Выпуск №17

Автор: Михаил Шлейхер

 

— Это какое-то недоразумение! — рассерженно вскрикнула Анна, оглядывая парадную. — Кто додумался закрыть роспись зеркалами? А вот эта люстра, они ее что, купили на вьетнамском рынке? Ну ведь дрянь, дрянь несусветная, прости господи!

— Это прежний хозяин, — робко отвечал маклер и пытался шутить: — Он так видел.

Анна фыркала и шла дальше. «Он так видел», — повторяла она, поднимаясь по скрипящей лестнице и стараясь не глядеть на стены с потеками и торчащей из-под краски штукатуркой. Она по очереди заходила в пустые квартиры, закатывала глаза при виде старых деревянных оконных рам и с ужасом простукивала гипсокартонные перестенки.

— Боже! — стонала Анна. — Во что они превратили эти красивые большие комнаты! Для чего эти перегородки? Здесь было общежитие для бездомных? Что это за камеры-одиночки? У прежнего хозяина боязнь открытых пространств?

Маклер Сережа, только-только начавший карьеру в берлинском маклерском агентстве и сразу попавший на русскоязычную клиентку, смущался и, краснея, отвечал:

— Насколько я знаю, прежний хозяин хотел селить здесь гастарбайтеров из Болгарии. Это было еще до коронавируса. С двухкомнатной квартиры не возьмешь больше тысячи евро, а в четыре комнаты можно поселить восемь гастарбайтеров. Каждый платит по триста евро. Выходит больше двух тысяч…

— Это жлобство и феодализм. Я эти переборки снесу, — сказала Анна и задумчиво посмотрела на маклера Сережу. — Мой муж подписал бумаги?

— Да, конечно! — Сережа стал шарить по отделам своего портфеля. — Дом ваш, вот смотрите: это генеральный ключ, он подходит почти ко всем дверям. А это ключи к квартирам, тут на бирочках написаны номера, в каждом комплекте ключ от парадной. По две квартиры на этаж, шесть комплектов. А вот это ключ от чердака и подвала, он один на обе двери, мы сами только недавно это поняли, поэтому в подвал еще никто не заходил. Ну, то есть с тех пор, как уехал бывший хозяин.

— Кстати, а куда он уехал-то? — спросила Анна.

— Я не знаю. Может, в Россию, — снова немного растерявшись, ответил маклер Сережа. — Он из Питера. С прошлой осени его искали-искали, а весной дом выставили на аукцион. За долги. Хозяин так ведь и не нашелся. Черт его знает, куда он уехал. А вот это ключи от апартаментов на первом этаже. В мини-сейфах внизу все кодовые замки выставлены на четыре нуля, вы там коды сами поменяйте на что хотите. А вот это вам лично от меня!

Маклер, широко улыбаясь, протянул Анне брелок в виде небольшого прозрачного шара, внутри которого вокруг миниатюрной избушки кружила метель из мелко наструганной пластмассы. Анна закрыла вишневую сумочку из крокодила, принявшую в себя вес ключей, и взяла у маклера брелок с избушкой. Покачала его на руке.

— Спасибо, — сказала она, никак не отвечая при этом на его улыбку.

Тогда маклер Сережа окончательно потух, защелкнул портфель и стал прощаться. После чего он спустился вниз, вышел на улицу и больше никогда сюда не возвращался. Анна еще раз посмотрела на заполненный водой и пластиковым снегом шар, поморщилась и оставила его на одном из пыльных подоконников.

Некоторое время она в радостном одиночестве бродила по всем четырем этажам. Она проверила, соответствуют ли наборы ключей квартирам, поднялась на чердак и, выглянув через слуховое окошко на улицу, занесенную тополиным пухом, довольно хмыкнула. Затем она направилась в подвал, где отперла скрипящую дверь, осторожно спустилась по узким крошащимся ступеням и исследовала свое новое подземелье. Там в одном из хозяйственных отсеков Анна нашла лежащий навзничь и раскинувший руки в стороны человеческий скелет.

 

* * *

Это случилось вчера или позавчера. Может быть, на прошлой неделе.

