Выпуск №17
Автор: Мэрион МакКрэйди
Перевела с английского Ольга Брагина
Сложная интимная жизнь примулы…
«очарованный Чарльз Дарвин»
—ScienceDaily
Масленица примул выстраивается вдоль моей подъездной дорожки.
Глаза-булавки, короткие пестики, естественный отбор в действии;
карнавал примул растет в численности ежедневно.
Каждую весну они устраивают уличное представление, представляют
историю Пасхи с бусами, перьями и кожаными язычками.
Желтые жилеты – они агитируют против мартовского снега; поздняя
визитка зимы. Они – замерзшие клетки эмбрионов,
ожидающие жизни. В своем саду я выращиваю
красные примулы; у меня голубые. Круглые цветы на орбите,
они содержат незавоеванные территории. Весну за весной
примулы открывают свои бдительные глаза,
несмотря на пришельцев с северо-востока. Когда приходит оттепель, я рисую
на своем теле половину примулы, вешаю букет из тринадцати примул
на парадную дверь. Я смотрю в примулу так же,
как человек смотрит в зеркало, чтобы увидеть ту же преувеличенную ухмылку;
ту же слезинку, окрасившую лицо.
Посмотрите на крокус
Веки – последние лепестки, завершающие эту жизнь.
Когда умру, положите крокусы на мои глаза – они направят меня.
Я становлюсь на колени возле крокусов, касаюсь их осторожно, словно они – щенята
с острыми зубами, прыгающие оживленно в бризе залива.
Сначала снег покинул нас, расчистил землю для крокусов,
роскошных, как шелковые волосы или жирная кожа.
Не дайте себя одурачить – крокусы столь же дикие, как ярмарочное колесо,
катящееся в пропасть. Земля отхаркнула крокусы;
они рассыпались по стволам деревьев, словно останки после страшной аварии.
Они – багровые слёзы, пришитые вручную к земле.
Все мы – выжившие в этой жизни, но не более, чем крокус,
вмонтированный в траву, как микрочип, собирающий историю мира.
Крокусы – подводные лодки, плывущие безмолвно по зеленым волнам.
Крокусы, кажется, тают среди снежинок, как мороженое,
с влажным видом лягушки; их оранжевые языки-пестики едва видны.
Крокусы – спутники в траве, наблюдающие за нами, они знают нас
лучше, чем мы сами знаем себя. Посмотрите на крокус.
Не становитесь на багровый крокус, он запомнит ваш отпечаток;
как слоны – они ничего не забывают. Крокус манит, как домашний ликер—
как стакан солнечного света. Крокус – комплимент для моего слуха;
крокус – лучшая часть меня. Я ношу их в своей голове, как песню.
Я хочу ползти в их багровой броне – жить в медовом шафране
прожилок в их центре. Слава Богу, когда финальный занавес падает,
он сделан из крокусов.
Мария Стюарт
В моем конце мое начало.
ПРОЛОГ
Острым гребнем, погруженным в чернила, я сделала татуировку истории своей жизни по всему своему телу. Я сделала татуировки следов своих детей – таким образом они всегда гуляют со мной; следы своих близнецов, которые умерли прежде, чем их ноги коснулись земли. И следы своего годовалого сына Якова, за которого молюсь ежедневно.
I: DENT-DE-LION
Поскольку я носила герб страны своего отца,
мы с фрейлинами собирали одуванчики —
зубы льва.
Всё свое детство мы собирали их —
одуванчик лекарственный,
склоненная голова, маргаритка ведьмы,
голова монаха, корона священника, роза червей
Мария, королева шотландцев
Мария, королева шотландцев
Я носила их золото под подбородком;
воображала свирепого льва – его язык,
его когти на моей коже.
Когда нахожу самый высокий стебель,
я знаю, насколько вырасту.
Я вплетаю их солнечные колокольчики
в своей свадебный букет. Когда развеваю
семена одуванчика,
три остаются —
троих детей я рожу.
Мария, королева шотландцев
Мария, королева шотландцев
II: РОДИВШИЙСЯ В СОРОЧКЕ
Когда он родился,
отблеск кожи утробы
пересек его лицо —
тогда я поняла,
что он всегда будет
со мной.
Я носила чепчик счастья
все свои годы в неволе.
Воображала околоплодную оболочку,
прикрепленную к его пухлому детскому личику,
словно коралловая наколка;
Я разговаривала с ней,
велела доставлять мои письма,
мои послания в утопающие
глубины его головы, спящей ночью.
III: БЛЕДНО-ЖЕЛТЫЙ НАРЦИСС
Несмотря на западные шторма,
несмотря на настойчивость снегопада
нарциссы раскрываются.
