Выпуск №15

Автор: Мария Елиферова

 

Продолжение. Начало в №14 (февраль 2021).

 

 

13. Григорий Спальников, 10 января (Воспроизводимый эксперимент)

 

Внешне эта шаманская имитация звериных жестов
 и голосов может казаться «одержимостью».
Однако более точным было бы говорить о том,
что шаман овладевает своими духами-помощниками:
он сам превращается в животное, он может достичь
подобного результата, надевая маску животного;
можно также говорить о новой личности шамана,
который становится животным-духом и «разговаривает»,
поет или летает, как звери или птицы. 

Мирча Элиаде, «Шаманизм и архаические техники экстаза»

 

В перерыве между приёмами задолженностей по курсовым я зашёл на кафедру выпить чаю и столкнулся там с Альбиной Дмитриевной. Я немного похолодел, но поздоровался. Завкафедрой поглядела на меня так, будто всё, что произошло перед Новым годом, было лично моим кошмарным сном, о содержании которого она ведать не ведала.

– Здравствуйте, Гриша! Хотите конфетку?

Я машинально улыбнулся и взял шоколадный шарик из протянутой мне золотой коробки. За восемь лет работы на кафедре я так и не мог свыкнуться с этой чертой Альбины Дмитриевны – мгновенно забывать о том, что вызвало её гнев, когда на неё находил приступ милости. Слово «отходчивость», однако, к ней было неприменимо – потому что впоследствии она вновь могла припомнить вам ту же провинность месяцы и даже годы спустя. Но сейчас она была в благодушном настроении, и я пока что расслабился.

– Между прочим, – сказала Альбина Дмитриевна, подкрашивая губы перед карманным зеркальцем, – вас тут искал один молодой человек.

– Какой ещё молодой человек? – опешил я. От неожиданности я даже не постарался скрыть испуг. Неужели Клепалов выписался из психушки и собирается пересдавать мне зачёт?

– Пухленький такой, бритый наголо. На Будду похож.

– А, – облегчённо выдохнул я. Для неё Эмиль, конечно, был «молодым человеком», хотя мне бы не пришло в голову так о нём подумать – он на пару лет старше меня. Правда, неясно было, что он делал у нас в университете и для чего ему срочно понадобился я. – Мой приятель, выпускник психологического. Что ему было надо?

– Он не говорил. Сказал, попозже зайдёт.

Конечно, я сглупил, вообразив, будто речь идёт о Клепалове – Ваньку она должна была запомнить в лицо после той истории. Но у спинного мозга способность к логике отсутствует. Страх точно унаследован нами от каких-то дремучих археологических эр, когда у животных ещё не было черепной коробки. Я посмеялся над собой и вытер с губ шоколад.

– Мог бы и на мобильный позвонить, – сказал я и тут вспомнил, что телефон у меня выключен. Я достал аппарат и включил его. Смс-ок на нём не оказалось. Шоколадная конфета, медленно таявшая в моём желудке, ни с того ни с сего пробудила во мне жгучий голод. Я посмотрел на часы. Ещё было время спуститься в столовую и пообедать.

В столовой меня Эмиль и застал через двадцать минут, когда я увлечённо и от души питался куриным сациви. Выглядел он настолько странно, что я обалдел и положил вилку. Ореховые его глаза горели непонятным возбуждением, а на щеке красовался широкий бактерицидный пластырь.

– Привет, – сказал Эмиль и сел за мой столик. Я растерянно уставился на него.

– Что ты здесь делаешь? Как ты тут оказался?

– Я с форума «Психоанализ в современной науке», – ответил Эмиль, – у вас в актовом зале сейчас идёт. Решил вот к тебе заскочить.

Я вспомнил, что действительно видел цветную афишу в фойе, но не обратил на неё внимания – психоанализ точно не относится к сфере моих интересов.

– В чём дело? Ты что-то хотел мне сказать?

– Гришка, – торжественно понизив голос, объявил Эмиль, – мне удалось поставить воспроизводимый эксперимент!

– Эксперимент? – вначале я не понял, о чём идёт речь.

– Именно. По пробуждению архаических структур мозга.

Наконец хоть что-то начало проясняться. Похоже, он всерьёз принялся разрабатывать свою теорию насчёт оборотней. Я ухмыльнулся.

– И по этому поводу ты тяпнул?

– Не понял?

– Ну, лапки поутру дрожали, – я кивнул на его пластырь. Эмиль бросил на меня обиженный взгляд.

– Думаешь, брился? Не-ет, Лжедмитрий, телепат из тебя хреновый. Это она тяпнула. Меня. Швы мне вчера сняли, мне ещё пластику придётся делать, шрам убирать. Вот залепил пока, а то самому стрёмно в зеркало смотреться.

– Погоди, – я оцепенело посмотрел в его торжествующие глаза. – Тебя что, укусила пациентка?

– Ага! – ответил Эмиль, чересчур, с моей точки зрения, радостно для человека, которому вцепились в лицо. – Эх, видел бы ты эту картину!

– Уволь, – меня передёрнуло. Видеть платиновую бизнесвумен, прогрызающую людям щёки, у меня точно не было ни малейшего желания. – Что ты с ней делал?

– Небольшой трюк со внушением. Я предложил ей ролевую игру, в которой изображал её подчинённого. Она должна была на меня злиться. Но я ещё кое-что провернул по секрету от неё. Я разведал имя сотрудника, которого она больше всех терпеть не может, и узнал, каким парфюмом он пользуется. Дальше было уже дело техники. Видишь ли, я исходил из предположения, что, если у неё активизируются примитивные области мозга, например, акульи, то при этом должно обостряться обоняние. Акулы чуют каплю крови за километр. Соответственно, я ожидал, что в регрессивном состоянии Ирина окажется способна учуять такое количество духов, которого в другое время она бы вообще не заметила. Я развёл одну каплю двадцатикратно, обмакнул ватную палочку и поставил точку – как ты понял, у себя на щеке. Надо было, конечно, выбрать какую-нибудь другую часть тела…

– Могло быть и хуже, – сказал я.

– Наверное, ты прав. Не буду пересказывать то, что и так очевидно. Важно одно – когда она очнулась, она сказала мне, что я жутко напоминаю ей Иваницкого.

– Кто такой Иваницкий?

– Неужели неясно? Менеджер, чей парфюм я использовал для опыта! Между прочим, неплохой аромат, «Кензо». Но только мне его придётся кому-нибудь подарить. Самому душиться опасно.

– Ещё бы, если ты не хочешь, чтобы она порвала тебя на британский флаг. А с чего ты такой счастливый? Ты что, мечтал, чтобы тебя покусали?

– Нет, Григорий, ты клинический донкихот, витающий на крыльях медиевистики, – к Эмилю вернулась его обычная надменность. – Потому и сидишь на своей зарплате. Да будет тебе известно, что я планирую получить под это дело грант.

– Подо что? Под покусанность?

– Под проект «Оборотни», инфантил несчастный. А ежели наукообразно – «Спонтанная активация эволюционно архаических программ поведения».

– Понятно, – сказал я, хотя сомневался, что кто-то готов раскошелиться на такой завиральный проект. Впрочем, Эмилю лучше знать – один его пиджак достаточно убедительно свидетельствовал о его способности распознавать, где пахнет деньгами, если не за километр, то по крайней мере метров за сто. – И на сколько ты рассчитываешь?

– Если просить пол-лимона, то тысяч триста, наверное, дадут.

– Что ж, неплохая шкура неубитого медведя.

Моё недоверие было, наверное, слишком очевидно. Эмиль солидно оправил шёлковый шарф.

– Засунь свой скепсис себе в задницу, скандинавист хренов, или перестань заниматься тематикой, которая в современном мире никому не нужна – тогда тоже получишь грант и перестанешь завидовать.

– А кто сказал, что я завидую? – пожал я плечами. – Никогда не желал быть покусанным оборотнями. Между прочим, ты ещё не начал выть по ночам? По данным фольклора, это заразно.

– Неостроумно, Лжедмитрий, – брюзгливо заметил Эмиль, – к твоему гуманитарному сведению, акулы не воют.

Я представил себе Эмиля, превратившегося в акулу и плавающего в аквариуме. Короткая толстая акула, почему-то в полосатых трусах с лямочками, как у пляжных плейбоев эпохи джаза. Сигарету вообразить не получилось – под водой она гасла.

– Чего ты улыбаешься? – осведомился Эмиль. – Вот увидишь, я раскручу этот проект. Незачем ехидничать. Держи.

Он вынул из своего портфельчика элегантный четырёхугольный флакон чёрного стекла и поставил на столик. Я увидел надпись – Kenzo.

– Бери, чудак, это тебе, – сказал Эмиль, принимая моё отсутствие реакции за застенчивость. – Ты сам себе точно такое не купишь.

Тьфу на тебя, в досаде подумал я. Никогда не пользовался ничем, кроме роликового дезодоранта; сама идея опрыскивания себя ароматами из пульверизатора вызывает у меня отторжение на физиологическом уровне – в этом для меня есть что-то безнадёжно декадентское. Ну, дамы ещё так-сяк (и то, если не слишком), но не самому же… И кроме того, принимать в подарок производственные отходы его научного эксперимента?

– Ты что, решил приманивать на меня блондинок-оборотней?

– Брось выпендриваться, – сказал Эмиль. – Хоть духи нормальные понюхаешь, ты же себе этого на твои средства позволить не можешь.

Я решил смириться и запихнул флакон в карман джинсов. Ещё лет пять назад я бы обиделся на такие фокусы, но сейчас мне было всё равно. В конце концов, не меня же покусали во время его психологического опыта. Эмиль потряс запястьем, высвобождая часы из-под рукава.

– Ну, я побежал, – небрежно выронил он, – пока!

Доедая в одиночестве остывшее сациви, я не мог отделаться от мыслей об Эмиле и его теории. В общем-то, меня совершенно не интересовало, под каким соусом он будет выбивать себе очередной грант и увенчается ли его план успехом; к тому же я был глубоко убеждён, что все сведения, исходящие из уст таких людей, как Эмиль, нужно делить на десять. И однако же, в самой его концепции ощущалась какая-то дьявольская убедительность. Неужели он действительно смог активировать у своей пациентки её внутреннее животное? Не будите спящую акулу… Несмотря на всю фантазийность теории Эмиля, было тут что-то такое, от чего мурашки шли по коже. Положим, Ирина и раньше пробовала кусаться. А Клепалов и без всякой активации слетел с нарезки. Но ведь мозг анатомически более или менее одинаков у всех, значит, и древние структуры должны быть у каждого. Неужели любого из нас в принципе можно активировать таким манером? Должны же быть какие-то естественные факторы, которые препятствуют спонтанному регрессу…

Поднимаясь по лестнице из столовой, я разозлился сам на себя. С чего это я вообще принял его теорию так близко к сердцу? Только из-за осадка, оставшегося после визита к Клепалову? Ты становишься слишком нервным, мистер Спальников, а тебе, между прочим, принимать ещё четыре курсовых.

Что-то остроугольное и твёрдое больно впивалось при ходьбе в бедро, в самую чувствительную складку. Я запустил руку в карман и вытащил дурацкий флакон. Слава богу, на этой площадке стояла урна. Я изменил траекторию на полшага, приблизился к урне и бросил туда флакон. Он упал с неприличным грохотом. Краем глаза я увидел лёгкое безумие на лицах стайки студенток, куривших под плакатом «Не курить».

– О…еть!

– Вот перец, «Кензо» выбросил! А ещё преподы жалуются, что у них денег нет!

Скосив глаза, я увидел, как одна из девчонок разглядывает флакон, вытащенный из урны. Интересно, кому она его передарит?

 

 

14. Ирина Кононенко, 16 января (Святочная история)

 

Нет, ну кто мог подумать, что он такой козёл! Не в банально-девичьем смысле, дорогие мои. То есть насчёт этого смысла я таки как раз в нём не сомневалась. Но мы же люди взрослые, не шестнадцать лет. Да и не собиралась я от Толика к кому-то уходить (хоть Толик и тюфяк, а характер Эмиля мне, признаться, импонировал). Так, приятный лёгкий романчик пациента с психотерапевтом – почему бы нет? Пуркуа па, как поёт Боярский?

Кто бы мог знать, каким говном всё это обернётся!

После того, как он меня загипнотизировал и я его укусила, я чувствовала себя полной дурой. На глаза ему не хотела показываться. Толику, конечно, ни слова. Он, бедный, удивлялся, почему я не хочу больше ходить на сеансы. Как так, мол, ты же говорила, что у вас всё идёт нормально? Потом Эмильчик сам заявился к нам домой. Принялся меня уговаривать продолжать лечение. Вы, говорит, Анатолий, не удивляйтесь, Ирина в последний раз перенервничала, у неё случился срыв, вот она и стесняется. А у самого всё ещё пластырь на щеке. Сильно ему, видать, от меня досталось. Толик глазами на него зырк, зырк. Естественно, решил, что он ко мне приставал и что я обороняла свою супружескую честь (щас, разбежался!). Попрощались сквозь зубы. Эмиль уже за порог выходил, как вдруг в коридоре очутился Федька. Не знаю, в какой момент. А может, он уже стоял и подглядывал. Только он вынимает изо рта чупа-чупс и говорит:

– Мама, а чего у дяди щека заклеена? Ты его тоже, как меня, покусала?

Вот тут у меня ноги подкосились, я сползла по стенке на пол и начала реветь. Толик с Эмилем меня вдвоём – поднимать. Правду скрывать уже не имело смысла, и я выложила всё как есть. Что нет от его дурацкого лечения никакого толку, и что, напротив, я от его гипноза зверею и на людей бросаюсь, вон он сам потерпевший. Дело кончилось тем, что меня отвели на кухню и налили стопку коньяку, и Толик, сам не свой, виноватым голосом спросил у Эмиля, что же делать. Он, лох несчастный, до дрожи перепугался, что Эмиль потребует компенсации за телесное повреждение. Но Эмильчик клятвенно заверил его, что претензий к клиентке, то бишь мне, не имеет и даже цену за сеанс повышать не собирается. Просто он привык выполнять обязательства, и не в его правилах бросать работу на полдороге. Да и потом, подумайте, Анатолий, разве можно прерывать лечение, когда всё так серьёзно? А что касается гипноза, то он сам виноват, немного не рассчитал уровень внушения – или что-то типа того.

Короче говоря, я для виду поломалась, а потом согласилась. Я поняла, что он по правде на меня не сердится. Только не поняла, почему. Меня бы на его месте блевать тянуло при виде человека, который укусил меня за лицо. А он смотрит на меня ясными длинными глазами с персидской миниатюры (была недавно выставка в Кремле, мы с детьми ходили), как будто всё нормально и так и должно быть. То есть теперь-то я знаю, почему он так себя вёл. Ну и дура же я!

На следующих сеансах и на самом деле было всё нормально. Он немного сменил методику, по его словам. Посадил меня в дизайнерское кресло, уютное такое, включил музычку. То есть не музычку, а что-то такое из серии «звуки природы» – то ли песни горбатых китов, то ли ещё бог знает что. А перед лицом у меня повесил теннисный мяч. Если, говорит, невтерпёж будет, кусай мячик. Только я всё равно комплексовала.

Но первые два раза было действительно невтерпёж. Прикольно, я даже не помню, что он говорил и что делал. Гипноз, одним словом. Только помню, что в глазах какие-то пятно плавают, как бы живые, и киты его поганые в ушах завывают, так что злость распирает и хочется вцепиться во что попало. Но почему-то я сдержалась и не вцепилась. Хватит уже, думаю, фигни, ты – Кононенко Ирина Вячеславовна, финдиректор «Арт-мебели» и мать двоих детей, и твоя задача – вылечиться.

А на третий раз меня и торкнуло. Окей, пятна… музыка китовая… а постойте, чем это пахнет? Запах какой-то… ведь это он меня бесит. Минуточку, это ж «Кензо»! С нотками морской, блин, свежести, которым урод Иваницкий душится. Вот почему я в тот раз вспомнила про Иваницкого! Мне тут же стало смешно, и злость вся, конечно, испарилась, и я расслабилась и начала ржать в голос. Давно я не испытывала такой релаксации.

Думаю, зря я сомневалась в Эмильчике, всё у меня будет пучком, и надо ему, лапушке, благодарность вынести. А он сидел в своём кресле напротив, и лицо у него было жутко усталое и, прямо скажем, депрессивное. Я подумала, ну и дела, да я прямо энергетический вампир, нужно срочно дать бедняге подпитку. Я вылезла из этого фрейдистского кресла, подошла к Эмилю, села к нему на колени, обхватила его ладонями за лысину и впечатала ему от всей души. Зубы он, правда, не разжал, но губы его я засосала в рот все целиком, очень они были пухлые и сочные, и отчего-то с ежевичным привкусом – должно быть, пользовался гигиенической помадой от мороза. А потом я соскользнула с его колен на пол, пробормотала какую-то чушь типа котик-солнышко и потянула за его молнию на брюках. Мне это было давно интересно, и конечно, он оказался обрезан, и это было не неприятно, хотя я бы, конечно, предпочла натуральный продукт. И в ответ на мою стимуляцию у него зашевелился и начал вставать. Но тут Эмиль аж зашипел и стряхнул мою руку. Застёгивается и смотрит на меня, как око Саурона, а я ничего не могу понять. Какая муха его укусила? Ей-богу, я его таким ещё не видела.

Не торопясь, оправил брюки и говорит мне:

– Незачем ластиться. Анна Каренина, блядь! Ты мне эксперимент сорвала.

Меня как оглушило. И не потому, что раньше он матом при мне не ругался (все мы люди, а я не какая-нибудь старая учительница литературы), – а потому, что пазл сложился. Вот, значит, чем он со мной занимался! Ей-же-ей, убить этого козла захотелось на месте.

– Ах ты сука, – как заору на него, – так ты надо мной, выходит, опыты ставил? Что я тебе, кролик лабораторный?

А он, скотина, достал так спокойненько «Мальборо», закурил и отвечает мне в том смысле, что не надо, мол, истерить, обыкновенное психологическое исследование, и если бы я, глупая курица, понимала свою ценность для науки, то я бы ему была, наоборот, благодарна. Оба-на, говорю, а как же насчёт информированного согласия пациента? Эмиль надулся ещё больше и объяснил, что информированность в этом деле не полезна, эксперименту бы она повредила. Тогда я сказала, что раз так, пусть он засунет свой «экскремент» себе обратно в жопу, а я с ним дела иметь не желаю. Что-то ещё я орала, кажется, сгоряча пригрозила судом. Но Эмиль, пыхая сигаретой, осадил меня. Мол, что я буду рассказывать на суде? Как я сначала кусала его за лицо, а потом лезла к нему в штаны? И он был прав, тварь этакая. От беспомощности и от злости меня даже затошнило. И я взяла со столика эту его аромалампу с китайскими драконами и со всей силы грохнула об пол. А потом вышла в коридор, схватила шубу и бегом вниз по лестнице.

Толику я сказала, что вылечилась и больше ходить не буду. Эмиль с тех пор не звонил и не давал о себе знать. Ну и чёрт с ним. Я ведь и правда, наверное, вылечилась. Хоть и не так, как планировалось.

 

 

15. Эмиль Файзуллаев, 16 января (Трагический монолог)

 

Курица, сучка бешеная! Как и следовало ожидать, она мне всё испортила. Только-только я приблизился к тому, чтобы получить воспроизводимый результат, как опыт сорвался. И что тошнотнее всего, она – как это свойственно особям женского пола – считает себя до кучи умной и проницательной. В особенности когда творит полную херню.

Всё шло по плану; у меня осталось немного слабого раствора духов, и я пропитал им теннисный мячик – чтобы направить её активность на безопасный объект. И уже почти было сработало, как вдруг её что-то переклинило, и она начала хохотать, как идиотка. А потом полезла ко мне с домогательствами, воображая, будто раскусила меня и будто это как раз то, чего я от неё хочу. Шлюха дешёвая. Все эти умничающие дамочки одинаковы – лишь бы трахнуться тайком от мужа. Может, мне и на самом деле стоило её трахнуть – свалить её на пол, разодрать ей трусы и выебать её во все дырки, пусть бы получила по полной, чего хотела, и молчала в тряпочку. Я лоханулся, конечно, когда проболтался ей про эксперимент. Надо было держать язык за зубами, потому что она тут же принялась орать и скандалить в лучших традициях базарной бабы, а под конец кокнула об пол мою аромалампу. Если бы она знала, что аромалампа стоила полтораста бат на развале в Паттайе, небось не стала бы напрягаться, но всё равно мерзко. У меня аллергия на истеричек.

Так или иначе, в свете дальнейших перспектив это полный пиздец. Я был уверен, что мне удастся снова ввести её в регрессивное состояние. Ведь реакция была, я видел собственными глазами. Она принюхивалась к этому мячику, я даже зафиксировал расширение зрачков. Наверняка имела место активизация древней коры; если бы я только располагал необходимым оборудованием, я бы смог это проверить. Но я не могу приобрести оборудование, пока не получу грант, а для того, чтобы получить грант, надо предъявить хоть какие-то результаты эксперимента. В общем, замкнутый круг.

У меня, похоже, остался единственный шанс: Клепалов. Тот пацан, из-за которого Гришка психует. Чмо отменное, при прочих равных я бы не возобновлял с ним общение, но делать нечего, придётся искать к нему подход. Потому что если с Клепаловым не получится, то я и не знаю, как быть дальше. На этот раз придётся подбираться к нему в обход Гришки. Уж больно нервный наш Лжедмитрий. Обязательно начнёт промывать мне мозги на тему научной этики и свободы воли. Он верит во всю эту мутотень с убеждённостью тургеневской барышни, хотя в наше время, после Фуко и Лакана, толковать об этом всерьёз может только полный юродивый. Нетушки, если Кононенко повела себя непредвиденным образом, это ни в коем разе не говорит о том, что у неё есть свобода воли. Это говорит о том, что я некачественно провёл эксперимент. Если в мозгу есть архаические структуры, то должен быть способ их активизировать. Возможно, мне не удалось воспроизвести целиком необходимую комбинацию условий.

Что в результате всего я понял наверняка, так это то, что для спуска механизма регрессии нужен некий триггер. Для Кононенко таким триггером оказался запах известного мудака на её работе. После изучения материалов Форстера я могу с уверенностью сказать, что триггеры присутствуют во всех случаях, хотя они весьма разнообразны: наркотик (подозреваю, что дура-знахарка накормила пациентку белладонной), лунная ночь, кваканье лягушек и так далее. Но что послужило триггером для Клепалова? Вот вопрос. Не буду же я экзаменовать его, блин, по истории Средних веков или что он там ещё сдавал.

Так или иначе, вначале нужно найти к нему физический подход – в смысле, добраться до него. А потом уже думать о психологическом.

 

 

16. Григорий Спальников, 12 февраля (Лекция, прочитанная в рамках спецкурса «Междисциплинарные концепции исторического знания»)

 

Людям казалось большим непорядком,
что разбойники и берсерки принуждали достойных
людей к поединкам, покушаясь на их жен и добро,
и не платили виры за тех, кто погибал от их руки.