Маша приехала из Финляндии в гости к Даше. Даша жила в Магдебурге и еще школьницей проходила виртуальную практику в моей виртуальной студии 3D-дизайна. Им обеим было по двадцать лет. Мне давно перевалило за сорок, и я сам к этому моменту уже почти не работал, моя деятельность сводилась к составлению коммерческих предложений и выписыванию счетов. Но год назад я купил себе дом на перекрестке Конрад-Вольф-Штрассе и Симон-Боливар-Штрассе, и вот этой новой работы как-то вдруг стало больше, чем хотелось. А доходов от нее пока не было никаких. Но тем не менее мне было приятно вместо документов и цифровых полигонов возиться с деревом и бетоном. В конце концов, кто-то ведь должен создавать то, что не исчезнет сразу после создания.

Мне удалось расторгнуть древний и невыгодный договор с ирландским пабом на первом этаже и всеми правдами и неправдами выселить жильцов с остальных этажей. После чего я очистил от мусора подвал, а одно из подвальных помещений красиво заставил полками с консервами, как будто уже тогда о чем-то догадывался. Специально съездил в Польшу и привез оттуда настоящие консервы, без этих модных открывашек, пристегнутых к банкам. Такие, которые открываются только старым добрым консервным ножом. Затем я перекроил на новый лад часть квартир на втором и третьем этажах, а одну из двух квартир на четвертом почти полностью отремонтировал и стал в ней жить, поставив большую ванну джакузи и на всякий случай наполнив бар спиртным. Я даже успел оборудовать и подготовить к сдаче несколько апартаментов на первом этаже и повесил на стену в холле красивые маленькие сейфы с кодовыми замками. Из сейфов гости апартаментов при въезде должны были забирать ключи.

А потом к Даше приехала Маша.

Я помнил, что они познакомились друг с другом через психотерапевта из Швейцарии. Даша у него когда-то лечилась, а Маша была его любовницей. Обеим тогда еще не было восемнадцати. Обе с лабильным типом личности. Обе красавицы и немножко нимфоманки. Но дело не в этом.

Дело в том, что случилось вчера. Или позавчера. Ну, или, может, неделю или две назад. В тот день с утра позвонила Даша и сказала, что к ней в гости приехала Маша и теперь они вместе едут на поезде в Берлин. А я по этому случаю пригласил их в ресторан рядом с Александрплац. Мы ели бургеры и ребрышки в меду, а потом решили у меня дома приготовить сырники.

В русском магазине мы взяли творог, сметану, огромный арбуз и зачем-то пачку Доширака. Мы не нашли там правильной муки, поэтому решили по пути ко мне заехать в обычный немецкий продуктовый.

Чувствуя себя помолодевшим лет на десять, я с разгона влетел на подземную парковку магазина. Мы вышли из машины и направились ко входу, но через минуту поняли, что мы хотя и можем войти в подземный коридор между парковкой и магазином, а вот в сам магазин — уже нет. Потому что он закрыт. Сейчас мне думается: мы могли бы и догадаться, что происходит что-то неладное, но мы просто решили, что находимся в Германии, а в Германии в половину девятого большинство магазинов уже закрыты. Мы осмотрелись на парковке и поняли, что она пуста и что мы здесь одни.

Тогда мы сели в машину и поехали искать открытый магазин. Но когда мы подъехали к выезду, то увидели, что металлические ворота опущены. И был вечер, и была пустая запертая подземная парковка, и были мы в центре этой крошечной полутемной и вязкой вселенной.

Мы бросили машину и побежали искать кого-нибудь, кто бы нас выпустил. Мы снова заскочили в пространство между парковкой и магазином и передергали там все двери. Потом решили вернуться в машину и спокойно обсудить ситуацию, но вдруг поняли, что и это невозможно. Стеклянная дверь, ведущая на парковку, оказалась заблокирована, теперь она открывалась только внутрь. Телефоны, сумки, деньги, ноутбуки, сигареты, а также сочный арбуз, творог и доширак — все осталось в машине. И вот мы даже видим машину сквозь стеклянную дверь, но выйти к ней не можем. Наша вселенная сузилась до размеров коридора с множеством закрытых дверей на все стороны света.

Это было как игра в побег из комнаты, но только без помощников, наблюдающих через скрытые камеры, и уж точно без заготовленных подсказок. Наконец кого-то из нас все-таки осенило пойти под светящуюся зеленую табличку с бегущим человечком — там была единственная открывающаяся дверь, страшная и тяжелая, с красными буквами «Только для персонала». А за ней была еще одна такая же, и еще… И все они открывались только в одну сторону и захлопывались за нами одна за другой, отрезая путь к отступлению.

