Выпуск №13

Автор: Игорь Бобырев

Почему популярен «феминизм», не связанный с правами женщин, «квир» — с гомосексуальностью, протест — с консервацией? Панночка встает из гроба и ходит вокруг круга, нарисованного мелом, но не может в него попасть, как существо, лишенное, жизни не может вернутся в мир живых, но она продолжает имитировать жизнь — она пьет кровь, лишает жизни людей, летает на шабаш, отдавая за это свою жизнь и молодость. Не панночка превращается в старуху, а старуха натягивает неподходящее ей тело. Панночка лежит в гробу и призывает других упырей, готовых прийти к ней на помощь, как существу, сродственному им. Любой факт протеста против права панночки пить кровь и ездить на мужчинах на шабаш воспринимается ими как неестественное вмешательство в их жизнь, достойное осуждения. Поэтому Хома обречен, как средство протеста угнетенного меньшинства, против него выступает не только нежить, но и аппарат подавления в лице власти отца панночки. Круг из мела более узок, чем кажется. С одной стороны, гнев упырей, с другой — гнев власти, закрывающей на это глаза. Непотизм, говорящий «я закрою глаза на то, что пьют кровь, так как он мне симпатичен», очень свойственен современной литературной общественности, протестующей против факта искусства. Зачем нам искусство, если можно быть как все, сохраняя всю видимость, говорят нам они, повторяя Платона и «Бесов» Достоевского. Пить или не пить кровь — вопрос уже не стоит, вернее, само понятие вопроса поставлено под сомнение. Вопрос жертвовать кем-то ради своих интересов, одобренных большинством нежити, не стоит перед панночкой, любой поступок, которой будет одобрен…

И здесь мы возвращаемся к первому вопросу: почему? Почему старуха и панночка — одно лицо? Не потому ли, что субъект и объект насилия — тоже одно лицо. Почему возникает первый вопрос, на который мы спокойно может найти ответ: да, все происходящее происходит, потому что является действием одной группы лиц, являющейся одновременно жертвой и нападающим на инородное существо из реального мира. Если панночка пьет кровь, а потом преследует свою жертву, то почему насильник не может сам стать жертвой, если его действия получают одобрения? Таким образом, не требуется поиск «жертва — насильник», если возможен быстрый переход к состоянию метаморфозы, удобной сообществу в этот период. Ложность жертвы и ее выборность, уместность отражения в этом образе чаяний сообщества, построенном на тоталитарной основе, не вызывает сомнений. Пить или не пить кровь — уже не вопрос, а повестка дня, которую можно сменить, как одежду, вышедшую из моды.

Мы требуем свободы, прав и защиты для жертвы, которую истязаем, не давая себе труда стереть кровь и вовремя сменить образ, так как мы знаем, что наши поступки одобрены большинством, которому мы навязываем свое мнение. Большинство ни против, ни за, оно меняет свое мнение, когда это угодно панночке и ее отцу. Крепостной знает, что панночка пьет кровь, видит ее по ночам, но он готов пороть Хому по первому приказу своего господина. Власть и реальность не сталкиваются, они сосуществуют в параллельных мирах, мы можем их видеть, можем перейти в них, но мы не можем позволить себе наложение этих миров, приходя в безвыходное положение, из которого только один выход — Хома должен умереть, но своей смертью задержать упырей до рассвета, оставляя голую власть отца, с которой у него нет сил бороться как с последним свойством действительности.