Сага о Греттире

 

Добрый день, дамы и господа, товарищи и гаврики! Ш-ш, не надо так галдеть, рассаживаемся тихо. Я потрясён, что лекция собрала такую большую аудиторию. Очевидно, тема берсерков всех возбуждает. (Хихиканье в зале). Ага, уже возбудились. Не вы первые, не вы последние – эта тема будоражит умы уже много десятилетий, начиная с 1927 года, когда в веймарской Германии вышла маленькая книжка Лили Вайзер «Инициации и мужские союзы германцев». Там впервые была высказана гипотеза, что берсерки – это тайное сообщество посвящённых. Чертовски обаятельная гипотеза, надо сказать. Кому же не захочется вообразить себя бойцом секретного элитного подразделения, одетым в звериную шкуру, неуязвимым, неустрашимым и приобщённым к ритуалам тайного культа!

Однако придётся вас разочаровать – все эти сведения о берсерках представляют собой по большей части исследовательские домыслы. Упоминания о том, что они носили звериные шкуры или превращались в зверей, на самом деле встречаются крайне редко и лишь в поздних сагах; как ещё полвека назад резонно предположил Клаус фон Зее, всё это плоды книжных истолкований одного и того же древнего стихотворения, «Песни о Харальде», где берсерки именуются «волчьими шкурами». По существу, все сведения о шкурах исходят из единственной поздней глоссы к «Песни о Харальде», а глосса появилась более чем через триста лет после самой поэмы. Упоминание же «волчьих шкур» в поэме почти наверняка лишь художественный образ. Не странно ли, что подавляющее большинство саг вообще не упоминает, как были одеты берсерки? И уж во всяком случае, ни в одной саге не говорится, что они составляли некий тайный религиозный культ.

Реальные тексты саг не сообщают ни слова о том, что берсерки составляли культовые союзы, что они проходили обряд инициации или исповедовали звериный тотемизм. Что ещё более огорчительно, нигде, кроме горстки апокрифических легенд о битве при Хаврсфьорде, в которой якобы участвовали берсерки на стороне Харальда Прекрасноволосого, – нигде больше в сагах берсерки не выступают как положительные персонажи. Типовой берсерк в сагах, а таких сюжетов десятки, это нечто среднее между сказочным троллем и уличной гопотой. Любимое хобби у него – прийти к человеку без приглашения под Новый год, надебоширить, вызвать хозяина на поединок и попытаться умыкнуть его жену или дочь. Разумеется, главный герой саги в это время чисто случайно оказывается поблизости, играет роль супермена и спасает всех, оперативненько замочив берсерков в сортире… (смех в зале) Я это не нарочно только сейчас придумал, такой эпизод действительно есть в «Саге о Греттире», правда, непосредственно процесс замачивания пришлось проводить вне сортира – берсерки всё-таки выломали дверь. Итак, как мы видим, это не очень вяжется с обликом элитного воинского братства.

Чтобы как-то оправдать этот явно непривлекательный аватар берсерков, мифологи пускались на ухищрения, утверждая, что эти бесчинства были ритуальными и что обычай разрешал членам воинских братств грабить мирных жителей. Вот только герои саг про такой обычай, видимо, не слышали, потому что во всех подобных историях берсерков эффективно убивают, даже если их целая шайка. Своды законов тоже не упоминают такого обычая – с компенсацией за материальный и моральный ущерб у германцев обстояло весьма строго.

Но если берсерки не были оборотнями в шкурах, они во всяком случае были звероподобны, и если они не были адептами эзотерического культа, они во всяком случае были язычниками. Саги нередко изображают их как врагов христианства, и для христианского святого в Исландии особая заслуга – победа над берсерком. Связь между язычеством и звероподобием для христианских авторов была несомненна. Это ничуть не означает, что язычники действительно поклонялись животным или рядились в них. Это лишь отражает проблемы, волновавшие христиан. Потому что ни одна другая религия не осознаёт так остро и не переживает так болезненно звероподобие человека разумного, как христианство.

Христианство испокон веку видело животную составляющую человека гораздо отчётливее, чем все остальные религии и философии, но в то же время меньше всех готово было с ней согласиться и яростнее всех сопротивлялось ей. В этом главный парадокс христианства; и это объясняет, почему одной из любимейших книг средневекового духовенства стал «Золотой осёл» Апулея. Как бы ни была сильна читательская страсть к пикантным сценам, невозможно игнорировать основной сюжет – превращение героя в животное и необходимость заново очеловечиться. И как же это нелегко! Ведь человеку, в отличие от осла, знаком стыд. Кто же согласится оказаться голым на публике, посреди толпы? Такова плата за очеловечение, и недаром герой тянет с решением, предпочитая оставаться ослом.

Вот чего не учёл Эмиль Золя, когда попытался выстроить свою природно-первобытную утопию в романе «Проступок аббата Муре». Он хотел, чтобы читатель сочувствовал аббату, снявшему сутану и резвящемуся среди цветов с юной девицей, и осуждал фанатика Арканжиаса, который грубо выдёргивает героя из этого доморощенного рая. Но, когда Арканжиас упрекает Муре в том, что тот, как зверь, зарос волосами и скачет по лесам с самкой, то даже атеист может ощутить, что эти упрёки небеспочвенны. Нечего сказать, апофеоз освобождения духа – трахнуть глупенькую шестнадцатилетнюю девчонку в парке под деревом! Неужели это всё, на что способна раскрепощённая человеческая природа? Честное слово, молящийся Муре, с тонзурой, чётками и мистическими видениями, выглядел куда достойнее – в нём по крайней мере было стремление стать лучше. Альбину, конечно, жалко – но виноват тут не Муре, а доктор, который ставил на молодой паре эксперимент, будто на кошках, и который – а ещё позитивист! – не догадался разъяснить бедной девочке, что не надо путать гормональный всплеск с идеалом всей жизни.

В этом и состояло историческое поражение позитивизма, его видимая капитуляция перед религией. Позитивисты отличались большой наивностью – они полагали, что, стоит заменить сказки про сотворение мира в шесть дней научной картиной эволюции, как религия отомрёт сама. Но научная картина лишь поставила христиан лицом к лицу с тем, что они и так сами про себя втайне знали – не объяснив, что же с этим делать. Позитивисты громко объявили о звере внутри нас, но отказались отвечать на вопрос, как с ним обращаться. Слишком много сил было потрачено на дебаты о чудесах и загробном мире, но так и не была предложена альтернатива религиозной аскезе.

Вопрос аскезы – как раз то, что позитивизм упорно отказывается обсуждать, и именно поэтому верующие простодушно подозревают атеистов в том, что те отказались от религии ради каких-то земных удовольствий. Однако в реальности атеисты сплошь и рядом люди весьма суровые; они нередко судят себя и других гораздо строже, чем верующие. Ведь верующие склонны сваливать вину на дьявола, атеист же такой возможности не имеет – он может винить в грехе только себя. Более того, осмелюсь заявить, что только атеисту доступна истинная аскеза – не ради мифических наслаждений будущей загробной жизни, но ради самой аскезы. Потому что атеист всегда стоит лицом к лицу с отвратительным, злобным, вонючим животным, которое сидит у него внутри – не обезьяной даже (не надо клеветать на обезьяну, это очаровательное создание), а куда более отдалённым предком из давней, дикой тьмы времён, когда на земле царили звероящеры. И единственная цель жизни атеиста, единственная для него возможность, оправдывающая его существование – убить в себе звероящера. Ах, если бы это можно было сделать, пожевав розы, как в романе Апулея! В реальной жизни звероящера розами не отравить, он преспокойно их переварит и сыто отрыгнёт. И никакая Изида не сойдёт с небес, чтобы превратить его обратно в человека. Перед эволюцией мы голенькие, как бедный апулеевский персонаж – а ступеньки-то на её лестнице кривые и непрочные, того и гляди свалишься вниз. И не будет там, внизу, романтических лесов и бега по лунным полянам, будет триасовое болото, грязь и москиты, или кто там кусал звероящеров триста миллионов лет назад.

Это миф, будто в оборотничестве есть что-то стильное или гламурное. Исландские саги смотрели на мир мрачно, но трезво: в восьмидесяти процентах рассказанных историй берсерков просто убивают, чтобы они не мешали людям спокойно жить. Сагам известен лишь один случай перевоспитавшегося берсерка – Торира из «Саги об Озёрной долине», но он сам хотел, чтобы у него прекратились приступы неистовства. Как он излечился? Будете смеяться, усыновил брошенного ребёнка. Не очень вяжется с шаблоном брутального викинга, а? (Вот ещё новая мода в последнее время – слово «брутальный», а кто-нибудь в курсе, что на средневековой латыни brutalis значит «скотский»?).

Впрочем, не будем слишком серьёзными по отношению к старым легендам, которые поросли мхом уже тогда, когда записывались – каждый рассказывал, как умел. Нет никаких доказательств, что берсерки вообще существовали в действительности. Слово «берсерк» ни разу не упоминается в рунических надписях, коих, на минуточку, сохранилось больше шести тысяч. Молчат о берсерках и иностранные источники – франки и англосаксы, которых викинги осаждали на протяжении трёх столетий, странным образом не заметили среди них каких-либо особых групп воинов, издающих нетипичные для человека звуки или одетых в шкуры… Хотя, казалось бы, христианских летописцев встреча с берсерками должна была шокировать в первую очередь.

Возможно, берсерки, в конце концов, всего лишь художественный образ, хоть покойный Стеблин-Каменский и отрицал за древними исландцами умение пользоваться литературными приёмами. Ну и что – литературный приём не обязательно должен быть сознательным. Он может отражать коллективную озабоченность культуры. Культуру модернизма двадцатого века, к которой принадлежала Лили Вайзер и её последователи, писавшие о тотемистических культах, волновало, как вернуться от бездушной рациональной цивилизации к первозданной стихии природы. Древних скандинавов волновало нечто прямо противоположное – как от этой стихии отгородиться. Не зря миры богов и людей назывались Асгард и Мидгард, с компонентом «-гард» – «огороженное место», место, защищённое от тёмных сил хаоса, от окраин мира, населённых драконами, великанами и троллями.

Благодарю за внимание. Пожалуйста, вопросы.

 

 

17. Иван Клепалов, 17 февраля (http://john-klepalov.livejournal.com)

 

прикольно, знаете чего? я теперь, в настоящем научном экспирименте, учавствую. С психологом. он типа дисиртацию пишет или проект какой то, точно не помню. Я его поначалу послал на х… но он оказался, нормальный, по пятсот рублей в час мне платит. и знаете чего я делаю? Мышам головы откусываю. LOL ну и лохи эти професора, все таки. а этот еще и неруский, все неруские на нас наживаються, а этот платит как лох пятсот рублей, за мышей. Нах…я ему мыши, честно без понятия. Хотя может это какой то, секретный экспиримент. Может меня по телику потом покажут. он хотел сначала, меня гипнотезировать, а я говорю, не надо гемороя, я и так могу. ну не ржач? два раза в неделю занимаемся, он мне какие то проводочки на бошку цепляет, типа записывает. А потом хочет это в журнале опублековать, может даже в заграничном. супер!

 

Комментарии (9)

natuse4ka: Бяяя
Ты че, Ванька, серьезно? я бы не смогла, противно.
И потом, вдруг эти мыши заразные.

            john_klepalov: Re: Бяяя
            дура, они стирильные из лаборатории

                        tacitus: Re (2): Бяяя
                        Стиральные мыши? Это что-то новенькое из области нанотехнологий.

                                    john_klepalov: Re (3): Бяяя
                                    тебя читать учили в школе, пидор?

            zorro06:
            и на сколько ты уже нагрыз мышей?

                        john_klepalov: Re:
                        вот смартфон новый купил, а то предки денег не давали

                                    zorro06: Re (2):
                                    ох…ть! Может, и мне попробовать? твоему психологу
                                    еще волонтеры не нужны?

                                                john_klepalov: Re (3):
                                                не знаю, спрошу. пиши в личку

tema_kuzka:
Добрый день! Нас заинтересовал ваш эксперимент.
Не хотите ли дать интервью для нашего сайта?

 

 

18. Григорий Спальников, 1 марта (Первый звонок в театре абсурда)

 

Если бы я увидел это на сцене, я сказал бы, что в жизни такого вздора не бывает.

Шекспир, «Двенадцатая ночь».

 

Гром грянул среди ясного неба. Или, по крайней мере, среди относительного затишья, иначе я не знаю, как охарактеризовать то, что произошло. Как всегда, зайдя на кафедру после пары, я наливал себе кипятка в стакан с чайным пакетиком, когда Альбина Дмитриевна, сидевшая за компьютером, вдруг ни с того ни с сего развернулась вместе с невертящимся креслом и замогильным голосом изрекла:

– Григорий, вы скотина.

Усилием воли я удержал в руке пластиковый стаканчик и не разлил кипяток. Это ещё что за новости? Неужели какая-нибудь мочалка, прогулявшая пересдачу, наврала, будто я к ней приставал? Укротив лихорадочную путаницу мыслей, я поставил чай на стол.

– Э-э… а в чём, собственно, дело, Альбина Дмитриевна?

– Хватит валять дурака, – у неё побелели скулы. – Я прочитала ваше интервью на «Эстафете».

Не может же это быть всерьёз, в панике подумал я. Кто-то из нас двоих не в себе, я или она. Или, что ещё правдоподобнее, я вижу дурной сон, от которого срочно необходимо очнуться. Я затряс головой. Кафедра, компьютер и Альбина Дмитриевна никак не хотели растворяться. Сквозь туман в глазах я различал хорошо знакомую мне оранжевую «шапку» одного из крупнейших новостных порталов страны – «Эстафеты.ру». Ниже виднелась фотография – вне всякого сомнения, портрет Вани Клепалова анфас.

– Я не давал никаких интервью, – запротестовал я. Мой сиплый жалкий голос прозвучал неубедительно даже для меня самого. Чёрт подери, как у мальчика, который оправдывается, что не брал шоколад, а сам вымазан им по уши. Вот только по уши я был отнюдь не в шоколаде. Что происходит?

– А это что, по-вашему?

Казалось, ещё секунда, и она схватит меня за ворот свитера и ткнёт носом в монитор, как котёнка в произведённый им не-шоколад. Я обречённо шагнул к компьютеру и упёрся ладонями в стол. Заголовок гласил:

 

ВСЕ МЫ НЕМНОГО ОБОРОТНИ

 

Интервью было не со мной, а с Клепаловым, если только это и вправду были его слова – журналисту явно пришлось попотеть, приводя его косноязычие в читабельный вид. Но во врезках располагались комментарии – Эмиля и… мой собственный.

Я снова помотал головой. Глюк упорно не желал рассеиваться. Не давал я этого комментария, не общался ни с какими журналистами, тем более что текст был полным враньём – из него выходило так, будто бы я лично присутствовал при гибели хомячка. Я прокрутил страницу до конца. Внизу стояло: «Артём Раздольный. Источник – Зеленоградский листок».

Ну разумеется. Вот чьи это штучки. Я, конечно, не знал, что кузька пользуется псевдонимом «Раздольный» – настоящая его фамилия была Воробьёв, – но мгновенно сообразил, какая собака тут порылась. Не могу сказать, что у меня отлегло от души, но хотя бы ситуация прояснилась наконец.

– Это же перепечатка из «Зеленоградского листка», – сказал я. – Артём Раздольный – мой двоюродный брат.

– И что, это даёт вам право сливать ему гадости про наш факультет? Кем вы себя возомнили?

Белые пятна исчезли; пухлое лицо Альбины Дмитриевны набухло равномерной гипертонической кровью. Бешеный помидор, пришла мне в голову нелепая метафора. Но мне было не до метафор. Я покрылся испариной.

– Ничего я ему не сливал, как вы не понимаете! Это опубликовано без моего ведома. И эту выходку я ему ещё припомню. Ремень по нему плачет, вот что…

Вышло ещё неубедительнее, чем прежде. Было ясно с первого взгляда, что мне не верят. Что хуже всего, я и сам не понимал, верю я себе или нет. Я уже не был уверен, что не давал Тёмке комментариев на тему хомячка и Клепалова.

– Вот как? А откуда тогда этот Подпольный, или, как его там, Раздольный получил эту информацию?

– Откуда, откуда, – моё терпение лопнуло, я уже не мог слышать этот идиотизм, – студенты в Интернете написали. Я что, обязан круглосуточно бдеть, что они все там постят вконтактике?

– Вы на меня не кричите! – взвилась заведующая кафедрой. – Что вы себе позволяете? Нечего меня за дуру держать, я вас знаю как облупленного. Вы что с этими вашими берсерками устроили? Вам профильную лекцию поручили прочесть, а вы проповеди какие-то вещаете. Всё время высовываетесь, считаете себя умнее других, ещё со студенческой скамьи. Славы вам захотелось, вот что.

От такого невероятного обвинения у меня перехватило горло. Уши заложило словно ватой, сквозь которую едва долетали вопли Альбины Дмитриевны. Почти не слыша себя, я выдавил:

– Я ещё раз повторяю, я не разговаривал с Артёмом о Клепалове.

– Я понятия не имею, о чём вы с ним разговаривали, – отрезала Альбина Дмитриевна. – Я свечку не держала. Но что вы не умеете язык за зубами держать, мне прекрасно известно.

Определённо, я сошёл с ума или она сошла с ума; мы сошли с ума, он, оно, они сошли с ума – что там дальше по учебнику? Бившее в окно весеннее солнце въедалось в глаза. Я болезненно сощурился. Нет, это всё происходит не со мной, это какая-то пьеса Эжена Ионеско, в которую я попал по недоразумению.

– Окей, – через силу взяв себя в руки, произнёс я, – не хотите мне верить – не надо. Я всё равно не понимаю, в чём я виноват.

Альбину Дмитриевну прямо перекосило. Она вскочила с кресла, ушибив меня локтем.

– Он не понимает!.. – взвизгнула она. – Вы вообще когда-нибудь что-нибудь понимали? Вы знаете, кто родители Клепалова? Вы в курсе, что у него отец работает в ФСБ? Да нас в порошок сотрут!

В голове у меня звенело от визга. Левый висок наливался свинцом, глазной нерв уже начинало подёргивать. Я попятился и прислонился к стеллажу с книгами. Надежда, что этот бред рассосётся сам собой, покинула меня окончательно. Нужно было что-то делать, но что? Я попытался воззвать к здравому смыслу.

– Послушайте, но ведь интервью Тёмке давал сам Клепалов. Я, что ли, его за язык тянул?

– Вы свели его с вашим Тёмкой, – логика Альбины Дмитриевны была непрошибаема. – И это вы водили к нему в клинику психолога, который теперь ставит на нём эксперименты. Что вообще за мерзкая выдумка – заставлять парня откусывать головы мышам?

Господи, подумал я, будто это я заставляю кого-то откусывать мышам головы. Под горло подкатился тошнотный ком.

– Кто его и что заставляет? Его что, под дулом пистолета принуждают есть мышей и давать об этом интервью в газету? Он совершеннолетний и сам отвечает за свои решения.

– Мало ли что совершеннолетний! – парировала Альбина Дмитриевна. – Всё равно он ребёнок. Студенты по сути – дети, и вы за них отвечаете головой.

Да уж, головой я отвечаю, безрадостно подумал я – того и гляди, голова взорвётся. Ребёночек девятнадцати лет от роду, ёклмн. А другой ребёнок двадцати лет от роду развлекается сенсационными интервью. И почему-то я за обоих должен отвечать. Какого хрена?

– Вы этой своей головой о чём-нибудь думаете? – не утихала завкафедрой. Крашеные белобрысые кудерьки подпрыгивали у неё на багровом потном лбу. – Что вам, жалко было поставить ему этот несчастный зачёт? Вы хоть знаете, что несколько лет назад родители одного студента нам угрожали, подсылали бандитов? Вы же подставляете весь факультет!

Сил отбиваться у меня уже не было. Тело казалось ватным, резь в глазах стала нестерпимой. Мне нужно было срочно выпить таблетку. Таблетки были в портфеле, который лежал на составленных в ряд стульях у стены, а путь к портфелю преграждала разъярённая Альбина Дмитриевна. Я сделал шаг в сторону, пытаясь совершить манёвр между Альбиной Дмитриевной и креслом, споткнулся, конечно же, о кресло и въехал рукой в стеллаж. Несколько книг с грохотом обрушились на пол – репринтные тома «Упадка и падения Римской империи» Эдуарда Гиббона. Вслед за империей кувыркнулась фарфоровая корова, подаренная кем-то кому-то на пятидесятилетний юбилей, и разлетелась вдребезги.

– Вам к психиатру надо, – механическим голосом произнесла Альбина Дмитриевна, громко икнув. – Хулиган. Уберите за собой немедленно.

Протиснувшись мимо неё к стульям, я завладел портфелем. Таблетки провалились на самое дно, я не сразу отыскал их. Мой остывший чай был на другом конце лабиринта из столов и стульев, но, к счастью, в портфеле лежала початая бутылка воды. Я поспешно проглотил таблетку и запил из бутылки.

– Я вам не уборщица, – зло сказал я, застёгивая портфель. – Идите вы… в баню.

Я повернулся к ней спиной и вышел.

 

 

19. Григорий Спальников, 4 марта (Разговор по душам)

 

– Наша мама слышала от мамы Ёжика, –
поправил его Оке, – которая слышала от мамы
Агне Попрыгуньи, которая слышала от мамы
Юкке-Юу и Туффе-Ту, что ты выманил четыре
горы медовых пряников у зайчат.

Ян Экхольм. Тутта Карлсон первая и единственная,
Людвиг Четырнадцатый и другие.

 

Я лежал на диване и смотрел в потолок. На грудь мохнатым грузом давил Мураками, которого так и не удалось согнать. Сквозь рубашку кололись когти. Картина Фюзли, блин. Ночной кошмар.

Только кошмар был в моём случае дневной и что-то чересчур затянувшийся. Сначала меня вызвали к проректору по учебной части и предложили объясниться, какое такое интервью я давал «Эстафете.ру». В кабинет я явился с распечаткой страницы и терпеливо разъяснил, что не я, а Клепалов, не «Эстафете», а моему кузьке, корреспонденту «Зеленоградского листка», откуда «Эстафета» репостнула материал, и что мой якобы комментарий под интервью – подделка, ибо никаких комментариев Артёму я не давал. Как подделка? А так, не был я свидетелем сюжета с хомячком, это случилось на зачёте у Альбины Дмитриевны, на котором я не присутствовал, она вам подтвердит.

Начальственное лицо сухо покивало и сказало, что я могу быть свободен. Что было дальше, осталось для меня полной загадкой. Вероятно, основательно влетело Альбине Дмитриевне. Потому что иначе как же понимать то, что на следующий день меня вызвали уже к нашему декану Максиму Валериановичу и снова потребовали разговора по душам.

