Выпуск №13

Автор: Анна Аркатова

 
(Рассказ из новой книги автора, которая в будущем году выйдет в издательстве Эксмо)

Мой дядя Витя всю жизнь боялся диабета. Он отказывался от блинчиков и, разумеется, пирожных. Он лет двадцать варил себе по утрам овсянку, но потом и с ней было покончено. Всё-таки углеводы, а это нежелательно. В конце концов дядя Витя умер от инфаркта и масштабного износа сосудов. Сахар или там глюкоза были у него в полном порядке.

Я размышляла над этим, стоя над гробом дяди Вити, в котором он лежал с аккуратно подстриженными усами. Родственница рядом со мной шепнула мне на ухо – Виктор не выглядит изболевшимся. Но я не знаю, как выглядят изболевшиеся.

Его вдова Люся, моя тетка, попросила меня сделать кутью для поминок. Все что-то делали к столу.  У Люси был список того, что она может сделать сама и всего, что стоит спросить у родни. Судя по деловитости, с которой Люся проводила вторые сутки после смерти мужа, горевать ей было некогда.

Так или иначе вечером я делала кутью. Варила рис. Подливая воды и сомневаясь в пропорциях. Это очень простое блюдо. Рис и изюм. Но я вдруг начала тормозить на ровном месте. Не мало ли воды? Достаточно ли соли? В последнее время я вообще стала замечать, что сомнения наступают мне на пятки.  Решаешь, например, поехать куда-нибудь. Открываешь сайт – и тут же вопрос – на самолете или на поезде? Допустим, на самолете. Табло штрихует самый дешевый билет как раз через два дня после намеченной в душе даты. Что делать? Так. Мученья с датами. Зажмурившись, останавливаешься на самом неудобном дне. Теперь – когда вылетать? Утром (дешевле) или днем (удобнее, но дороже)? Силы на исходе. Внутренне посылаешь всю эту затею. Но потом все-таки решаешь не экономить на здоровье, выспаться, лететь днем – и тут же начинаешь экономить на багаже.  Потом наступает черед выбора места, метаний по квадратикам, и когда ты уже приготовила паспорт – гаснет экран.

В общем, рис – это, конечно, не проблема никакая. Только я не спала часов до четырех. Может быть, я все-таки переживала за бедного дядю Витю.

В одиннадцать утра я привезла кутью Люсе, и мы вместе пошли в церковь на отпевание. Давно какой-то их семейный священник спросил Витю – верующий ли он? Дядя Витя ответил: я – крещеный атеист. Теперь этот крещеный атеист как миленький лежал по всем правилам с венчиком на лбу, и батюшка с дьяконом служили заупокойную. Мы все стояли кругом гроба – а у нас за спиной девушка и парень пели «Упокой душу усопшаго раба Твоего». На ногах у певчих были кроссовки, их рюкзаки, обнявшись, лежали у стенки. 

Плакала только одна женщина – дяди Витина двоюродная сестра. На ней была капроновая косынка с золотыми полосками. Она прямо убивалась. Кстати, она единственная, кто был в полном трауре. Остальные – кто как. Люся надела черную кофточку и черно-белую юбку. Юбка сама была черной, а внизу по ней шли белые жирафы. А все стояли скорбно со свечками. Тетя Люся – в изголовье. На локте ее висела сумочка и зеленый пакет «Хэродс» с лекарствами. Голову она не покрывала – сказала, что это ее принцип. Прощались здесь же. Очередь обходила аналой. На аналое лежала записка «Н.ПР. Виктор». Новопреставленный Виктор, догадалась я.

Когда гроб погрузили в автобус, кто-то рядом со мной сказал: «Всё. Поехал на суд». Я вздрогнула. Наша очень старая родственница Надежда это сказала. Я на нее посмотрела – и она добавила «На божий».

Я пропустила кладбище, решила подготовиться к вечеру. Вечером я выступала здесь через дорогу, на соседней улице, читала стихи в музее. Стихи я не выбрала, и маникюр у меня так себе после выходных. Я вернулась домой и стала разбирать бумаги. У меня все бумаги повторяются – три копии, пять копий. Я в них путаюсь и распределяю по папкам. Теперь уже папки тоже стали повторяться. На одной написано «Все тексты». И там действительно все – кроме последних. На другой тоже надпись – «Все тексты». И есть последние – но нет тех, что из журналов. И так во всем. Большая часть времени у меня уходит на грусть по этому конкретному поводу. По всем текстам.

