«Сияющая, как булавка в траве»

Выпуск №12

Автор: Анна Арно

Бесконечно, как ты

Поэтесса Анна Арно при каком-то тщательном приближении ‒ кто такая? как она жила? кого любила? какие сюжеты развивала? что осталось в качестве творческого наследия? ‒ предстает настолько невероятной, что невольно кажется, как будто всю ее, вместе с ее жизнью и стихами, придумал какой-то поэт с очень тонкими настройками, умело облекающий в слова то, что одновременно просит вербализации и располагается в зоне перманентных умолчаний.

У Арно простая, но при том не лишенная ощущения тайны биография. Родилась в 1953 году в Биддефорде, штат Мэн. Окончила Хантерский колледж. Будучи француженкой по происхождению многие годы жила во Франции. Стихи начала писать в 20 лет под влиянием поэзии Элизабет Бишоп, с которой Арно переписывалась до смерти Бишоп в 1979 году. Была знакома с Марком Стрэндом и Джоном Эшбери, положительно отзывавшихся о ее стихах. Умерла в 1997 году, оставив после себя три книги стихотворений. Последняя из них вышла после смерти поэтессы. Из послесловия Олега Дозморова к предыдущей публикации на русскоязычном литературном ресурсе узнаем о спутнице жизни Арно Марии О`Киф, а также о матери, утонувшей при невыясненных обстоятельствах, когда Арно было десять лет, и об отце, владельце небольшой книжной лавки, известие о смерти которого вынудило поэтессу вернуться в уже зрелом возрасте из Франции в США¹. Где и как жила Арно во Франции? Где работала? С кем водила дружбу? Какие книги читала? Что составляло ткань ее повседневности? Возможно, когда-нибудь будут опубликованы и переведены на русский те несколько тетрадей с дневниками поэтессы, о которых писала Мария О`Киф издателю посмертной книги Арно «Наши невидящие глаза» (1997), а также частично сохранившаяся в бостонском архиве Бишоп переписка поэтесс. А пока Арно так и остается, по справедливому замечанию Олега Дозморова, «одной из самых загадочных и непроясненных фигур американской поэзии конца 20 века», не вписавшейся ни в одно из поэтических направлений своего времени. Фигурой одинокой и парадоксальным образом неизвестной даже ценителям поэзии.

В этом плане нам крайне повезло, что есть поэтесса и переводчица Екатерина Симонова, вот уже несколько лет подряд бережно открывающая Арно для русского читателя. При том что это всего лишь вторая попытка перевода текстов поэтессы на иностранные языки. В конце 1990-х переводы некоторых текстов Арно на французский выполнила Кристин Лире. Однако даже Кристин с ее страстным пафосом первооткрывателя и неукротимой энергией вполне успешного литератора не смогла вписать Арно в пространство европейской поэзии, которое для поэтессы, незадолго до смерти артикулировавшей намерение выпустить книгу на французском языке, было не менее важно, чем уверенная работа в рамках некоторой поэтики, соотносимой с поэтикой Бишоп.

Жизнь Анны Арно, выглядящая для стороннего наблюдателя полной лакун, тем не менее благодаря особому фокусу сознания, производящего речь, поддается реконструкции. Поэтесса неизменно писала о том, что видела, что ее окружало. Частью ее личной истории стали городок на океане, лодка, стоящая на песке, осколок зеленого стекла, воткнувшийся в пятку, запах устриц, батата, чеснока, горячей жареной рыбы, старый Том, которого похоронили вместе с его скрипкой, антикварная лавка, где нашлась вызывающая тоску брошь с камеей, родительский дом и возвращение в него, когда уже некому ждать, и многое другое, замеченное, прочувствованное, выхваченное из рутины дней. События повседневной жизни с ее неспешным меланхолическим течением, мельчайшие флуктуации сознания приобретают у Арно символическое значение: она живет в том мире, который создает сама и в котором вправе менять любые настройки.

Здесь люди кажутся ненастоящими.
Можно спрятаться:
надеть капюшон на голову,
зажмуриться, зажать уши,
слушать шорох песка в сухих кустах,
вдыхающий и выдыхающий сам себя
полиэтиленовый пакет,
подпрыгивающий на месте,
облетающий нас вокруг, затем облетающий снова,
остаться здесь хотя бы пока
ты не заставишь меня открыть глаза.
увидеть все по-другому.

Немалое место в ее поэзии занимает память. Думаю, не случайно в представленной подборке во многих текстах появляется образ океана, побережья, большой воды. Это напрямую связано с трагической смертью матери, травмой, к которой невозможно не вернуться и нельзя вернуться, то есть тем, что невозможно помнить и нельзя не помнить одновременно. Не отсюда ли столь выраженная поэтика умолчаний Арно?