Они раскрываются
так же, как гобелены, вышитые
одним стежком, вдруг достигают
какой-то целостности.
Мария вышивает свое имя
снова и снова,
тянет нить
своими длинными пальцами.
Девятнадцать лет
ее имя было игрушкой.
Кончики ее пальцев сплетают
каламбуры и анаграммы.
Она – женщина
со множеством имен,
она сплела личность,
соответствующую каждому имени:
Tu te Marieras
Veritas Armata
Sa Vertue M’attire
Tu as Martyre
У нарциссов тоже
много имен:
Бледно-желтый нарцисс, Нарцисс,
Постная лилия, Звездчатка лесная.
Как они сплетают себя
из травы, из
зеленых ростков
и листьев в оболочке;
головы склонены, шеи
ждут, когда их сломают.
IV: РУСАЛКА И ЗАЯЦ
Хотя всю свою жизнь
я носила платья из мохера,
дамаста или саржи, с жестким
чопорным воротником;
хотя я носила множество слоев
нижних юбок, юбок с фижмами,
расширенных с помощью обруча из китового уса;
они сняли мой чепчик в форме сердца,
мою скорбную вуаль, обнажили
меня до талии,
заменили мои ноги в серебряных чулках
мокрой слизью рыбьего хвоста.
Двое мужей мертвы —
они приходят ко мне ночью.
Во сне мои руки превращаются в пескарей,
голавлей, вьюнов; белая магия
зайца, кусающего мои каблуки.
V: СНЕЖИНКИ
Когда они готовы,
посылают за ней.
Их так много —
мужчин, которые должны смотреть, как она умирает.
Снежинки за ее окном
меняют цвет при восходе солнца.
Она устала. Она пролежала без сна всю ночь.
Она одета в черное
с длинной белой вуалью – чепец,
благодаря которому ее сын ближе к ней.
Она считает жемчужные пуговицы в форме желудей
на своем атласном платье;
она считает два ряда четок,
свисающих с ее талии.
Ее Бог готов для нее;
его тело висит над ней,
и она несет его крест
в большой зал.
Королева жемчуга —
она воображает зал, полный жемчуга,
и жемчужины – это снежинки.
В его прозрачную чистоту она упадет.
Она отправляется в объятия
своей матери.
В крови она пришла, в крови уйдет —
раздета до красной нижней юбки,
красного корсажа, красных рукавов.
Она чувствует, что сияет
в центре зала —
сестра камина;
локоны пылают вокруг ее бледного лица,
ее каштановые глаза.
Склонившись для последней молитвы,
она предает себя в руки, преклоняет колени у плахи;
горячий мех, дыхание, учащенное биение
сердца ее болонки,
трущейся у ног.
Она ловит воздух. Когда феникс в ее груди
разрывает на части ее тело
двумя мановениями —
каждого из крыльев,
взлетая.
VI: КРАСНОЕ И БЕЛОЕ
Хотя это был цвет траура,
на свою свадьбу я хотела надеть белое —
Цвет свежего снега и молока
Цвет Изиды и савана мертвых
Цвет клобука первых монахов
Цвет жертвенного агнца
Цвет преображения Христа
Цвет единорога
Мои цвета – красный и белый,
белая вуаль развевается на моем бледном лице
и тугие рыжие локоны.
Когда я вхожу в сад, я рассыпаю солнечный свет.
Я – титановые белила
Я – Сириус
я – песец
Мое сердце – мех горностая
Я – белая лошадь Завоевателя;
вы запомните мое имя.
Розы
Нет спасения от бури роз,
скрещенных на потрескавшейся стене
арки мертвого фонтана.
Нет спасения от их единоутробных комков,
раскрывающихся, как напоминание о детях, которых у меня никогда не было.
Если внимательно прислушаетесь, услышите вибрации,
гул сердца их лепестковых варганов.
И нельзя вернуться обратно,
отменить открытие Марса
или этих красных планет, нависающих надо мной,
хищники света, высиженные солнцем
и кровоточащие, словно кулаки женщин,
которые ушли на войну.
Дикий мак
И как ты выживаешь? Твоя длинная шея,
твоя голова-провокация?
Ты возвышаешься печально в ночи, звезды пьют
из твоей маковой шеи.
Шелк твоей хны поет мне серенады
под просторами Пиренеев.
Ты движешься, как опера,
раскрываешься, как морские анемоны.
Ты – первая кровь земли.
Как птицы любят тебя,
Я завидую твоему платью цвета помады.
Ты срочен, словно авиапочта, животный красный,
Пепельная Среда ставит татуировки-кресты на твоей голове.
Твое дыхание бабочки
освобождает твои ароматы, твои тайны,
пчелы очерняют твой рот,
когда твое грязное красное белье
обвисает.