В конце концов мы дошли. Мы увидели впереди, посреди подвального мрака, дверь в небо, к которой вела лестница Led Zeppelin. Дверь была стеклянная и сияла солнечным светом, как встреча Матильды и Леона. А за ней были — медленно вечереющий весенний город, свежий воздух и бесконечно большая вселенная, пугающая своей бесконечностью.

Последняя дверь захлопнулась, окончательно разделив нас и мою машину, оставшуюся в недрах земли. Я провел рукой по карману куртки, в котором лежал генеральный ключ от моего дома, и улыбнулся. Все вещи остались в машине, все, кроме моего ключа. Потому что кому-то всегда приходится следить за тем, чтобы люди не оставались без ключей. Я почувствовал себя снова немного постаревшим, но не подал вида и повел девчонок к себе.

Мы шли по совершенно пустым улицам, но даже тогда еще не поняли, в чем дело. Ведь в будни после девяти и в центральных районах Берлина становится тихо и безлюдно, не говоря уже о Лихтенберге.

 

* * *

Он лежал в кровати на четвертом этаже своего дома на перекрестке Конрад-Вольф и Симон-Боливар. Он раскинул руки, смотрел вверх и как бы летел над потолком. Потолок в его спальне остался некрашеным, и разветвления старых трещин в штукатурке были улицами его Берлина. Черные на белом, никакой трехмерной прорисовки, все просто. Этот Берлин был его собственным миром, который простирался там — то ли наверху, то ли внизу, но точно не вокруг, не за стенами дома. Только его Берлин. И никакого другого ему не было нужно.

Он должен пойти вниз и открыть двери. Принести несколько банок консервов из подвала. Он знал, что рано или поздно ему придется это сделать. Но он оттягивал этот момент. Ему было приятно осознавать, что двери сами собой не откроются и что даже такая мелочь в его доме зависит только от него.

Он летел над черно-белым Берлином и вспоминал тот весенний день, когда он еще не понял, что все закончилось. Вечернее солнце жалось к трубам домов, на улицах цвели магнолии, большие и маленькие воробьи забрались с ногами в лужу, перестав бояться, что их спугнут прохожие, а он с девчонками добрался до дома, и вместо приготовления сырников они открыли бутылку коньяка.

 

* * *

Конечно, мы напились, как безумные. Вернее, они напились, а я остался трезвым. Кому-то всегда нужно оставаться трезвым. Они убежали блевать в ванную, а я сидел у барной стойки и рассматривал этикетки на бутылках. Девчонки долго не возвращались, и я пошел проверить, все ли в порядке. Я стоял перед дверью, не зная, постучать или войти без стука, когда они позвали меня и попросили войти. Я вошел. Даша и Маша умудрились включить джакузи и совершенно голые принимали ванну. Они пригласили меня присоединиться, а я стоял и смотрел на юные тела в стельку пьяных девчонок. Наконец я разделся и, чувствуя себя идиотом, залез к ним в джакузи.

Мы сидели в булькающей воде и вели странный, то и дело прерывающийся разговор о форме грудей и членов. Прерывался разговор тем, что Даша и Маша по очереди выползали из ванны, блевали в унитаз и возвращались в воду, как ни в чем не бывало продолжая начатую тему.

Через час я уложил их спать. Просто уложил спать в мою кровать и лег сам. Конечно, я мог бы заняться с ними сексом, с одной из них или с обеими сразу. Они бы не только не были против, они бы этого даже не заметили. Но я этого не сделал. Не потому, что в таких делах я всегда был несколько нерешительным, а потому, что я ответственный человек. Кто-то должен оставаться ответственным и рассудительным человеком в самые сложные минуты.

Я лежал на кровати, а слева и справа у моих плеч сопели две двадцатилетние девчонки, блондинка и брюнетка, с длинными и с короткими волосами. Красавицы и немножко нимфоманки, но дело не в этом.

Если бы в тот день в мою кровать попали две пьяные женщины моего возраста, я бы чувствовал себя, наверное, чуть менее геройски. Но я бы все равно сделал то, что сделал. Я и сейчас уверен, что это было единственно правильное решение. Я хотел их спасти. Кто же виноват в том, что они этого не поняли. Ведь им было всего по двадцать лет.