Я вошёл и поздоровался, в полной растерянности, гадая, что ещё от меня понадобилось. Максим Валерианович снял стильные квадратные очки, аккуратно положил их на край стола и ледяным голосом сказал:

– Садитесь, Григорий.

Я покорно сел в кожаное кресло. Максима Валериановича я знал со своих студенческих лет, в бытность его скромным доцентом по кличке «Валерьянкин». В ту пору Валерьянкин был весь из себя постмодернист и релятивист, носил эспаньолку, на лекциях сидел на столе, болтая ногами, и рассказывал нам о том, что Рюрик со товарищи были просто мафией: «Всё элементарно. Не договорились славяне с одной крышей, изгнаша варяги за море. Пришлось искать другую крышу. С Рюриком сумели договориться по понятиям». Группа от Валерьянкина тащилась, у меня же он вызывал настороженность, чуть ли не брезгливость. Веяло от него чем-то неисправимо дешёвым. С тех пор он вырос до декана, а эспаньолка разрослась до холёной квадратной бороды; бледные щёки интеллектуала налились розовой полнотой, он стал носить галстуки и время от времени выступал на сайте университета по вопросам духовности и патриотизма. Интересно, помнил ли он, что я помню его в качестве Валерьянкина?

– Ну, – сказал Максим Валерианович, – я жду. У вас есть что сказать мне?

Такое начало разговора сбивало с толку. Я догадывался, что всё это имело отношение к клепаловскому интервью, но всё ещё не мог понять, чего от меня хотят.

– Простите, Максим Валерианович, – осторожно заговорил я, – я не вполне в курсе, о чём идёт речь.

– Не увиливайте, Григорий, – глядя на меня в упор, сказал декан. – Вчера в кабинете проректора по учебной части вы трёхэтажным матом ругали Альбину Дмитриевну. Что вы себе позволяете?

Чаво? Он сам-то верит в пургу, которую несёт? Трёхэтажным матом? Я и одноэтажный нечасто употребляю, это несложно заметить всем, кто меня знает. Валерьянкин продолжал смотреть на меня, сцепив розовые ухоженные пальцы на полированной поверхности стола. На безымянном тускло отсвечивал перстень с четвероугольным чёрным камнем. По-моему, это была правая рука. Интересно, он левша или нет?

– Вам есть что сказать по этому поводу? – повторил Валерьянкин.

Ненавижу, когда мне пялятся в лицо. Кто придумал эту лабуду про честный открытый взгляд? Чувствуешь себя, как на медкомиссии, когда все вокруг убеждены, что твоя единственная цель – симулировать всевозможные болезни, и даже очки в минус восемь ты надел специально для этого. Да сколько же можно…

– Есть, – я собрался с духом. – Я имею сказать, что у кого-то слишком богатое воображение.

– И у кого же?

Чего он от меня, интересно, ждёт? Что я вот так и брякну: извините, мол, Максим Валерианович, моя начальница – врунья и истеричка? Я вытер лоб тыльной стороной руки.

– Я не располагаю информацией на этот счёт, – процедил я, – и не особенно интересуюсь.

Если Валерьянкин и был хоть ненадолго обескуражен, он не подал виду.

– Вы подразумеваете, что это неправда?

– Именно, – с облегчением подтвердил я. Неужели есть подвижка? – Именно что неправда.

– И то, что было на кафедре, неправда? – взревел вдруг декан, грохнув по столу кулаком. – Что когда Альбина Дмитриевна попыталась с вами поговорить, вы устроили скандал, как баба на кухне, орали на неё, били какие-то статуэтки?

– Всё было не совсем так… – попытался возразить я. Он прервал меня:

– Так, не так – я свечку не держал. Вы её на хуй послали! А если мы вас пошлём туда же?

В его светло-голубых глазах была теперь вовсе уж какая-то мертвенная стеклянинка, от которой мороз шёл по коже. К своему смятению, я видел, как сквозь его лоск проступили повадки обыкновенной дворовой гопоты – что-то в нём напомнило мне тех мальчишек, которые по дороге в школу припирали меня к стенке и со звериной серьёзностью обсуждали, что делать с «мразью очкастой» – чикнуть бритвочкой или просто выколоть глаза… Ничего они мне тогда так и не сделали, то есть ничего по-настоящему плохого, но страх, сжимающий позвоночник, страх не столько перед самими угрозами, полусказочными и оттого нереальными, сколько перед непостижимостью этих существ, с виду обыкновенных человеческих, перед которыми я был непонятно в чём виноват, – страх этот вновь ожил во мне четверть века спустя.

Декан между тем успокоился, привстал с места, наполнил стаканчик водой из кулера и солидно выпил.

– Вы, Григорий, неадекватный человек, – сказал он, вертя между пальцев ручку с золотым ободком. – Понятия не имею, что у вас там произошло, и это совершенно не имеет значения. Вы слишком много о себе воображаете. В частности, воображаете себя незаменимым сотрудником. Имейте в виду, если вы ещё раз попытаетесь интриговать и стучать проректору на наш факультет, вам нетрудно будет найти замену. Вам даже не потребуется писать заявление по собственному желанию – новый регламент позволяет просто не продлить вам контракт.

Он выдержал многозначительную паузу, проверяя воздействие своей речи.

– Вам всё ясно?

Я кивнул.

– Можете идти. Вы и так отняли у меня слишком много времени.

Полчаса спустя, когда я всё ещё приходил в себя в буфете, поглощая жиденький кофе, на меня натолкнулась Наташа. Подойдя к моему столику, она окликнула меня:

– Гриша, с вами всё в порядке? Вам плохо?

Мне, разумеется, не было хорошо, но Наташа имела в виду физическое самочувствие. Я посмотрел на неё снизу вверх.

– Почему вы так решили?

– Вы бледный. Просто зомби. Может, в медпункт, померить давление?

– Да нет же, – через силу сказал я. Наташа проявляла заботливость в самые неподходящие моменты. – Просто неприятности с начальством.

Наташа присела на свободный стул, облокотилась и подперла голову руками. Рыжеватые локоны стекли между пальцев с обеих сторон.

– Что там у вас? Не держите в себе; вам легче будет, если поделитесь.

В двух словах я передал Наташе суть истории с публикацией Тёмки. Я не стал вдаваться в подробности безумной циклической эпопеи с Альбиной Дмитриевной, проректором и Валерьянкиным. Я сказал только, что у меня возникли осложнения на факультете и моя репутация серьёзно подмочена.

Наташа слушала меня очень внимательно.

– Но ведь сами вы про себя знаете, что вы не виноваты, – заметила она. – Вы же на самом деле не знакомили Клепалова с вашим братом и не давали комментария в газету.

Я допил кофе и смял в кулаке пластиковую чашку.

– Объясните, какой мне от этого прок, если все вокруг думают по-другому?

Впрочем, можно было и не объяснять. В глазах Наташи, объективную истину ведал всемогущий Бог, денно и нощно державший свечку над правдой и неправдой. Наверное, религиозным людям это облегчает жизнь, для меня же это было сомнительным утешением. Думаю, даже если бы я уверовал, мне бы вряд ли это помогло – ведь проблемы-то я испытывал здесь и сейчас.

Теперь я лежал у себя в квартире, не в силах пошевелиться; шёл двенадцатый час ночи, я всё ещё ничего не ел, меня мутило – то ли после трёхдневного приступа мигрени, то ли от общего мироощущения. Не хотелось даже выпивки. Смертельная усталость сковала меня по рукам и ногам; на стене изматывающе тикали бабушкины часы. Если бы я мог, я бы залёг в спячку, как медведь. Что мне было делать? Ехать в Зеленоград к Тёмке, чтобы набить ему морду? Нелепо, некогда, да я и морд-то в жизни никому не бил, можно сказать, не считая пары случайных эпизодов в метро. Видеться с ним было вовсе неохота.

И всё-таки надо было подниматься. Не без труда я спихнул с себя когтючий гнёт – гнёт обиженно мяукнул, – встал, прошлёпал на кухню и заварил чай. Потом включил компьютер и стал проверять почту, в которую не заглядывал со вчерашнего дня.

Тут я и обнаружил у себя в ящике эту рассылку. Адрес вначале показался незнакомым, но потом я разглядел после «собаки» нечто, заставившее меня остановиться и не отправить письмо в мусор: synpsy.ru. Хоть я и не филолог-классик, я сразу понял, что оно означает: Институт синкретической психологии, место работы Эмиля. Я открыл письмо. Внутри оказалось солидно графически оформленное приглашение на доклад Э.И. Файзуллаева «Принцип оборотня: Кратковременный эволюционный регресс мозга в результате активации архаических структур» – который должен был состояться 9 марта в 17.00. После обсуждения доклада планировался фуршет. Приглашение строго-настрого предупреждало, что вход в институт по пропускам и что я должен зарегистрироваться через форму на сайте до 7 марта.

– Skítr¹, – сказал я вслух. – Фуршет. Надеюсь, живых мышей они там не подают.

Хоть что-то можно, наконец, сделать. Пойти туда и пообщаться с Эмилем, сказать всё, что я думаю о нём и его проекте. Я, может, тоже хочу посмотреть кому-нибудь в глаза – не кому-нибудь, а тебе, крыса жирная, которой, похоже, деловая блондинка-оборотень напрочь отъела мозг. Я зашёл по ссылке на сайт и зарегистрировался.

 

 

20. Эмиль Файзуллаев, 6 марта (Продолжение следует)

 

Я предложил т. Антипову подвергнуть его действию
различных электрических токов, стараясь таким путем
 «возбудить» угасшие инстинкты. Я не скрывал от Антипова,
что при благоприятном исходе опыта он будет обладать остротой чувств
 и навыками первобытного человека, и Антипов согласился на опыт.

А. Беляев, «Инстинкт предков»

 

Ёпть, I did it. Самому не верится. Кто бы подумал, что такие результаты можно получить на оборудовании каменного века. Всё просто до банальности – ЭЭГ. Впрочем, даже если бы в моём распоряжении был МРТ-сканер, для эксперимента он бесполезен – не очень-то много из испытуемого выжмешь, если он будет лежать, как сувенир в коробочке.

Всё равно понадобится какое-то другое оборудование. Буду договариваться с ребятами из Института нейрофизиологии, у них наверняка найдётся что-нибудь подходящее. Немного наличности бедным бюджетникам – и ноу проблем. Отчёт по гранту мне нарисуют какой надо. А в том, что грант я получу, я уже не сомневаюсь.

Иван – это что-то с чем-то. Мне довольно глубоко пришлось зарыться в физиологическую часть. Согласно теории Князева – Слободской, частоты ритмов ЭЭГ соответствуют определённым стадиям эволюции мозга: самые медленные, или дельта-ритмы – стадия рептилий, тета-ритмы – стадия примитивных млекопитающих, альфа-ритмы – стадия высших млекопитающих. Так вот, у Ивана крайне ослаблены альфа-ритмы. Доминируют дельта-ритмы. Недавнее исследование группы Хавьера Борнаса подтверждает их связь с архаическими механизмами психики. (Знаете, кстати, чем занималась группа Борнаса? Пауками пугала добровольцев. Чтобы, значит, первобытный страх активировать. Прикольно работать в науке за границей).

А дальше самое занятное. В состоянии глубокого регресса, те несколько секунд, пока он откусывает башку мыши, у него вообще пропадает всякий сигнал! Вернее, почти всякий – какие-то смазанные всплески фиксируются. Господа хорошие, вы хоть понимаете, что это значит? У него неокортекс, aka новая кора, на фиг отключается! Просто ЭЭГ дальше неокортекса электрическую активность не ловит. А поскольку невооружённым глазом видно, что пациент скорее жив, чем мёртв, сорри за чёрный юмор, значит, работают у него древние части мозга. Я охуеваю!

ЭЭГ-то ЭЭГ, но всё же от жизни в двадцать первом веке есть кое-какая польза. Не представляю, что бы я делал, если бы мне пришлось работать во времена бабушек и дедушек. Бегал бы по всем зоопаркам страны и выпрашивал зверей напрокат, заручившись пачкой документов из министерства? Не, ну правда, картина маслом: я надеваю шапочку на голову какому-нибудь песцу, а он ссытся с перепугу, воняя на всю лабораторию. Песец, одним словом. Да и не имел я дела с животными никогда, нет ни малейшей охоты. Воистину Интернет – величайшее изобретение человечества. Оказалось, что все зверюшки уже давно посчитаны и измерены. Работа потребовалась только от принтера. Так что через десять минут я сидел заваленный со всех сторон распечатками и имел возможность разобраться в них с чувством, с толком, с расстановкой. (Кстати, откуда эта цитата? Агния Барто? Гришка наверняка помнит, надо будет спросить).

Так вот, у виргинского опоссума неокортекс есть и активность в нём не сильно отличается от нашей. Такое впечатление, что во время эксперимента мозг Ивана переключается на режим какого-то ещё более архаичного класса животных, чем сумчатые. Но ведь не сделаешь же ЭЭГ вымершим звероящерам. Машину времени ещё не изобрели, чтобы я мог погоняться за иностранцевией в пермских болотах и спросить у неё, не соизволит ли она посидеть спокойно, пока я обследую её мозг. Бля, ну и разыгралась у меня фантазия. Делом надо заниматься. И придётся смириться с тем, что эта часть вопроса так и останется на уровне гипотез.

Установка для магнитной энцефалограммы – вот что мне нужно. Не помню точно, как эта фигня называется, но она позволяет фиксировать активность в древней коре. По крайней мере в гиппокампе, а это важнее всего. Где бы надыбать? Надеюсь, мы всё-таки в Москве, а не в Мухосранске, хоть одна да найдётся.

Я, между прочим, по чесноку объяснил Ивану суть эксперимента – не хотел вновь нарваться на что-то кононенкоподобное, – но его ай-кью не хватило, чтобы понять. Он всё это считает приколом. Работать с ним, в общем, легко. Не ожидал, что индуцировать регрессивное состояние окажется так просто, чуть ли не по щелчку пальцев. Естественно, при условии, что в пальцах банкнота, ха-ха. Я уже пятнадцать тыр на него истратил – плюс пришлось купить для него шампунь от перхоти и заставить как следует помыться, потому что у этого пубертата на голове была такая короста, что электроды нормально не поставить. Но оно того стоит.

Конечно, поначалу мне было несколько стрёмно за это дело браться – я даже не знал, выписался ли он из психушки, не говоря уже о гарантиях, что он не пошлёт меня на х… с моим проектом. Но на сей раз удача оказалась на моей стороне. Выяснилось, что в клинике Штерна он пробыл всего две недели для виду, что он давно уже дома, что живёт он отдельно от родителей – а в таких случаях деньги студенту никогда не бывают лишними, если только вы не сын Абрамовича. На этот фактор я и рассчитывал. Надо сказать, вьюноша немного прифигел, когда я завязал с ним переписку в «Одноклассниках» – видимо, не ждал, что я вообще захочу иметь с ним дело после того, как он меня обозвал этим самым… буэээ. Договорились мы обо всём моментально. Вопросов он не задавал; впрочем, он вообще вряд ли способен чем-то осознанно интересоваться в силу своей феноменальной тупости. Мои добросовестные объяснения, как уже говорилось, он попросту не воспринял.

Для меня же главный сюрприз оказался в том, что после третьего сеанса Иван предложил мне больше его не гипнотизировать. Мол, зачем мне париться, он и так сделает всё, что надо. Я отнёсся к этой идее скептически, однако у нас получилось. Картинка регрессивного состояния вышла прямо-таки идеальная.

Сижу, готовлю доклад для Института. Через три дня выступать. Ручаюсь, это взорвёт умы. Проектом уже начала интересоваться пресса – в середине февраля ко мне приходил какой-то пацан из газеты, видно, что начинающий, чуть старше моего подопытного. На Ивана он вышел через «Одноклассников», как и я, а через него уже на меня. Я рассказал кратенько – всё равно в этой районной газетке всё переврут, нет смысла объяснять детали. Иван вроде бы тоже дал ему интервью. Даже любопытно, сумеет ли репортёр склеить из его слов нечто связное – это задачка помощнее перевода с марсианского.

В общем, продолжение следует. Не переключайте каналы, господа!

 

 

21. Григорий Спальников, 9 марта (После доклада – фуршет)

 

– Я прошу вас не отвлекаться, – сурово сказал председатель.
 – Эта просьба была бы гораздо уместнее в отношении самого суда,
 – ответил Сальватор. – Не я, а суд так поставил вопрос.
Разве кое-кого здесь не испугала мысль, что все присутствующие
здесь – вчерашние обезьяны или даже рыбы, получившие
возможность говорить и слушать, так как их жаберные дуги
превратились в органы речи и слуха? Ну, если не обезьяны,
не рыбы, то их потомки. – И, обращаясь к прокурору,
проявлявшему признаки нетерпения, Сальватор сказал:
 – Успокойтесь! Я не собираюсь здесь с кем-либо спорить
или читать лекции по теории эволюции.

А. Беляев, «Человек-амфибия».

 

Круглую шоколадку с надписью «Альбина» (продаётся и такое, в наши дни есть всё) я засунул позавчера днём в букет мимозы и оставил на кафедре, постаравшись пробраться туда как можно незаметнее и смыться как можно скорее. Нечего было и думать о том, чтобы присутствовать на корпоративе. Нельзя сказать, чтобы меня это так уж огорчало – я с трудом терпел необходимость есть домашние тортики, самолично испечённые нашими фрау, и слушать широковещательные речи подпившей Альбины Дмитриевны (совершенно невыносимой во хмелю). Но повод туда не идти обошёлся мне, прямо скажем, дороговато.

Так или иначе, мне предстояло другое мероприятие, которое я не собирался пропускать – Эмилев доклад. Сутки я просто отлёживался на диване, даже не включая ноутбук – просто обдумывал, что я ему скажу. Суть мессиджа была краткой и предельно ясной: что он мудак. Вопрос был лишь в форме.

Институт синкретической психологии располагался на другом конце Москвы, в районе Юго-Западной, и я успел поочерёдно замёрзнуть, вспотеть и проклясть всё, пока я его отыскал – а главное, вход в него. В результате к тому времени, когда вахтёр проверил моё имя в списке приглашённых и зажёг для меня заветный зелёный огонёк на турникете, на часах было уже десять минут шестого, и, поднимаясь по мраморной лестнице со стоптанными ступенями, я понял, что план по отлову Эмиля перед началом доклада провалился. Так оно и оказалось. Конференц-зал был заполнен, с кафедры раздавался знакомый хорошо поставленный голос Эмиля, а на экране позади него светилась презентация.

Делать было нечего; я выбрал одно из незанятых мест в заднем ряду и сел, поглядывая на докладчика. Эмиль прямо-таки излучал успешность, у него даже словно бы пиджак был более вельветовый, чем обычно. Он излагал всё с расстановкой, в солидных научных терминах, не называя имён. В презентации, вопреки моим опасениям, не было фотографий Клепалова и видео с откусыванием голов мышам – лишь какие-то графики и цифры, надо полагать, измерения мозговой активности. Сверкая в лучах проектора серёжкой в ухе, Эмиль бодро говорил о перспективах его эксперимента для эволюционной психологии.

Казалось, этому докладу не будет конца. Я изныл – есть ли совершенный вид от глагола «изнывать»? Мне хотелось кофе, всю эту мутотень я, в общем-то, уже слышал, только в другой терминологии, но я не знал, сколько времени он будет выступать, и не мог позволить ему ускользнуть от меня, если я упущу его из виду. Наконец Эмиль всё же завершил, вальяжно поблагодарил за внимание и попросил задавать вопросы.

Вопросы, к моему удивлению, оказались в основном научно-теоретического толка. Не изобретает ли Эмиль велосипед, ведь подобная теория была выдвинута ещё Оноре Мейе в тридцатые годы прошлого века? Насколько статистически достоверны его измерения, ведь они проводились фактически на одном добровольце? Насколько (тут уже прозвучала явная недипломатичность) сам Эмиль компетентен в части интерпретации результатов, ведь он не нейрофизиолог, а психолог-практик? Эмиль отвечал на все вопросы быстро и надменно, забивая оппонента потоком слов. Только один раз поднял руку какой-то одышливый старик в растянутом свитере. Когда ему передали микрофон, он спросил:

– Эмиль Ибрагимович, а как насчёт другого аспекта вашего исследования – хммм, этического?

– Я понимаю вашу озабоченность, – прохладно ответил Эмиль, – но я не вижу здесь этической проблемы. Доброволец совершеннолетний, он дал информированное согласие на проведение эксперимента. Или вас волнуют мыши?

Он переборщил с иронией, потому что старик тут же запальчиво выкрикнул:

– А почему бы и не мыши? Вы считаете нормальным, что им живьём откусывают головы?

Тут его с обоих боков потянули за свитер; я расслышал шёпот: «Игорь Иосифович, ну пожалуйста…». Эмиль открутил голубой колпачок бутылки, глотнул воды и принялся выступавшего утаптывать. Он напомнил, что ежегодно тысячи белых мышей забивают в лабораториях при исследованиях болезней и генетических мутаций; что их заражают вирусами и прививают им рак. Чем уж настолько хуже мышам, которым откусывают головы? Более того, если бы мыши не жили в лаборатории, они бы, вне сомнения, жили в дикой природе, где на них бы охотились хищники. Неужели уважаемый оппонент полагает, что лисы, ястребы и совы поступают с мышами гуманнее, чем участник эксперимента? Уважаемый оппонент хотя бы раз в жизни видел кошку, поймавшую мышь?

Уделал он его, что и говорить; безусловно, аргументы Эмиля были вполне резонны, и возразить против них было нечего, и всё равно я чувствовал в этой затее с мышами что-то глубинно неправильное. Ручаюсь, что и пожилой дядька в свитере тоже. Он сник и просидел остаток времени, молча кривя рот. Я злился, потому что даже тот довольно смутный сценарий разговора с Эмилем, которым я располагал, пошёл прахом. Выходило, что, кроме эмоций, мне высказать было нечего, и это меня изводило.

Наконец эта бодяга закончилась; зал зашуршал, загудел, разминая затёкшие задницы и готовясь к фуршету. Я выбрался в проход, но к Эмилю было не протиснуться. Пытаясь проложить себе путь к кафедре, я столкнулся лицом к лицу с тем самым человеком по имени Игорь Иосифович.

– Ох, – сказал я, – простите. Знаете, вы задали хороший вопрос.

Его синие глаза блеснули из-под воспалённых век.

– Омерзительно, – живо ответил он. – Вы тоже так считаете?

– Ещё бы, – сказал я. – Лично я считаю, что он просто мудак.

Игорь Иосифович приподнял брови. Должно быть, не ожидал от меня такой определённости в высказываниях.

– Я того же мнения, – с горечью сказал он. – Рад, что хоть кто-то из молодёжи это мнение разделяет. А вы его коллега?

