Выпуск №16

Автор: Татьяна Бонч-Осмоловская

В недавних номерах «Волги» был опубликован роман Юлии Сиромолот «Подсолнух и яблоки», редкий в наше время – о страстной любви. Мне как раз случилось грустить об отсутствии текста, который проглатываешь, не отрываясь, откладываешь все дела и читаешь, читаешь, читаешь насквозь, как fall in love, – и вот он появился опять. Впрочем, я быстро читаю.

Действие романа разворачивается стремительно, как в латиноамериканском танце. Нет, не танго, страсть выученная и привычная. Самба? Движения резкие, шаги непредсказуемые, как непредсказуемы герои и мир вокруг них. Всего главных персонажей четверо, и один притягивает все взгляды и любови остальных. Он – подсолнух, светлый и тянущийся к свету, другие, получается, яблоки вокруг него. Нет, яблоки – это слова, плоды, запахи. Яблоневые острова – острова мертвых: «на поминках пляшут, чтобы покойник знал – и без него проживут, и шел бы себе искать яблоневые острова, а к живым бы почем зря не шлялся». Впрочем, это и обычные острова, на которых много яблоневых садов. Я гуляла там, между прочим, на том обычном яблоневом острове.

Итак, героев четверо. Фотограф скорее на периферии и сюжетных передряг, и любовных перипетий, хотя буря истории подхватит и перемелет и его. В «подсолнуха» он влюблен просто потому, что увидев, нельзя не полюбить его, тем более однажды целый день фотографируя. А это род близости, по меньшей мере подменяющий физическую близость. Вторая героиня – женщина, единственная из них женщина, родом из Чехии, но рыжая, как ирландка. Она тоже влюбляется в прекрасный «подсолнух», но тот держит ее на дружеской дистанции. Зато спасает из рушащегося мира, возможно, ценой собственной жизни.

Третий герой – танцор, ирландец, сам способный себя спасти, обосновавшийся вначале в «большом городе далеко на западном краю света», затем – на том самом яблоневом острове на восточном краю, «тощий, быстрый, настойчивый и бесстыжий», ставший хозяином паба и ночного клуба, где выступают самые крутые молодые танцовщики. Единственный из них он решительно потребовал близости с прекрасным «подсолнухом» и был легко допущен до тела, впрочем, наш танцор привычно легко добивается многих тел, по большей части мужских, но иногда и женских, отчего нет, а однажды – и тела героини. От его лица в основном и ведется повествование, его бегством из дома текст начинается, на его могиле заканчивается. Его страсти и ведут сюжет, гремучая смесь ирландских и латиноамериканских страстей, танцы, самба, маламбо, секс, много секса.

Но танец – дело такое, либо вскакиваешь и присоединяешься к вакханалии, либо, сидя в кресле и потягивая ром или виски, наблюдаешь со стороны. Особенно – когда действует профессионал, такой умелый и в танце, и в страсти. Пожалуй, это не тот герой, с которым читатель легко себя идентифицирует. «Вход» в текст возможен скорее через персонажа второстепенного, мастера-стекольщика, садовода-любителя с украинскими корнями.

Или через героиню, хоть ей и нелегко приходится, подхваченной бурей истории, но она хотя бы человеческие чувства испытывает, не испепеляющее пламя страстей. И все же некоторую неловкость испытываешь во время чтения – основное живописуемое чувство в романе переживается мужчиной к мужчине, однако трудно забыть, что и автор романа женщина, и предполагаемый рассказчик, «сестра, подруга, сестра дорогая, говорят они… <…> расскажи» – женщина. Нет ли тут рода культурной апроприации, женщине рассказывать о жгучей любви мужчины к мужчине? Тем более к финалу героиня становится монахиней – мирской монахиней, не принесшей последнего обета, но все же, все же. Нежность она может чувствовать на старости лет, нежность и жалость к герою. Но каково ей впускать себе под кожу тот амок, переживать и делиться тем бешеным огнем?

