дешёвую бутафорию пляжной цивилизации унисекс
так что даже полуживотная природа минотавра
одновременно грозного хозяина и проститутки
караулящего своих жертв в лабиринтах их одиночества
это уже свет разума и ясная форма по сравнению с
тем, что
поднимается изнутри неё
Наташи
со
звуком крошащихся улиточных раковин в мёртвых
городах, с
глухим буханьем моря, с
расцветающим цветком банана, с
первой с-
трочкой с-
тихо
Творения…
30.05.2020