– Нет, просто знакомый, – уклончиво ответил я и двинулся дальше по проходу. Мне не хотелось продолжать разговор, иначе бы неминуемо пришлось проговориться симпатичному Игорю Иосифовичу, что – а вернее, кто – связывает меня с Эмилем. Как я вообще мог согласиться взять с собой Эмиля во время этого дурацкого визита в психушку, из которого всё равно ничего путного не вышло? Ведь с него, если разобраться, всё и началось…

Эмиля я нагнал только в банкетном зале, где вокруг столов уже сгрудилась публика. Характер этой публики мне был по большей части непонятен – я не мог распознать в ней с ходу учёных (за немногими исключениями вроде Игоря Иосифовича) и отличить их от обыкновенных любителей халявы, хотя студенты безусловно присутствовали. Эмиль разглагольствовал перед двумя дамами в одинаковых квадратных очках, одновременно ловко отправляя в рот ломтики сыра на шпажках. Я подошёл и решительно пихнул его в бок.

– А, привет, – сказал Эмиль, оборачиваясь. – Тебе чего налить – водки, коньяка?

– И того и другого, и можно без хлеба, – резко ответил я. – Эмиль, мне надо с тобой перетереть кое о чём. Прекрасные леди не обидятся, если разговор будет конфиденциальным?

Леди хихикнули, переглянулись – должно быть, решили, что я пришёл занимать у Эмиля денег, – и испарились. Я приблизился к нему вплотную.

– Я безумно рад за успех твоего доклада, – произнёс я вполголоса, – но будь любезен сказать – ты давал комментарий в газету моему брату?

– Это был твой брат? – Эмиль подцепил шпажкой тарталетку. – Я бы и не подумал. Вы не очень похожи.

– Двоюродный. Итак?..

– Парень профессионал, – ухмыльнулся Эмиль. – Мне он понравился. При наличии здоровых амбиций далеко пойдёт.

Так, значит, он на самом деле разговаривал с Тёмкой. В кузькиных амбициях я не сомневался. Я взял в руки кисточку винограда и принялся ощипывать её, чтобы успокоиться.

– Профессионал – это который стреляет в бошки под музыку Морриконе? Что ж, можно и так сказать.

Эмиль недовольно поморщился.

– Что ты психуешь, Лжедмитрий? Хоть бы объяснил, по какому поводу. Вспышка на Солнце или неправильное расположение звёзд?

– Перестань придуриваться, – я понизил голос почти до шёпота. – Ты разрешил Клепалову дать это сраное интервью? И сам дал к нему комментарий для газеты?

– Я умоляю, Григорий, не смеши мои тапочки, – сказал Эмиль. – Что значит «разрешил»? Иван совершеннолетний, эксперимент не засекречен, он имеет право давать интервью кому хочет. Как и я. Немного паблисити мне не помешает. Что ты так раскудахтался?

– А то, доктор Сальватор, что у меня из-за тебя неприятности на работе. Тебе паблисити, а со мной инсульт чуть не случился – в моём-то возрасте. Ты в курсе, что меня ели по очереди завкафедрой, проректор и декан?

– Не понял, – Эмиль поставил на стол пустой стаканчик из-под водки и посмотрел на меня. – Ты-то к этому какое имеешь отношение?

Я растолковал ему про фейковый комментарий от моего имени. Эмиль нахмурился.

– А я тут при чём? Сам виноват, отказался дать ему нормальный комментарий. И, можно подумать, я несу какую-то ответственность за то, что у тебя в начальстве дебилы. Сорри, я тебе начальство не выбирал. И на работу эту пинками тебя не загонял.

Ах ты, хомяк бритый, в бессильной ярости подумал я. И ведь формально он был прав, не подкопаешься. Но мне от этого было не легче. Хоть бы Ванька ему самому что-нибудь откусил. Кстати, а где шрам от укуса Кононенко? Следов не видно – то ли подгримировался, то ли сделал пластическую операцию. Скорее второе – не сомневаюсь, что деньги у него на это нашлись.

В этот момент к нам и подошёл какой-то тип – не чувак, не господин и не парень, а именно тип, – и, не обращая ни малейшего внимания на меня, завязал разговор с Эмилем.

– Поздравляю, – сказал он, – похоже, вы сделали значимое научное открытие.

Был он несколько старше нас обоих, такой же ухоженный, как Эмиль, но одетый без всяких притязаний на стильность – в обычный тёмно-серый костюм с голубой рубашкой – и весь какой-то невнятный: рыхловатое лицо, среднестатистическая русая стрижка. Эмиль приветливо улыбнулся и наклонил над его стаканчиком бутылку водки.

– Очень рад, – ответил он, ловко проследив за тем, чтобы не пролить ни капли. – Вам было интересно?

Судя по его тону, типа он видел впервые и его коллегой тот не был. На таких мероприятиях бывает много случайных людей, я знал по собственному опыту. Гость поднял стаканчик и беззвучно чокнулся с Эмилем.

– За успех! – провозгласил он. – А как вы считаете, это имеет перспективы практического применения?

Вот те раз, оказывается, околонаучные фрики иногда респектабельно выглядят. Эмиль был озадачен не меньше, чем я.

– Не задумывался над этим, – сказал он. – Моя сфера – фундаментальная наука.

На мой взгляд, это было сильным преувеличением, учитывая, что до недавнего времени он занимался преимущественно шаманским исцелением проблем в семейной жизни. Но незнакомец глубокомысленно кивнул и поинтересовался:

– А всё-таки, какая – чисто теоретически – могла бы быть от вашего открытия прикладная польза? Астрономия, знаете ли, вначале тоже была фундаментальной наукой, а сейчас у нас спутниковое телевидение. Если вы об этом подумаете, возможно, вам будет проще получить финансирование.

Вот оно что! Я едва не рассмеялся. Увлечённый бизнесмен, который возжаждал чего-то высокого. Сталкивался я пару раз с такими; один предлагал мне пятьдесят тысяч рублей за перевод исландских саг на английский и был страшно разочарован, когда я объяснил ему, что всё уже давно переведено и лежит в сети. У Эмиля, похоже, предложение вызвало не больше энтузиазма.

– Я подумаю, – флегматично ответил он. – Попробуйте этот сыр – очень рекомендую.

Я почувствовал, что делать мне здесь больше нечего, и проскользнул вдоль стены к выходу. От съеденной тарталетки была неприятная отрыжка. Уже спускаясь вниз по лестнице, я вспомнил, что оставил дома на столе открытую банку сайры. Так что мне со стопроцентной гарантией предстоял непростой разговор ещё и с Муркой.

 

 

22. Эмиль Файзуллаев, 13 марта («Башня Татлина»)

 

Ну и история со мной приключилась – или приглючилась, в чём я не уверен на сто процентов. Похоже на тупой сериал в стиле 90-х. Точнее, если бы я увидел что-то подобное в телевизоре, я бы счёл, что у сценариста весьма убогое воображение.

А суть в том, что позавчера, посреди сеанса с очередной пациенткой, мне позвонили на мобильник, который я, как нарочно, именно в этот момент забыл выключить. Дамочка только дошла до самого интересного места своих подростковых психотравм, и как раз на рассказе о том, как она собственноручно вырезала из пенопласта член для Микки-Мауса, у меня в кармане пиджака зажужжало и завибрировало (старина Фрейд злорадно аплодирует). Нет, не думайте, в присутствии клиентов я не матерюсь. Я прервал сеанс, сказал: «Извините», – и достал из кармана трубку.

Голос был незнакомый. Высокий, неопределённый такой, возраста особо и не поймёшь. Но, поскольку я по роду занятий на незнакомые звонки отвечаю часто, мне и в голову не пришло чему-то удивляться. Я подтвердил, что да, Эмиль Ибрагимович – это я, но что я в данный момент занят, прошу перезвонить позже и т.д.

Я дослушал эту феерическую историю про Микки-Мауса (одна из незаменимых способностей для практикующего психолога – умение делать каменный фейс и не ржать, даже если очень хочется), напоил пациентку жасминовым чаем, отпустил её и уже успел забыть про этот звонок – я был занят проверкой почты и выкидыванием спама, – когда он всё-таки перезвонил.

Козловатого его голоса я по-прежнему не узнавал, но представился он как Сергей, глава венчурной компании «Футурум плюс», которая, оказывается, очень заинтересовалась моим проектом и готова оказать практическое содействие. Дальнейшие перспективы предлагалось обсудить в ресторане «Башня Татлина» на Солянке.

Тут мне самому стало уже по-настоящему интересно, и я спросил, чем, собственно, занимается его компания. Вряд ли они собирались выкладывать реальные деньги на фундаментальную науку – о благотворительности вроде бы речь не шла. Что им угодно взамен? Мне разъяснили, что компания аффилирована с Государственным фондом развития научных инноваций и что она занимается отбором перспективных проектов – «ну, как бы, венчурная значит венчурная, слыхали о таком бизнесе?». То есть, как и следовало предполагать, ещё одна контора по освоению бюджетных средств. Но, раз они предлагали практическое содействие, я не возражал. В конце концов, я этого вполне заслуживаю. Моё исследование – несомненно куда более достойный повод для освоения финансов, чем какой-нибудь говноконцерт какого-нибудь народного певца валенок.

В общем, в назначенное время я поехал на Солянку. Минут пятнадцать я кружил вокруг этой «Башни Татлина» – проблема припарковаться была просто аццкая, в тот момент я начал понимать людей, которые ездят на метро. Наконец мне удалось воткнуть «ауди» где-то сбоку, и, немного нервничая – вдруг здесь всё же водятся эвакуаторы, – я направился ко входу.

Вход вызывал опасения, что я нарвался на нечто пафосное. Знаете, как выглядят по-настоящему пафосные места? Полумрак, гробовая тишина и на входе тёлка в чёрном, которая спрашивает вас, забронирован ли у вас столик. Именно это я и увидел в «Башне Татлина». А я-то ожидал, судя по названию, что там всё прокурено и толкутся арт-объекты с дредами и пирсингом. Барышня в чёрном спросила меня, назначена ли у меня с кем-то встреча, я подтвердил, что да, и тут вспомнил, что фамилии этого Сергея я не знаю. Он так и не представился полностью. Однако барышня покивала, подтвердила, что для нас забронирован стол на двоих, и велела материализовавшемуся в углу чуваку – тоже в чёрном – взять мои пальто и шапку.

Я иду наверх, отыскиваю столик и сажусь. Сергея этого всё не было, он опаздывал, и я принялся листать меню. Цены оказались не такие уж пафосные, и я заказал себе мохито, чтобы не сидеть без дела, покуда он там добирается – наверняка попал в пробку.

Место было какое-то непонятное. Несмотря на артхаусное название, публика присутствовала вовсе не артхаусная, больше похожая на банковских работников и прочий офисный планктон. Я даже почувствовал, что выбиваюсь из стиля. Надо было надеть что-нибудь более формальное – мой жёлтый пиджак с заплатами на локтях как-то не особенно подходил для этого заведения.

За соседним столиком сидела компашка парней примерно моих лет, и я малость прифигел, когда услышал их разговор. Ребята философствовали. В самом дурном вкусе совковых интеллигентов на кухне, прямо как герои Стругацких. Особенно распинался один, помоложе, без пиджака и в вишнёвом галстуке – безупречным профессорским голосом (я такого со школы не помню, даже аудиокниги сейчас так не читают) он изрекал пошлые трюизмы на тему человеческой природы и законов общества. Пффф. Прочитал бы это у Пелевина, решил бы, что наш классик исписался и впал в маразм. Выходило у него, что люди – говно, и общество – говно, и потому в высшей степени занимательно и доставляет юзать каждое говно в соответствии со степенью его говнистости, только излагал он это таким изысканным слогом, что у учительницы по литературе оргазм бы случился. Даже я, с моей кандидатской степенью, не смог бы воспроизвести все эти бла-бла-бла – в жизни не слышал, чтобы люди так изъяснялись.

Тему говна, однако, и я мог бы раскрыть прекрасно – поданный мне мохито им и оказался. Вернее, где там мохито, я так и не понял: стакан был доверху набит льдом, на дне здоровенный комок мяты всмятку, во всё это воткнута трубочка, и ни малейшего намёка на жидкость. После некоторых усилий из трубочки выдоилось несколько капель талой воды. Издевательство какое-то; и кто только у них делает коктейли? Подозреваю, что гастарбайтеры вахтовым методом. Вечно всё чучмекам поручают.

В общем, сижу я в медитации над этим мохито, и тут у меня наконец звонит телефон.

– Эмиль Ибрагимович? – это, разумеется, был Сергей хрен-знает-как-его, судя по пыхтению в телефоне, довольно-таки запарившийся. – Извините за опоздание. Я уже поднимаюсь, скоро буду.

– Окей, – говорю. К разглагольствующим ребятам за соседним столиком тем временем подходит дева совсем уж непонятного формата – вроде дешёвой секретутки, наштукатурена, как матрёшка, сиси выпирают из белой блузки на два размера меньше положенного, по мне, так даже для одноразового отсоса буэээ, – здоровается с ними, как со своими, подсаживается и начинает говорить о работе. И вот тут-то до меня доходит странная вещь – за всё время эти камрады ни разу не назвали друг друга по имени. А ведь, когда собирается больше двух человек, да потом ещё девушка появляется, это было бы естественно. Более того, они вообще никаких имён в разговоре не называли – хотя то и дело говорили о коллегах. Занятные нравы у этих бизнесменов; не иначе, корпоративный этикет – я слышал, что у каждой фирмы по этой части свои заморочки.

Теперь про Сергея. Он, как только вошёл, сразу и направился к моему столику. По внешности он ничем не отличался от прочей публики в этом месте. На вид не старше сорока, низенький такой, плотный, в солидном тёмно-синем костюме с красным галстуком (чего это у них у всех красные галстуки?). Блондин, стрижка из тех, что стоят дорого, а вид всё равно как у школьного физрука. Лицо розовое, но нездоровое, вроде как припухлое – вероятно, злоупотребляет пивом и чипсами. Глаза? Вот честно, не запомнил, какие у него глаза. Бесцветные они какие-то были, ничего характерного, во всяком случае. В общем, унылое зрелище, решил я, окинув его беглым взглядом. Что этот жлоб может понимать в перспективах научных инноваций?

Итак, присел он ко мне за столик и повторил всё то же, что я уже слышал от него по телефону. А именно, что он представляет венчурную компанию «Футурум плюс», которую очень, очень заинтересовал мой проект и которая со своей стороны готова… Тут скептическое выражение моего лица, должно быть, стало слишком заметно, поскольку он поспешно извинился и выложил на стол визитку.

На визитке, действительно, значилось – Абрамов Сергей Игоревич, венчурная компания «Футурум плюс», при поддержке Государственного фонда развития научных инноваций, и адрес сайта, всё как у людей. Я ждал, что он, наконец, объяснит мне, какой ему интерес в моём проекте и что он может мне предложить. Он же вместо этого пустился в тривиальные расспросы на тему того, в какой области я работаю, когда защищал кандидатскую и какой вуз заканчивал. И только когда мы заказали ужин и официант унёс меню, Сергей так конфиденциально перегнулся ко мне через столик и сообщил:

– Я друг Арнольда.

Я положительно охуел и только собрался раскрыть рот и сказать, что я не знаю никаких Арнольдов, как вдруг меня торкнуло. Клепалов же – Иван Арнольдович! Тут мне стало несколько стрёмно. Но я виду не подал и спрашиваю:

– Какого Арнольда?

– Арнольда Клепалова, – говорит и подмигивает. Ещё конфиденциальнее, чем раньше.

Так, Ванюша проболтался, значит. Я начал спешно прокручивать в голове, чем мне это может грозить и могут ли на меня подать в суд. И чем пахнет – административкой или уголовкой? С одной стороны, Ивану девятнадцать и по всем законам он имеет право не спрашивать папочку, что ему делать, а с другой стороны, он же в психушке побывал, ну а вдруг его признают недееспособным? И кажется, Сергей моментально сообразил, о чём я думаю. Потому что он протянул руку через стол, положил её мне на запястье и вовсе тихо сказал:

– Арнольд не против, чтобы вы продолжали опыты.

Я сижу, положение до крайности глупое, его рука всё ещё прижимает к столу мою, ненавязчиво так, а я по-прежнему не понимаю, чего от меня хотят, хотя и испытываю облегчение, что паника оказалась преждевременной. И дико хочется курить, а зал для некурящих. И в самом деле, что это я? Папаше нет особого резона объявлять Ивана недееспособным, наследники на дороге не валяются, и я так понимаю, там есть что передавать по наследству. Сижу, шея под шарфом потеет, а Сергей, убрав наконец свою граблю с моего рукава, как ни в чём не бывало спрашивает:

– Скажите, что вам нужно для работы? Для обеспечения, так сказать, условий?

Ну я и ляпнул:

– СКВИД.

Ясное дело, он на меня посмотрел совершенно стеклянными глазами – не въехал:

– Это что же, кальмар?²

– Да нет, – говорю, – магнетометр. Аппаратура для магнитной энцефалографии.

И проверяю реакцию, а он словно даже бы не удивился такой наглости. То ли не знает, сколько эта херовина стоит, то ли и правда располагает ресурсами. Просто кивнул и говорит:

– Аппаратуру обеспечим напрямую. Сколько тебе надо в денежном выражении?

Хм, уже на «ты» перешёл, хоть мы и не пили. Ну и быдло, не иначе, его родители в девяностые водкой торговали. Но финансы есть финансы, они, как говорится, не пахнут. Если он знает код доступа в эту пещеру, что ж, придётся побыть Аладдином. И парочка толковых персональных джиннов мне не помешала бы.

– Полтора миллиона, – говорю.

Этот даже глазом не моргнул, как будто ждал, что я потребую больше. Знал бы, три бы озвучил. Но, как вы понимаете, я был несколько сбит всеми этими неожиданностями, которые на меня свалились. Поскольку Сергей ничего не сказал, я уточнил:

– У вас есть такая возможность?

– Ну, как бы есть, – отвечает он этак сквозь губу, и по интонации его прекрасно понятно, что не «как бы». Ненавижу эти паразитические словечки. Но всё же подвижка меня порадовала. Сергею тем временем поставили на стол его сибаса, мой же заказ запаздывал, и меня это начинало, скажем так, раздражать. Сергей, не обращая на это ни малейшего внимания, приступил к рыбе и одновременно к изложению сути.

Полутора миллионов наличностью его фирма мне, разумеется, не предлагала, предлагалось же вот что. Я должен был заполнить заявку на грант Государственного фонда развития научных инноваций, и желательно поскорее – сроки подачи заявок истекали через неделю. Они, в свою очередь, обязывались использовать административный ресурс для того, чтобы я этот грант получил.

– Окей, – говорю, – а от меня в таком случае что требуется?

А у самого уже в животе корёжит глядеть, как он жрёт. Я не дурак и прекрасно понимаю, что просто так, из любви к искусству, заделаться моим ангелом-хранителем он вряд ли решил. Скорее уж и правда колдуном. Вопрос лишь в том, чего колдун хочет от Аладдина.

Колдун, похоже, оказался психолог не хуже меня, потому что просёк, в чём дело. Словно мысли прочёл.

– Да ты не переживай, – лыбится и хлопает меня по рукаву, – откатов не берём. По крайней мере, в этот раз. С тебя – только отчёты об опытах. Все результаты будешь фиксировать и отсылать к нам на фирму. Если надо, мы и новых добровольцев тебе обеспечим.

– Не понял, – говорю, потому что и правда не понял. – Вы что же, надеетесь это кому-нибудь продать?

– Это уж наше дело, – отвечает колдун. – Не парься. Ну что, как ты смотришь на наше предложение?

Тут мне наконец приносят моё ризотто, дежурно извинившись за опоздание. Хер вам, а не чаевые; хотя готовили тут, надо признаться, неплохо.

– Идёт, – говорю.

 

 

23. Игорь Минц, 10 марта (Учитель и ученик)

 

Достаточно вспомнить роль образцовой модели,
 представляемой различными животными в даосских
мистических техниках, чтобы осознать духовное
богатство «шаманского» опыта, жившего в памяти
древних китайцев. Забывая об ограничениях
и фальшивых человеческих мерках, они находили —
при условии умелого наследования повадок животных
(походки, дыхания, криков и т. п.) — новое измерение
жизни: находили непринужденность, свободу,
«симпатию» (единение) со всеми космическими
ритмами, и поэтому также счастье и бессмертие.

Мирча Элиаде, «Шаманизм и архаические техники экстаза»

 

Ионеско, всё больше ощущающий отчаяние
и одиночество, в ужасе наблюдает обращение Чорана
и Элиаде в фашизм. Эти переживания потом лягут
в основу его пьесы «Носороги».

А. Ленель-Лавастин, «Забытый фашизм»

 

Совсем ни к чёрту стали нервы, с моей гипертонией мне нельзя так волноваться. Ведь, в сущности, кто он мне, этот пацан? Никто. А я тут валокордин глотаю и в сотый раз прокручиваю в голове его бестолковый доклад. И всё, что было после.

Доклад его, по моему глубокому убеждению, полное шарлатанство, но отвратительного пошиба. Зачем ему понадобился весь этот спектакль с пациентом, откусывающим головы мышам, одному богу известно. Подозреваю, что исключительно ради саморекламы в духе нынешнего времени. Сам он не выглядит каким-то психопатом или садистом – парень как парень, лицо хорошее, интеллигентное, хотя мне и несимпатична эта новая мода мальчиков-мажоров брить головы. Ещё более несимпатичен мне апломб, с которым он держится. Но это всё мелочи. Дело, в конце концов, не в симпатиях и антипатиях.

Дело в продолжении, которое имело место после доклада. Я всё-таки пошёл на фуршет, хотя меня и подташнивало; думал, выпью хотя бы водки, чтобы освежиться. Продолжать дискуссию с Файзуллаевым у меня особого желания не было, и я старался держаться от него в стороне. Тут-то я и заметил человека, вид которого меня насторожил.

Знаете, как это бывает – неясная шевелящаяся угроза в позвоночнике. Я не мог понять, что именно было не так с этим человеком. Ещё не старый, респектабельный, в приличном сером костюме с вишнёвым галстуком, хотя общий вид на удивление блёклый и унылый, как будто он собрался играть Огурцова в каком-то современном капустнике по мотивам «Карнавальной ночи». И вдруг я его узнал. Узнал его рыхлую физиономию, хотя семнадцать лет назад, когда мы виделись, она ещё рыхлой не была. Так, была лёгкая склонность к полноте. Но цвет его лица уже тогда был как у сырого теста.

Арни его звали, Арнольд Клепалов, и я его помнил, не только потому, что студенты с такими именами в девяностые встречались нечасто. В памяти у меня он задержался в качестве курьёза. Я преподавал в ту пору на психфаке МГУ, тогда психология как раз начинала входить в моду. Арни выделялся из всей группы тем, что был уже не школьником, ему было лет двадцать семь, и он получал второе высшее. Про его первое высшее я не знал ничего, да и теперь не знаю. Помню зато, что он был одним из самых внимательных слушателей на лекциях. Всё аккуратно записывал, в перерывах задавал вопросы. Один из его вопросов мне и припомнился.