И все же история любовей к прекрасному и неуловимому «подсолнуху» рассказана, образ любимого запечатлен из нескольких ракурсов. Пережит и произнесен танцором, рассказан и записан монахиней, когда-то сфотографирован, а потом утрачен фотографом, запомнен навсегда каждым и теперь преподнесен читателю. Образ «подсолнуха», «Луснагрене» – подсолнуха по-ирландски, поэта, журналиста, шпиона, любовника, любимого… Открытого и доступного, скрытого и непонятного. Хотя другие герои и видят его как свет, «словно кругом вычерченный, вокруг темно, а ты сидишь на свету – и сам свет», «подсолнух» темен и непостижим. Откуда пришел, чем в действительности занимается, кого любит, даже как его на самом деле зовут – Симон ли, Франко ли, или как-то еще. Да и что с ним случается после военного переворота в одной латиноамериканской стране на берегу океана, остается тайной. Исчез, сгинул на стадионе вместе с сотнями других исчезнувших, растворился в неразберихе дней, сбежал, изменился и возник заново в другой стране, на другом континенте, вдали от этих трех страдающих по нему героев, но с другими, в другой жизни. Если только не зря появляется в одном эпизоде тело упавшего с моста, «прядь светлых незапыленных волос да узкопалая кисть». Но героиня ведь не узнает его – ни волосы, ни кисть, ни запах одежды. Так что – исчез. Был и растворился в воздухе.

Он умер – убеждают себя герои, чтобы перестать его ждать. Зато понятно, с кого он был нарисован – в финале появляется другой поэт и герой, и фотограф вздрагивает, нет, не может быть, это не он, тот мог так выглядеть, когда пропал, двадцать лет назад. Но они танцуют под Cueca Solo и помнят его.

А героиня изготавливает лоскутный коврик арпильеру – подсолнух и роза с шипами: «подсолнух вышел такой, каким мы его оба помнили. Высокий, стройный, лицом кверху, к солнцу. <…> И сложила из них розу. Прямо поперек стебля подсолнуха. Она там светилась, словно кровавая звезда в венке из зеленых листьев и шипов. Большие шипы получились, торчали, как единорожьи рога».

Потому что любовь есть любовь, а война есть война, и танки везде танки, хоть в Праге, хоть в Сантьяго, хоть в Пекине, хоть в Донецке. То, что казалось страшной сказкой, историей из прошлого, или хотя бы завершившейся историей, догоняет и встречает лицом к лицу: «Я знала, что такое «подполье», и когда ловят всех подряд, это было у нас при немцах, – слышала от матери, я сама была слишком маленькая, чтобы помнить, а теперь вот они, подпольщики…» И пытки в подвалах, и переломанные пальцы, и беженцы, и новые пытки… Да что там, танки всюду заходят в город, как к себе домой. Война есть война.

А ирландская школа танца – это ирландская школа танца. Пусть в романе герой умирает, не успев открыть ее – как Йозеф Кнехт вроде бы не успел ничего научить своего юного ученика, но на самом деле дал главный урок, а все прочее – «литература». Так и наш танцор успевает – и на родину вернуться, и стать опорой родной матери, и познакомиться с родной дочерью. Вот дожить и долюбить не успевает, слишком он страстный, такому все мало, и еще неупокоенный долго будет мучать героиню.

И все же – и он в конце концов упокоится. Все упокоятся в конце концов. И обретут свои, теперь уж те самые, яблоневые острова: «в траве тут и там краснели маленькие яблочки». Все трое исчерпают свои страсти до предела и выплывут, каждый к своему одинокому берегу. А тот, солнечный, подсолнечный, растворится в воздухе, в песне, в горьком и нежном танце, «в остром саксофонном соло»…

И все же… очень много мужской любви и страсти, и так и невозможно забыть, что это рассказывает – и пишет – женщина.