Но вода ‒ это еще и приглушенный элегический ток речи поэтессы, это особая призрачность и прозрачность всего, что оказывается в поле зрения говорящего и что как бы видится из воды или сквозь слой воды, четко и укрупненно показывающей лишь отдельные детали и замутняющей все остальное, что попадает в общее течение жизни и сносится им без остатка.

Три окурка на дне,
чешуя старой краски,
похожей на русалочью чешую.

Три красных смятых крышечки.
или три указателя.

Прилив и отлив –
просто слова,
покачивающиеся в горле,
как поплавки на воде.

Все течет, все меняет очертания, теряет сущности, остается неизменна лишь та, что приняла на себя печальную роль одинокого наблюдателя по ту сторону стекла‒воды‒призрачной жизни (влияние на Арно философии экзистенциализма), тоскующая ни о чем и сразу обо всем, любящая ту, которая далеко, даже если она рядом, и неизменно говорящая об этой любви.

Юлия Подлубнова

_________________

¹ Дозморов О. Обычные предметы в необычном порядке // Лиterraтура. URL: http://literratura.org/poetry/1858-anna-arno-rakovina-ostavlennaya-ulitkoy.html.

«Сияющая, как булавка в траве»

***

То, что я никогда не вспоминаю, —
Совсем как то, что я помню всегда:

Запертый красный амбар на краю города,
Длинные седые волосы тетки Лиз, похожие
На длинные руки незнакомца в белом свитере,
Старый Том, которого похоронили вместе с его скрипкой,
Реклама кока-колы, мясной магазин,
Блинчики с черникой, которые любит, но не умеет печь отец,
Океан, который я ненавижу,
Говорят, этот соленый воздух очень полезен,
Я перестаю дышать, считаю «один-два-три»,
На цифре «семнадцать» начинает кружиться голова,
Я делаю вдох, снова впускаю в себя
Морскую соль, холод, ложь, горечь, ненависть, страх — то,
Что, как все говорят, очень полезно
Для каждой девочки, не понимающей,
Что действительно для нее полезно.

***

На прошлой неделе в антикварной лавке
Нашла брошь с камеей, похожей на тебя:
Черный камень в грубой оправе,
Длинное, узкое лицо.
Неделю тосковала непонятно о чем.

Незнакомая женщина сказала мне сегодня вслед:
«Камеи дарят своим хозяевам правильные мысли».
Ношу ее, почти не снимая, чувствуя,
Как острая игла, отстегнувшись, впивается в кожу,
Появляются, в строгой очередности, кровь, боль, покорность,

Правильные мысли.

***

… поэтому не пиши мне писем:
расстояние, которое нас разделяет,
не должно стать осязаемым.

поэтому и живу без тебя так же, как и с тобою:

как будто гудит за окном ночной декабрьский воздух,
как будто кто-то закрывает мои глаза ладонью,
а я просто жду, что случится дальше.

только когда не остаётся любой надежды,
тень и свечение становятся тлением и любовью.

Потерянный день, полный смятения

Лодка, стоящая на песке,
засыпаемая песком.

Три окурка на дне,
чешуя старой краски,
похожей на русалочью чешую.

Три красных смятых крышечки.
или три указателя.

Прилив и отлив –
просто слова,
покачивающиеся в горле,
как поплавки на воде.

Твой силуэт вдалеке –
поместится между моим большим и указательным.
Ты идешь в мою сторону,
никак не становишься ближе.

Я запахиваю куртку плотнее,
смотрю мимо тебя.

Пусть так будет следующую тысячу лет,
две тысячи лет –
ожидание тебя,
сильный порыв ветра,
за которым будет еще сильнее,
прядь волос, попадающая в рот,
песок, струящийся бесконечно, как ты, вниз
с песчаной горы.

III

Осколок зеленого стекла,
Воткнувшийся тебе в пятку,
Заброшенное здание:
Битый кирпич, застарелый запах мочи, тощий кот,
Прорастающий сквозь плиточный пол шиповник –
Пыльный, бестрепетный, алый,

Начинающийся тихо дождь.

Мы, проходящие сквозь:
Тень твоя, как печать,
на расколовшемся почерневшем камне,
мои слова на лестнице без перил,
обертывающие твои стопы вместо бинтов.

Они выходят из моря ночью.
играют в волейбол,
блестят розовой чешуей,
сидят в пустой лодке, выглядывают кого-то вдали.

Медленно время идет,
когда нечем заняться,
когда нужно ждать,
когда никак не наступает нужное время и не наступит.

Каждый их голос
как гаснущий свет маяка,
как каждая моя сказка
без начала и без конца для тебя, моя оставшаяся вдали.

