Выпуск №21
Автор: Людмила Вязмитинова
Из предисловия Андрея Цуканова к книге Л. Вязмитиновой, изданной через год после ее ухода из жизни (Л. Вязмитинова. Но живу я. Стихотворения. ― М.: В.Пряхин / ТЦ “Среда”, 2022. — 33с.): «Людмила Вязмитинова собиралась издать свою новую поэтическую книгу. Долго искал в ее компьютере файл со стихами для этой книги. По подсказке Татьяны Виноградовой, файл был найден в Людмилином планшете. Он так и назывался: «new poems». В нем были собраны тексты, не вошедшие в «Месяцеслов» и написанные после него. Мы решили издать эти стихи в том порядке, в каком они располагались в этом файле. В качестве названия книги мы имели смелость взять строчку из стихотворения Людмилы «Небо синее-синее выжжет тебе глаза»: «Но живу я».
Несколько стихотворений из этой книги предлагаю вашему вниманию.
***
Клен ты мой опавший,
Клен заледенелый,
Нам с тобой не страшно
Под метелью белой.
Нас никто не слышит,
Никому не нужны,
Мы безмолвно дышим
Этой ночью вьюжной.
Ствол шершавит кожу,
Вдох — отрыв от тела,
Выдох — возвращение.
***
Небо синее-синее выжжет тебе глаза,
чтоб в глазницах могли прорасти оконца.
И тогда ты увидишь — если поедешь назад,
что ты сделал чёрным моё золотое солнце.
Сколько колосьев невызревших там и тогда,
в поле, распаханном — не тобою.
А над ними — года, нет, над ними — вода,
тяжёлая, заражённая болью вода,
чёрный штрих-код, несомый тяжёлой волною.
Поднимаю руки. Я делаю это с трудом.
Но я делаю: я крушу и бушую.
Под ногами осколки — мой бывший дом.
Но живу я. С трудом, но живу я, дышу я.
Кто поднимет мне веки? Кто скажет мне «имярек»?
В жёлтых водах каких древних рек
растворится мой мозг, в биллионы солнц облекаясь?
Человек уходит. Or not to be тебе, человек?
Я иду — в глазах твоих более не отражаясь.
01-02.2020
***
И когда отнимется догола:
Голый мозг, голый торс,
ни кола, ни двора.
И когда не останется ничего,
Вот тогда-то ты и попроси
Иже еси на Небеси
ПАМЯТИ ПОЭТА И ЛИТЕРАТУРНОГО КРИТИКА
ВЛАДИМИРА ГЕРЦИКА
И вот стою я, уже почтенных лет от роду,
поэт и литературный критик
(так именуется моя персона в биографических справках,
опубликованных во множестве бумажных
и сетевых изданий),
стою в одном из ритуальных залов ЦКБ г. Москва
(родного любимого города, столицы
всё еще огромной страны)
в средней величины толпе прощающихся с покойником,
процентов на тридцать состоящей
из таких же поэтов и литературных критиков
(также поименованных таковыми в тех же изданиях),
прозаиков не наблюдается —
видимо потому, что стоим мы на церемонии прощания
с Владимиром Герциком, поэтом
и литературным критиком,
широко прославленным в узких кругах
как любитель поспорить
и адепт пресемантизма — теории,
автором которой является он сам,
поэтому тайна этого термина ушла вместе с ним.
Обстановка для церемонии прощания
несколько необычная:
около гроба нет священника, в подсвечниках нет свечей,
гроб, в котором лежит покойный поэт
и литературный критик,
не обит тканью и выглядит, как ящик из досок,
используемый для доставки — теперь я знаю,
что и людей,
по крайней мере, усопших.
Всё это, видимо, потому что усопший был буддист,
как я узнала на той церемонии прощания.
Поэтому в толпе прощающихся стоит человек
в оранжевых одеждах.
Он говорит, что усопший ушёл из жизни
в день большого праздника,
и это благоприятно для его посмертной судьбы.
Я не удивляюсь этому: покойный был,
хоть и непримиримый спорщик,
но доброжелательный, весёлый
и лёгкий на подъём человек.
И на фотографии, принесённой в ритуальный зал,
он смеётся — так, как умел смеяться только он —
одними глазами.
И я вспоминаю, как в ныне легендарное время
на рубежа 80-х и 90-х
он бодро вел группу приобщающихся
к новой тогда литературе —
в их числе была и я —
по советским дворам в районе метро «Академическая»
в литературный клуб «Образ и мысль»,
ныне забытый, а тогда прогрессивный,
открытый — шутка сказать, — самим Эпштейном,
вскоре эмигрировавшим в Штаты.
А в последний раз я видела живого Владимира Герцика
два года назад — мы плелись с ним в хвосте
растянутой колонны,
во главе которой бодро шёл поэт и культуртрегер
Данил Файзов,
ведущий группу разного возраста поэтов
и литературных критиков
к месту празднования дня Победы
в подмосковном поселке Дунино.
Мы обсуждали с Герциком некоторые аспекты
теории пресемантизма,
и привычно спорили о взаимодействии науки
и искусства.
А потом в числе прочих собравшихся
на праздник Победы в Дунино
вкушали гречневую кашу,
приготовленную полевой кухней,
а ещё потом, в числе прочих поэтов
и литературных критиков,
читали стихи — свои и на свои.
Он, помнится, читал свои, а я — не свои.