Сначала я просто лежал и смотрел в потолок. По трещинам в штукатурке ползали тени деревьев, стоявших на улице. Они, как странные черные облака, облизывали улицы моего Берлина, и это заставило меня перелезть через Дашу, стянуть с тумбочки телефон и начать смотреть новости. До пандемии я никогда специально не смотрел новости, но в тот момент я почувствовал, что должен включить телефон. И через минуту понял, что мир, который мы знали, закончился и вместо него пришел вирус. А рядом со мной лежали две девчонки, такие беззащитные, с такой нежной кожей и такими милыми лицами.

Я встал и оделся. За час подготовил все, что нужно, вернулся в спальню и встал перед кроватью. Стянул с них одеяла. От их беззащитной наготы я чуть не расплакался. Они лежали и спали, еще ничего не зная и не подозревая, что их прежний мир навсегда закончился.

Я по очереди взял на руки и отнес Машу и Дашу вниз и положил их на кровати в их комнатах. На всякий случай я сделал так, чтобы они не смогли сами встать, открыть окно или закричать. Им это было не нужно, это было не в их интересах, а ведь кто-то должен думать об их интересах. Кто-то должен принимать правильные решения. Возможно, я не лучший среди людей, но уж точно разумнее, чем те, кто живут в соседних домах, или государство, которое хотело бы взять на себя ответственность за жизни моих девчонок, но явно не может сделать это правильно. Поэтому я решил, что тем, кто теперь принимает решения, должен быть я. Ведь я всегда умел брать на себя ответственность.

С тех пор я старался меньше есть. В подвале было не так уж много консервов, но они, слава богу, были. Нам должно было хватить еще месяцев на шесть. Или дольше. С первого дня прошла всего пара недель или, может, пара месяцев. Максимум три или четыре, но это неважно. Важно, что за это время я в новостях видел, как пандемия изменяет человечество. Люди сходят с ума и кончают жизнь самоубийством. И большинство не понимает, что вирус пришел, чтобы показать нам единственно верное решение.

Мир человека должен идти по пути упрощения, чтобы дойти до вечной основы. Сначала нужно создать вокруг себя некую оболочку, апельсиновую корочку, через которую ничто не сможет проникать ни туда, ни обратно. Затем трехмерный мир нужно заменить плоским, как экран монитора. Только после этого можно будет просто лечь и смотреть в потолок, раскинув руки. Слиться с основой. Уйти в глубь себя. Это как 3D-моделирование, только наоборот. Из конца в начало. Или как игра в побег из комнаты, но только без желания сбежать. И вирус — это то, что, наконец, дало нам эту возможность. Не бегать больше по темным помещениям в поисках правильной двери. Не пытаться найти несуществующий свет, все время закрывая за собой двери прошлого и отсекая пути к отступлению. Вирус — это возможность остановиться, вдохнуть запах вечности и обзавестись апельсиновой корочкой. Стать проще и глубже.

Главное, чтобы было достаточно понимающих это людей. Только мы сможем спасти самих себя и тех, за кого мы в ответе. Наших близких и любимых. Даже если любимые плачут и ругают нас за нашу опеку. Даже если наша опека кажется им чрезмерной и в чем-то жестокой. Даже если приходится провожать их в туалет, кормить с ложечки и запирать на ключ.

 

* * *

Через несколько месяцев он стал слишком слаб, чтобы в одиночку носить банки из подвала. Поэтому он взял с собой одну из девушек. А она, воспользовавшись случаем, ударила его по голове картофельным супом. Пока он катался по полу, девушка вырвала из его руки связку ключей и убежала, заперев за собой дверь в подвал.

Он стоял на коленях перед запертым выходом, плакал, подставлял ухо к щелям, царапал ступени, умолял девушек не выходить из дома. Но они не послушались и ушли. Он слышал, как одна из них освободила вторую и как они бегом спускались по лестнице, как открылась и снова захлопнулась дверь в парадную.

Несколько дней он лежал на полу. Его последняя мысль длилась то ли несколько минут, то ли несколько часов, и была похожа на 3D-модель маленького хомячка из белых полигонов. Она тускло светилась и была о том, что самая нужная вещь в подвале — это консервный нож. Иногда жизнь целой вселенной зависит от такой вот мелочи, и кто-то всегда должен оставлять в подвале консервный нож. Нужно запомнить это на будущее.

Эта мысль, самая главная в его жизни, какое-то время дергалась в голове в поисках выхода, а потом мигнула и исчезла.