***

что я вспоминаю, когда думаю о тебе:
брызги воды и света в том самом полупустом фонтане
на той самой треугольной рыжей площади;
сырая темная комната с плотными белыми шторами;
мокрый гравий под ногами –
дождь начинается, как всегда, невовремя;
кудрявый каменный лев
в каменном голом дворике с потайным открытым окном;
горячий струящийся воздух, горячие волосы,
высыпающие на плечах и спине веснушки;
синяя дверь с двумя красными грифонами наверху,
кем-то оставленный рядом велосипед с пустою корзиной –
все то, где тебя нет,
где тебя никогда не будет –
мое сердце,
тщательно вычищенные частицы песка и кожи из-под ногтей.

***

Она стояла ко мне спиной.
Помню синие брюки, белую футболку,
Красную сумку, неровно подрезанные волосы,
Грубоватую кожу на локтях.

Я никогда никому не рассказывала,
Как я впервые ее увидела.

Она покупала три персика, два апельсина,
Маленькую тыкву, длинный острый перец.

Запомнились яркие пятна,
Запах солнечной пыли, лопнувшей овощной кожуры,
Запах устриц, батата, чеснока,
Горячей жареной рыбы, пота.

Я не хотела, чтобы она оборачивалась.
Не хотела знать ее имени, хотела уйти, отвернуться,
Подойти, встать рядом, выбирать цветную капусту,
Шпинат, артишоки, яблоки, золотистые,
Как ее кожа, как будто случайно коснуться,
Не смотря на нее, не поворачиваясь к ней,
Потом уйти, позабыв, не думая.

В тот год море было почему-то холодным. Вечером
Мы редко шли к нему.
Она готовила тыкву на ужин.
Я чистила апельсин, разламывала его на две части.

Голос ее был почему-то холодным,
Как море в тот год. Много лет прошло, но я
До сих пор, кажется, не могу согреться.

***

«Как же ты без меня?» –
Думала я, глядя ей в спину,
Пока она мыла одну тарелку, вторую с трещинкой,
Зеленую толстую кружку, сладкие от сахара ложки,
Плакала над вилкой и крышкой от желтой кастрюльки,
Потом писала кому-то, кого я не знаю.

Я уходила, чтобы ей не мешать,
Обнимала другую,
Спрашивала, глядя в ее закрытые глаза,
Стягивая с ее покрасневшей шеи,
Побледневшей груди одеяло:
«Как же тебе со мною?»

Возвращалась домой, снимала устало куртку,
Ботинки, чужой тихий запах,
Становилась опять собою.

«Как ты там без меня сегодня?» —
Спрашивала она, не ожидая ответа,
Целовала обыденно, мимоходом,
Начинала накрывать на стол:
Соль, масло, перец, салфетки,
Две тарелки – одна из них с трещинкой,

Как же они, как же они друг без друга.

***

Мерцание на другом краю бухты –
Автомобильные фары, огонек зажигалки, обман зрения,
Невозможность осязания.

Иногда мне кажется, что я
Проживаю сразу несколько жизней:

Прикуриваю у еще незнакомой девочки с черными волосами,
Оборачиваюсь на чужое имя,
Говорю с теми, в кого не верю,
Вижу слишком много того, что нет,
Вижу слишком много того, что есть.

Поутру:
красные деревья, вырастающие из снега.
крошечная желтая птица, вытаскивающая щепку
из оконной рамы,
целая четверть часа за день — ничего лишнего.

иногда мне слишком много воздуха,

иногда слишком мало невозможности своего присутствия

рядом с вами –
среди вас меня и так давно уже нет.

***

Когда я была маленькой,
Однажды, проснувшись ночью, выглянула в окно,
Обнаружила под окном кого-то большого.
Безликий, он смотрел вверх, прямо на меня.
Чахлый сад был ему дышащей рамой,
Был его птичьей – порванной — сетью.
Луна разделила его на две части – cветлую и темную.
Левая, темная, казалась продолжением дерева,
Колышащегося рядом, как водоросли под водою.
Правая, светлая, сияющая, как булавка в траве,
Потерянная и найденная,
Поднимала руку вверх, прикладывала ее будто ко лбу:
Будто взгляд слепнет от лунного блеска,
Будто что-то пытается рассмотреть,
Будто отталкивает увиденное.

Я испугалась, спряталась под одеяло,
Не могла уснуть, заснула, утром даже не вспомнила,
Вспомнила только следующим вечером,
Когда дерево под окном
Забросило в комнату тень своей ветки,
Вытянуло ее по полу до моей кровати,
Долго плакала, потом выросла и забыла.

Через 30 лет я стою перед старым родительским домом,
Вернувшись домой,
Когда я об этом не думала, когда этого не хотела,
Когда меня здесь не ждали,
Кажется, совсем большая.
Лунный свет закрывает мне глаза,
Как будто спрашивает «Кто позади тебя?»,
Я убираю своей ладонью его ослепительную ладонь,
Поднимаю взгляд наверх, вижу в окне маленькую девочку,
Смотрящую вниз, пугающуюся увиденного,
Не хочу верить тому, что увидела сейчас сама.

30 лет прошло,
А я до сих пор боюсь саму себя.