Так я традиционно сижу часа два. В последнюю минуту кое-как подпиливаю ногти, складываю несколько копий одного и того же в сумку, вытаскиваю кроссовки поудобней и еду обратно к Люсе на поминки по дяде Вите.

У их подъезда встречаю саму Люсю, она сажает в такси безутешную родственницу в капроновой косынке и в строгом трауре. Та всё еще рыдает.

За столом уже человек пять осталось. Еда вся сдвинута. Ирка и Катька на кухне моют посуду. Когда была жива Люсина мама – Варвара Ивановна, такого не было. Стол всегда был в порядке, и блюда на нем по мере поедания переставлялись, как фигуры на шахматной доске – чтобы все было заполнено, не выглядело разоренным и мирно шло к десерту.

На кухне громкие разговоры – чтобы перекрыть шум водопровода – и даже смех. За столом сидит мой муж – он никуда не успел – только вот сейчас нашел минутку выпить рюмку. Он пьет вместе с Феликсом. Феликс с тёткой Люсей когда-то работали вместе в строительном кооперативе. Напротив Феликса сидит Люсин немощный сосед по лестничной клетке, Олег. У Олега была жена Марина. Она тоже работала в этом строительном кооперативе. И у нее был роман с Феликсом. Олег об этом знал. Марина уже умерла. А Олег только скособочился.

Так мы сидим выпиваем, едим, кстати, мою кутью и блины. А тетка Люся толчется с племянницами на кухне. В Витиной комнате лежит отдыхает еще одна родственница – тетя Тата. Она почетный свиновод.

Мы тут время от времени пытаемся выстроить свою родословную. И после прабабушек начинаем сбиваться. А тетя Тата сказала как-то – эх вы, вот мы когда бонитировку проводим, мы родословную свиньи составляем до пятого колена. Я не знала, что такое бонитировка. Оказалось – селекционный отбор. 

Нужно бы сказать тост. Но все, что можно было сказать о покойном, поместилось в одном предложении. Хороший человек, верный муж. Потом пошли варианты – верный друг, хороший специалист. Поэтому стали пить за Люсю. Молодец, герой, до последнего заботилась – а куда ей было деваться?

На телевизоре фотография – Люся и Витя сидят, улыбаются, смотрят друг на друга. Я заходила на той неделе, когда Витя еще лежал здесь в гостиной, придавленный кроссвордом, и увидела эту фотографию в рамке. Ее раньше не было на телевизоре. Она в другом месте где-то стояла. Мне стало не по себе. Каким-то с того света гонцом мне показалась эта рамочка. Впрочем, Витя уже был слаб и бесцветен.

Теперь перед фотографией стояла стопка, накрытая ломтиком серого. Люся предложила моему мужу выпить ее. Он засомневался – но его уговорили в конце концов.

В торце стола говорит по телефону Люсина лучшая подруга – Света. Ей восемьдесят один год. Она старше Люси на восемь лет. Выглядит царицей. Сейчас она вызовет такси и поедет за город к себе в Жаворонки. Вот так живет эта Света. У Светы прекрасная семья – все дети о ней заботятся. Я думаю, как она этого достигла? Наверное, она с ними не спорила и только не забывала вовремя просить о помощи, чтобы они не растеряли своей ответственности перед матерью. Так советуют психологические сайты. Я проверяла – такие советы действуют только в пакете с банковским счетом, здоровым питанием и как минимум двумя адресами, где ты можешь проводить свое время.

Люсина мама, покойная Варвара Ивановна, говорила, что Света – умная женщина. Иногда Света приходила в чем-то устрашающе зеленом или в серьгах, упирающихся в плечи. Но это как-то все равно сочеталось с умом и полутора тысячами на такси до дома в Жаворонках. Даже как-то продолжало этот ум.

Уходя, Света обняла Люсю и пригласила пожить у них в Жаворонках. Все, кто остался, подумали, что у Люси начинается жизнь, какой у нее не было никогда. Какой ни у кого не было.

Я отправилась на свой вечер читать стихи. Народу было мало. Читала не только я – другие тоже. Совсем молодые читали, переигрывая друг друга. Нужно было сочинять что-то необычное и в то же время всем понятное. Такие, как я, об этом не заботились – нам можно так, как умеем. Одна девушка написала за лето роман и говорила только об этом. Я бы так не смогла. То есть написать не смогла бы – говорила бы я, наверное, столько же.