Дело было после лекции о Фрейде, когда я упомянул казус «человека-волка». После занятия Арни, по своей привычке, подошёл ко мне и с непрошибаемо серьёзным лицом – как сейчас помню это выражение – спросил:

– Игорь Иосифович, а что вы думаете о таком явлении, как ликантропия?

Я оторопел. Я не мог понять, шутит парень или нет. Насколько возможно сдержанно я стал объяснять, что, вероятно, ничего не думаю, потому что такого явления не бывает. То есть не бывает собственно ликантропии – в том, что в истории человечества время от времени имели место случаи самовнушения и галлюцинаций на тему превращения в животных, сомневаться не приходится. Но это уже не по ведомству психологии, это тема для клинической психиатрии, которая в наше время составляет отдельную дисциплину, во времена же Фрейда граница между епархиями была и впрямь, так сказать, нечёткой. И так далее. Арни, как всегда, внимательно выслушал меня, кивая через каждое слово, а потом спросил:

– А как же то, что пишут про шаманизм и архаические техники экстаза?

Я не сомневался, что Арни увлёкся эзотерикой и, может, даже попался на удочку какой-то секты, коих было тогда неисчислимое множество. Поэтому ответил довольно раздражённо:

– Где пишут? В журнале «Техника – молодёжи»?

– И там тоже, но не только, – сарказма Арни не уловил. – Вот Мирча Элиаде пишет. У него целая книга с таким названием есть.

К стыду своему, я понятия не имел, кто такой Мирча Элиаде, я это имя впервые слышал. Оставалось надеяться, что это не какое-то новейшее светило социальной психологии. (Кстати, я так и не поинтересовался, кто это. А ведь у меня давно уже Интернет есть, надо будет посмотреть, что ли).

– И что же он там пишет? – спрашиваю, поскольку больше мне всё равно сказать нечего, и не хочется выглядеть идиотом.

Арни, всё с тем же серьёзным видом, пустился в обстоятельные разъяснения, из которых я запомнил только то, что шаманы, вводя себя в транс, переживали как бы опыт превращения в животное. Превращение, естественно, было не физическим, а чисто психологическим. Однако этот аспект Арни почему-то безумно интересовал. В особенности же его интересовал вопрос, не могут ли эти шаманские техники иметь практическое значение в наше время. Я на тот момент заподозрил, что юноша просто неадекватен – на психологическом факультете это время от времени случается.

Я постарался выбросить эту историю из головы, но вскоре мне о ней напомнили в деканате. Собственно говоря, не о ней, а просто об Арни, который оказался ещё и старостой группы. Тогда я осторожно поинтересовался, можно ли ему доверять организационные вопросы – и намекнул на свои подозрения, что у Арни проблемы с психикой.

Секретарша захихикала.

– Да нет у него никаких проблем, – говорит, – просто человек своеобразный, из семьи крупных гебешников.

Я тогда, как говорится, плюнул и забыл, да и кто бы в то время придал этому значение? Теперь же всё происходящее мне очень и очень не нравилось. Не нравилось мне, что Арни очутился на этом докладе, не нравилось, что он подрулил к Файзуллаеву и завязал разговор, а уж когда я услышал, о чём он толкует, мне чуть не стало дурно. За семнадцать лет он не забыл о своей идее практического производства оборотней!

Что этот аферист задумал? Он явно имел на Файзуллаева какие-то вполне конкретные виды, а Файзуллаев столь же явно политики не разумел. Эх, молодёжь непоротая! Было понятно, что видит он Арни в первый раз и не имеет ни малейшего представления о том, куда незнакомец клонит. Я, увы, имел представления не больше. Я не знал, где обретался Арни в течение семнадцати лет и чем он сейчас занимается. Возможно, всего лишь проводит какие-нибудь ведические тренинги для экзальтированных неоязычниц – впрочем, эта идея сама по себе тоже была достаточно неприятной. Куда более неприятны были биографические подробности касательно Арни, которыми я располагал и которые занозой сидели в моём мозгу. Мне следовало как-то предупредить бестолкового, вульгарного, самовлюблённого, но ни в чём не повинного Файзуллаева, что этот товарищ может быть опасен.

Втираться в их разговор было в высшей степени неудобно; я старался по возможности держаться так, чтобы Арни меня не заметил и не узнал. Хотя, вероятно, это было глупо – если он был в зале во время доклада, он легко мог заметить меня и узнать в ходе моей нелепой попытки поспорить с Файзуллаевым, тем более что кто-то из коллег назвал меня вслух. Однако Арни как будто меня не замечал, его интересовал только Файзуллаев, в которого он вцепился как клещ.

Потом меня отвлекли коллеги, заговорившие со мной на какие-то совсем посторонние темы, а когда я наконец освободился и вспомнил о Файзуллаеве, тот куда-то вышел, очевидно, курить. Нагнал я его в результате только после фуршета, у стойки гардероба. Едва я раскрыл рот, чтобы высказать свои подозрения насчёт Арни, как он оборвал:

– Извините, у меня нет времени продолжать этические дискуссии.

Он, конечно, вообразил, будто я собираюсь снова с ним пикироваться. Ну и пусть. Кто он мне, в конце концов? Не кум, не сват, просто молодой осёл, которому будет поделом, если вляпается. А может, и не вляпается, такие часто выходят сухими из воды. Может, мне вообще всё померещилось, и деятельность Арни не имеет отношения к органам.

К органам, может быть, имеет… к мозжечку, гиппокампу… древние мозговые рефлексы локализуются в миндалевидных телах. Спал я сегодня плохо, вот что. Снилась какая-то пакость, какой-то голый розовый хомяк, и будто от меня хотели, чтобы я его ел, а потом вдруг оказалось, что этот хомяк – я сам. Слишком впечатлил меня этот доклад, нельзя так. Надо как следует выспаться – завтра первая пара.

 

 

24. Григорий Спальников, 19 апреля (Раннее кватроченто)

 

Засранцы, похоже, и не думали приходить. Пара шла уже двадцать пять минут, а я по-прежнему, как последний дурак, одиноко торчал в пустой аудитории. Рано или поздно это должно было случиться – группа магистрантов состояла из шести человек, из коих меня своим посещением удостаивали два-три, а то и один. Вот и приезжай ради них с утра, делать мне больше нечего, как только мотаться сюда через пол-Москвы. Впрочем, даже если бы я высказал вслух всё, что о них думаю, пользы от этого было бы ноль, потому что меня всё равно никто не слышал. Так что я сгрёб конспекты в портфель, запер аудиторию и пошёл в диспетчерскую.

В коридоре на меня налетел взмыленный польский профессор; словив меня за рукав и бросая на меня дикие взоры – квест по коридорам нашего университета оказался для него непосильным испытанием, – он спросил, как пройти в «центр имени дурного». После некоторого офигения я сообразил, что говорит он по-русски и что имеется в виду центр славистики имени Н.Н. Дурново. Затем я вспомнил, где я его видел – на афише в фойе: это был Анджей Вишневецкий, опаздывавший на собственную лекцию об истории униатской церкви. Я дал ему подробную инструкцию, и пан Вишневецкий умчался, болтая мокрым оселедцем. Я наконец спустился, сдал ключ и вышел из корпуса. Ехать домой не хотелось. Ничто не вызывает такого ощущения бездарно потраченного времени, как необходимость толкаться в метро чуть ли не целый час по пути обратно, когда ты только что приехал сюда. Я решил побыть где-нибудь в другом месте.

Понесло меня почему-то в Пушкинский музей, тот, который не имел никакого отношения к Пушкину, а был основан Иваном Цветаевым на заре прошлого века. Я вспомнил, что со школы там не бывал; этот вариант был, по крайней мере, не хуже любого другого.

Очереди там не оказалось; я купил билет и без заморочек вошёл внутрь. Я плохо представлял себе, куда иду; мне хотелось, наверное, в египетский зал, с его мумиями, позолоченными саркофагами и потрясающей сохранности бытовыми вещами, от письменного прибора, в котором ещё оставалась красная и чёрная краска, до алебастровых баночек туманного назначения, содержавших всевозможные женские примочки, с помощью которых древние египтянки наводили красоту. Но попал я, разумеется, в греческий, куда не имел ни малейшего желания заходить – словно нарочно, чтобы рассмешить тень отца Райкина.

Зал в это время был пуст. Это огромное, академичное, наполненное застывшими платоновскими идеями пространство отлично чувствовало себя без людей, нарциссически упиваясь собственной гармонией – белой, выверенной, напоминавшей скорее об учебнике геометрии, чем о жизнелюбивом язычестве. Единственной фигурой, вносившей диссонанс в это царство чистого разума, была девчонка, которая сидела на банкетке посреди зала. Совершенно неправдоподобная девчонка; мой взгляд сам собой остановился на ней.

Пеппи Длинныйчулок, подумал я в первую секунду, но затем отбросил эту ассоциацию: для Пеппи она была, пожалуй, толстовата. Облачена она была в вишнёвый свитер, в который в нескольких местах – намеренно, конечно, – были ввязаны оранжевые квадраты. Ярко-зелёная плиссированная юбчонка словно побывала в зубах коровы кота Матроскина; на ноги поверх чёрных колготок были натянуты гольфы разного цвета и длины (а может, один просто сполз) – на левой лиловый в зелёный горох, на правой билайновский в чёрно-жёлтую полоску. Ботинки, кажется, были единственной непримечательной деталью её гардероба. Обычно над таким нарядом размещается плоское личико богемной девочки, восковое от ночных чаепитий в прокуренных подвалах; но на этот раз, в виде исключения, Разумному Дизайнеру вздумалось приставить туда пухлую, розовую, лучащуюся здоровьем мордашку, похожую на спелое яблоко. Её тёмно-рыжие волосы были разделены на пробор и скручены в два беличьих узла на висках. И, слава богу, из них не торчали китайские палочки, которыми нормальные люди едят.

Я оценил фантастичность этого создания. Не особо задумываясь, я приблизился к ней и сказал:

– Привет!

– Привет! – обрадованно произнесла «Пеппи», повернувшись ко мне. – Я уж думала, ты не придёшь.

Влопался, охнул про себя я. И как это я не сообразил, что малявка кого-то ждёт? Да, она была малявка; по близорукости она вначале показалась мне студенткой младших курсов, но теперь я отчётливо углядел, что «Пеппи» моя ещё не вышла из школьного возраста. Прежде чем я успел задуматься, что делать дальше, девчонка широко улыбнулась и сказала:

– А ты действительно похож на Гарри Поттера!

– На Гарри Поттера? – впопыхах я не мог вникнуть, комплимент это или стёб.

– Ну, на твой аватар. Я-то думала, ты так, придуриваешься, а на самом деле толстый лысый урод.

– Не разочарована? – усмехнулся я и сел рядом с ней на банкетку.

– Ни вот столько!

Теперь всё было ясно. Бедная «Пеппи» познакомилась с кем-то в Интернете, и он назначил ей свидание здесь, в музее. А потом струсил, как это часто бывает в таких случаях, и не пришёл. Или он с самого начала не собирался приходить, а про музей ляпнул так, сбухты-барахты. И теперь она, конечно, думала, что это я её таинственный незнакомец.

Похоже, она прочла мои мысли – но только отчасти.

– Слушай, – она запросто придвинулась ко мне, – а для чего ты назначил встречу в музее? Не могу поверить, что ты любишь это место.

Вот тебе и Пеппи, удивлённо подумал я.

– Почему ты так решила?

– Фу-у! – девчонка вытянула губы трубочкой. – Боишься показаться некультурным? Я что, училка Марь Иванна?

Я был обезоружен. Я рассмеялся.

– Не люблю, – признался я. – Оторопь берёт от этих идеальных гипсовых задниц.

– Вот именно! – она даже подскочила на банкетке. – Стоят здесь с таким видом, будто им доставляет удовольствие внушать всем комплекс неполноценности. Будто нормальные люди – это они, а мы – чмо какое-то. Бр-р…

– Издержки платоновского идеализма, – отозвался я. Меня поразило, как точно она описала мои собственные мысли и ощущения в зале античной скульптуры.

– Платонов что?

– Ничего, – я сообразил, что собеседница моя ещё слишком молода – в школе «Пир» не проходят, – и улыбнулся про себя. – Я не это хочу тебе показать.

– А что?

Я уже знал, что. Конечно же, то, что мне всегда было дорого в Пушкинском.

– Средневековое искусство.

– Средневековое? – в лёгком недоумении переспросила она. – Это иконы всякие?

– Пойдём, – я встал с банкетки. – Увидишь сама. А там уж думай, как назвать – иконы или не иконы.

Пеппи посмотрела на меня немного недоверчиво. В следующее мгновение я уже увлекал её к выходу из зала, направо, мимо барокко, мимо Микеланджело с его ветхозаветными богатырями, мимо итальянцев пятнадцатого столетия – к залу готической скульптуры.

Я хотел стать её личным гидом на этот час, показать ей мои – личные же – сокровища: Еву, потупившуюся с милой застенчивостью, столь чуждой классическим нимфам; поверженную Синагогу, мягко стекающую с пьедестала, податливая пластика которой сделала бы честь скульпторам двадцатого века; прелестных маркграфинь, кутающихся в плащи с меховой оторочкой. Девчонка этого заслуживала. Всё вышло не совсем так, как я хотел: в зале мы напоролись на школьную экскурсию – галдящее месиво из пурпурных жилеток, белых рубашек и белых колготок, посреди которого дама с цыганскими серьгами в ушах хорошо поставленным голосом, с особо отвратной разновидностью московско-интеллигентского акцента, изрекала трюизмы на тему Средневековья. В то время как я испытал прилив раздражения, Пеппи, кажется, это лишь ободрило: она тут же замешалась в толпу пятиклашек и принялась жадно слушать экскурсоводшу. Она явно не страдала от информационной пресыщенности, которая так часто убивает всякое любопытство; жалкие справочные сведения, исходившие от дамы в серьгах, она впитывала как губка. Я оставил её предаваться этому когнитивному алкоголизму и отошёл в противоположный конец зала, откуда экскурсия уже удалилась; когда же малышня схлынула, торопливо утекая вслед за широковещательной дамочкой, я застал Пеппи возле «Смеющегося ангела». Она стояла и зачарованно смотрела в лицо статуи. В этой мизансцене было нечто джойсовское.

Забыв и думать о том, под каким предлогом мне предстоит от неё смыться, я подошёл к ней.

– Ну как?

Пеппи обернула ко мне своё пылающее личико, такое трогательно обалделое, словно её стукнули по голове учебником.

– Надо же, – сказала она, – я думала, что в Средние века за такое должны были сжечь на костре.

Я ещё не нашёлся, что сказать в ответ на эту фигню, которую спутница моя, в силу её нежного возраста, никак не могла почерпнуть из пропагандистской литературы эпохи развитого научного атеизма (и откуда что берётся?) – как она прибавила:

– Оказывается, я вовсе ничего не знала о Средних веках.

– Тебе интересно? – взволнованно спросил я. Она ещё раз посмотрела на забавную ужимку ангела, кокетливо наклоняющего гипсовую голову.

– Какой прикольный ангел! Это всё потрясающе здорово.

– Если у тебя есть время, я могу показать тебе ещё первый этаж.

– Ну конечно есть, – сказала Пеппи, – школу я уже всё равно прогуляла.

Византийская экспозиция, как и следовало ожидать, не произвела на неё большого впечатления; зато она подолгу задерживалась перед нежноликими мадоннами эпохи треченто, вглядываясь в извивы тонких пальцев и складки ниспадающих плащей. Она была латентная прерафаэлитка, моя невежественная маленькая приятельница, хотя сама об этом не подозревала. И, разумеется, она никогда не слышала имени Сассетты – смешно было и ждать, что это имя вызовет у неё какую-нибудь реакцию, когда я, приберегая чудеса напоследок, подвёл её к жемчужине выставочного зала.

– Святой Лаврентий, – прочла Пеппи на табличке. Она окинула взглядом фигурку улыбающегося светловолосого юноши в вышитой далматике. – Это кто?

– Мученик. Видишь, он опирается на решётку? В память о том, что римские язычники сожгли его на раскалённой решётке.

– Жуть какая, – она дёрнула плечами. – А выглядит вполне счастливым.

– Ну так ведь мученикам достаётся райское блаженство. А у святого Лаврентия вообще был весёлый характер. Он был первый христианский юморист. Когда он лежал на решётке, он сказал римлянам: «С той стороны я уже испёкся – можете переворачивать».

– Жесть, – сказала Пеппи и прыснула в кулак. – Вот откуда, значит, пошли садистские стишки. А почему он такой молодой и с лысиной?

– Это тонзура.

– В смысле?

– Такая причёска. Католическим священникам раньше выбривали макушку.

– Он священник?

– Дьякон. До священника он не дожил.

– Ясно, – Пеппи призадумалась. – А для чего они так странно стриглись? Это что-то символизировало?

– Символизировало, конечно. Терновый венец Христа.

– Хм, – сказала девчонка. – Вряд ли Христос считал, что терновый венец нужно выстригать на голове. Панки нервно курят в коридоре.

Я рассмеялся. Пеппи насупленно взглянула на меня.

– В чём дело? Я глупая, да?

– Ты потрясающая.

Я сказал это без тени галантности, так, как ставлю оценки своим студентам. Светло-карие (а может, зелёные?) глаза Пеппи засияли.

– Правда? А как тебя на самом деле зовут? Не в Инете?

Почему-то этот элементарный вопрос меня смутил – словно мне внезапно потребовалось раздеться для медицинского осмотра. Да, была какая-то черта, которую я не собирался переступать – возможно, дело в том, что формальное знакомство начинается с имени. Имя обязывает; не зря древние скандинавы не спешили открывать свои имена первому встречному: мудрость, основательно подзабытая в наши дни.

Но и врать я не умею, бесполезно даже пытаться. Это не моя профессия.

– Григорий, – хрипло выдавил я. Вышло напыщенно и жалко, и я тут же поправился: – Можно – Гриша.

– Гриша, – повторила она, сияя улыбкой. – Классно. Никогда раньше не встречала ни одного живого Гриши.

– А ты?

– Не придуривайся, – возразила она. – Я правда Вика. Мне что, паспорт показать?

– Да у тебя паспорт-то хоть есть? – неуклюже пошутил я. Вика обиженно выпятила пухлую малиновую губу.

– Я что, даже на четырнадцать не тяну? Ну ты даёшь!

Ах, да, облажался; я вспомнил, что паспорта теперь дают в четырнадцать лет. Интересно, на что похож тот козёл, который представлялся ей Гарри Поттером?

Мы спустились вниз – ей нужно было забрать в камере хранения свой рюкзачок. Пока она силилась нацепить его на плечи, завязки соскользнули, обмякшее чрево рюкзака ухнуло вниз, и на мраморный пол шлёпнулась книга. Прежде чем Вика успела выдохнуть: «Блин!» – я наклонился и поднял тяжеленный том, оказавшийся «Улиссом».

– Твоё? – глупо спросил я, протягивая ей книгу. Вика фыркнула.

– Невозможный человек! У тебя всю жизнь такой юмор?

Нет, мысленно ответил я, только в присутствии школьниц, прогуливающих уроки с Джойсом в рюкзаке. Скосив рот от усердия, она запихала книгу в рюкзак и затянула завязки.

– Давай я помогу тебе надеть, – я осторожно натянул лямки рюкзака поверх её плеч в вишнёвом свитере. – Тебе нравится эта книга?

Вика обернула ко мне голову настолько, насколько позволял рюкзак.

– Обожаю! – её глаза блеснули. – Это настоящая литература. Там всё правда.

– Что – всё? – с азартом спросил я. Такой оценки «Улисса» мне ещё слышать не доводилось.

– Ну, всё – как мы думаем и говорим. Ведь так на самом деле и бывает – думаешь о жизни и смерти, и вдруг захочется в тубзик. Пусть мне покажут хоть одного человека, который в жизни говорит, как у Тургенева. А нам втюхивают на уроках, что Тургенев и Толстой – это реализм.

– Знаешь что? – сказал я.

– Что?

– Первый раз вижу читательницу Джойса, у которой есть мозги.

Мы вышли на крыльцо музея. Снаружи только что прошёл дождь, и влажный воздух пах пронзительной весенней хвоей лиственницы.

– Скажи твой телефон, – попросила Вика. – Кстати, почему ты мне так и не позвонил? Я же отправила тебе свой номер на ящик.

Настал момент истины; пора было выпутываться из этой истории.

– Вика, – проговорил я, – это был не я.

– Кто – не ты? – она ничего не поняла.

– Твой Гарри Поттер из Интернета, который назначил свидание. Я просто случайно оказался рядом.

– Жесть! – ошеломлённо произнесла Вика. На мгновение она задумалась. – Но телефон-то ты мне оставишь?

– Ты серьёзно?

– Ну, мы же увидимся ещё?

– Детка, – сказал я, – я, конечно, не толстый лысый урод, но ведь видно, сколько мне лет?

– Да хоть триста! – воскликнула Вика. – С тобой правда очень интересно.

Фиг с ней, подумал я, обменяемся телефонами. Девять из десяти, что она всё равно про это забудет и не позвонит; а если всё-таки начнёт звонить, то пусть уж лучше мне, чем подцепленным в Интернете гумбертам. Вряд ли тот аватар намеревался действительно водить её по музею.

И ещё – за время, проведённое с ней в музее, я успел почувствовать, что она человек. Нормальный, здоровый человек, а не акула, не волк и не лягушка. Вот почему я ощущал такую нелепую, немного стыдную радость.

– Окей, – сказал я. – Записывай.

 

 

25. Эмиль Файзуллаев, 16 апреля (Ничего личного, только бизнес)

 

Клепалова я отпустил пока что – на ЭЭГ я выжал из него всё возможное, а более продвинутую аппаратуру мне обещали к лету. Не СКВИД, а установку для фМРТ, что, в общем, тоже неплохо. Сергей позвонил мне на днях и сказал, что его фирме удалось договориться с Институтом нейрофизиологии – уж не знаю, как, я о деталях не спрашивал, – и те пустят меня поработать, но только в сезон отпусков. Хотя, возможно, я получу доступ к аппаратуре уже на майские праздники. Так или иначе, в ближайшие две недели мне с Клепаловым было делать нечего, и я был рад дать ему возможность отдохнуть от меня – или себе от него, потому что, если честно, меня это уже слегка задолбало, и я бы давно бросил эксперименты, если бы не маячивший на горизонте грант – в кои-то веки выдалась такая возможность.

Когда раздался этот звонок, я был в своём институте. Последнее время я бывал там два раза в неделю, в основном ради опытов с Клепаловым. Сегодня я был один, на кафедре, разбирал свои файлы – надо было кое-что поудалять. Мобильник у меня в кармане затрезвонил, я матюгнулся – пиджак лежал на подоконнике, я споткнулся о стул и ушиб ногу, пытаясь до него дотянуться, – а когда схватил трубку, то уж никак не ожидал, что услышу голос Кононенко.