И я спорила с ним и не знала, что вижу его живым
в последний раз.
И в ритуальном зале, который казался голым
без горящих свечей и пышной обивки гроба,
под время от времени звучащую тихую музыку
читались стихи, стихи, стихи…
И на поминках, состоявшихся в научном учреждении,
расположенном на задах Министерства иностранных дел,
в котором покойный до конца своих дней
служил математиком,
читались стихи, стихи, стихи…
Их читали пришедшие помянуть Владимира Герцика —
не только сотоварищи по литературному цеху,
но и его сотоварищи по математике и буддизму,
и по артпсихологии —
на поминках выяснилось, что он был ещё
и артпсихологом.
И когда я выбиралась из переулков на задах МИДа
к станции метро Смоленская-синяя,
торопясь на организованные мною поэтические чтения,
в ушах у меня звучали стихи, стихи, стихи…
И уже подходя к метро я увидела
праздничную процессию,
славящую буддийский праздник,
в первый день которого умер поэт
и литературный критик
Владимир Герцик.
А у самого входа в метро я купила веточки вербы,
поскольку в тот день была Вербная суббота,
и — редкая удача — у той же продавщицы
недорого купила платье,
которое, как мне потом говорили, мне очень к лицу.
Вечная тебе память, поэт и литературный критик
Владимир Герцик!
Хоть я и не верю в вечную память.
Но пока буду жить, буду помнить тебя,
одного из героев литературных как 90-х,
так и последующих лет,
сотоварища по команде молодости нашей.
Хотелось бы свидеться с тобой в литературном раю,
и читать там стихи, стихи, стихи…
***
Апокалипсис
Радость-то какая
Настала пора перемен,1
________________________
1. Существует и озвучивалась Людмилой другая версия этого стихотворения:
Радость-то какая
Апокалипсис!
***
На шумный и веселый карнавал
тебя завел я, вежливо скучая.
Там кто-то — в блестках — маски раздавал,
и мне досталась маска негодяя.
На миг цунами музыки притих,
лишь тренькала чуть слышно балалайка.
И в этот навсегда ушедший миг
я подал руку маске-негодяйке.
Как весело мы с ней пустились в пляс!
Как волновались и глаза, и чресла!
А ты взглянула ласково на нас
и, улыбнувшись, навсегда исчезла.
Клянусь: рванулся сразу за тобой…
Но воздух вдруг стал холоден и плотен,
и, прошептав чуть слышно «Боже мой!»,
я ощутил, как маска стала плотью.
С тех пор неспешно протекли года…
И, став границей между рано/поздно,
меж верх и низ и между нет и да,
густеет маска, прирастая к мозгу.
Осень 2017
***
В реку, исходящую из Солнца,
кинь монету счастья и печали,
кинь монету страха и надежды,
заплати за светлые палаты.
А в России такое небо…
бездорожное, как и все в России.
Летайте в нее самолетами.
Плывите в нее пароходами.
А лучше всего — автостопом.
А лучше всего по следу,
летучему следу предков
Посмотри на ось свою земную —
тварную, дрожащую,
Посмотри на ось свою небесную —
по-над окоемом — каплей радужной
в летописных волнах Леты призрачной.
А в России такое небо —
бездорожное, как и все в России,
разбойное, грозовое,
рисковое, медоносное,
далекое от Атлантиды,
но близкое к Гиперборее,
зовущее небо предков.
***
Я дочь инженеров советской эпохи,
и физик, и лирик в одной упаковке,
дитя коммуналок столицы Союза —
с корнями в Рязани,
сплетеными
***
Зачем тебе три амфоры вина?
Уже светлеет край небесной чаши.
Уже готова пыль взметнуть дорога,
дрожат листы, и горные вершины
вот-вот проявятся над их суетной дрожью.
Уже готовы люди, их жилища,
пространство, им подвластное,
принять метаморфозу бытия,
которая есть смена дня и ночи.
Поторопись! Пусть первый луч денницы
подарит нам свое благословенье!
И будет легок путь — пока легка поклажа.
Бери одну, вон ту — из светлой глины
и с узким горлом. Позже, в жаркий полдень
она подарит нам вина усладу.
Мы растворим его в воде прозрачной
и перетрем колосья — легок путь,
пока легка еда и легок отдых.
Дай руку, друг, поклонимся жилью,
принявшему нас на ночь.
Хозяевам его — тепла и света,
вина и хлеба — вдоволь!
А нас поглотит путь. А нам — вперед!
Дорога даст и трапезу, и ложе,
И пыль обмыть, и легкую поклажу.
И горные вершины над долиной.
И амфору — вон ту! Из светлой глины.
Июль 2017
***
Близится грохот порога…
Кричу —
и себя не слышу.
Слагаю молитву Богу.
Прошу одного:
Всевышний!
Сейчас нас накроет волною…
Иже на небеси!
Делай, что хочешь, со мною,
ее же, прошу, спаси!
Колючую, часто злую…
Иже на небеси!
Стопы Твои целую,
только — прошу — спаси!
О Всеблагой, Единый,
просьба всего одна:
пусть для меня — пучина,
только живет — она.
Меня не станет на свете
в белом буруне порога…
Дай ей жизнь — солнце и ветер —
все, что прошу у Бога.
Пыль водяная гуще,
брызги глаза слепят…
Благодарю, Всемогущий,
благодарю Тебя.