Было очень тепло. Все курили во дворике музея, многие там же пили. Мой муж позвонил мне и сказал, что он купили цветы и сейчас мы должны ехать в бар поздравить Марика с днем рождения. Мы встретились на остановке – я и мой муж. На остановку я шла мимо церкви, в которой с утра отпевали Виктора. Теперь она красиво подсвечивалась. Муж держал элегантный букет в синей бумаге, из ее рупора выбивались гроздья красных ягод – теперь в элегантных букетах обязательно должно быть что-то кроме цветов. Иногда вообще можно без цветов.

Пока мы ждали автобуса, я рассматривала окна в доме напротив. Дом старинный и центральное окно на втором этаже полукруглое. Модерн, наверное. Окно не занавешено и светится – там очумительный лофт с кирпичными стенами, заоблачными потолками, метровой черно-белой фотографией, низкими светильниками. Про такой свет говорят – теплится. Не в смысле еле теплится – а в смысле тепло и манит, как чашка с молоком. Я подумала – вот какой должна быть квартира. И сказала это вслух. Мой муж, не отрываясь от мобильника, ответил мне мгновенно – это не со мной. С кем-нибудь другим. Я подумала – да, это то, что мечтает услышать каждая женщина. За это можно всё отдать. С этим легко жить дальше, легче легкого. И подумала – не развернуться ли мне? А потом подумала – ну и с кем с другим?

В баре Марик сидел на сцене и стучал по барабанам. Марик был музыкантом. Барабанщиком. С ним играли другие музыканты – шел джем сейшн в честь дня рождения Марика. Музыканты менялись – а Марик барабанил бессменно, развернув одно ухо к своим ударным. По галерее ходила ослепительная Даша – жена Марика. Мы вручили ей букет и майку для именинника. Даша приняла все со светской сдержанностью. Она недавно родила, и было заметно, что ее внутренний свет предназначался теперь не только нам.

Дальше предполагалось слушать бесконечный джаз, разглядывать чужих тебе людей и пить. Время близилось к полуночи. Мой муж пригласил меня на танец. Мы немного потоптались под My Valentine в исполнении Марика энд Ко. Возможно, муж почувствовал себя виноватым за теплое окно на остановке. Возможно, он хотел сказать – я сделаю всё, что смогу, лишь бы мы съехали из нашей гребаной двушки с видом на третье транспортное кольцо. Или так – я мудак несдержанный, квартиры – хуйня, мы будем жить там, где нам нравится, где тепло и нелюдно – лишь бы ты была счастлива. Возможно, он это хотел сказать простым танцем, как первобытный человек. Возможно. Но я уже очень хотела спать.

Наконец мы собрались домой, вызвали такси. Марик к этому времени оторвался от барабанов и пружинил благополучный между такими же молодыми, стройными, свободными и слегка иностранными персонажами. Нас он не заметил.

Таксист спросил – можно ли ему включить очень спокойную музыку? Мы сказали – можно. И приготовились слушать «Любовь уставших лебедей», как в прошлый раз. Но таксист покрутил ручкой и зажурчала соната Бетховена.  Просто ангел какой-то, а не таксист.

Очень спокойная музыка еще играла в нас, пока мы поднимались на лифте и стягивали кроссовки. Играла, когда переодевались. И даже когда чистили зубы. Потом муж открыл свою тумбочку и спросил – где моя упаковка таблеток? Я сказала – я выбросила все пустые упаковки, предварительно вырезав ножницами названия, и вот они, скрепленные скрепкой, чтобы ты не забыл какие у тебя закончились, а какие нет.

Тут Бетховен замолчал. Потому что нужной упаковки не оказалось. Я ушла на кухню. В кухне нет дверей. И я всё еще слушала про то, как я могла рыться во всем этом, позволяю себе тут все сортировать, когда меня никто не просит. Теперь поди вспомни это название, это чертово название для нервов или для суставов.

Я выпила воды по заветам медицинского сайта, следящего за нашим долголетием. Минут пять смотрела на третье транспортное кольцо – оно не утихает и в час ночи, и в два. И так будет до утра. И пластиковые окна ему не указ.