– Эмиль, привет, – произносит она с наигранной уси-пусечностью. – Ты здесь, в институте? Хотела пообщаться.

– Что значит «здесь»? – в первый момент я не въехал. – Ты где находишься?

– Внизу, у проходной. Позвони, плиз, вашим церберам, чтобы мне пропуск выписали.

Зачем она, интересно, явилась? Меня охватил весь спектр предчувствий самого мерзкого характера.

– Ладно, – говорю, – жди. Я сам к тебе спущусь сейчас.

Что надо было сделать поскорее, так это увести её оттуда. Я понятия не имел, с чем она пожаловала и что у неё на уме, но скандалы на проходной мне были совершенно точно не нужны. Я быстренько накинул пиджак, запер кафедру на ключ и спустился.

Кононенко невозмутимо сидела на подоконнике, прямо напротив вахтёра, закинув ногу на ногу, ослепительная, как всегда – узкая юбка, сияющее платиновое каре, словно только что от стилиста, квадратные очочки, не в роговой оправе, как у этих дур-интеллектуалок, а в тонкой металлической, у неё всегда был вкус, надо отдать ей должное. И терракотовая помада, боже ж ты мой. Давно заметил, что настоящие стервы всегда носят косметику естественных цветов; красная помада – удел закомплексованных ромашек, желающих казаться стервами. Что ей от меня надо? Я не стал спрашивать об этом на людях. Просто сдержанно поздоровался и велел охраннику пропустить её через турникет, объяснив, что это моя прежняя пациентка и у нас назначена встреча. Охранник выдал кривую улыбочку, но пропустил. Плевать, пусть думает, что мы будем заниматься романтическим времяпрепровождением на диване. Я не сомневался, что цели Кононенко менее лестные для меня. Что она придумала? Судом меня пугать собралась?

– Неплохо выглядишь, – сказал я, когда мы отошли от проходной. – Ну, давай, выкладывай, что у тебя.

– Ты тоже ничего, – отвечает она, а сама вся какая-то напряжённая, мне ли как профессионалу не заметить. – Поговорить надо, но не здесь. Это конфиденциально.

Так, ясно, по крайней мере, что прямо здесь и сейчас она мне истерики закатывать не собирается. Что-то другое у неё было на уме. Я провёл её на два лестничных пролёта вверх, через весь коридор второго этажа, на площадку задней лестницы, где было тихо и пустынно, в конце рабочего дня туда вряд ли кто-то заявится. У меня тоже не было желания разговаривать с ней на публике. Хоть в чём-то наши желания совпадали.

– Пожалуйста, – говорю, – сорри, что не могу предложить лучшего варианта, но, как я понял, ты не против сидеть на подоконнике.

– Я и постоять могу, – ответила она сухо. Вытащила из сумочки пудреницу, сделала вид, что хочет попудрить нос, но не довела движение до конца – защёлкнула крышку, так, что костяшки хрустнули, пудреница выскользнула из пальцев и провалилась на дно сумки. Э, да ты нервничаешь, зайка. Может, всё-таки скажешь, чего тебе надо?

– Ну? – я не притворялся, будто страшно заинтересован, и не думал скрывать раздражение. Тем больше я охренел, когда услышал то, что услышал.

– Эмиль, я тут кое-что обдумала. Я хочу, чтобы ты взял меня в свой проект.

– Какой проект? – как последний идиот, переспрашиваю я. А она на меня посмотрела так, сквозь очки, взглядом училки в школе, и отвечает:

– Будто не понимаешь. В эксперимент, который ты проводишь с Ваней Клепаловым.

Твою мать, мне показалось в этот момент, что я опять, как в студенчестве, укурился травки и не понимаю, что мне говорят. Но я не ослышался, нет. А она прекрасно видела, какое впечатление на меня произвела, и кажется, ей того и надо было. За те несколько секунд, что я собирался с мыслями, я успел провентилировать мозги и сообразить, откуда она взяла инфу – с новостного портала, конечно. Хотя я не предполагал, что она читает подобную херню. Думал, таких, как она, интересуют только новости бизнеса и услуги косметологов. Я улыбнулся – дал понять, что раскусил её.

– А ты в курсе медийных событий. Прочла на «Эстафете.ру»?

– Разумеется. Мне случайно попалось интервью в новостях, вынесло ссылку каким-то баннером. Я связалась с Иваном – нашла его профиль в «Одноклассниках», ЖЖ его почитала, в общем, получила информацию. Ну? Тебе же маловато одного добровольца для опытов, нет? Вот я и предлагаю свои услуги.

Видно, некоторый ступор всё-таки отразился у меня на лице, потому что поглядела она властно. Словно не сомневалась, что дело выгорит. Я постарался взять себя под контроль.

– А с чего это вдруг концепция поменялась?

Не приехала же она в рабочее время только затем, чтобы меня разыгрывать. Заебись, она же меня чуть не убила в тот раз, орала, как больная, лампу мне тайскую об пол хуякнула, хотя опыт с ней тогда был совершенно безобидный. А теперь она вдруг является и сама просится в эксперимент. С чего бы это?

– Придуриваешься? – отвечает. – Ты держал меня за лохушку, хотел бесплатно попользоваться для опытов. А я этого не люблю, знаешь. Клепалову ты, как выяснилось, платишь деньги.

Так, уже понятнее. Я собрал в кучку весь свой запас язвительности.

– Боюсь, Ванечка ввёл тебя в заблуждение насчёт уровня оплаты. Я плачу ему пятьсот рублей в час. Вряд ли для тебя это неодолимый соблазн, ради которого ты готова откусить голову бедной мышке.

– Естественно, – Ирину, казалось, моё пояснение не смутило ни на вот столько. – Мне подойдёт тариф сто долларов в час.

Я аж закипел на месте. Таким наглым тоном произнесла, как будто мы секс-услуги обсуждали. Вот блядина. Стою и чувствую, как у меня сосуды расширяются, а она ждёт ответа.

– Не жирно будет? – говорю. – Я что, по-твоему, Дерипаска?

– А тебе идёт, когда ты краснеешь, – она лыбится. – Только не вешай мне лапшу на уши. Будто я поверю, что ты занялся этим делом из духа подвижничества и энтузиазма. Ты нашёл где-то финансирование, лапуля, так что уверена – ты моё участие оплатить в состоянии.

Слишком умна, сучка; при Клепалове я про заявку на грант не распространялся, а сам он догадаться не мог – где ему.

– Слушай, Ириш, иди лесом. Сейчас, во всяком случае, у меня денег нет, и для тебя вряд ли будут.

И как назло, именно в этот момент у меня звонит мобильник. Я сгоряча не посмотрел, кто это, иначе бы вообще не стал снимать трубку. Блин, это оказался Сергей из «Футурум плюс». Более подходящего времени найти не мог! Я перебил его:

– Я не могу сейчас разговаривать, перезвоните позже.

У Ирины же реакция оказалась отменная – она прижалась подбородком к моему плечу, надула губы и развратным голоском протянула:

– Ко-отик, кто ещё тебе там звонит?

Сергей в трубке захихикал.

– Не буду вам мешать, – говорит, – я только хотел сказать, что по вашему гранту будет принято положительное решение. Перезванивать не обязательно, это не срочно.

И пик-пик-пик. Естественно, она слышала. У меня хоть и не подключена громкая связь, но с близкого расстояния можно разобрать всё, что говорит абонент. Я мысленно крыл себя последними словами за то, что ответил на звонок. Слишком был зол на Кононенко и потерял всякую осторожность. Непрофессионально, камрад, непрофессионально! Прежде чем я опомнился и начал соображать, как выпутаться, меня за рукав схватили и дёрнули так, что пиджак с плеча съехал.

– Значит, грант? Ах ты жлоб! Для студента-двоечника тебе денег не жалко, а для меня жалко? Знаешь, а я не люблю, когда меня держат за дуру.

Это было уже выше крыши; я оторвал её руку от себя и толкнул, она повалилась задницей на подоконник.

– Ты и есть дура, – говорю, – и разговаривать мне с тобой не о чем. В твоих интересах – отвязаться от меня.

Я рванул её за одежду и вытащил блузку из юбки.

– Хочешь, выебу тебя прямо тут?

– Ты больной, да? Я заору.

– Не заорёшь, – сказал я, – тебе западло.

– Пусти, – зашипела она и дёрнулась, только я крепко держал её за руку. Свободную руку я протиснул ей под юбку и залез в трусы. Она была сухая и горячая, как перепечённый маффин.

– Давай, подавай на меня заявление об изнасиловании. Ты не в Америке, детка, у тебя его никто не примет. Есть туева хуча свидетелей, что ты ходила ко мне на сеансы психотерапии, что у нас была назначена встреча, что ты называла меня котиком. А про то, как щёку мне покусала, вспомнить не хочешь? Мне пришлось на пластического хирурга потратиться, так что по-хорошему это ты должна мне деньги, а не я тебе.

У неё лицо пошло пятнами, и она заявила, что я подонок. Обожаю это женское словечко – верный признак проигравшей; они всегда его употребляют, когда возникает конфликт концепций и победа не на их стороне. Я отпустил её. Руку пришлось вытереть влажной салфеткой – под ногтями была кровь, я её оцарапал.

– Вот что, зайка, – говорю, – здесь я устанавливаю правила. У тебя три возможных опции. Либо ты отваливаешь и больше не появляешься в моём поле зрения. Либо я подаю на тебя заявление за вымогательство и даю показания в суде, как ты пыталась меня соблазнять на работе. Стопудово, твоему мужу понравится. Не забуду и про укус – психиатров заинтригует…

Она смотрела на меня сухими злыми глазами, и это просто выбешивало.

– Слишком много бла-бла, – оборвала она меня, – что там на третье?

– На третье – ты тихо и мирно соглашаешься работать за тысячу рублей в час, но не раньше, чем контракт с фондом будет у меня в кармане.

– Жлоб. Скуповат был рыцарь бедный, или как там у Пушкина?

– Ириша, – говорю я, – не путай хурму с айвой, всё равно хуйва получится. Это не я жлоб, это у тебя самооценка завышенная. Сколько ты получаешь? Девяносто тыр? Твой час рабочего времени столько не стоит, сколько я предлагаю. У тебя же небось и рабочий день ненормированный?

Кононенко встала, повернулась спиной и начала костюм на себе поправлять.

– Вот, значит, как ты заговорил, – отвечает она через плечо. – Значит, к большим деньгам присосался. Я подумаю над твоим предложением. А пока – выпусти меня через проходную, мне пора на работу.

 

 

26. Ирина Кононенко, 25 апреля (Месть ситхов)

 

Жажда мщения не оставляла его, пока он лежал в обмороке.

А. Дюма, «Граф Монте-Кристо»

 

Слов нет описать, как я была зла. Эмилька-то, оказывается, говнюк патентованный. А таким милым казался… На фига я вообще ввязалась в эти его курсы психотерапии? Поверила рекомендациям…

Этот почётный хероносец, похоже, меня искренне идиоткой считает. Думает, что я, проработав на должности финдиректора восемь лет, не могу сложить два и два. Нет, лапуля, меня не разведёшь, догадываюсь я, что тут серьёзным баблом пахнет и что делиться тебе очень не хочется.

Не хочешь – не надо; честный бизнес, значит, не в твоём вкусе, а подачки с барского плеча мне не нужны – что я, нищебродка? Однако свинского отношения я прощать не намерена. Я не я буду, если в идиотах не окажешься ты, зая.

Для начала я связалась с Раздольным, журналистом, который брал то интервью у Эмиля и его подопытного кролика. Оказалось, он живёт в Зеленограде, через два микрорайона от моей мамы. Я собиралась съездить к маме на выходных, так что всё складывалось удачно. Договорились встретиться в ресторане «Русский лес». Я толсто намекнула Артёму, что я тоже участница экспериментов господина Файзуллаева и у меня имеется кое-что эксклюзивное. В общем, парень клюнул.

Я, разумеется, попала в пробку и опоздала, потом ещё топала пешком через всю эту дурацкую площадь, потому что со стороны ресторана нет парковки. Не предполагалось в те времена, что советский человек будет подъезжать на машине. Артём дожидался меня за столиком. Он совсем сопливый оказался, лет двадцати, по-моему. Но по части внешних данных очень даже ничего – ростом, правда, маловат, но крепенький, кудрявый шатен, щёчки свежие, такие, когда дозревают, красавцами становятся, если только не надуют пивной живот после двадцати пяти. А впрочем, отвлекаться на глупости я не собиралась – у меня к нему был деловой разговор.

Я, конечно, сразу взяла быка за рога и выложила всё чистосердечно. Что Эмиль действительно проводил со мной эксперимент, но недолго, и давно бросил; а сейчас у нас с ним возникли личные разногласия, и я желаю немного поучить его думать верхней головкой, а не нижней. От Артёма же мне нужно только его репортёрское воображение, потому что литературных способностей у меня ещё со школы не было.

Пацан оказался сообразительный, въехал моментально.

– Так, – говорит, посасывая джин-тоник, – я правильно вас понимаю, вы хотите, чтобы я сочинил вашу историю?

– Я предлагаю вам заработать, господин Раздольный, – говорю. А самой смешно смотреть, как он на меня пялится. Не иначе, пытается определить, пользуюсь я косметикой или нет. Ах ты дурачок… Я незаметно под столом пуговицу на пиджаке отстегнула, у меня на двух пуговицах, низко посаженных, и под ним была гипюровая блузка, которую я терпеть не могу, но в гардеробе держу ради таких случаев – я знаю, как произвести впечатление.

– Можно просто Артём, – так, смутился, вижу, хотя и строит из себя крутого. – А скажите мне, вы-то что с этого иметь будете?

– Я? Моральное удовлетворение. Видите ли, Артём, он неудачно провёл мне курс психотерапии, а факт нанесения вреда доказать нереально. Отсудить компенсацию я не смогу. Поэтому ущерб деловой репутации – самое оно.

Задумался. Глазки блеснули – соображает.

– Окей, – говорит. – Операция «Неуловимый мститель», значит. Какую историю мы будем разрабатывать? Изнасилование, сексуальные домогательства?

Господи ты боже. Можно подумать, этот засранец малолетний знает что-то о домогательствах – с таким апломбом изрёк. Ему всё шуточки. Сразу видно, никто не махал у него перед носом нефритовым жезлом в лифте отеля, предлагая отсосать. Но мне по нефритовый жезл, то есть похер, у меня своя стратегическая задача.

– Неопытный вы ещё молодой человек, Артём, – говорю. – Такой сюжет – это уголовная статья. Потребуют с нас доказательств, а потом под суд за клевету. Есть идея получше. И повеселее.

Вкратце я ему изложила свой план. Мы с ним сочиняем интервью о сенсационных подробностях эксперимента Эмиля, который он якобы проводил со мной, и Артём помещает его в газете, только желательно что-нибудь покрупнее «Зеленоградского листка» – у него есть нужные связи? Он покивал, что да, мол, есть такая возможность. Эмиль окажется в глупом положении, если начнёт опровергать. А скорее всего, опровергать он не станет, именно потому что не дебил и просчитает на раз последствия для себя и своего проекта. И тут мы переходим к плану Б. Я отслеживаю на сайте этого Фонда-как-его-инноваций список получателей грантов и, как только там появится имя Файзуллаева Эмиля Ибрагимовича, Артём тиснет разоблачительную статью. Дескать, я была в Эмиля безответно влюблена и со злости всё выдумала, не было никакого эксперимента.

(Как я узнала источник финансирования? Элементарно, Ватсон. Пока этот скот толстомордый лапал меня на подоконнике и угрожал изнасилованием, исхитрилась глянуть, от кого у него был последний звонок на мобильнике. Он его впопыхах в боковой карман засунул, а я вытянула немного. Номера увидеть, конечно, не успела, но абонент назывался «Сергей, Футурум +». Дома после работы я быстренько пробила название по тырнету и выяснила, что это венчурная компания при поддержке Государственного фонда развития грёбаных нанотехнологий – пардон, инновационных технологий. Эта конторка раздала уже с полсотни мегагрантов на какую-то айтишную и управленческую муть. Было бы странно, если бы грант у Эмиля ожидался не оттуда. Ну, Эмиль, держи штаны!).

У Артёма мордочка загорелась. Кажется, моя идея его увлекла.

– Супер! – говорит. – Давайте обсудим концепцию.

– Концепция такая. Я участвую в уникальном эксперименте по превращению людей в животных путём воздействия на мозг. Начиная с апреля этого года эксперименты засекречены, и участники дают подписку о неразглашении. Но вас удалось получить у меня согласие на эксклюзивное интервью… В печати я буду фигурировать как Ирина К. И чёрный прямоугольничек на глаза, но только узенький, чтобы, кому надо, сразу узнали. Можете прям тут меня сфоткать, только если умеете, конечно. А то выйдет на снимке какая-нибудь жирная корова – я в таком случае ваши яйца лично по стенке размажу. Шютка.

 

 

27. Григорий Спальников, 8 мая (Королевство кроликов)

 

В королевстве кроликов страшнее всего было оказаться
под огнем патриотического гнева. По обычаям кроликов,
патриотический гнев следовало всегда и везде поощрять.
Каждый кролик в королевстве кроликов в момент
проявления патриотического гнева мгновенно становится
рангом выше того кролика, против которого был направлен
его патриотический гнев.

Фазиль Искандер, «Кролики и удавы»

 

Я был совершенно не готов к тому, что она и правда позвонит. Случайно завязанные разговоры в музее обычно остаются тем, чем они и являются – случайностью. И всё-таки она позвонила.

Отпихнув от себя кота, всё норовившего вкогтиться в футболку, я добрался до отчаянно трезвонившего телефона – вечно его забываю в кармане пиджака, – и снял трубку, чтобы услышать:

– Привет! Гриша, это ты?

В первые секунды я не узнал её голоса – телефон меняет тембр. Я, конечно, понял, что это не Сандра. Но кто бы мог мне звонить и обращаться на «ты»? Кто-то из бывших однокурсниц? Я смущённо кашлянул.

– А кто это говорит?

– Это Вика! Помнишь, мы с тобой в Пушкинском были?

Упс, подумал я, этого мне ещё не хватало. Притворяться, будто я её не знаю, было последнее дело, я бы и не сумел. Помявшись, я ответил:

– Помню, конечно. Мы смотрели раннее кватроченто.

– Ну да! Как у тебя дела?

– Да так, – неопределённо ответил я, машинально отметив, что диалог выходит почти гоголевский. Голос Вики прорезался неожиданно взрослым сочувствием.

– Неприятности на работе, да?

– У меня они перманентно, – с натужным юмором отозвался я. О неприятностях на работе Вика, в силу её юного возраста, могла иметь лишь теоретическое представление. Она запыхтела в трубку.

– Дай угадаю. Коза-начальница? И, стопудово, жирдяйка с осветлёнными волосами?

– Как ты догадалась? – я мысленно отогнал от себя образ Альбины Дмитриевны. Вика хихикнула.

– А я телепатка. Послушай, может, встретимся как-нибудь ещё раз?

– У меня времени нет, – произнёс я первое, что пришло в голову. Вику это не обескуражило, а может, она сразу поняла, что я вру.

– А когда будет?

Чёрт побери, разозлился я сам на себя, только не притворяйся, будто тебе не хочется её увидеть. Единственный человек, с которым можно нормально поговорить, и ты струсил. Да, именно струсил – ты же не собираешься, боже мой, её трахать, это же смешно. Зачем всё усложнять?

– На следующей неделе, – отстранённо ответил я, – можно восьмого.

– Супер! А где? Тебе удобно в торговом центре «Парадиз»?

Я поспешил заверить, что, конечно, удобно. Меня обрадовал этот выбор: он ни к чему не обязывал, и сам формат встречи в людном месте защищал от возможных неловкостей. Название «Парадиз» было, прямо сказать, тошнотворно – мне снова вспомнился Ваня Клепалов в пижаме, на фоне фикусов и самодельных панно с жирафами, – но я ничего не мог поделать с обычаем давать торговым центрам пошлые названия.

– …тогда в полпятого, у медведя.

– Какого медведя?

– Ну там мишка стоит большой, плюшевый. На первом этаже, под пальмами.

И теперь я, как дурак, бродил по торговому центру «Парадиз» и пытался отыскать этого медведя. Первая попытка оказалась неудачной – встреченный мною плюшевый мишка бодро рванул мне наперерез и всучил мне рекламный образец какой-то продукции. Это оказалась конфета, я вежливо сунул её в карман. Вряд ли Вика имела в виду мишку подобного сорта. Мне требовалось нечто более стационарное.

Наконец крытая стеклянная галерея вывела меня в другой холл, вдвое больше первого. Я услышал шум фонтана, увидел блеск подсвеченной воды и зелень пальм – кажется, настоящих, – а вслед за тем Вику. Она уже стояла у фонтана, свою нелепую куртку из чёрного бархата она держала в руках, на шею у неё был намотан красно-белый арабский платок – как водится на майских выходных, похолодало. Мишку я разглядел позже – это был диснеевский Винни-Пух, отмечавший вход в детскую игровую зону с коврами и батутами. Я подумал, а что, если и в этом внутри кто-нибудь сидит. Усмехнулся про себя полной бесполезности этой мысли и подошёл к Вике.

– Привет, – сказал я. – Извини, что опоздал.

– Привет! – воскликнула Вика. – Ничего ты не опоздал, я сама только пришла.

– Я, понимаешь, ориентировался на белого медведя, а он оказался ходячий и ушёл от меня.

– А, тот, который на входе конфеты раздаёт? Тебе какая досталась?

– Черносмородиновая, кажется, – я вынул конфету и посмотрел на обёртку.

– Ну вот, тебе везёт. А мне апельсиновая.

– Я бы от апельсиновой не отказался. Махнёмся?

Вкус поддельной смородины я не любил с юности. Обмен состоялся.

– Ммммм! – Вика засунула конфету за щёку. – Куда пойдём?

Куда? Стыдно признаться, об этом я не подумал. Наверное, в кафе, куда же ещё? В нынешнее время всё общение происходит в кафе, приглашение девушке выпить кофе уже не содержит подтекста, на который когда-то намекал мой отец в своих наставлениях… Я сглотнут апельсиновую после конфеты слюну и посмотрел на указатель.

– Пошли на второй этаж, там кафе есть.

– Я не хочу есть, – торопливо сказала Вика и отчего-то покраснела. Так, понятно, бедняжка уже озабочена фигурой. Я не смог удержаться от улыбки.

– Думаешь, я тебя буду тортом с ложки кормить? Не хочешь – не ешь. Просто выпьем чаю, посидим, поговорим.

Мы поднялись на второй этаж и приземлились в первой же попавшейся забегаловке, не глядя на вывески. Дуя на чай в картонном стаканчике, я спросил:

– Слушай, а как ты всё-таки узнала про мою начальницу?

Вика прыснула, едва не пролив кипяток.

– Тоже мне, сложность! Погуглила твой е-мейл, вышла на страничку твоего факультета, где список сотрудников. Ну и наткнулась на её профиль с фоткой. А что она коза, и так видно. У нас математичка такая была в пятом классе. Мы её «Долорес Амбридж» звали.

Я хотел спросить, в каком она классе сейчас, и не решился. Это будет выглядеть как попытка узнать, сколько ей лет. Мне и правда было интересно, сколько ей лет, но я ни за что не смог бы задать ей этот вопрос.

– Ты что, поступать к нам собралась? – неуклюже пошутил я. Вика осторожно отхлебнула чай из стаканчика.

– Да не знаю я ещё, – чистосердечно ответила она. – Я вообще-то ветеринаром хочу быть, но мама против.

И правильно против, подумал я, в школе мы все имеем мало представления о реалиях профессий. Вот и я в детстве хотел стать ветеринаром. И не то чтобы я не знал о технической стороне дела – я ходил в Тимирязевский музей и увлечённо разглядывал банки с препаратами; ни шестиногий ягнёнок, ни пищеварительная система кошки не вызывали у меня брезгливости, а лишь научное любопытство. Но как-то в деревне у меня состоялась встреча с живым бараном. Он подошёл снаружи и смотрел на меня жёлтыми глазами через сетку-рабицу. Я присел на корточки и стал искать какую-нибудь травку посочнее, чтобы его покормить. Но баран продолжал смотреть своим тупым, стеклянным взглядом и вдруг попёр на меня, тяжело и неотвратимо, как танк. Он ударил лбом в сетку, бетонный столбик ограждения повалился и рассёк мне висок. Было не только больно, но и чертовски обидно, потому что приходилось идти к родителям и объяснять, откуда у меня травма – бодался с бараном, как это вам?

– Знаешь, – сказал я, – я тоже хотел стать ветеринаром. Только в твои годы уже расхотел.

– А что так?

– Меня однажды баран чуть не забодал. После этого я решил, что поторопился с выбором призвания.

– И ты стал историком?

– Так уж вышло.

– Теперь бодаешься с баранами на зачётах?

Я рассмеялся.

– Ты что же, и на форум «Перлы студентов» заглядывала?

– Ага. А ещё у нас по философии вузовский препод, он всякие байки рассказывает.

– У вас читают философию?

– Мутотень, – неожиданно угрюмо оборвала Вика. Она так и не допила чай. – Пойдём отсюда куда-нибудь.

– Пойдём, – согласился я. Мы оставили недопитые стаканчики с чаем и побрели через холл. Я был в растерянности: что дальше? Не кино же, в конце концов, тем более что шедшая в здешнем кинозале лабуда уже час как началась. Тут на глаза мне попалась реклама живого уголка на третьем этаже. Это подойдёт, решил я и обернулся к Вике.

– Пошли в зоопарк.

– Ты чего? – недоверчиво округлила глаза Вика. Наверное, сочла это предложение слишком уж детским. Я улыбнулся.

– Пошли-пошли. К твоим ветеринарным объектам.

Эскалатор вынес нас на третий этаж, прямо к стеклянным дверям. В зверинце пахло чистым сухим сеном и немного морковью. Я купил два билета и корм для животных. Почему-то мне не пришло в голову поинтересоваться, какие именно у них животные. Я даже не знал, чего ждал. Скорее всего, козлят и овечек, нарисованных на рекламном плакате.

В этом мне пришлось раскаяться через пару минут. Дело в том, что я с детства боюсь всевозможных грызунов. Не только крыс, что бывает с людьми нередко, но и кроликов. Меня стыдили, говорили, что я как девчонка; я научился в итоге подавлять свой страх, но не избавился от него. Это зверьё и составляло основную долю экспозиции.

Ладно, подумал я, мне же не пять лет, потерплю. Вика в восторге склонилась над загончиком с лысыми морскими свинками. Розовые, чёрные и пятнистые твари кишмя кишели в загончике – выражение «кишмя кишеть» я представлял себе именно так. Я думал, сейчас начнётся девчачье няканье и сюсюканье, но Вика просто насыпала на ладонь зёрен и молча протянула руку. Вся эта голая, пищащая, копошащаяся хтонь тут же ринулась к ней и сбилась в кучу вокруг корма. Свинки отталкивали друг друга, наступая соседям на головы. Вика попыталась свободной рукой погладить одну, свинка взвизгнула, забилась и отскочила.

– Нервные какие, – усмехнулась Вика. В следующем загончике была хтонь косматая, безглазая, с торчащими во все стороны волосяными розетками. Пакетик с кормом казался неистощимым. Потом мы очутились у большого загона с высоким дощатым бортиком. Я ожидал, что там овцы, но в загоне оказались кролики, штук тридцать кроликов разного цвета. Наверное, надо было ещё морковку купить, подумал я. Вика тем временем обнаружила сбоку дверцу с надписью «Добро пожаловать», зашла внутрь и присела на корточки среди крольчатника. Кролики сбежались к ней, топоча по доскам, ещё до того, как она раскрыла пакет с зерном. Они были декоративные, не очень крупные, но всё же раза в три больше морских свинок. Мне стало не по себе. Вика подняла сияющее личико и посмотрела на меня снизу вверх.

– Давай, заходи!

Глупо, упрекнул я себя, не могу же я перед девицей юного возраста стрематься кроликов. Кажется, по-белорусски кролик и называется трус… Я открыл дверцу и вошёл. Вика стряхнула с ладони остаток овса.

– На, – сказала она, вручая мне пакетик. Я постеснялся сказать «нет». Опустившись на корточки, я высыпал корм на ладонь.

Вокруг меня мгновенно стянулось серо-бурое кольцо жующих морд с раздвоенной губой. Кролики пёрли абсолютно беззвучно, было слышно только глухое топотанье пяток по припорошённому опилками сосновому полу. Моя рука скрылась под жаркой пуховой массой. Я почувствовал, как острые резцы ущипнули за ладонь – раз, другой, третий. Гады, съедят же, подумалось мне. Клепалова на вас нет… К горлу подкатил жирный тяжёлый ком. Моему распоясавшему воображению представился Клепалов, как он сидит на корточках среди кроликов и перегрызает им глотки, подрагивая блестящим пирсингом в губе, и как затем кролики наваливаются и начинают жрать его самого… В глазах у меня поплыло, и я стукнулся головой о деревянную загородку.

– Гриш, тебе чего, плохо? – услышал я взволнованный голос Вики. Её ручка легла мне на плечо, неожиданно крепкая и тяжёлая. Я усилием отогнал дурноту. Заговорить я смог не сразу.

– А ну пшли, шаурма! – Вика отогнала кроликов. Среагировав на слово «плохо», зашлёпала резиновыми тапками смотрительница.

– Молодой человек? Вам плохо? Скорую вызвать?

– Не надо, – замотал головой я. – Это просто мигрень начинается.

– Ну смотрите, – тётку мои слова, похоже, не особенно убедили. – Говорят, сейчас какая-то мегавспышка на солнце, так что вы поосторожней.

Вика сжала моё плечо и вполголоса проговорила:

– Всё окей. Просто встань.

Она отпустила руку. Я ухватился за бортик и поднялся. Меня всё ещё немного мутило. Было смешно и гадко, что я чуть не лишился сознания из-за каких-то сраных кроликов. И, кажется, мигрень действительно заявляла претензии на меня.

Когда мы натягивали куртки у вешалки на выходе, Вика подмигнула мне.

– Не парься. Дядя Макс тоже боится кроликов. Ни за что их в руки не возьмёт.

В этот момент я понял, что значит «не знал, куда глаза девать». Вика засмеялась, тихонько и необидно.

– Да он ещё больше боится. Я-то не знала, маленькая была. Посадила ему на колени кролика, а он как заорёт, как даст мне по уху.

– Его бы самого по уху, – мрачно сказал я. Меня постепенно отпускало. То, что давящей тяжестью сжимало голову – нет, это была не мигрень, это был стыд, и сейчас он уходил, растворяясь в целительном юморе. Вика потянула меня за рукав.

– Пошли на улицу! Ты ещё главного прикола не знаешь. У него кролики – типа бизнес, это идея жены была их завести. Так он их кормит через ящик, как в валютной обменке. Выдвинет, запихнёт сено и сразу захлопывает. Каких только фобий у людей не бывает!

Она вдруг посерьёзнела и заглянула мне в глаза.

– Не переживай, я никому не расскажу. Даже дяде Максу.

– Ты ужасно славная, – сказал я, – но всё-таки лучше обо мне вообще не рассказывать. А то решат, что я какой-нибудь извращенец.

Мы расстались в метро; по счастью, она не настаивала, чтобы я провожал её до дома. Трясясь в вагоне на жёстком дерматиновом сиденье, я подумал, что это, наверное, было самое катастрофическое свидание в моей жизни – и слава одноглазому богу.

 

 

28. Артём Раздольный, 10 мая (Превращение Ирины К.: сенсационные подробности психологического эксперимента)

 

В марте этого года в СМИ просочились сведения о невероятном эксперименте под кодовым названием «Принцип оборотня», который проводится в Институте синкретической психологии. Вероятно, подробности, рассказанные добровольцем по имени Иван в интервью Артёму Раздольному, показались слишком откровенными руководителям эксперимента, так как проект вскоре был засекречен. Однако Артёму всё же удалось встретиться с ещё одной участницей на условии, что её личность не будет раскрыта.

 

Её зовут Ирина К., ей около сорока лет (ну оборзел, всего-то тридцать семь, если врать, так мог бы и сбавить – И. К.), у неё благополучная семья и высокооплачиваемая работа. Что заставило её согласиться на участие в этом безумном эксперименте, участники которого ползают голыми по трубе из автомобильных покрышек, хватают зубами резиновые игрушки и охотятся на живых крыс?

Сгорая от нетерпения услышать историю Ирины, я дожидаюсь её в ресторане «Русский лес» в Зеленограде. Наконец, появляется она – платиновая блондинка божественной красоты, в элегантном деловом костюме цвета кофе с молоком. (Дальтоник он, что ли? костюм был оливковый; насчёт божественной красоты не возражаю – И. К.). Она присаживается напротив меня и некоторое время молчит. Её длинные пальцы с безупречным французским маникюром нервно теребят застёжку сумочки. Я предлагаю ей выпить. После глотка джин-тоника (я это говно не пью, но кому какое дело? – И. К.) у нас завязывается беседа.

 

– Итак, Ирина, я правильно понимаю, что вы – участница проекта «Принцип оборотня»?

 

– Совершенно верно.

 

– Проектом по-прежнему руководит Эмиль Файзуллаев?

 

– Да, он его создал с нуля. Ему принадлежит теория эволюционной реверсии мозга (перегнул с умничаньем, не поверят же, что это мои слова – И. К.). Собственно, опытами по реверсии мы и занимаемся.

 

– В чём заключаются эти опыты? Могли бы вы рассказать подробнее для наших читателей?

 

– Используется специальная технология воздействия на мозг, разработанная непосредственно Эмилем Ибрагимовичем. Боюсь, у меня недостаточно познаний по теме, чтобы объяснить суть. Я и сама не очень понимаю, как это делается. В результате этого воздействия отключается новая кора мозга (а это я не выдумал, стыбзил из презентации Файзуллаева, выложенной на сайте его института – А. Р.), мозг переходит на древний, доисторический режим работы. Он фактически становится мозгом звероящера, как нам объяснили на подготовке.

 

– Звероящера? А это что за зверь, прошу прощения за каламбур?

 

– Он ещё не зверь на самом деле. Но уже не ящер. Такой древний предок млекопитающих, с шерстью и усиками, но мозг как у ящера. Жил двести миллионов лет назад, при динозаврах. То есть динозавров тогда ещё не было. (Память – дура, Википедия – молодец! – А. Р.). И вот эти древние программы поведения с тех времён в нашем мозгу сохранились.

 

– Это и есть реверсия? Включение древних программ?

 

– Примерно так. Эксперимент их запускает.

 

– Что вы чувствуете во время эксперимента? Поделитесь вашим опытом.

 

– Это трудно описать словами. Это ощущение свободы, освобождения от искусственных рамок современного общества. Так называемая цивилизация сделала наш образ жизни очень ограниченным, она подавляет нашу естественную природу (Это Тёмочка загнул, не я; лично я предпочитаю цивилизацию, не люблю, знаете ли, срать на корточках под кустом – И. К.). Эксперимент «Принцип оборотня» позволяет выйти за рамки привычного, увидеть мир новыми глазами. Я меняюсь полностью, меняется мой мозг, восприятие. Мир становится ярче и чётче, переливается радужными красками (на самом деле зрение ухудшается, я вижу только размытые пятна, но Артём сказал, что так неинтересно, публика не схавает – И. К.). Обоняние обостряется. Скорость реакции возрастает в десятки раз. Я чувствую себя хищником, который выслеживает добычу. Мозг заточен на единственную цель – охоту. Привычные человеческие эмоции отключаются, вы живёте рефлексами, ощущениями. Невероятный, волнительный опыт (волнующий, дебил! – И. К.). И при этом страшноватый. Реальный выброс адреналина.

 

– Вам дают какие-то задания? Что именно вы делаете?

 

– Воспроизводим формы животного поведения, в частности, охоту. В основном тренируемся на резиновых моделях, но проводятся также тренинги с живыми мышами и крысами. Да, понимаю, это выглядит нелепо и даже, наверное, жестоко, но наши ящероподобные предки были хищниками, у них развивались именно эти мозговые центры, поэтому их удобнее всего изучать. А наблюдение поведения в естественных условиях ничем заменить невозможно. Так считает Эмиль Ибрагимович.

 

– Занятие на любителя, лично мне бы вряд ли понравилось. Что, если участник не захочет выполнять это задание?

 

– Ну что вы, детский сад прямо. Участники заранее проинформированы о том, что они будут делать, и подписывают согласие. И потом, мы ведь в реверсивном состоянии. Нами управляют первобытные инстинкты. Мы просто не задумываемся, когда выполняем задание.

 

– Любого человека можно ввести в такое состояние?

 

– Не любого, конечно. Но технология очень эффективна. Срабатывает на 80% испытуемых (вот наколбасил, к чему всё это? – И. К. / что-то я цифру слишком круглую поставил, надо было более правдоподобную выбрать, например 86% – А. Р.).

 

– Почему вы, успешная женщина, мать двоих детей, решили принять участие в этом эксперименте?

 

– В качестве психотерапии. Я страдала от клинической депрессии. Моя жизнь казалась мне бессмысленной и бесцельной, я не испытывала удовлетворения от работы и секса. Я даже задумывалась о самоубийстве. Обычная психотерапия мне не помогала. Однажды я случайно познакомилась с Эмилем Ибрагимовичем, и он предложил мне поучаствовать в проекте «Принцип оборотня». Я решила, что мне пора изменить что-то в своей жизни, внести свежую струю (фу, Тёма, звучит как мочеиспускание – И. К.). Опыт, через который я прошла, сложный, но важный для меня. Хотя я не советовала бы людям со слабыми нервами и неустойчивой психикой записываться в этот проект. Это всё-таки достаточно жёсткая работа.

 

– Какое практическое значение могут иметь опыты Файзуллаева? Как вы считаете?

 

– Этого я сказать не могу. С нами это не обсуждалось. Считается, что цель проекта чисто научная – изучение работы мозга. Если честно, меня это не интересует (на самом деле ещё как интересует, сколько он денег собрался попилить на своей афере, но в интервью об этом говорить не стоит – И. К.). Для меня, как и для других участников, это прежде всего возможность познать себя, раскрыть свою истинную сущность. Хотя, возможно, наш опыт кому-то покажется слишком большим экстримом.

 

 

29. Эмиль Файзуллаев, 12 – 25 мая (Из рабочего дневника)

 

12 мая. Йес! Ребятки из «Футурум плюс» обещание выполнили – арендовали для меня лабораторию в одной коммерческой клинике, где имеется установка для фМРТ. Нам с Иваном уже выписаны пропуска, только предупредили, чтобы мы мышей за собой убирали. Иван, по счастью, в Москве и пока никуда не уезжает. Я опасался, что эксперимент ему надоест и он пошлёт меня нах, но этого не случилось. Напротив, Иван сам мне позвонил после майских праздников и поинтересовался, будем ли мы продолжать опыты. Довольно настырным тоном поинтересовался, с такой упреждающей агрессией, как будто, наоборот, это он ждал, что я его пошлю. И явно обрадовался, когда я подтвердил, что опыты продолжаются. Я не выдержал и в свою очередь поинтересовался, с чего бы это такая эйфория. Тут Иван как-то замялся и пробубнил, что это не телефонный разговор, что он может это обсуждать только при личной встрече. «При личной встрече!». Совершенно не его лексикон. Наверное, задолжал кому-то денег.

«При личной встрече» оказалось, что так оно и есть – что товарисч задолжал кому-то энную сумму денег, не так чтобы серьёзную, около двадцати тысяч, однако с ходу прямо так достать её, конечно, студенту неоткуда, даже сыну обеспеченных родителей, ибо даже обеспеченные родители в таких случаях дают не денег, а ремнём по жопе. В общем, ситуация банальная и для меня более чем удачная. Я заверил его, что, конечно же, буду продолжать опыты на более точной аппаратуре. Горю от нетерпения. Есть все основания полагать, что меня ожидает нечто вкусное. Я провёл 120 опытов на ЭЭГ, в 78% наступало полное отключение неокортекса, в 22% частичное (только лобных долей). Вся статистика сведена в компе. Время понять, что у него там работает на самом деле.

16 мая. Повод выпить! Получилось, ёпть. Вкуснее и придумать нельзя было. Официальное решение по гранту будет только в конце июня – я же засохну, пока дождусь. Но с другой стороны, было бы хуже, если бы мне нечего было предъявить, мало ли какие промежуточные результаты понадобятся. А тут – нате. Плиззз, на блюдечке.

Итак, записываю. Чёрным по белому: спонтанная активация миндалевидного тела, передающая импульс в средний мозг. Конечно, на ЭЭГ этого было не видно. Он же неокортексом весь закрыт. Я тут нарыл кое-что про мозг звероящеров. Есть реконструкции по черепам. Девять из десяти, что это оно самое. У них средний мозг, судя по всему, играл ведущую роль в поведении. Он отвечает за примитивные хищные рефлексы. Кто бы мне сказал ещё год назад, что я буду изучать всё это дело, эволюцию-хуэволюцию, я бы покрутил пальцем у виска и отослал к психиатру…

Вот и разгадка. Миндалевидное тело связано с агрессией, страхом и сексуальностью. Всё как на ладони, картинка складывается. Монашки-лягушки из Сен-Люси, хе-хе. Имело место рискованное стечение обстоятельств – лягушачий брачный сезон (а когда, по-вашему, лягушки орут? и отчего? не от любви к искусству же!) плюс подавленные сексуальные желания. Ну и рвануло по полной программе, так что крышу вынесло. То же самое с несчастным патером, который решил стать кроликом. Дело в целибате, не случайно, что именно у духовенства оказался крен в эту сторону. (Сам скоро кроликом стану, полгода не трахался. К Снежанке, что ли, съездить. Вообще еврейку хочется, но Надюша умотала в Барселону). А у других – агрессия. Тоже, в общем, понятно. Ай да Файзуллаев, ай да сукин сын! Это потянет на публикацию в международном журнале³. Найти бы только компетентного переводчика, мой английский слабоват для этого. Может, Гришка согласится? Не за бесплатно, разумеется.

Но вот что меня напрягает: воспроизводим ли эксперимент? Существуют ли способы искусственной неинвазивной стимуляции миндалевидного тела, и на каком проценте людей они могут сработать? Тут пока ещё много неясного…

19 мая. Что за муйня? Чувствую себя полным идиотом. Какая-то кафкианская история. Иван ни с того ни с сего заговорил о проекте под названием «Принцип оборотня». До меня не сразу допёрло, что, по его мнению, этим проектом занимаюсь я и что он туда просится. Чтоб я ещё знал, какой проект он имеет в виду! Явно какое-то недоразумение. Я сделал умную морду и строго осведомился, откуда у него такие сведения. Иван начал блеять что-то про газету. Врёт он как дышит, но никакой убедительности. Я сказал, что по научной фантастике ему незачёт, и отослал его домой. А вечером Ваня прислал мне ссылку на сайт газеты.

Оба-на, оказывается, он и не думал врать. Там было интервью того самого Артёма Раздольного, который приходил ко мне в феврале, с некоей «Ириной К.», в которой только тот, кто безнадёжно не в теме, не узнал бы Кононенко. И фотография прилагалась – хоть и с чёрным прямоугольником на глазах, но я-то её опознаю даже в противогазе. Достаточно на неё насмотрелся. Аллах милосердный, какую же чушь она несла! Не ожидал, что и у неё голова набита этой нью-эйджевской пошлятиной. «Раскрыть свою истинную сущность», буэээ. Хотя, впрочем, чего я хотел, от блондинки этого ожидать нормально. Но дело даже не в феноменальной глупости её откровений, а в том, что это лажа от начала и до конца. Если верить интервью, Кононенко не только продолжает участвовать в моём эксперименте, но у меня там вообще целая группа добровольцев, которые вроде бы голышом охотятся на мышей в лабиринте или ещё что-то такое делают. Вот хрень-то!

Зачем она всё это выдумала? Попиариться решила, не иначе. Интересно, вьюноша правда такой дурак или прагматично решил заработать на жареных утках? И главное, что мне делать прикажете? Опровергать? Несолидно как-то…

22 мая. Попытался разъяснить Ивану, что группы «Принцип оборотня» не существует, что Ирина психически неадекватная особа, которая всё это придумала из собственной больной головы. Предчувствия, что Иван мне не поверит, оправдались по максимуму. Он тут же принялся уверять меня, что прекрасно понимает секретность эксперимента, что вообще он в курсе, о чём можно болтать и о чём нельзя, и чтобы я в его надёжности не сомневался. Всё бредовее и бредовее. Что за моча ударила в голову этой овце, что она начала раздавать шизоидные интервью?

Вдруг меня осенило. Банальное сопоставление фактов. Она же влюблена в меня, кретинка. И мстит мне после того, как я наглядно продемонстрировал ей, что она перестала мне быть интересной. А скорее, пытается обратить на себя внимание, вызвать меня на разговор. А вот фиг тебе. Не дождёшься. Не воображай себя слишком умной, детка. Ты что, решила, что я буду бегать по редакциям газет и опровергать твои сублимированные фантазии про крыс?

Но вот только как отделаться от Клепалова? Он же, чудик, на самом деле поверил в группу, и разубедить его невозможно. Да я и сам, возможно, на его месте решил бы, что мне пудрят мозги.

24 мая. Я выкрутился. Сделав серьёзное выражение лица (труднее всего было стараться не ржать), я разъяснил Ивану, что в проект «Принцип оборотня» взять его не могу ввиду того, что он не подходит для исследования. В группу принимаются только лица старше 25 лет, потому что в более молодом возрасте мозг всё ещё продолжает расти, а для данного типа опытов нужны сложившиеся, зрелые мозговые структуры; Ивану же едва исполнилось двадцать, и целенаправленное воздействие (знать бы, какое!) может повредить его юный чердак (хотя, имхо, повреждать там особенно нечего, мысленно добавил я), что было бы весьма прискорбно и для Вани, и для науки… Ваня схавал. Хотя разочарованно протянул «ууу».

25 мая. Обдумал ситуацию с Кононенко и окончательно принял решение проигнорировать. Не собираюсь тратить время на истеричек. Я даже благодарен ей, что она так изумительно расчехлилась – теперь я совершенно уверен, что работать с ней дальше не стоит ни на каких условиях. Личные тёрки с влюблённой, как кошка, бабой только осложнят мне дело. Надеюсь, она не собирается меня преследовать. А впрочем, проблемы я привык решать по ходу их поступления.

 

 

30. Арнольд Клепалов – Иван Клепалов, 25 мая (Картина Репина маслом)

 

А. К.: …дебил, в кого только ты у меня таким уродился, бля, вроде у матери айкью повыше плинтуса…

И. К.: Ну па, ну чё такого? Чё я сделал?

А. К.: Чё сделал, чё сделал! Запорол всё на хер! Лезешь, куда не надо! Я разве говорил тебе проситься в проект «Принцип оборотня»? Говорил?

И. К.: Па, ну мне просто интересно было…

А. К.: В народе говорят – любопытство не порок, а большое свинство. Ты вообще не должен был заикаться при нём об этом проекте! Блин, вообще ничего доверить нельзя… Твоя задача была продолжать с ним опыты! И записывать свои ощущения. Ты, блин, даже записать ничего не можешь, двоечник недоделанный. Как ты вообще работать собираешься? Вот это что такое? «Икспиримент №34. заниматся сканированием минтальности тела в средний мосг. Мыш здохла». Сдохнешь тут с тобой, и правда.

И. К.: Я чё, виноват, что я не в теме? Я ж не психолог, я журналист…

А. К.: Из тебя журналист, как из говна пуля. Двух слов грамотно связать не в состоянии. Сессию завалил, что будешь делать после академки? Только на опыты и годишься, дегенерат. Позорище.

И. К.: Па, хватит уже обзываться. Заколебал уже. Вот не буду ходить к нему на опыты, на фиг, нужен мне этот геморрой, уже забодался, блядь, с этими мышами.

А. К.: Ты что? Только попробуй мне! «Не буду»! Ремня тебе… (Спохватывается, мягко увещевает:) Ваня, ты пойми, это важно для нас. Куплю я тебе айфон, какой ты хотел. На этот счёт не беспокойся.

И. К.: Правда купишь?

А. К.: Ты что, Вань, мне не доверяешь? Правда-правда. Только прошу, больше никакой самодеятельности. Не можешь отчёт написать – хер с тобой, снимешь видео. Это хоть сумеешь? Надеюсь, сумеешь. Нам нужно подтверждение результатов опыта, понял?

И. К. (уныло): Понял. Сколько ещё продолжать это дело?

А. К.: Сколько у тебя ещё долгов по легенде осталось?

И. К.: Вроде тыщ восемь…

А. К.: Вот и продолжай до обнуления. А потом как хочешь.

 

 

31. Григорий Спальников, 22 мая (Неакадемическая разница)

 

В этом сонете я делю самого себя на два начала, следуя раздвоению моих мыслей.
Одну часть я называю сердцем, то есть желанием, другую – душою, то есть разумом,
и передаю разговор одного с другой.

Данте Алигьери, «Новая жизнь»

 

Едва я после трёх пар подряд в последний раз сгрёб конспекты в портфель и собрался относить ключ в диспетчерскую, как меня посетил очередной экспонат. Вернее, экспонатка – кажется, феминитивы сейчас в моде. Перед моим столом нарисовалась грудастая фея с распущенными волосами цвета пшеничной соломы, пахнущая абрикосами; на ней был голубой пиджак из лакированной кожи, а под оным – чёрный топик в обтяжку, едва прикрывавший её выдающиеся достоинства. Хлопая густо насинёнными глазами, фея сообщила мне, что она переводится с заочного журфака на очный исторический и что мне следует принять у неё академическую разницу по всеобщей истории. Мысленно чертыхнувшись, я отослал фею на кафедру и велел подождать – я не мог занимать чужие часы в аудитории из-за внезапных переводников.

Когда я сдал ключ и дошёл до кафедры, фея уже сидела под дверью на рюкзаке, глядя на меня преданными глазами лабрадора – цвет волос усиливал сходство. Я обречённо отпер дверь, заранее понимая, что мне предстоит. А какой курс, кстати, она собирается мне сдавать? Студентка предъявила мятый и грязный лист. Это был список тем по Средневековью. Я пробежал его глазами и спросил, какую тему она точно знает. У меня не было никакого желания зависать с ней на кафедре в конце рабочего дня.

– Шестую, – уверенно заявила заочница и ткнула пальцем. Это была тема «Эпоха Каролингов и Священная Римская империя». Я пожал плечами и дал ей пятнадцать минут на подготовку. Через четыре минуты она начала ёрзать, поддёргивать маечку, теребить волосы и облизывать губы, затем заявила, что готова. Ещё через тридцать секунд я понял, что девица безнадёжно путает Священную Римскую империю с Древним Римом – она несла какую-то пургу про Ромула и Рема. Вот какого чёрта эти особи идут на исторический? Сидела бы на своём заочном журфаке… Загадка. Сам не свой от вежливости, я указал девушке, что в вопросе упомянуты Каролинги. Кто, по её мнению, основатель каролингской династии?

– Не знаю, – с дистиллированной честностью призналась фея, развесив нижнюю губу, покрытую жирным перламутровым блеском (и как не стирается после всех облизываний?). Я напомнил ей про Карла Великого. Судя по взгляду, в мозгу у девушки что-то торкнуло, и я отважился спросить, что она помнит о Карле Великом. «Ну скажи про Ронсевальскую битву, детка! – подумал я. – Просто упомяни Песнь о Роланде, и я тебя отпущу».

Детка сидела, раскрыв глаза в ступоре и пискляво хихикая. Я спустился ещё на шаг по наклонной плоскости:

– Про него поэма есть.

На лице студентки отразилась надежда.

– «Полтава»?

– Чего? – от неожиданности я даже не засмеялся. Никак не могу привыкнуть к подобным ответам, хотя мои студенты сто раз пробивали дно. Но сколько же можно стучать снизу!

– Ну Карл Великий, его победил Пётр Первый в Полтавской битве… – неуверенно пояснила фея, заглядывая мне в глаза снизу вверх. Она придвинулась ко мне слишком близко, от запаха её абрикосового дезодоранта и пудры меня подташнивало. Не выношу фруктового парфюма, кто только придумал эту идею – вонять сиропом для газировки? Я вздохнул.

– Фрёкен, – сказал я, – как по-вашему, в каком веке была Полтавская битва?

– О, – оживилась фрёкен, – это я знаю. В шестнадцатом.

Ещё минута, подумал я, и я подпишу признание в том, что я японский шпион. Я стиснул зубы.

– Год какой? – сухо спросил я. Против ожиданий, я услышал бодрый ответ:

– 1709-й.

– И как же у вас получается шестнадцатый век?

– Не знаю, я всегда единицу отнимаю.

Я убрал ручку в портфель и громко защёлкнул крышку.

– Вот что, придёте ко мне, когда выучите. Я гуманный. Только этот вопрос. Про Карла Великого и основание империи. Можете даже не учить всё остальное.

– Ну-у Григорий Алексеевич, ну пожалуйста, – заныла фея, – ну мне ведомость сдавать послезавтра…

– Александрович, – поправил я. – Пожалуйста, выйдите с кафедры, мне нужно запирать.

Фея поднялась и стала собирать манатки. В кармане у меня коротко и резко зыкнул телефон – эсэмэска. Я машинально вытащил из кармана аппарат и нажал на кнопку, в уверенности, что это очередная реклама от банка или сотового оператора. Но на экране высветилось послание от Вики.

Привет, что делаешь?

Пока я раздумывал, отвечать или нет, я ощутил прикосновение к своей ноге сквозь джинсы – лёгкое, но странно назойливое. Я вздрогнул и поднял глаза. Фея вовсе не покинула помещение, как я думал, она перебазировалась на стол прямо передо мной, свесив налитые ноги, обтянутые светлыми колготками, и теперь недвусмысленно дотрагивалась щиколоткой до моего колена. Тьфу. Она что, правда пытается меня соблазнять? Я отодвинулся.

Отбиваюсь от варваров, – напечатал я. Фея смотрела на меня в упор, надув блестящие губки и болтая туфелькой; из майки у неё выехал – наверняка нарочно – край бирюзового кружевного лифчика. Ей-богу, я сейчас выматерюсь. Наверняка ведь считает себя обладательницей неотразимого обаяния. Как эти девицы не понимают, что они попросту отвратны? И на что она рассчитывает – на то, что я завалю её прямо тут на сдвинутых стульях?

– Вы уйдёте или нет? – мой тон был вовсе не вопросительным. Мобильник тилибомкнул.

От готов или от франков?

Скорее от вандалов.

Набирая эту фразу, я выкарабкался из-за стола. Принцесса вандалов шмыгнула носом, готовясь пустить слезу.

– Вы не имеете права, – басом сказала она, – я буду жаловаться.

Давай встретимся завтра. Ты как?

– Вот что, девушка, – быстро сказал я, пока принцесса не надумала выкинуть что-нибудь вовсе непотребное (знаю я их, двоечниц), и наставил на неё мобильник. – Диктофон был включен с самого начала, весь наш разговор записался. Деканату будет интересно послушать.

Блеф был тупейший, я даже не знаю, есть ли в моей трубке диктофон и как им пользоваться, но она купилась. С потухшим лицом она слезла со стола, взвалила на плечо рюкзак и спросила:

– Когда к вам подойти?

– Когда выучите тему.

– Хорошо, – злобно всхлипнула красотка и вышла, напоследок со всего маху хлопнув дверью. Я взглянул на телефон, который держал в руках, и осознал, что только что отправил ответ да.

Я застыл, бессмысленно пялясь в экран. Телефон содрогнулся, отозвавшись в ладони вибрацией.

В котором часу?

Чёрт, чёрт, чёрт. Ты же не собирался с ней встречаться. И не думал, что она захочет видеться с тобой после того, как ты чуть не до смерти перепугался кроликов. Всё из-за этой дурищи-заочницы, совсем перестал соображать, что делаю. И как теперь выкручиваться? Игнорировать сообщения – эта методика мне претит, свинство по отношению к хорошей девчонке, которая мне ничего не сделала… и к тому же она может вообразить, что я притворяюсь гордым мачо, набиваю себе цену.

Телефон в руке намок от пота. Я обтёр его носовым платком и положил на стол. Усталость уже подкрадывалась и обволакивала голову дымной тяжестью. А скажи-ка, с чего ты вообще устраиваешь весь этот сыр-бор внутри себя? Почему видеться с ней – кажется тебе чем-то неправильным? Ты что, влюблён в неё? Глупее и вообразить ничего нельзя. Ты и она – это же смешно. Что, тебе и поговорить нельзя с теми, кому нет восемнадцати? Человеку интересно с тобой общаться, а ты, вместо того, чтобы радоваться, отталкиваешь её…

Я решительно взял телефон и набрал:

В четыре часа, в Парке Горького.

Заперев кафедру, я зашёл в туалет, поставил портфель на подоконник и… закурить мне полагалось по законам жанра, вот что, но я не курю, к сожалению. И даже жвачку не жую. Так что я просто стоял и размышлял, в чём же дело. Я уже не был уверен, что я в неё не влюблён.

Возможно ли это? Образ мужчины, заводящего роман с девушкой вдвое моложе себя, всегда вызывал у меня лёгкую гадливость. Было в этом какое-то убожество. В той среде, где я вырос, это нормальным не считалось. Моя мама на три года старше папы, и сам я приучен к мысли, что знакомиться следует с ровесницами. Всю сознательную жизнь меня раздражали всяческие осенние марафоны, вся эта совковая романтика, где трепетный интеллигент, страдая от истерик жены-мещанки, встречает свою Истинную Любовь, которая, разумеется, сияет чистотой молодости. Я не ханжа, люди, на мой взгляд, имеют полное право влюбляться, перевлюбляться и разводиться, но приличные люди делают это со своими сверстницами; осеннее марафонство вызывало у меня неотвязную мысль, что подобные персонажи прикрывают душевными тонкостями тягу сменить поюзанную бабу на свежатинку. Убожество, вот как я это называю; когда шестидесятилетний Курочкин с кафедры отечественной истории женился на студентке, я не мог понять, для чего это обоим и почему она согласилась. Курочкин мне и раньше был неприятен, а после той истории стал ещё неприятнее. Но ёлы-палы, мне не шестьдесят, и девчонку я эту видел всего два раза, с чего тут разводить мелодраму?

Вот ты уже и оправдываешься, злорадно отозвался внутренний голос, и у меня завязался классический диалог в стиле Незнайки.

 

Спальников-1: Ничего я не оправдываюсь! Ты сам-то веришь в эту лабуду – что можно влюбиться в толстую пионерку, которую видел чуть больше одного раза?

Спальников-2: Я ни во что не верю, тут не церковь. И ничему не доверяю. И в первую очередь не доверяю себе. То есть тебе. Ты уверен, что ты себя знаешь?

Спальников-1: Не очень… Но это же абсурд! Я не педофил.

Спальников-2: Педофил – понятие медицинское. Ты не испытываешь желания затаскивать в кусты малышню из детского сада, поэтому считаешь себя хорошим. Но если бы возраст согласия не повысили до шестнадцати, оставили четырнадцать, как в девяностые – ты бы рассматривал возможность отношений с Викой?

Спальников-1: Отношений!.. Слово-то какое блевотное. От студенток нахватался, что ли, лексики?

Спальников-2: А ты не увиливай, говори по-человечески. Рассматривал бы ты такую возможность?

Спальников-1: Не знаю.

Спальников-2: Не знаешь. Вот то-то. Ты не знаешь себя. Зажимаешь глаза и уши и пытаешься убедить себя, что ты хороший. И чем ты отличаешься от сторонников свободного ношения оружия, с которыми всё время спорил в тырнете? Они ведь тоже убеждены, что они-то, хорошие, никогда не выхватят пистолет и не откроют пальбу по детям в песочнице… Да не хороший ты. Потому что не можешь этого о себе знать наверняка. Потому что в черепушке у тебя под новой корой тот же мозг звероящера, что и у плохих.

Спальников-1: И что, теперь из-за этого сидеть под кроватью и никуда не высовываться? Как премудрый пискарь?

Спальников-2: А это уж ты, камрад, сам для себя решай. Тебя никто не заставлял назначать свидание.

Спальников-1: Какое ещё свидание? Просто встреча. Да может, она мне уже в этот раз надоест.

 

 

32. Эжен Ионеско – Пьеру Тейяру де Шардену (Неотправленное письмо 1952 г.)

 

Таким образом, коэффициент энцефализации самца
чёрного носорога составил 0,469, тогда как самки белого носорога – 0,299,
 что в обоих случаях существенно ниже ожидаемого
для млекопитающих коэффициента энцефализации в единицу.

Адиль Бхагвандин, Марк Хагенсен и Пол Мангер.
Мозг чёрного (Diceros bicornis) и белого (Ceratotherium simum) африканских носорогов:
морфология и объём по данным МРТ.

 

…не буду строить иллюзий – Вас, наверное, уже доконали корреспонденты, подобные мне – то есть люди без определённых верований и без определённых отношений с религией; я могу, не особенно напрягая воображение, представить, как опротивела Вам Ваша репутация философа, находящегося на ножах с католической церковью – ведь Вы совсем не этого хотели, создавая своё учение об эволюции. Вы не хотели бы отождествляться с такими, как я. Но мне этого и не нужно; более того, я нахожу это невозможным. Эмпатия – утопия, выдуманная от отчаяния; человеческое сознание к ней не приспособлено.

Собственно, такой же утопией мне представляется Ваша теория конвергенции – и здесь я перехожу к главному вопросу, ради которого я и решился Вам написать. Вы-то, отец Тейяр – неужели Вы сами в это верите, и даже не как в метафору, а как в действительность? Разумеется, я не должен бы задавать Вам этого вопроса, будучи на тридцать лет моложе Вас; но ведь Вы были на первой мировой войне, таская носилки с ранеными; вы знаете, что происходит с солдатом, которому миной оторвало ногу. Были ли мины у Ваших синантропов? Полагаю, они превосходно умели отгрызать друг другу ноги зубами, не прибегая для этого к прогрессу.

Конечно, Вы вправе сказать, что я не разбираюсь в палеонтологии – и что во время первой мировой я ходил пешком под стол и потому не вправе судить о тесных вратах истории. Но когда Вы раскапывали окаменелые слои в пустыне Гоби и писали Ваши книги в Пекине, я был в Румынии и лицезрел, как молодые скоты избивают прохожих, у которых недостаточно православные носы; я был во Франции и видел, как по улицам маршируют оккупанты со свастиками на рукавах, готовые в любой момент вломиться в чей-нибудь дом. (Ваши рассуждения о том, как зло обращается в добро и как смерть служит нашему растворению в Боге – как изложить их в доступной форме еврейским детям, которым разбивали головы о мостовые?). Вас не было тогда во Франции, отец Тейяр – но, живя в Китае, Вы должны были слышать хотя бы о японских фашистах. Сомневаюсь, что Вы, как Одиссей, заткнули себе уши воском – для этого в Вас слишком много мысли. И, однако, Вы находите возможным писать о постепенном прирастании духа в материи, о беспрерывном восхождении по эволюционной лестнице – всё прогресс, прогресс, прогресс и ни слова о регрессе.

Вы ведь не повторили соблазна Гегеля – кое-какие проговорки показывают, что фашизм Вам неприятен так же, как и мне. Но Вы отделываетесь от этой неприятности, пробормотав ритуальную формулу про вред механисцизма (как плохо быть механичными; давайте будем органичными). Или, может быть, просто сказывается профессия священника, вечное Te absolvo?⁴ Okay, как сказали бы англичане в английской пьесе, давайте будем органичными. Как органичен паразит, живущий в кишечнике! Вы, может быть, скажете, что паразит – ошибка материи, патология, случайный сбой на пути к совершенству (хотя он прекрасно демонстрирует, как эволюция приспособила его сосать чужие внутренности), что нормой его счесть нельзя. Давайте возьмём «нормальное» животное – ну, например, носорога. Вы ведь не станете отрицать, что носорог – нормальный продукт эволюции? Но я сомневаюсь, чтобы Вы рискнули стать посреди саванны перед носорогом и рассуждать перед ним о конвергенции в точке Омега. (Между прочим, хороший сюжет для пьесы: предположим, в некоем городе люди по одному начинают превращаться в носорогов. Какова будет реакция тех, кто ещё не превратился? Проповедовать носорогам гуманизм?).

Если же носорог – безусловно данный факт, то, исходя из Вашей же идеи о духовном единстве органической жизни, кто гарантирует, что и я, Вы или кто-то другой не являемся чуточку носорогами, будучи сопричастны его носорожности? Только не цитируйте мне святых отцов про обожение и преодоление плоти духом – я и сам их знаю не хуже Вас. Я даже люблю Дионисия Ареопагита; мне и самому случалось видеть свет. Но если свет заслоняет задница носорога?

Вы, вероятно, будете говорить о нашей высокой миссии просветлить всех носорогов нашим светом. Но не выйдет ли наоборот – что скотина растопчет светильник? Бог с ним, с фашизмом; не в Гитлере, в конце концов, дело. Меня волнует человеческая способность к перерождению. Факты таковы: миллионы людей в одночасье становятся чудовищами. Не говорят ли эти факты о том, что перед нами не случайная аберрация – что чудовище является нашей неотъемлемой внутренней частью, которую на отдельном участке эволюции прогресс лишь загнал в глубину, и что она только ждёт возможности проснуться?

Знаете, был такой австрийский писатель Франц Кафка (он умер задолго до второй мировой). У него есть рассказ, в котором главный герой превращается в насекомое. Обычное среди критиков мнение – что это история несчастного маргинала, от которого все отвернулись. У меня же этот рассказ вызывает ужас, до того детально там описан процесс расчеловечивания. Для меня это рассказ о нашем внутреннем чудовище, которое при любом удобном случае готово вылезти наружу.

Я сам наблюдал неоднократно, как чудовище вылезает на свободу – и не потому, что за ним плохо следили, нет; перед ним вежливо открывали клетку, используя разумнейшие и интеллектуальнейшие доводы. Кто-то говорил, что чудовище полно здоровья и силы, что оно куда прекраснее жалкого современного человека, развращённого буржуазным комфортом: это правые. Кто-то говорил, что чудовище – объективная реальность, и с ней нужно считаться: это левые. Кто-то говорил, что чудовище, в сущности, не так опасно, как его малюют, и с ним вполне можно мирно сосуществовать: это либералы. Не странно ли, что разум, который столь многие считают высшей ступенью эволюции, сделал так много для того, чтобы повернуть эту самую эволюцию вспять?

У Вас, конечно, найдётся готовый ответ: первородный грех. Хорошо, предположим, Адам пал. Но для того, чтобы пасть, он должен был обладать способностью к падению. Кто заложил её в нас – неужели Создатель? А если так, то не есть ли Он изощрённый садист, который сам запрограммировал наше падение (сейчас много экспериментируют с вычислительными машинами – шутки ради, программу можно настроить так, что она выдаст ответ, будто дважды два – пять) – и сам же нас за него карает?

О да, свобода воли; слышали мы уже сто раз эту песню. Но какая у Адама могла быть свобода воли, если он не представлял себе последствий своего поступка и верил на слово всему, что ему скажут? И разве таким должен быть совершенный человек – готовым столь легко свернуть на кривую дорожку? Нет, если мы и впрямь творение Бога, то, боюсь, мы изначально бракованное творение, и Ваша аллегория – что-де творение, падение и искупление суть лишь стороны процесса эволюции, – не спасает дела. Если столь многие люди, независимо друг от друга, начинают полагать, что дважды два пять и что быть носорогом хорошо, а человеком стыдно – то не следует ли из этого, что ошибка в самой программе?

А те, кто всё-таки не переродился, кто избежал участи превращения в чудовище – их ли это заслуга? Или тут просто дело в более качественной программе? И как узнать о самом себе – сидит ли в нас эта червоточина или нет?

…..

 

(Окончание следует)

 

 

_________________________

¹ Дерьмо (древнеисл.).

² Squid – «кальмар» (англ.).

³ Пока писался роман, «нейро-оборотничество» действительно было открыто группой исследователей, искусственно вызвавших хищное поведение у мышей. Работа опубликована в журнале Cell, №168, 2017. Научное объяснение феномена в романе взято оттуда, хотя действие происходит на много лет раньше. – Авт.

⁴ «Отпускаю тебе (грехи)» – лат. (католическая формула отпущения грехов).